вета не было. Сол лежал у себя дома  и  прислушивался  к  завыванию
ветра в пустыне.


     Последним словом Рахили было "мама",  произнесенное,  когда  ей  было
немногим больше пяти месяцев.
     Она просыпалась в своей кроватке и не спрашивала - не могла спросить,
- где находится. Ее мир состоял теперь из еды, сна и  игрушек.  Когда  она
плакала, Сол почему-то думал, что она зовет мать.
     За покупками Сол ходил в деревенские лавочки. Держа Рахиль на  руках,
он выбирал пеленки, детское питание и - временами - новую игрушку.
     За неделю до того, как Сол отправился  на  ТК-Центр,  к  нему  пришли
поговорить  Эфраим  и  двое  других  старейшин.  Был  вечер,  и   отблески
угасающего заката окрасили лысину Эфраима в розовый цвет.
     - Сол, мы тревожимся  за  тебя.  Наступающие  недели  будут  особенно
трудными. Наши женщины хотят тебе помочь. Мы все хотим тебе помочь.
     Сол положил руку на плечо старика.
     - Я ценю вашу  заботу,  Эфраим.  Все  последние  годы  вы  мне  очень
помогали. Теперь это и наша родина. Я  думаю,  Саре  тоже  хотелось  бы...
чтобы я вам это сказал. Но в воскресенье мы уезжаем. Рахиль поправится.
     Трое мужчин, сидевших на длинной скамейке, переглянулись.
     - Найден новый способ лечения? - помедлив, спросил Абнер.
     - Нет, - ответил Сол, - но у меня появилась надежда.
     - Надежда - это хорошо, - неуверенно произнес Роберт.
     Сол улыбнулся, и его белые зубы сверкнули в седой бороде.
     - Могло быть и лучше, - сказал он. - Но иногда это  все,  что  у  нас
есть.


     Голографическая камера крупным планом показала Рахиль, которую держал
на руках Сол. Они сидели в студии, откуда велась передача  "Понемногу  обо
всем".
     - Итак, вы  утверждаете,  -  произнес  Девон  Уайтшир,  ведущий  этой
передачи и третий по популярности человек в инфосфере Сети,  -  что  отказ
Церкви Шрайка и... медлительность Гегемонии в оформлении визы...  что  эти
обстоятельства обрекают вашего ребенка на... исчезновение?
     - Совершенно верно, - ответил Сол. - До  Гипериона  нельзя  добраться
быстрее, чем за шесть  недель.  Рахили  сейчас  двенадцать  недель.  Любое
промедление - по вине ли Церкви Шрайка, либо бюрократии Сети - убьет моего
ребенка.
     Участники  передачи  заволновались.  Девон   Уайтшир   повернулся   к
ближайшему имиджеру, и  его  добродушное  худощавое  лицо  заполнило  весь
экран.
     - Этот человек не знает, сможет ли он  спасти  свою  дочку.  -  Голос
Уайтшира зазвенел от сдерживаемого  волнения.  -  Но  ведь  все,  чего  он
просит, это дать ему шанс. Думаете ли вы, что он и его  дочка  заслуживают
этот шанс? Если да, то обращайтесь к вашим планетарным представителям и  в
ближайшее к вам святилище Церкви Шрайка. Номер вашего ближайшего святилища
сейчас появится у вас на экранах. - Он  снова  повернулся  к  Солу.  -  Мы
желаем вам удачи, господин Вайнтрауб. И, - большая рука Уайтшира коснулась
щеки Рахили, - мы желаем счастливого пути тебе, наш маленький друг.
     На экране вновь появилось лицо Рахили и оставалось на нем до тех пор,
пока он не погас.


     Эффект Хоукинга вызывал  тошноту,  головокружение,  головную  боль  и
галлюцинации.  Полет  к  Парвати  на  принадлежащем  Гегемонии  факельщике
"Отважный" занял десять дней.
     Все это время Сол держал Рахиль и терпел стиснув зубы. На корабле они
были единственными, кто не впал в  спасительное  забытье.  Сначала  Рахиль
плакала, но через несколько часов успокоилась  и  тихо  лежала  теперь  на
руках у Сола, глядя на него большими темными  глазами.  Сол  вспомнил  тот
день, когда она родилась - врач принимает младенца, появившегося из  чрева
Сары, и протягивает его Солу. Темные волосы Рахили  были  тогда  ненамного
короче, чем теперь, а ее взгляд - не менее осмысленным.
     В конце концов они заснули от усталости.
     Солу  снилось,  что  он  бродит  по  какому-то  зданию  с  колоннами,
огромными,  как  секвойи,  и  потолком  таким  высоким,  что  его   нельзя
разглядеть. Пустое  помещение  заливал  красный  свет.  Сол  с  удивлением
обнаружил, что  по-прежнему  держит  на  руках  Рахиль.  Рахиль  в  облике
младенца в его снах еще ни разу не появлялась. Девочка взглянула на  него,
и Сол  ощутил  соприкосновение  их  сознаний  так  отчетливо,  словно  она
высказала свои мысли вслух.
     Но тут другой голос, громкий и холодный, эхом раскатился в пустоте:

     "Сол! Возьми дочь твою, единственную твою, которую ты любишь, Рахиль;
и отправляйся в мир, называемый Гиперион, и там принеси ее во  всесожжение
в месте, о котором Я скажу тебе".

     Сол  растерянно  взглянул  на  Рахиль.  В  больших  глазах   ребенка,
устремленных на отца, светилась невысказанная мысль. Сол  понял,  что  она
говорит ему: "Да". Крепко прижав к себе дочь, он шагнул в темноту,  и  его
голос разорвал царившую здесь тишину:

     "Слушай,  Ты!  Больше  не  будет  жертвоприношений,  ни   детей,   ни
родителей! И люди будут жертвовать собой лишь для  людей  -  ни  для  кого
иного. Время повиновения и искупления кончилось!"

     Сол замолчал, ощущая биение своего  сердца  и  теплоту  тела  Рахили.
Откуда-то сверху с огромной  высоты  до  него  долетало  холодное  дыхание
ветра, со свистом врывавшегося в невидимые трещины. Сол приложил  руку  ко
рту и прокричал:

     "Все! Теперь или оставь нас в покое, или приди к нам как отец,  а  не
за жертвой! Выбирай, как некогда выбирал Авраам!"

     В  каменном  полу  раздался  грохот,  и  Рахиль  вздрогнула.  Колонны
зашатались. Красный сумрак сгустился, а затем  мгновенно  наступила  тьма.
Издалека донесся звук тяжелых шагов. Налетел мощный  порыв  ветра,  и  Сол
прижал Рахиль к себе.
     А потом замерцал свет,  и  они  с  Рахилью  проснулись  на  борту  КГ
"Отважный", направлявшегося к Парвати, где  им  нужно  было  пересесть  на
звездолет-дерево "Иггдрасиль", который доставит их  на  планету  Гиперион.
Сол улыбнулся своей двухмесячной дочери. Она улыбнулась ему в ответ.
     Это была ее последняя улыбка. Или же первая.


     Когда ученый закончил свой рассказ, в каюте  воцарилась  тишина.  Сол
откашлялся и выпил воды из хрустального бокала. Рахиль спала в самодельной
кроватке. Ветровоз, слегка раскачиваясь, продолжал свой путь, а монотонное
громыхание ходового  колеса  и  жужжание  гиростабилизаторов  навевали  на
пассажиров сон.
     - Господи, - тихо произнесла  Ламия  Брон.  Она  хотела  сказать  еще
что-то, но передумала и просто покачала головой.
     Мартин Силен, закрыв глаза, продекламировал:

                     Когда ж вся ненависть уйдет,
                     Душа невинность обретет,
                     Постигнув, что сокрыты в ней одной
                     Ее восторги, страхи и покой,
                     А воля добрая ее - есть воля Божья,
                     За что б ее тогда ни порицали,
                     Какие б ветры ни хлестали,
                     Она счастливой будет все же.

     - Уильям Батлер Йейтс? - спросил Сол Вайнтрауб.
     Силен утвердительно кивнул:
     - "Молитва о дочери".
     - Я, пожалуй, выйду на палубу подышать перед сном, - сказал Консул. -
Никто не хочет присоединиться?
     Захотели все. Обдуваемые свежим ветерком, паломники  стояли  на  юте,
вглядываясь в  темное  Травяное  море.  Огромная  чаша  неба  была  усеяна
звездами и испещрена следами метеоров. Хлопанье парусов и  скрип  снастей,
казалось, раздаются из далекого прошлого.
     - Я думаю, нужно  поставить  на  ночь  часовых,  -  сказал  полковник
Кассад. - Дежурить будем по-одному. Через два часа - смена.
     - Согласен, - отозвался Консул. - Я буду дежурить первым.
     - Утром... - начал было Кассад.
     - Смотрите! - вдруг крикнул отец Хойт.
     Все взглянули туда, куда он  показывал.  Между  сияющими  созвездиями
вспыхнули разноцветные огненные шары - зеленый, фиолетовый, оранжевый, еще
один зеленый. Подобно зарницам они осветили раскинувшуюся во  все  стороны
огромную  равнину.  Звезды  и  следы  метеоров  поблекли  рядом   с   этим
поразительным зрелищем.
     - Взрывы? - спросил священник.
     - Сражение в космосе, - ответил Кассад.  -  Поблизости.  Термоядерные
бомбы, - добавил он на ходу и скрылся в люке.
     - Смотрите, Древо. - Хет Мастин указывал на светящуюся точку, которая
перемещалась среди взрывов, словно тлеющий уголек среди огней фейерверка.
     Кассад вернулся со своим электронным биноклем и пустил его по кругу.
     - Бродяги? - спросила Ламия. - Это вторжение?
     - Почти наверняка Бродяги, - сказал Кассад. - Но,  возможно,  это  не
вторжение, а всего лишь разведывательный  рейд.  Видите  вспышки?  Корабли
Гегемонии стреляют ракетами, а Бродяги их сбивают.
     Бинокль  наконец  оказался  у  Консула.  Вспышки  были  теперь   ясно
различимы - расширяющиеся фонтаны огня. Он разглядел и пятнышко  "дерева",
и длинные синие выхлопы, по меньшей мере, двух разведчиков,  удиравших  от
преследователей.
     - Я не думаю... - начал было Кассад, как вдруг  весь  их  корабль  до
кончиков мачт, и Травяное море затопило ярким оранжевым светом.
     -  Боже  милостивый,  -  прошептал  отец  Хойт.  -   Они   попали   в
корабль-дерево!
     Консул перевел бинокль влево.  Увеличивающийся  ореол  пламени  можно
было разглядеть и невооруженным глазом, но в  бинокль  какое-то  мгновение
были  отчетливо  видны  километровый  ствол  и  ветви  охваченного   огнем
"Иггдрасиля". По мере  того  как  выключались  защитные  поля  и  кислород
выходил наружу, длинные языки пламени, изгибаясь, устремлялись  в  космос.
Оранжевое облако начало пульсировать, потом растаяло и исчезло. На секунду
ствол полыхнул огнем,  а  затем  разлетелся  на  отдельные  куски,  словно
последняя головешка догорающего костра. Ничто не могло уцелеть в этом аду.
"Иггдрасиль",   со   своей   командой,   клонами   и   эргами,   разумными
существами-аккумуляторами, более не существовал.
     Консул повернулся к Хету Мастину и с опозданием протянул ему бинокль.
     - Мне очень жаль, - прошептал он.
     Тамплиер не взял  бинокля.  Он  опустил  голову,  надвинул  на  глаза
капюшон и молча пошел вниз.
     После гибели корабля-дерева взрывов больше  не  было.  Прошло  десять
минут, но ни одна вспышка не нарушила черноту ночного неба.
     Первой пришла в себя Ламия Брон:
     - Вы полагаете, они их подбили?
     - Бродяг? - спросил  Кассад.  -  Вряд  ли.  Разведывательные  корабли
строятся с расчетом на скорость и на оборону. Сейчас они уже на расстоянии
нескольких световых минут.
     - Они что, охотились за  кораблем-деревом?  -  спросил  Силен.  Голос
поэта звучал непривычно трезво.
     - Думаю, что нет, -  ответил  Кассад.  -  Скорее  всего,  это  чистая
случайность.
     - Чистая случайность, - словно эхо повторил Сол Вайнтрауб  и  покачал
головой. - Пойду посплю.
     Один за другим спустились вниз и остальные. Когда на  палубе  остался
один Кассад, Консул спросил:
     - Где я должен нести караул?
     - Обходите весь корабль, - ответил полковник. - Из основного коридора
вам будут видны двери всех кают и  вход  в  столовую  и  в  камбуз.  Потом
поднимайтесь  на  палубу  и  проверяйте  трап  и  надстройки.  Внимательно
следите, чтобы горели фонари. У вас есть оружие?
     Консул отрицательно покачал головой.
     Кассад протянул ему свой "жезл смерти".
     - Он настроен на узкий луч -  около  полуметра  на  дистанции  десять
метров. Не пользуйтесь им,  пока  не  убедитесь,  что  на  корабль  кто-то
проник. Эта пластина с шершавой поверхностью - предохранитель.  Сдвигается
она вперед. Сейчас жезл на предохранителе.
     Убедившись, что его палец не касается пластины, Консул кивнул.
     - Я сменю вас через два часа, - сказал Кассад и проверил свой комлог.
- Моя вахта закончится раньше, чем взойдет солнце. - Он посмотрел на небо,
как бы ожидая, что "Иггдрасиль" вновь появится там и продолжит свой полет.
Но там сияли только звезды. Закрывший северо-восточный горизонт черный вал
предвещал шторм.
     Кассад покачал головой.
     - Зря, - сказал он и спустился вниз.
     Консул постоял немного, прислушиваясь к шуму ветра в парусах,  скрипу
снастей и грохоту колеса. Потом подошел  к  борту  и  задумался,  глядя  в
темноту.



                                    5

     Восход над Травяным морем был воистину прекрасен. Консул любовался им
с крыши кормовой надстройки. После вахты он попытался заснуть,  но  вскоре
понял, что это бесполезно, и поднялся на палубу  встретить  рассвет  Низко
нависшие грозовые тучи застилали небо, и отраженные ими  лучи  восходящего
солнца залили весь мир расплавленным золотом. Паруса,  снасти,  побелевшие
от времени доски  палубы  -  все,  чего  солнце  коснулось  своим  кратким
благословением, засияло всеми цветами  радуги.  Но  вот  оно  скрылось  за
пологом облаков, и  мир  снова  лишился  своих  красок.  И  стоило  упасть
занавесу, как сразу же подул ветер, такой  холодный,  словно  он  прилетел
сюда прямо со снежных вершин  Уздечки,  показавшихся  из-за  горизонта  на
северо-востоке.
     На палубе появились Ламия и Мартин Силен с чашками  кофе  в  руках  и
направились к Консулу. Ветер тянул  и  рвал  снасти.  Густые  кудри  Ламии
растрепались, окружив ее лицо подобием темного нимба.
     -  Доброе  утро,  -  пробормотал  Силен,  щурясь  поверх   чашки   на
подернувшуюся рябью гладь Травяного моря.
     - Доброе утро, - ответил Консул.  Он  чувствовал  себя  на  удивление
бодрым и свежим, хотя за всю  ночь  ни  разу  не  сомкнул  глаз.  -  Ветер
встречный, но пока судно идет неплохо. Уверен, к вечеру мы достигнем гор.
     - Хрргм, - прокомментировал это замечание Силен и сунул нос в чашку.
     - Я никак не могла заснуть, - сказала Ламия. - Все думала о том,  что
рассказал нам господин Вайнтрауб.
     - Что касается меня... - начал поэт, но тут на палубу вышел Вайнтрауб
с дочерью. Девочка выглядывала из своей люльки, висевшей на груди ученого.
     - Всем доброе  утро,  -  сказал  Вайнтрауб  и,  оглядевшись,  глубоко
вздохнул. - Ммм-да, холодновато...
     - Чертовски холодно, - откликнулся Силен. - А когда  перевалим  через
хребет, будет еще хуже.
     - Я, пожалуй, спущусь за курткой, - сказала Ламия. Но не  успела  она
сделать и шагу, как внизу кто-то пронзительно закричал:
     - Кровь!


     И в самом деле - кровь была повсюду. Каюта Хета Мастина выглядела  на
редкость опрятно: нетронутая постель, ровный штабель чемоданов в углу,  на
стуле - аккуратно сложенная одежда. Но на полу, на переборках, на потолке,
куда ни  глянь  -  кровь.  Шестеро  паломников  вошли  в  каюту  и  кучкой
столпились у дверей, не решаясь пройти дальше.
     - Я как раз шел мимо, хотел подняться на верхнюю палубу. - Голос отца
Хойта был до странности монотонным. - И тут заметил, что дверь приоткрыта.
Мне сразу бросилось в глаза... кровь на стене.
     - А это в самом деле кровь? - засомневался Мартин Силен.
     Ламия Брон шагнула  вперед,  провела  рукой  по  заляпанной  красными
пятнами переборке и поднесла пальцы к губам.
     - Да! Кровь. - Она огляделась  вокруг,  подошла  к  платяному  шкафу,
быстро осмотрела пустые полки и вешалки, затем  направилась  к  маленькому
иллюминатору. Он был закрыт на щеколду и закреплен изнутри болтами.
     Ленар  Хойт,  выглядевший  совершенно  разбитым,   сделал   несколько
неверных шагов и рухнул на стул.
     - Так он мертв?
     - Утверждать наверняка мы не  можем.  Известно  только,  что  капитан
Мастин исчез из собственной каюты и что в ней полно крови. - Ламия вытерла
руку о штанину и добавила: - Надо тщательно осмотреть весь корабль.
     - Верно, - согласился Кассад. - А если мы не найдем капитана?
     Ламия Брон открыла иллюминатор. Каюту наполнило громыхание  колеса  и
шуршание травы под корпусом. Запах свежей  крови,  наводящий  на  мысль  о
бойне, стал понемногу выветриваться.
     - Если мы не найдем капитана Мастина,  -  сказала  она,  -  останется
предположить одно из двух: либо он покинул корабль  по  собственной  воле,
либо его похитили.
     - Но кровь... - начал отец Хойт.
     - Не доказывает ничего, - закончил за него  Кассад.  -  Госпожа  Брон
права. Мы не знаем, какая у него группа крови, какой генотип... Кто-нибудь
видел или слышал что-нибудь подозрительное?
     Раздалось несколько "не-а", остальные молча покачали головами.
     Мартин Силен встрепенулся:
     - Послушайте, да это  же  работа  нашего  друга  Шрайка!  Неужели  не
узнаете почерк?
     - Не обязательно, - отрезала Ламия. - А может, кто-то  решил  навести
нас на мысль, что это Шрайк.
     - Зачем? - спросил отец Хойт, тяжело дыша. - Бессмыслица какая-то.
     - И тем не менее, - сказала Ламия. - А теперь надо обыскать  корабль.
Разбиваемся по парам и приступаем. Кто при оружии?
     - Я, - отозвался полковник Кассад. - У меня и лишнее  найдется,  если
надо.
     - У меня ничего нет, - объявил отец Хойт.
     Поэт отрицательно покачал головой.
     - У меня тоже, - сказал  Сол  Вайнтрауб,  заглянув  в  каюту  (увидев
кровь, он сразу же вышел в коридор).
     - И у меня, - добавил Консул. Отстояв вахту, он тут же вернул Кассаду
его "жезл смерти".
     - Так, - подытожила Ламия. -  Священник  пойдет  со  мной  на  нижнюю
палубу. Силен с  полковником  -  на  среднюю.  Господин  Вайнтрауб,  вы  с
Консулом проверьте все наверху. Постарайтесь ничего не пропустить. И ищите
любые признаки борьбы.
     - Позвольте вопрос, - перебил ее Силен.
     - Да?
     - Кто, черт возьми, выбрал вас королевой бала?
     - Я частный детектив. - Ламия пристально посмотрела поэту в глаза.
     Мартин Силен пожал плечами:
     -  Присутствующий  здесь  отец  Хойт  является  священником  какой-то
забытой религии. Но не значит же это, что  мы  должны  преклонять  колена,
когда он служит мессу.
     - Ну что ж, - вздохнула Ламия, - придется прибегнуть к более весомому
аргументу.
     Консул и глазом моргнуть не успел, как она оказалась рядом с Силеном.
Секунду назад Ламия стояла возле иллюминатора,  а  в  следующее  мгновение
была уже в центре каюты, и поэт, поднятый в воздух ее  мускулистой  рукой,
беспомощно болтал ногами и силился разжать пальцы, сомкнувшиеся вокруг его
тощей шеи.
     - Ну что, порассуждаешь еще или будешь делать то, что сказано?
     Мартин Силен что-то невнятно прохрипел.
     - Так-то, - коротко заметила Ламия и опустила  поэта  на  пол.  Силен
сделал несколько шагов, пошатнулся и едва не сел на отца Хойта.
     Появился Кассад с двумя малыми нейростаннерами в руках. Один  из  них
он вручил Солу Вайнтраубу.
     - Мое оружие - вот, - сказал он. - А ваше, Ламия?
     Та сунула руку в карман своей просторной накидки  и  извлекла  оттуда
допотопный пистолет.
     Кассад мельком взглянул на эту реликвию, затем кивнул.
     - Друг от друга ни на шаг, - приказал  он.  -  Прежде  чем  стрелять,
уясните, что перед вами и насколько это опасно.
     - Остается  последовать  вашим  рекомендациям,  полковник,  -  сказал
Силен, массируя шею, - и немедленно пристрелить эту сукину дочь.
     Ламия Брон шагнула к поэту.
     - Ну-ка, хватит ссориться, - осадил  ее  Федман  Кассад  и  вышел  из
каюты. Мартин Силен последовал за ним.
     Сол Вайнтрауб подошел к Консулу и протянул ему станнер:
     - Не хочется мне таскать эту штуку, когда Рахиль  у  меня  на  руках.
Идем наверх?
     Консул кивнул и взял оружие.


     Глас Древа тамплиеров Хет Мастин бесследно исчез. После часа  поисков
все опять собрались в  каюте  пропавшего.  Кровь  уже  потемнела  и  стала
засыхать.
     - Может, мы что-то упустили? -  спросил  отец  Хойт.  -  Какие-нибудь
потайные ходы? Или тайники?
     - Вряд ли, - ответил Кассад. - Я  прочесал  весь  корабль  с  помощью
датчиков тепла и движения. А от них даже мышь не укроется.
     - Если у вас есть такие датчики, - возмутился Силен, -  какого  черта
мы целый час ползали по разным углам и закоулкам?
     - Потому что соответствующ