этого божества  Ни  Антихрист,  ни
гипотетическая сила зла, ни  "противо-Бог"  не  могут  угрожать  подобному
всеобщему сознанию. Кем же должен быть тот, другой бог?
     - Бог машин? - спросил я так тихо, что сам не знал, произнес  ли  это
вслух.
     Монсеньор Эдуард сложил руки лодочкой - я  сначала  подумал,  что  он
собирается  вознести  молитву,  но  этот  жест  выражал  только   глубокую
задумчивость и еще более глубокое волнение.
     - Однако и у Христа были сомнения, - проговорил он наконец. - Христос
проливал кровавые слезы в Гефсиманском саду и молился, чтобы его  миновала
чаша сия.  Если  предстояла  какая-то  вторая  жертва,  что-то  еще  более
ужасное, чем распятие... тогда я могу  себе  представить,  что  Христос  -
ипостась Троицы - проходит через время, бредет по  некоему  четырехмерному
Гефсиманскому саду, лишь бы выгадать  несколько  часов  -  или  лет  -  на
размышления.
     - Еще более ужасное, чем распятие... - повторил Дюре хриплым шепотом.
     Монсеньор  Эдуард  и  я  одновременно   посмотрели   на   священника,
добровольно распявшего себя  на  высоковольтном  дереве  тесла,  чтобы  не
покориться паразиту-крестоформу. Сколько же раз он претерпел крестные муки
и казнь на электрическом стуле?..
     - То, от чего бежало высшее  сознание,  -  снова  прошептал  Дюре,  -
воистину должно быть ужасно.
     Монсеньор Эдуард коснулся плеча своего друга.
     - Поль, расскажи этому человеку, что ты видел по дороге сюда.
     Дюре вернулся из невероятной дали, куда его завлекли воспоминания,  и
устремил свой взгляд на меня.
     - Вам известны подробности нашего  пребывания  в  Долине  Гробниц  на
Гиперионе?
     - Думаю, что да. До того момента, как вы исчезли.
     Священник  со  вздохом  провел  по  лбу  длинными,  слегка  дрожащими
пальцами.
     - Тогда есть шанс, - пробормотал он, -  что  вам  удастся  разгадать,
почему меня забросило сюда и каков смысл, показанного мне по дороге.

     - Я увидел в третьей Пещерной Гробнице свет, - так  начал  Дюре  свой
рассказ. - И вошел внутрь. Не скрою, мысль о самоубийстве  посещала  меня,
вернее, то, что от меня осталось после грубой  реставрации...  Я  не  хочу
возвышать паразита, называя то, что он проделывает, воскрешением.
     Итак, я увидел свет и решил, что это Шрайк. Я уже устал ждать встречи
с этим существом - первая, как  вам  известно,  была  много  лет  назад  в
лабиринте под Разломом, когда Шрайк пометил меня дьявольским крестоформом.
     Когда мы все вместе искали полковника Кассада, эта Пещерная  Гробница
была  неглубокой,  ничем  не  примечательной   выемкой.   Скальная   стена
преградила нам путь буквально через  двадцать-тридцать  шагов.  Теперь  же
стена исчезла, уступив место проему,  сходному  с  пастью  Шрайка.  Кривые
камни казались как бы живыми существами, неким симбиозом  механического  с
органическим. Сталактиты  и  сталагмиты  ощерились,  как  острые  зубы  из
карбоната кальция.
     За пастью начиналась каменная лестница, ведущая вниз. Именно  оттуда,
из глубины, изливался свет  -  то  бело-голубой,  то  багровый.  Безмолвие
нарушали лишь вздохи ветра, точно дышали сами скалы.
     Я не Данте. Я не искал Беатриче. Мой  недолгий  приступ  храбрости  -
точнее фатализма - испарился, как только исчах солнечный свет. Я  повернул
назад и почти бегом одолел тридцать шагов,  отделявшие  меня  от  входа  в
пещеру.
     Входа не было. Проход заканчивался тупиком. Обвал или лавина не могли
закупорить пещеру бесшумно, и, кроме того, скальная порода на месте  входа
выглядела такой же древней и слежавшейся,  как  все  стены.  С  полчаса  я
безуспешно искал другой выход, потом, не желая  возвращаться  к  лестнице,
уселся у стены, в том месте, где был вход, и провел там  несколько  часов.
Еще  одна  проделка  Шрайка.  Еще  один  дешевый  театральный  трюк   этой
извращенной планеты. Своеобразный юмор Гипериона. Весьма своеобразный.
     Несколько часов  я  просидел  в  потемках,  наблюдая  за  беззвучными
пульсациями света в дальнем конце пещеры, и наконец догадался,  что  Шрайк
не пожалует сюда за мной. И вход не появится вновь, как по  волшебству.  Я
оказался перед выбором: либо сидеть на месте, пока не умру от голода  (или
скорее от жажды, так как мой организм был уже обезвожен), либо  спуститься
по проклятой лестнице.
     И я стал спускаться.
     Много лет, точнее, много жизней назад, я  спустился  в  лабиринт  под
Разломом, где впервые повстречался со Шрайком. Тот  лабиринт  находился  в
трех километрах под поверхностью плато. Это довольно близко -  большинство
известных  мне  лабиринтов  прячутся  самое  малое   на   глубине   десяти
километров.  Я  ничуть  не  сомневался,  что  эта  бесконечная  спиральная
лестница с крутыми каменными ступенями, где на каждой могли бы выстроиться
в шеренгу десять сходящих в ад священников, ведет к лабиринту. В такой вот
преисподней Шрайк наложил на меня проклятие бессмертия. Если чудовище  или
руководящая им сила обладали хоть крохой иронии, то именно здесь я  должен
был лишиться и постылого бессмертия, и самой жизни.
     Лестница змеилась вниз; свет становился все ярче... Вначале это  было
розоватое сияние, через десять минут -  багровое,  спустя  еще  полчаса  -
мерцающее алое. Все  это  отдавало  банальной  иллюстрацией  к  Данте  или
дешевым балаганом. Я чуть не рассмеялся, предвкушая появление  чертика  во
всем параде - с хвостом,  трезубцем,  раздвоенными  копытами  и  дрожащими
тоненькими усиками, словно пририсованными черным карандашом.
     Но мне стало не до смеха, когда я наконец  увидел  источник  света  -
сотни и даже тысячи крестоформов, облепивших шершавые стены, словно  грубо
вытесанные кресты на пути неких подземных конкистадоров. Чем  глубже,  тем
крупнее они становились и тем больше их было.  Наконец  они  стали  просто
налезать друг на друга - кораллово-розовые, красные, как ободранное  мясо,
темно-багровые.
     Мне стало дурно. Это все равно, что спускаться в шахту, стены которой
усеяны  жирными,   извивающимися   пиявками.   Только   эти   твари   куда
омерзительнее. Я видел на  медсканере  свои  внутренности,  когда  во  мне
поселился только один из этих паразитов: бесчисленные  ганглии,  проросшие
через все органы, как серые волокна, косички из извивающихся нитей, клубки
нематод, похожие на  чудовищные  опухоли...  Они  были  неподвластны  даже
милосердной смерти. Теперь я носил на  себе  целых  два:  Ленара  Хойта  и
своего собственного. Лучше умереть, чем получить еще одного...
     Я спускался все ниже и ниже. От стен  исходили  волны  тепла,  то  ли
из-за глубины, то ли за счет  скопления  тысяч  крестоформов  -  не  знаю.
Наконец я достиг дна. Лестница кончилась, я завернул  за  последний  изгиб
каменной спирали и очутился там, где и предполагал очутиться.
     Лабиринт. Он простирался во тьме  -  такой,  каким  я  видел  его  на
бесчисленных голограммах  и  один  раз  собственными  глазами:  аккуратные
туннели тридцатиметровой ширины, пробитые в недрах Гипериона почти миллион
лет назад, катакомбы, прогрызшие всю планету, словно осуществленная  мечта
какого-то умалишенного крота. Подобные лабиринты  есть  на  девяти  мирах:
пять в Сети, остальные, как и этот, на Окраине. Все одинаковы, все созданы
в один и тот же период, и ни в одном не нашлось ни малейшего намека на  их
предназначение. О строителях Лабиринтов сложены легенды, но эти мифические
существа не оставили после себя никаких следов, никаких предметов, которые
позволили бы понять, как и чем они строили,  и  ни  одна  из  существующих
теорий не  отвечает  на  главный  вопрос:  что  заставило  их  вырыть  эти
грандиознейшие туннели, какие только видела галактика.
     Все лабиринты пусты. Роботы-зонды изучили пробитые в  камне  коридоры
на миллионы километров, но, кроме следов, естественно, эрозии, там  ничего
нет.
     Здесь все было иначе.
     В свете  крестоформов  передо  мной  открылось  зрелище,  сошедшее  с
полотен Иеронима Босха. Я смотрел, не отрываясь, на  бесконечный  коридор,
бесконечный, но не пустой... о нет, не пустой.
     Сначала мне показалось, что  передо  мной  толпы  живых  людей,  река
голов, плеч, рук, протянувшаяся на  много  километров,  насколько  хватало
глаз; какое-то шествие, в которое затесались странные  машины  одинакового
ржаво-красного цвета. И только когда я шагнул  вперед,  навстречу  плотной
людской стене, я понял, что вижу трупы. Десятки, сотни тысяч  человеческих
трупов сгрудились в коридоре, и конца им не было; некоторые распростерлись
на полу, другие распластались по стенам, но большинство было выдавлено  на
поверхность напором  других  трупов  -  так  тесно  сбились  они  на  этой
причудливой подземной дороге.
     Через всю эту массу тел проходила тропа, словно проделанная  какой-то
чудовищной жаткой.  Я  двинулся  по  ней,  прилагая  все  силы,  чтобы  не
коснуться торчащих слева и справа рук и лодыжек.
     Тела  были  человеческие,  некоторые  в   одежде.   Зоны   медленного
разложения в этом лишенном бактерий склепе превратили их в мумии.  Кожа  и
плоть потемнели, расползлись, прорвались, как истлевшая марля, лишь слегка
прикрывая кости.  Волосы  ссохлись  в  какие-то  перья.  Из  провалившихся
глазниц и раскрытых ртов глядела  тьма.  Одежда,  которая  когда-то  сияла
всеми цветами  радуги,  стала  рыжевато-коричневой,  серой  или  черной  и
рассыпалась в пыль от малейшего дуновения. Потерявшие первоначальную форму
пластмассовые комки на запястьях и шеях, вероятно, были комлогами  или  их
аналогами.
     Огромные экипажи - должно быть что-то  вроде  ТМП  -  превратились  в
груды ржавчины. Нетвердыми шагами я прошел  по  узкой  тропе  метров  сто,
споткнулся и, чтобы не упасть на  истлевшие  останки,  схватился  за  борт
такой машины. Она  моментально  осела  и  буквально  на  глазах  осыпалась
прахом.
     Один, без Вергилия,  брел  я  по  ужасной  тропе,  пробитой  в  толще
разложившейся человеческой плоти, размышляя, зачем мне все это  показывают
и  что  все  это  значит.  После  бесконечно  долгого  странствия,   после
лавирования  между  сваленными  штабелями  тел  я  вышел  на   перекресток
туннелей; все три коридора впереди были заполнены телами. Тропка ныряла  в
левый. Я пошел по ней дальше.
     Спустя много часов - или дней? - я  остановился  и  присел  прямо  на
узкой полоске камня, бегущей сквозь  этот  океан  ужаса.  Если  здесь,  на
маленьком отрезке туннеля десятки  тысяч  трупов,  то  во  всем  лабиринте
Гипериона их должны быть миллиарды. Больше! Девять лабиринтных  планет,  -
склеп для триллионов.
     Зачем  мне  показывали  это  запредельное  Дахау  человеческих   душ?
Недалеко от места, где  я  сидел,  мертвый  мужчина  все  еще  загораживал
мертвую женщину своей сгнившей до кости рукой. Из маленького свертка в  ее
руках торчали короткие черные пряди. Не выдержав, я отвернулся и заплакал.
     Занимаясь археологией, мне приходилось видеть  извлеченные  из  земли
жертвы казней, пожаров, наводнений, извержений вулканов и землетрясений, и
подобные сцены не были для меня чем-то  новым;  таково  уж  sine  qua  non
истории. Но это зрелище терзало несравнимой ни с чем мукой. Может быть, за
счет масштабов - ведь число  мертвых  исчислялось  миллионами.  Или  из-за
дьявольского свечения крестоформов, покрывавших стены туннелей как  тысячи
богохульств. А может, причиной был ветер, который монотонно и жутко выл  в
бесконечных каменных коридорах. Не знаю.
     Моя жизнь, мое учение и страдания, маленькие  победы  и  бесчисленные
поражения привели меня  сюда  -  за  пределы  веры  и  любви,  за  пределы
бесхитростного,  мильтонианского  мятежа  против  Бога.  У  меня  возникло
ощущение, что трупы лежат здесь  полмиллиона  лет,  не  меньше,  но  люди,
которыми они были когда-то, - из нашего  времени  или,  еще  страшнее,  из
будущего. Я закрыл лицо руками.
     Ни один звук не предостерег меня, но что-то неуловимое шевельнулось -
может, то было дуновение воздуха... Я поднял глаза и не более чем  в  двух
метрах от себя увидел Шрайка. Не  на  тропе,  а  среди  тел:  скульптурное
изображение архитектора.
     Я поднялся на ноги. Нельзя сидеть или стоять на  коленях  перед  этим
чудовищем.
     Шрайк двинулся ко мне, скорее скользя, чем шагая, - как  по  рельсам,
без всякого трения. Кровавый свет заливал ртутный панцирь, на морде застыл
всегдашний фантастический оскал - стальные сталактиты и сталагмиты.
     Я не испытывал ненависти к чудовищу. Только печаль и огромную жалость
- не к Шрайку, чем бы он ни был, - а к этим жертвам,  не  защищенным  даже
хрупкой оболочкой  веры,  в  одиночку  стоявшим  некогда  перед  загробным
ужасом, чьим воплощением и было существо с рубиновыми глазами.
     Впервые оказавшись так близко к нему, я ощутил запах Шрайка  -  запах
прогорклого масла, перегретых подшипников и запекшейся крови. Пламя в  его
глазах пульсировало в такт свечению крестоформов, которые то  разгорались,
то тускнели.
     Я никогда не верил в сверхъестественную природу этого существа, в то,
что оно является орудием добра или зла,  считал  его  просто  аномалией  в
непостижимых и, по-видимому, равнодушных к человечеству деяниях  Вселенной
- злой шуткой эволюции, не более. Самым жутким кошмаром Святого Тейяра. Но
все же _с_у_щ_е_с_т_в_о_м_, подвластным законам природы, хоть  и  на  свой
чудовищный лад. Где бы и когда оно ни возникло.
     Шрайк протянул  ко  мне  руки.  Четыре  его  запястья  были  окружены
розетками из лезвий, превосходящих размерами мою ладонь, а из груди торчал
длиннющий, не меньше полуметра, шип. Когда  одна  пара  рук,  острых,  как
бритва, и упругих, как стальная пружина, взяла меня  в  кольцо,  а  другая
скользнула между нами, я посмотрел чудовищу в глаза.
     Пальцелезвия щелкнули. Я поморщился, но все же не отступил, когда они
вонзились в мою грудь, наполнив ее холодным огнем. Так лазерные  скальпели
режут нервы.
     Он попятился, держа в руке что-то красное, обагренное моей кровью.  Я
пошатнулся. Неужели чудовище сыграло со  мной  предсмертную  шутку,  и  я,
хлопая глазами, смотрю сейчас на собственное сердце, в то время как  кровь
покидает мозг, еще считающий себя живым?
     Но это было не сердце. Шрайк держал крестоформ, который  я  носил  на
груди, _м_о_й_  крестоформ,  проклятое  хранилище  _м_о_е_й_  не  желающей
умирать ДНК. Я снова качнулся, чуть не упал, дотронулся до груди и увидел,
что пальцы в крови, но  не  артериальной,  которая  должна  была  брызнуть
фонтаном после столь варварской операции. Рана заживала у меня на  глазах.
Я _з_н_а_л_, что паразит пустил корни во все уголки моего тела. _З_н_а_л_,
что ни один хирургический лазер не смог вырезать этот смертоносный плющ из
тела отца Хойта, а  значит,  и  моего.  Но  я  _ч_у_в_с_т_в_о_в_а_л_,  как
уходила зараза, как волокна в моем  теле  засыхали,  оставляя  после  себя
микроскопические тканевые рубцы.
     На мне еще оставался крестоформ отца  Хойта.  Но  это  совсем  другое
дело. Когда я умру, из моей плоти восстанет Ленар  Хойт,  а  дурных  копий
Поля Дюре, тупеющих и хиреющих с каждым новым искусственным  воскрешением,
больше не будет.
     Шрайк даровал мне смерть, не убивая.
     Чудовище швырнуло остывающий крестоформ в  груду  тел  и  взяло  меня
рукой за плечо, разрезав при этом три слоя ткани. Легчайшее  прикосновение
его скальпелей мгновенно высекло из бицепса струю крови.
     Шрайк провел меня сквозь тела к стене. Я следовал за ним, стараясь не
наступать на мертвых, но так как приходилось торопиться, чтобы не остаться
без руки,  это  не  всегда  удавалось.  От  малейшего  прикосновения  тела
рассыпались в прах. В провалившейся груди одного несчастного остался  след
моей ноги.
     Часть стены внезапно очистилась  от  крестоформов.  Я  увидел  что-то
вроде ворот с энергетической завесой... Величиной и формой они  отличались
от стандартного портала, но характерное глухое жужжание ни  с  чем  нельзя
было спутать. Впрочем,  будь  там  даже  канализационный  люк  -  лишь  бы
вырваться из этого склада смерти.
     Шрайк толкнул меня вперед.

     Невесомость. Лабиринт  раздробленных  переборок,  путаница  проводов,
похожих на внутренности какого-то гигантского  хищника,  мигающие  красные
огни - на секунду мне показалось, что это крестоформы, но мгновение спустя
я понял, что передо мной  аварийная  сигнализация  гибнущего  космического
корабля. Затем я наткнулся  на  что-то,  и  с  непривычки  закувыркался  в
невесомости. Мимо, тоже  кувыркаясь,  проносились  трупы  -  с  разинутыми
ртами, выпученными глазами, разорванными легкими, сопровождаемые  облаками
крови. Эти люди, видимо, погибли совсем недавно и временами даже  казались
живыми - когда их шевелили сквозняки  или  беспорядочные  рывки  разбитого
корабля ВКС.
     Да, корабля ВКС.  Я  видел  мундиры  на  телах  юношей,  аббревиатуры
военного жаргона на переборках и  оторванных  крышках  люков,  бесполезные
инструкции на абсолютно бесполезных аварийных рундуках  со  скафандрами  и
герметичными шарами-убежищами, которых так никто и не  надул.  Что  бы  ни
разрушило этот корабль, беда грянула как гром среди ясного неба.
     Шрайк появился рядом со мной.
     ШРАЙК...  В  КОСМОСЕ!  ВДАЛИ  ОТ   ГИПЕРИОНА,   СВОБОДНЫЙ   ОТ   ОКОВ
ТЕМПОРАЛЬНЫХ  ПРИЛИВОВ!  А  КОРАБЛИ  ВКС   ОБЫЧНО   ОСНАЩАЮТ   АВТОНОМНЫМИ
ПОРТАЛАМИ!
     Один как раз находился всего в пяти метрах от меня. К  нему  двигался
труп молодого мужчины. Правая рука  мертвеца  погрузилась  в  непрозрачную
энергозавесу, как бы пробуя температуру  воды  по  ту  сторону.  Оттуда  с
усиливающимся  визгом  вырывался  воздух.  "Иди!  Иди  же!"  -  понукал  я
мертвеца, но разница давлений  отнесла  его  от  портала.  Рука,  к  моему
удивлению,  оказалась  неповрежденной,  хотя   лицо   представляло   собой
наглядное пособие по анатомии.
     Я повернулся к Шрайку и по инерции сделал лишние полоборота.
     Шрайк подхватил меня, кромсая ножами кожу, и подтолкнул к порталу.  Я
не смог бы изменить траекторию, даже если бы захотел. Летя  в  жужжащий  и
шипящий портал, я успел вообразить все  напасти,  ожидающие  меня  на  той
стороне: вакуум, падение в пропасть, взрывная  декомпрессия  или  -  самое
страшное - возвращение в лабиринт.
     Вместо всего этого я упал с полуметровой высоты на мраморный пол,  не
более чем в двухстах метрах от места, где мы с  вами  беседуем,  в  личных
покоях Папы Урбана XVI, который, как оказалось, скончался за три  часа  до
того, как я вывалился из его личного портала. В Новом Ватикане этот портал
называют "Папскими Дверьми". Я испытал наказание болью за то,  что  посмел
удалиться от Гипериона, от  родины  крестоформа,  но  боль  -  моя  старая
союзница и больше не имеет надо мной власти.
     Я отыскал Эдуарда. В доброте своей он  выслушал  мой  рассказ.  Такой
исповеди не слышал и не произносил еще ни один  иезуит.  В  доброте  своей
Эдуард поверил мне. Теперь вы все узнали. Такова моя история.

     Гроза прошла. Мы  сидели  втроем,  при  свечах,  под  сводами  собора
Святого Петра. Несколько минут никто не решался произнести ни слова.
     - Значит, Шрайк может оказаться в Сети, - выговорил я наконец.
     Дюре посмотрел на меня.
     - Да.
     - Этот корабль находился, вероятно, в окрестностях Гипериона...
     - По всей видимости.
     - В таком случае мы  можем  вернуться  туда.  Через  эти...  "Папские
Двери".
     Монсеньор Эдуард вопросительно поднял брови.
     - Вы действительно хотите этого, господин Северн?
     Я замялся.
     - Не знаю... Мне приходил в голову и такой план.
     - Зачем? - негромко спросил монсеньор. - Ваш двойник-кибрид, личность
которого несла Ламия Брон, нашел там только смерть.
     Я потряс головой, словно прогоняя сумбур в мыслях.
     - Но ведь я часть всего этого. Иначе я просто не знаю, какую роль мне
играть - и где.
     Поль Дюре невесело улыбнулся.
     -  Такое  чувство  испытываем  все