у:  -  Нет,  все
нормально. Голова болит.
     Я недоуменно  огляделся.  Все  суставы  ныли.  Комлог,  должно  быть,
сломался: он утверждал, что я вошел в библиотеку восемь часов назад.
     - Который час?
     Архивариус ответил. Действительно прошло восемь часов. Я потер лицо -
оно было липким от пота.
     - Наверное, я вас задерживаю. Извините.
     - Пустяки, - возразил архивариус. - Когда здесь работают ученые,  мне
ничего не стоит закрыть архив на час-другой позже. - Он скрестил  руки  на
груди. - Тем более сегодня. Из-за этой суматохи домой идти не хочется.
     - Суматохи? - переспросил я, забыв на минуту обо всем,  кроме  своего
кошмарного сна, ИскИна по имени Уммон, Ламии Брон и смерти моего двойника.
- Ах, да, война. Что нового?
     Архивариус покачал головой.

                 Распалась связь привычная вещей;
                 Не держит центр, захвачен мир безвластьем,
                 На волю вырвался поток кровавой мути,
                 Все ритуалы очищенья затопив.
                 И лучшие утратили греха сознанье,
                 Дурных - переполняло страсти нетерпенье.

     Я улыбнулся:
     - И вы действительно верите, что некий "зверь, чей пробил час теперь,
Грядет на Вифлеем, чтобы родиться"?
     Архивариус ответил совершенно серьезно:
     - Да, сэр, верю.
     Я  встал,  прошел  мимо  шкафа,  стараясь  не  глядеть  на  пергамент
девятисотлетней давности, исписанный моим почерком.
     - Может быть, вы правы, - проговорил я. - Очень может быть.

     Было уже поздно; кроме обломков похищенного мной "Виккена" на стоянке
находился только один причудливо украшенный экипаж, изготовленный, судя по
всему, в частной мастерской здесь, на Возрождении.
     - Могу я вас подвезти, сэр?
     Я вдохнул холодный ночной воздух, пахнущий сыростью, свежей  рыбой  и
нефтью.
     - Нет, спасибо, мне нужно домой.
     Архивариус покачал головой.
     - Это не так-то просто,  сэр.  Все  общественные  терминексы  закрыты
военными. Тут были... беспорядки. -  Это  слово,  очевидно,  не  нравилось
маленькому архивариусу, ценившему порядок  и  традиции  превыше  всего  на
свете. - Знаете что, - подумав, сказал он, - я отвезу к частному порталу.
     Я посмотрел на  него  внимательнее.  На  Старой  Земле  он  мог  быть
настоятелем монастыря, посвятившим  всю  свою  жизнь  спасению  нескольких
обломков античной культуры. Покосившись на старинное здание архива за  его
спиной, я понял, что так оно и есть.
     - Как вас зовут? - спросил я, уже не беспокоясь, что другому  кибриду
Китса могло быть известно его имя.
     - Эдвард Б.Тайнер, - ответил человечек, уставившись на мою протянутую
руку. Помедлив, он пожал ее - на удивление крепко.
     - А я... Джозеф Северн. - Не мог же  я  ему  объяснить,  что  являюсь
технической реинкарнацией человека, чью литературную  гробницу  мы  только
что покинули.
     Тайнер вздрогнул, но тут же понимающе кивнул. Такого ученого, как он,
не может ввести в заблуждение имя художника, на чьих руках умер Китс.
     - Что слышно о Гиперионе?
     - О Гиперионе? А-а, протекторатный мир,  куда  несколько  дней  назад
отправилась эскадра? Насколько мне известно, возникли какие-то сложности в
связи с отзывом оттуда военных кораблей -  там  шли  ожесточеннейшие  бои.
Удивительно, но я только что думал о Китсе и  его  незаконченном  шедевре.
Странно, как накапливаются эти мелкие совпадения.
     - И что - Гиперион пал? Его захватили?
     Тайнер подошел к своему электромобилю и положил руку  на  папиллярный
замок. Дверца поднялась и, сложившись гармошкой, ушла внутрь. Я  устроился
в пассажирской кабине, пахнущей сандаловым деревом  и  кожей.  Да,  машина
Тайнера, как и он сам, пахла архивами.
     - Не знаю, не могу вам сказать, - ответил архивариус, закрывая  двери
и включая двигатель.
     К благоуханию  сандала  и  кожи  примешивался  запах,  присущий  всем
новеньким машинам, - запах пластмассы и  озона,  смазки  и  скорости,  уже
тысячи лет сводящий человечество с ума.
     - Сегодня трудно подключиться, - продолжал  Тайнер.  -  Не  припомню,
чтобы когда-нибудь инфосфера была так перегружена.  Вы  только  подумайте,
днем я делал запрос по Робинсону Джефферсу, и мне пришлось ждать.
     Мы  поднялись,  пролетели  над  каналом  и  оказались  над   какой-то
площадью, похожей на ту,  где  меня  сегодня  чуть  не  убили.  Архивариус
выровнял машину в нижнем летном коридоре, в трехстах метрах  над  крышами.
Ночью город был сказочно красив: большинство зданий опоясывали старомодные
светонити, а фонари встречались  чаще,  чем  голографические  рекламы.  Но
толпы на боковых улочках и скиммеры местных сил самообороны, зависшие  над
главными магистралями и площадями терминексов, не исчезли. У электромобиля
Тайнера дважды запрашивали номер: один раз  автомат  местной  транспортной
полиции, второй - человеческий голос с командными нотками.
     Мы полетели дальше.
     - Стало быть, в архиве нет портала? -  спросил  я.  Вдалеке,  похоже,
начинались пожары.
     - Нет. В нем не было необходимости. Посетителей у нас немного, к тому
же ученые не прочь пройти пешком несколько кварталов.
     - А где частный портал, которым можно воспользоваться?
     - Здесь, - просто ответил  архивариус.  Покинув  летный  коридор,  мы
сделали круг над низким, насчитывающим не более тридцати этажей зданием  и
опустились на стоянку, находившуюся на одном из декоративных выступов.
     - Здесь расположено подворье моего ордена,  -  пояснил  Тайнер.  -  Я
принадлежу к забытой ветви христианства, католицизму.  -  Он  смутился.  -
Кому я рассказываю! Вы наверняка знаете историю нашей церкви.
     - И не только по книгам, - сказал я. - Так здесь живут священники?
     Тайнер улыбнулся.
     - Вряд  ли  нас  можно  назвать  священниками,  господин  Северн.  Мы
принадлежим к светскому ордену, так называемому  Литературно-Историческому
Братству. И нас всего восемь. Пятеро служат в  Рейхсуниверситете.  Двое  -
историки искусства и трудятся над реставрацией Лютцендорфского  аббатства.
Я ведаю литературным архивом. Наше постоянное проживание  здесь  обходится
Церкви дешевле, чем если бы мы ежедневно отправлялись сюда с Пасема.
     Мы вошли в жилое крыло, выглядевшее древним  даже  по  меркам  Старой
Земли: причудливые  светильники,  стены  из  настоящего  камня,  двери  на
петлях... Нас даже не окликнули домашние автоматы.
     Повинуясь внезапному импульсу, я вдруг заявил:
     - Мне хотелось бы попасть на Пасем.
     Архивариус удивленно оглянулся.
     - Сегодня? Прямо сейчас?
     - Почему бы и нет?
     Он недоверчиво  покачал  головой.  Я  сообразил,  что  сто  марок  за
пользование порталом - это его жалование за несколько недель.
     - В нашем здании свой портал, - сказал он. - Сюда, пожалуйста.
     Мы оказались на главной лестнице с щербатыми  каменными  ступенями  и
коваными железными  перилами,  тронутыми  ржавчиной.  В  середине  чернела
шестидесятиметровая шахта. Откуда-то из глубины темного коридора донеслось
хныканье младенца, за которым последовали крик мужчины и женский плач.
     - Давно вы здесь живете, господин Тайнер?
     - Семнадцать местных лет, сэр. Тридцать два стандартных года, если не
ошибаюсь. Вот и он.
     Портал был  не  моложе  здания  -  обрамлявшие  его  барельефы  давно
превратились из позолоченных в серо-зеленые.
     -  Сегодня  ночью  введены  ограничения  на   нуль-Т,   -   продолжал
архивариус. - Но на Пасем, видимо, попасть можно. До  появления  там  этих
варваров... как бы их ни называли... осталось около двухсот часов.  В  два
раза больше, чем у Возрождения. - Он сжал мое запястье, и  я  ощутил,  как
дрожат его пальцы. - Господин Северн, как вы думаете, что  будет  с  моими
архивами? Неужели они посмеют уничтожить плоды  человеческой  мудрости  за
десять тысяч лет? - Его рука бессильно упала.
     Я не совсем понял, кого он имел в виду. Бродяг?  Луддитов-шрайкистов?
Участников  беспорядков?  Гладстон   и   правителей   Гегемонии,   готовых
пожертвовать мирами "первой волны"?
     - Нет, - сказал я, протягивая ему руку. - Уверен, до этого не дойдет.
     Эдвард Б.Тайнер улыбнулся и отступил на  шаг,  устыдившись,  что  дал
волю чувствам. Мы еще раз обменялись рукопожатием.
     - Удачи вам, господин Северн, куда бы ни привели вас странствия.
     - Храни вас Бог, господин Тайнер. - Я еще ни разу не произносил  этих
слов и немало удивился, когда они слетели с моего языка. Отыскав  пропуск,
выданный мне Гладстон, я набрал трехзначный код Пасема. Портал  извинился,
сообщил, что в данный момент  попасть  туда  невозможно,  затем  переварил
своими туповатыми процессорами тот факт, что в него  вставили  специальный
пропуск, и с жужжанием включился.
     Кивнув на прощание Тайнеру, я шагнул в  портал,  уверенный,  что,  не
отправившись прямиком на ТКЦ, совершаю серьезную ошибку.

     На Пасеме стояла ночь, куда более темная, чем  смягченный  городскими
огнями сумрак Возрождения-Вектор. К  тому  же  здесь  вовсю  лил  дождь  -
настоящий ливень, грохочущий  по  крышам  и  вызывающий  одно-единственное
желание - свернуться калачиком под парой толстых одеял.
     Портал находился под навесом в каком-то дворике с галереей, и я сразу
ощутил сырое дыхание ненастной ночи. Атмосфера на Пасеме была в  два  раза
разреженнее стандартной, а его единственное обитаемое плато -  вдвое  выше
над уровнем моря, чем  города  Возрождения-Вектор.  Я  готов  был  тут  же
повернуть назад - только бы не выходить в эту ночь, под  этот  беспощадный
ливень, но из темноты вынырнул морской пехотинец с винтовкой  наперевес  и
спросил у меня документы.
     Я предъявил ему пропуск, и он вытянулся в струнку.
     - Это Новый Ватикан?
     - Так точно, сэр.
     Сквозь завесу дождя блеснул освещенный купол. Я указал на него.
     - Собор Святого Петра?
     - Так точно, сэр.
     - Могу я найти там монсеньора Эдуарда?
     - Пройдите через двор, на площади свернете налево,  невысокое  здание
слева от собора, сэр!
     - Спасибо, капрал.
     - Я рядовой, сэр!
     Плотнее  закутавшись  в  свою  короткую  накидку,  очень  изящную   и
совершенно бесполезную под таким ливнем, я побежал через дворик.

     Какой-то человек, вероятно, священник, хотя на нем не было ни сутаны,
ни белого воротничка, открыл дверь и впустил  меня  в  вестибюль.  Другой,
сидевший за деревянным столом, сказал, что монсеньор Эдуард,  несмотря  на
поздний час, находится здесь и не спит.
     - Вам назначена аудиенция?
     - Нет, но я должен поговорить с монсеньором. Это очень важно.
     - На какую тему? - вежливо, но настойчиво спросил человек за  столом.
Мой пропуск не произвел на него  ни  малейшего  впечатления.  Видимо,  мой
собеседник - епископ, не меньше.
     - Об отце Поле Дюре и отце Ленаре Хойте, - сказал я.
     Он кивнул, прошептал что-то в микрофон-бусинку на своем  воротнике  -
такой маленький, что  я  его  не  сразу  заметил  -  и  повел  меня  через
вестибюль.
     По сравнению с этим местом  трущоба,  где  жил  архивариус,  казалась
дворцом. Мы очутились в  неприглядном  коридоре  с  грубо  оштукатуренными
стенами и еще более грубыми деревянными дверями вдоль него.  Одна  из  них
была открыта, и, проходя мимо, я мельком увидел каморку, очень похожую  на
тюремную камеру: низкая койка, грубое одеяло, деревянная скамейка для ног,
простой комод, на нем - кувшин с  водой  и  дешевый  тазик;  ни  окон,  ни
информационных  стен  или  проекционных  ниш,  ни   пульта   для   прямого
подключения. Это жилище, пожалуй, даже не было интерактивным.
     Откуда-то доносилось устремленное к  небесам  монотонное  песнопение,
такое  изысканное  и  архаичное,   что   у   меня   перехватило   дыхание.
Грегорианский хорал.  Мы  прошли  через  просторную  трапезную,  столь  же
непритязательную, как и кельи, через кухню, где легко  освоился  бы  повар
времен Китса, спустились  по  каменной  лестнице  со  стертыми  ступенями,
миновали тускло освещенный коридор и поднялись  по  другой  лестнице,  еще
более узкой, чем первая. Тут сопровождающий покинул меня, а  я  переступил
порог одного из самых красивых залов, какие когда-либо видел.
     Мое сознание как бы раздвоилось - я  знал,  что  Церковь  вывезла  на
Пасем собор Святого Петра весь целиком, даже мощи, что были захоронены под
алтарем и считались принадлежащими самому Святому Петру, и в то  же  время
мне казалось, будто я перенесся назад  во  времени,  в  тот  Рим,  который
впервые увидел в середине ноября 1820 года. Город, где я  жил,  страдал  и
умер.
     Красоте и великолепию  этого  помещения  мог  бы  позавидовать  самый
величественный зал ТК-Центра: оно достигало шестисот футов в длину, и  его
дальние углы терялись во мраке, ширина - там, где трансепт  пересекался  с
нефом, - составляла четыреста  пятьдесят  футов,  а  безупречный  купол  -
творение Микеланджело - поднимался над алтарем почти на  четыреста  футов.
Бронзовый балдахин работы  Бернини,  поддерживаемый  витыми  византийскими
колоннами, обрамлял главный алтарь, создавая в дивной  бесконечности  зала
соразмерный человеку тихий уголок, где ничто не мешало общению с Господом.
Кроткие огоньки лампад и свечей  отвоевывали  у  мрака  отдельные  участки
базилики, отражались в гладких травертиновых плитах и  вспыхивали  искрами
на золотых мозаиках, выделяя детали фресок и барельефов, украшавших стены,
колонны и гигантский свод. А наверху бушевала  гроза,  вспыхивали  молнии,
заливая  желтые  витражи  мгновенным  феерическим  блеском  и   протягивая
световые щупальца к Престолу Святого Петра работы Бернини.
     Я замер в тени апсиды, страшась даже  дыханием  осквернить  священное
безмолвие. Не знаю, сколько времени я так простоял, не смея  пошевелиться.
Но вскоре мои глаза привыкли к полумраку, контраст между вспышками  молний
и золотыми огоньками свечей стал не таким резким, и тогда я заметил, что в
апсиде и длинном нефе нет скамей для молящихся.  Здесь,  под  куполом,  не
было и колонн. Вблизи алтаря, примерно в пятидесяти футах от меня,  стояли
два близко сдвинутых стула. На них сидели, наклонись друг  к  другу,  двое
мужчин, всецело поглощенные беседой. По их лицам пробегали блики от свечей
и  большой  лампады  перед  изображением  Христа  в  темном  алтаре.   Оба
собеседника были немолоды. Оба  принадлежали  к  духовенству  -  во  мраке
белели их воротнички. Присмотревшись, я узнал в одном  из  них  монсеньора
Эдуарда.
     Его собеседником был отец Поль Дюре.

     Сначала они, должно  быть,  испугались,  оторванные  от  своей  тихой
беседы призраком в черной накидке, который вынырнул  из  темноты,  бормоча
как помешанный "Дюре! Дюре!" и еще что-то - о паломничествах и паломниках,
Гробницах Времени и Шрайке, ИскИнах и гибели Богов.
     Монсеньор не стал вызывать охрану; совместными  усилиями  он  и  Дюре
успокоили пришельца и попытались извлечь смысл из его горячечной болтовни.
Мало-помалу завязалась вполне осмысленная беседа.
     Да, это был самый настоящий Поль Дюре - не  гротесковый  двойник,  не
андроид-дубликат, не кибрид с воскрешенным сознанием. Я уверился  в  этом,
задавая  ему  вопросы  и  слыша  ответы,  разумные  и  обстоятельные,   но
окончательно убедило меня вето подлинности живое тепло  старческих  рук  и
глубокие, грустные глаза священника.
     - Вам известны мельчайшие подробности моей жизни,  нашего  пребывания
на Гиперионе, событий в Долине Гробниц. Но кто же вы? - повторил Дюре.
     Настала моя очередь убеждать его.
     - Я кибрид, воскрешенная личность Джона Китса. Близнец его  личности,
о которой Ламия Брон рассказывала вам... Помните?
     - И вы могли поддерживать с  нами  связь,  узнавать,  что  случилось,
благодаря этому своему близнецу?
     Я воздел руки в знак капитуляции перед тайной:
     - Наверное. А может, в этом повинна  какая-то  причуда  мегасферы.  Я
действительно видел во сне ваши странствия, слышал рассказы  паломников...
В том числе рассказ Ленара Хойта о жизни и смерти Поля  Дюре.  -  Я  снова
дотронулся до его руки, ощутив тепло его тела сквозь толстую ткань сутаны.
У меня просто голова шла кругом: я здесь, рядом, в  одном  пространстве  и
времени с участником небывалого паломничества...
     - Значит, вы знаете, как я попал сюда, - заметил отец Дюре.
     - Нет. Последнее, что я видел, - как вы входите в  одну  из  Пещерных
Гробниц. Там горел свет. Что было дальше, мне неизвестно.
     Дюре  кивнул.  Его  аристократическое  лицо  оказалось   куда   более
изможденным, чем я помнил по снам.
     - А что с остальными?
     Я набрал в грудь воздуха.
     - Поэт жив, он висит на терновом дереве Шрайка. Кассада  я  последний
раз видел, когда он шел на Шрайка с голыми  руками.  Ламия  Брон  проникла
через мегасферу в периферию Техно-Центра вместе с моим близнецом...
     - Так он уцелел в этой петле Шрюна... или как там она  называется?  -
спросил пораженный Дюре.
     - Уцелел. Но один из ИскИнов, существо по имени Уммон,  убил  его,  а
Ламия отправилась назад. Что случилось с ее телом, пока не знаю.
     Монсеньор Эдуард придвинулся ко мне.
     - А Консул? Вайнтрауб с дочерью?
     - Консул пытался вернуться в столицу на ковре-самолете,  но  потерпел
аварию в нескольких  милях  севернее  города.  Это  все,  что  мне  о  нем
известно.
     - Милях, - задумчиво повторил Дюре, словно что-то вспоминая.
     - Извините, - я жестом указал на базилику. - В таком  месте  поневоле
начинаешь пользоваться единицами из... предыдущей жизни.
     - Продолжайте, -  сказал  монсеньор  Эдуард.  -  Мы  остановились  на
малышке и ее отце.
     Я опустился на холодный каменный пол - ноги  не  держали  меня,  руки
тряслись от усталости.
     - В моем последнем сне Сол отдал Рахиль Шрайку. Этого  захотела  сама
Рахиль. А потом стали распахиваться Гробницы...
     - Все? - спросил Дюре.
     - Да, кажется.
     Мой собеседники переглянулись.
     - Впрочем, есть еще кое-что. - И я пересказал им диалог с Уммоном.  -
Возможно ли, чтобы божество могло... развиться из  человеческого  сознания
подобным образом, причем незаметно для человечества?
     Вспышки молний прекратились, зато ливень усилился: казалось,  тяжелые
потоки воды пытаются сокрушить высокий купол. Где-то в  темноте  скрипнула
тяжелая дверь, простучали и затихли шаги. Восковые свечи  в  темных  нишах
базилики бросали красные блики на стены и драпировки.
     -  Когда-то  я  проповедовал,  что  Святой   Тейяр   допускал   такую
возможность, - невесело проговорил Дюре, - но если этот Бог - ограниченное
существо, эволюционировавшее подобно другим ограниченным существам,  тогда
это не он... не Бог Авраама и Христа.
     Монсеньор Эдуард утвердительно кивнул.
     - Была одна древняя ересь...
     - Да, - подхватил я. - Социнианская ересь. Я слышал,  как  отец  Дюре
рассказывал о ней Солу Вайнтраубу и Консулу.  Но  не  все  ли  равно,  как
зародилась эта... сила... и ограничена она в своих возможностях  или  нет.
Если Уммон говорит правду, мы имеем дело с мощью, которая черпает  энергию
из квазаров. Это Бог, который может играючи уничтожать целые галактики.
     - Значит, существует и такое божество, - заметил Дюре. -  Но  это  не
Бог.
     Я четко уловил ударение, сделанное им на последнем слове.
     - Но если оно не ограниченно? - сказал я. - Если это и есть Бог точки
Омега, абсолютное сознание, о котором вы писали? Если это та самая Троица,
чье существование ваша Церковь отстаивала еще до Фомы Аквинского,  и  если
одна ипостась этой Троицы  бежала  назад  сквозь  время  -  сюда,  в  наше
настоящее, - что тогда?
     - Но что  заставило  ее  бежать?  -  негромко  спросил  Дюре.  -  Бог
Тейяра... Бог Церкви... Наш Бог  был  бы  Богом  Точки  Омега,  в  котором
достигли абсолютного слияния Христос Эволюции, Личное  и  Всеобщее...  то,
что Тейяр называл En Haut и En Avant. Не может  существовать  ничего,  что
обратило бы в бегство одну из ипостасей