л
верзила, и на скулах у него заходили желваки.  Впечатление  он  производил
самое что ни на есть зверское. Шеи у него почти не было,  а  борода  росла
под кожей, неподвластная ни эпиляторам, ни лезвию, ни бритве. Вдобавок его
кулаки были вдвое больше моих.
     - Понимаю, - сказал я.
     -  Эти  ублюдки  Бродяги  сами  напросились,  -  повторил  он,  решив
специально для меня вновь перечислить свои основные аргументы.  -  Вот  на
Брешии они выдрючивались - и довыдрючивались. А  теперь  выдрючиваются  на
этом... как там его...
     - В системе Гипериона, - подсказала жена, не сводя с меня глаз.
     - Во-во, - подхватил ее повелитель и муж, - в системе Гипериона. Они,
значит, все выдрючиваются, строят из себя деловых. И пора показать им, что
с Гегемонией шутки плохи. Понимаешь?
     Я вспомнил, как меня, восьмилетнего, послали учиться в частную  школу
Джона  Кларка  в  Энфилде,  где  хватало  таких  вот  тупоумных  задир   с
кулаками-окороками. Впервые попав в школу, я то пытался  избегать  их,  то
гнул перед ними шею. Когда умерла моя мать и мир перевернулся, я сам начал
их преследовать. Зажимая в кулаках камни, даже с разбитым носом и выбитыми
зубами, я поднимался с земли, чтобы продолжить бой.
     - Понимаю, - прошептал я. Моя  тарелка  между  тем  опустела.  Подняв
бокал с остатками скверного шампанского, я провозгласил последний тост  за
Дайану Филомель.
     - Нарисуйте меня, - сказала она.
     - Простите?
     - Нарисуйте меня, господин Северн. Вы же художник.
     - Маляр, - ответил я, выразив жестом свою полную беспомощность.  -  И
боюсь, не захватил мое стило.
     Дайана Филомель покопалась в пиджачном кармане своего мужа и  вручила
мне световое перо:
     - Пожалуйста.
     Портрет возник в воздухе между нами. Линии взмывали вверх,  ныряли  и
сами себя пересекали, подобно неоновым нитям накала  в  электроскульптуре.
Вокруг  собралась  кучка  зевак.  Когда  я  закончил,   раздались   робкие
аплодисменты. Рисунок и впрямь был неплох. Он точно передавал  чувственный
изгиб длинной шеи, очертания высокой прически,  выдающиеся  скулы...  даже
легкий двусмысленный блеск глаз. Пожалуй,  это  было  лучшее,  что  я  мог
создать после РНК-терапии и уроков рисования, подготовивших  меня  к  роли
художника. У настоящего Джозефа Северна получалось лучше.  Помню,  как  он
рисовал меня на смертном одре.
     Лицо госпожи Дайаны  Филомель  просияло.  Господин  Гермунд  Филомель
покосился на меня.
     Раздался крик:
     - Вот они!
     Толпа зашумела... затаила дыхание... замерла.  Осветительные  шары  и
садовые фонари медленно потускнели, потом погасли. Тысячи гостей  обратили
взоры к небу. Я стер рисунок и сунул световое перо в карман Гермунду.
     - Это армада, - сказал  представительный  пожилой  мужчина  в  черном
мундире ВКС. Он поднял руку с бокалом, указывая на  что-то  своей  молодой
спутнице: - Портал только  что  открыли.  Первыми  пойдут  разведчики  под
эскортом факельщиков.
     С места, где мы находились,  не  было  видно  военного  нуль-портала:
думаю, даже из  космоса  он  выглядел  бы  всего  лишь  как  прямоугольный
участок, на  котором  нарушен  привычный  рисунок  созвездий.  Зато  четко
виднелись  огненные  следы  кораблей-разведчиков  -  сначала  подобно  рою
светлячков или кружеву лучистой паутины,  потом,  когда  корабли  включили
маршевые двигатели и пронеслись  по  окололунному  транспортному  коридору
системы Тау Кита,  в  виде  ослепительных  комет.  Нового  дружного  "ах!"
удостоилось  появление  из  портала  факельных  звездолетов,  с  огненными
хвостами во сто крат длиннее, чем у разведчиков. Ночное  небо  ТКЦ  словно
расчертили красно-золотыми полосами от зенита до горизонта.
     Кто-то первым захлопал в ладоши, и через несколько  секунд  площадки,
лужайки и аллеи Оленьего парка захлестнула буря  неистовых  рукоплесканий,
прямо-таки цунами  хриплых  "ура!".  Толпа  сверхэлегантных  миллиардеров,
правительственных чиновников, аристократов сотен миров, позабыв обо  всем,
отдалась  патриотическому  угару  и  жажде  вражеской  крови  -  чувствам,
дремавшим почти полтора века.
     Я не аплодировал. Никем не замечаемый, я  мысленно  произнес  тост  -
теперь не за леди Филомель, а за неистребимую глупость моих собратьев -  и
допил остатки шампанского, уже выдохшегося.
     Теперь в систему Тау  Кита  входили  основные  корабли  флотилии.  Из
нескольких легких прикосновений к инфосфере (ее поверхность, бугристая  от
всплесков информации, к этому моменту уже походила на  штормовое  море)  я
узнал, что костяк космической армады ВКС составляют сто с  лишним  крупных
спин-звездолетов:   матово-черные   ударные   авианосцы   с   разведенными
старт-пилонами; штабные корабли класса 3С, красивые и хрупкие, как метеоры
из  черного  хрусталя;  луковицеобразные  эсминцы,  напоминающие  раздутые
факельщики, каковыми по сути они и  были;  силовые  заградители  -  скорее
сгустки энергии, чем нечто материальное. В серебристом зеркале их  силовых
щитов, работающих сейчас в режиме полного отражения, зрители увидели  саму
Тау Кита и серпантин  огненных  шлейфов.  Тут  были  скоростные  крейсеры,
шнырявшие, как  акулы,  среди  своих  медлительных  собратьев,  громоздкие
войсковые транспортники, в чьих трюмах бултыхались  в  невесомости  тысячи
морских пехотинцев, и  множество  вспомогательных  кораблей:  сторожевики,
истребители,  торпедные  катера,  ретрансляторы  мультисвязи  и,  наконец,
корабли-"прыгуны"  с  мобильными  порталами  -  огромные   додекаэдры   со
сказочным оперением из тысяч зондов и антенн.
     А  вдалеке,  удерживаемые  на  безопасном  расстоянии   диспетчерами,
порхали яхты, гелионакопители и  мелкие  частные  корабли,  ловя  парусами
солнечный свет и россыпи огней армады.
     Гости в садах и парках Дома Правительства из  последних  сил  кричали
"ура!" и аплодировали. Господин в черном  мундире  ВКС  беззвучно  плакал.
Скрытые камеры и широкополосные имиджеры транслировали волнующий момент на
все миры Сети и - по мультилинии - на десятки внесистемных планет.
     Я качал головой, не вставая со своего бревна.
     - Господин Северн? - надо мной стояла охранница.
     - Да.
     Она кивком указала на резиденцию правительства:
     - Секретарь Гладстон ждет вас.

     2

     В  эпохи  смут  и  потрясений  на   политической   сцене   появляются
руководители, самим небом, казалось, предназначенные для этой роли и,  как
оказывается впоследствии, связанные неразрывными узами с  судьбами  своего
времени. Для нашей Эпохи Конца таким руководителем стала  Мейна  Гладстон.
Правда, в те дни никому бы и в голову не пришло, что именно  мне  придется
писать правдивую историю ее жизни и ее времени.
     Гладстон так часто сравнивали с бессмертным Авраамом Линкольном, что,
представ перед этой великой женщиной, я даже удивился, не  увидев  на  ней
цилиндра и черного сюртука. Секретарь Сената и председатель правительства,
заботящегося о ста тридцати миллиардах граждан, была  одета  в  костюм  из
тонкой шерсти: брюки и жакет, по швам и манжетам  отделанные  скромнейшими
красными выпушками. Она не показалась мне похожей ни на Авраама Линкольна,
ни на Альвареса-Темпа, второго по популярности древнего героя,  именуемого
в прессе "прошлым воплощением Мейны", а скорее на обычную старую даму.
     Да, Мейна Гладстон была высока и худа,  но  лицом  напоминала  скорее
орлицу,  чем  Линкольна:   крючковатый   нос,   высокие   скулы,   крупный
выразительный рот с тонкими губами и седые, кое-как подстриженные волосы -
не волосы, а перья. Но главным в  ее  лице  были  глаза:  большие,  карие,
невыразимо печальные.
     Наша встреча происходила в длинной, неярко освещенной комнате,  вдоль
стен которой тянулись деревянные полки с сотнями печатных  книг.  Огромный
голоэкран, стилизованный пол окно, позволял наблюдать  за  происходящим  в
садах. Совещание близилось к концу, и  десятка  полтора  мужчин  и  женщин
стояли и сидели, образуя неровный полукруг перед столом Гладстон. Скрестив
руки на груди, она полусидела на краешке своего стола и,  когда  я  пошел,
вскинула голову:
     - Господин Северн?
     - Да, это я.
     - Благодарю, что согласились прийти. -  Голос  секретаря  Сената  был
знаком мне по тысяче дебатов Альтинга: огрубевший с годами и в то же время
вкрадчивый, как  дорогой  ликер.  Ее  манера  говорить  была  знаменита  -
безупречно точный синтаксис сочетался в ней  с  непринужденностью  земного
английского, который теперь можно услышать лишь в долинах  рек  ее  родной
планеты Патофы.
     - Господа и  дамы,  позвольте  представить  вам  Джозефа  Северна,  -
произнесла она.
     Некоторые из  присутствующих  учтиво  кивнули,  очевидно,  теряясь  в
догадках относительно причин моего появления. Гладстон никого не стала мне
представлять, но, заглянув в инфосферу, я познакомился со всеми: три члена
кабинета, включая министра обороны, два  высоких  штабных  чина  ВКС,  два
помощника Гладстон, четыре сенатора, и среди них могущественнейший Колчев,
а также проекция советника Техно-Центра, известного под именем Альбедо.
     -  Миссия  господина  Северна  -  взглянуть  на   нашу   работу   под
художественным углом зрения, - объявила Гладстон.
     Генерал Морпурго насмешливо хрюкнул:
     - Художественный угол зрения? При всем моем уважении к  нам,  госпожа
Гладстон, - что это еще за чертовщина?
     Гладстон улыбнулась и, не отвечая генералу, повернулась ко мне:
     - Что вы думаете о смотре армады, господин Северн?
     - Очень мило, - ответил я.
     Генерал Морпурго издал носом какой-то звук:
     -  Мило?  Видеть  величайшую   в   истории   галактики   концентрацию
космической огневой мощи и говорить, что это _м_и_л_о_?! - Повернувшись  к
своему соседу, он иронически покачал головой.
     Улыбка не покинула губ Гладстон.
     - А  война?  Как  вы  оцениваете  нашу  попытку  спасти  Гиперион  от
варварских орд?
     - Это глупость, - ответил я.
     Воцарилась полная тишина. Последнее голосование в Альтинге  показало,
что 98 процентов  граждан  Гегемонии  одобряют  решение  секретаря  Сената
объявить войну Бродягам. От  исхода  этого  конфликта  зависела  и  участь
Гладстон как  политика.  Люди,  собравшиеся  в  этой  комнате,  определяли
политическую линию и разрабатывали стратегию военных действий. Именно  они
должны  были  принять  окончательное  решение  о  высадке   войск.   Пауза
затянулась.
     - Почему? - тихо спросила Гладстон.
     Я сделал неопределенный жест рукой.
     - Гегемония ни  с  кем  не  воевала  семь  веков,  со  времен  своего
основания. Глупо испытывать прочность ее устоев таким путем.
     - Как это  "не  воевала"?!  -  вскричал  генерал  Морпурго,  упершись
огромными лапищами в колени. - А как же вы назовете  мятеж  Гленнон-Хайта,
милостивый... государь?
     - Мятежом, - ответил я. - Бунтом. Полицейской акцией.
     Сенатор Колчев раздвинул губы в зловещей улыбке. Уроженец Лузуса, он,
казалось, был слеплен из одних мускулов.
     - Вмешательство  флота,  -  негромко  проговорил  он.  -  Полмиллиона
погибших,  две  дивизии  ВКС,  которые  больше  года  не   могли   сломить
противника... Значит, сынок, это была полицейская акция?
     Я промолчал.
     Ли Хент, пожилой, чахоточного вида мужчина, считавшийся правой  рукой
Гладстон, откашлялся:
     - Но господин Северн говорит интересные вещи. Скажите, сэр, в чем  вы
видите разницу между войной Гленнон-Хайта и этим... э-э... конфликтом?
     - Гленнон-Хайт был отставным офицером ВКС, - ответил я, сознавая, что
повторяю общеизвестное. - Бродяги уже  много  веков  остаются  неизвестной
величиной. Мы знали, какими  силами  располагают  мятежники,  их  действия
легко поддавались расчету, а орды же Бродяг кочуют вне  досягаемости  Сети
со времени Хиджры. Гленнон-Хайт держался в пределах Протектората,  нападая
на миры, находящиеся в радиусе двух месяцев лета от Сети. От Гипериона  до
ближайшей базы ВКС - Парвати - целых три года.
     - Вы думаете, мы не знаем об этом? - вскипел генерал Морпурго. - Ну а
Брешия? Там-то мы сражались с Бродягами! Какой же это мятеж?
     - Тише, пожалуйста, -  обернулся  к  нему  Ли  Хент.  -  Продолжайте,
господин Северн.
     Я снова пожал плечами.
     - Вся разница в том, что теперь мы имеем дело с Гиперионом.
     Сенатор Ришо кивнула, полагая, что я полностью объяснил свою позицию.
     -  Вы  боитесь  Шрайка,  -  уверенно  сказала  она.  -  Вероятно,  вы
принадлежите к Церкви Последнего Искупления?
     - Нет, - ответил я. - Я не поклоняюсь Шрайку.
     - Кто вы? - резко спросил Морпурго.
     - Художник, - солгал я.
     Ли Хент с улыбкой обернулся к Гладстон:
     - Госпожа секретарь, я согласен, что это мнение должно было отрезвить
наши головы, - сказал он, указывая на аплодирующие толпы в окне-экране.  -
Однако, пока наш друг-художник  излагал  свои  аргументы,  их  уже  успели
проанализировать и взвесить.
     Раздался негромкий кашель, и сенатор Колчев произнес:
     - Не слишком это приятно - говорить об очевидном,  когда  все  вокруг
предпочитают это очевидное игнорировать, но обладает ли сей... господин...
соответствующим  разрешением  службы  безопасности  для   присутствия   на
подобных совещаниях?
     Гладстон кивнула и слегка улыбнулась  той  улыбкой,  которую  мечтали
перенести на бумагу многие карикатуристы.
     - Министерство искусств уполномочило господина Северна сделать  серию
зарисовок в течение ближайших дней или  недель.  Предполагается,  что  они
будут иметь некую историческую ценность и смогут послужить материалом  для
официального портрета. Во всяком случае, господин Северн получил от службы
безопасности  "золотую  карту",  и  мы  можем  свободно  говорить  в   его
присутствии. Кроме того, я высоко ценю его прямоту. В определенном  смысле
его приход - знак того, что наше совещание завершено.  Я  жду  вас  завтра
утром в Военном Комитете, в 08:00, перед переброской флота в  пространство
Гипериона.
     Все направились к дверям. Генерал Морпурго, удаляясь,  наградил  меня
свирепым взглядом. Сенатор Колчев,  проходя  мимо,  поглядел  с  некоторым
любопытством. Советник Альбедо просто растаял в воздухе. Кроме Гладстон  и
меня, в комнате остался один Ли Хент. Он  устроился  поудобнее,  перекинув
ногу через подлокотник бесценного кресла, привезенного со Старой Земли.
     - Присаживайтесь, - обронил он.
     Я взглянул на секретаря Сената и выбрал стул  с  прямой  спинкой,  на
котором только что сидел генерал Морпурго.
     - Вы действительно считаете оборону Гипериона глупостью?  -  спросила
Мейна Гладстон.
     - Да.
     Она сложила пальцы в щепоть и задумчиво  потеребила  нижнюю  губу.  В
окне за ее спиной беззвучно бушевал прием в честь армады.
     - Если вы еще надеетесь на воссоединение с вашим... э-э... двойником,
- произнесла она, - то продолжение  Гиперионовской  кампании  в  ваших  же
интересах.
     Я не отозвался. Теперь в окне появилось ночное небо,  в  котором  еще
пылали следы армады.
     - Рисовальные принадлежности у вас с собой? - спросила Гладстон.
     Я извлек  карандаш  и  небольшой  блокнот,  о  которых  предпочел  не
упоминать при Дайане Филомель.
     - Рисуйте, пока мы разговариваем, - предложила Мейна Гладстон.
     Я приступил к работе: быстро наметил ее  опущенные  плечи  и  занялся
лицом. Меня заинтриговали глаза.
     Тут я ощутил на себе пристальный взгляд Ли Хента.
     - Джозеф Северн, - протянул он. - Интересное имя вы себе выбрали.
     Стремительными четкими штрихами я очертил высокий лоб и  орлиный  нос
Мейны Гладстон.
     - Знаете, почему люди недолюбливают кибридов? - продолжал Хент.
     - Да, - ответил я. - Синдром  чудовища  Франкенштейна.  Боязнь  всего
человекоподобного, но не совсем  подходящего  под  определение  "человек".
Потому-то андроидов и объявили вне закона.
     - Угу, - согласился он. - Но ведь кибриды - самые настоящие люди,  не
так ли?
     - С точки зрения генетики - да, - ответил я и поймал себя на том, что
вспоминаю мать - как читал ей вслух, когда она заболела.  Подумал  о  моем
брате Томе. - Но они часть Техно-Центра и потому подпадают под определение
"не вполне человек".
     - А вы тоже часть Техно-Центра? - спросила Мейна  Гладстон,  взглянув
мне в глаза. Я начал новый набросок.
     - Не совсем, - ответил я. - Я могу свободно путешествовать там,  куда
меня допускают, но это ближе к обычному подключению  к  инфосфере,  чем  к
возможностям полноправных членов Техно-Центра.
     В три четверти ее лицо выглядело интереснее, но вся сила, заключенная
в глазах, открывалась, когда они  смотрели  на  тебя  в  упор.  Я  занялся
паутинками морщинок, разбегающихся из уголков этих глаз.  Мейна  Гладстон,
очевидно, никогда не прибегала к поульсенизации.
     - Если бы можно было что-то скрыть от Техно-Центра, -  сказала  Мейна
Гладстон, - допускать вас на заседания правительства было бы безумием. Так
или иначе... - она опустила руки на колени  и  выпрямилась.  Я  перевернул
страницу в блокноте. - Так или иначе, - продолжала она, - вы  располагаете
необходимой мне информацией. Правда ли, что вы можете читать мысли  вашего
двойника, первой воскрешенной личности?
     - Нет.
     Перенести на бумагу сложное переплетение морщин и мускулов в  уголках
ее рта было непросто. Я зарисовал его как умел,  переключился  на  волевой
подбородок, положил тень под нижнюю губу.
     Хент, нахмурив лоб, покосился на главу правительства. Мейна  Гладстон
снова сложила пальцы в щепоть.
     - Объясните, - попросила она.
     Я поднял глаза от рисунка.
     - Я вижу сны. В них, по-видимому,  отражаются  события,  происходящие
вокруг человека, который носит в своем теле  имплант  предыдущей  личности
Китса.
     - Это женщина. Ее зовут Ламия Брон, - сказал Ли Хент.
     Гладстон кивнула.
     - Значит, первичная  личность  Китса,  которая  считалась  убитой  на
Лузусе, все еще жива?
     Я замялся.
     - Она... он... все  еще  в  сознании.  Вы  же  знаете,  что  субстрат
первичной личности был извлечен из Техно-Центра, очевидно, самим  кибридом
и имплантирован в биошунт, носимый госпожой Брон.
     - О да, -  подтвердил  Ли  Хент.  -  Но  суть  дела  в  том,  что  вы
поддерживаете связь с личностью Китса, а  через  нее  -  с  паломниками  к
Шрайку.
     Из быстрых черных штрихов сложился  темный  фон,  придавший  портрету
Гладстон глубину.
     - Вряд ли это можно назвать связью, - заметил я. - Я вижу сны, сны  о
Гиперионе. Сообщения, которые вы получаете по  мультилинии,  подтверждают,
что мои сны адекватны происходящим там событиям. Но я не могу общаться  ни
с  пассивной  личностью  Китса,  ни  с  ее   носительницей   или   прочими
паломниками.
     Мейна Гладстон прищурилась:
     - Откуда вы узнали о передачах по мультилинии?
     - Консул рассказал паломникам, что может отправлять  сообщения  через
комлог и мультипередатчик своего корабля.  Они  разговаривали  об  этом  в
Башне Хроноса, как раз перед спуском в долину.
     - И как им понравилось откровение Консула? - спросила Гладстон  тоном
адвоката: наследие тех лет, когда она еще не оставила  юриспруденцию  ради
политики.
     - Они давно знают, что среди них  есть  шпион,  -  сказал  я,  убирая
карандаш в карман. - Вы сами предупредили об этом каждого.
     Гладстон  взглянула  на  своего  помощника.  Лицо  Хента  ничего   не
выражало.
     - Раз вы поддерживаете с ними связь, - сказала она, - вам должно быть
известно, что мы не получили от них ни единой мультиграммы с тех пор,  как
они покинули Башню Хроноса и начали спускаться к Гробницам Времени.
     Я покачал головой.
     - Прошлой ночью сон прервался как раз  на  том,  что  они  подошли  к
долине.
     Мейна Гладстон встала, прошла к окну, подняла руку, и экран погас.
     - Значит, вы не знаете, живы ли они?
     - Нет.
     - Каково было их положение, когда вы... видели их во сне в  последний
раз?