здухе  пахло  озоном  и  еще  чем-то  -
тошнотворно-сладким. Ламия двинулась вдоль стены, шаря взглядом  по  рядам
неподвижных тел. Каждый шаг отдалял ее от входа, и Шрайк,  пожелай  он  ее
перехватить, сделает это без труда. Но он застыл черной статуей  в  океане
света.
     Ярусы  простирались  на  километры.  Кое-где  виднелись  лестницы  со
ступенями почти метровой высоты. Ламия  взобралась  по  одной  из  них  на
второй ярус, коснулась ближайшего тела и с облегчением отметила,  что  оно
теплое. Грудь человека медленно вздымалась и опадала. Но это был не Мартин
Силен.
     И она  продолжила  свой  путь,  боясь  обнаружить  среди  этих  живых
мертвецов Поля Дюре, Сола Вайнтрауба  или  даже  себя  саму.  Вдруг  Ламия
заметила знакомое лицо: она видела его изваянным в камне. Печальный Король
Билли возлежал на  белом  мраморе  пятого  яруса.  От  королевской  мантии
остались обгоревшие лохмотья, а лицо было искажено страшной мукой.  Ярусом
ниже лежал Мартин Силен.
     Ламия опустилась на корточки рядом с поэтом, покосившись через  плечо
на черное пятно Шрайка в конце зала. Силен,  как  и  все,  казался  живым.
Пульсирующая пуповина, выходя из разъема у него за ухом, исчезала в стене,
сливаясь с камнем.
     Задыхаясь от ужаса, Ламия провела рукой по черепу  поэта  и  нащупала
границу пластмассы и кости, затем  осмотрела  саму  пуповину.  Ни  единого
сочленения или шва до самой стены. Внутри струилась алая жидкость.
     - Господи! - прошептала Ламия и в ужасе  обернулась.  Ей  почудилось,
что Шрайк уже рядом, но тот словно и не думал сдвигаться с места.
     Карманы Ламии были пусты. Ни оружия, ни инструментов.  Она  понимала,
что должна отправиться к Сфинксу и, отыскав в рюкзаке что-нибудь пригодное
для  резания,  вернуться  сюда.  А  потом,  набравшись   мужества,   вновь
переступить порог Дворца.
     Нет, она не сможет заставить себя войти сюда снова.
     Ламия  опустилась  на  колени,  набрала  в  грудь  побольше  воздуха,
вскинула руку над головой  и  резко  опустила.  Пуповина  только  казалась
пластиковой. От удара заныла вся рука - от кисти до плеча.
     Глаза Ламии сами  собой  обратились  к  Шрайку.  Он  двигался  к  ней
медленными шагами, словно старик, вышедший на прогулку.
     Выкрикнув "ки-я", Ламия вновь нанесла удар ребром  ладони.  По  всему
бесконечному залу прокатилось эхо.
     Она  выросла  на  Лузусе,  где  гравитация  на   треть   превосходила
стандартную, но даже по меркам своей родины отличалась  недюжинной  силой.
Девяти лет она задумала стать сыщиком и активно  готовила  себя  к  этому.
Частью  ее  довольно  бестолковой,  но  выполнявшейся  с   неукоснительной
тщательностью программы были боевые искусства, так что бить она  умела.  И
Ламия ударила рукой, словно топором, мысленно рассекая пуповину.
     Жесткий кабель  сплющился,  трепеща,  как  живой.  И  даже  вроде  бы
съежился, когда Ламия размахнулась снова.
     Внизу уже слышались шаги. Ламия  едва  не  расхохоталась.  Шрайк  мог
мгновенно переместиться в любую точку, не пошевелив ногами, а тут  топает,
как ни в чем не бывало. Ему, должно быть, нравилось вселять в своих  жертв
ужас. Но она не чувствовала страха. Ей было некогда.
     Ну-ка, еще разок! Тут, пожалуй, и камень  не  устоял  бы.  Она  снова
ударила ребром ладони по пуповине, и тут в  руке  что-то  хрустнуло.  Боль
отозвалась во всем теле, будто грохот. Или шум шагов внизу.
     "Дорогая, а тебе не кажется, - спросила себя Ламия, - что,  если  эта
фигня порвется, Силен умрет?"
     Она снова занесла руку, задыхаясь от напряжения. Со лба капал пот.
     "Кстати, я терпеть тебя не могу", - мысленно обратилась она к  Силену
и снова ударила. С тем же успехом можно пытаться перерубить ногу стального
слона.
     Шрайк уже поднимался по лестнице.
     Тогда Ламия привстала и вложила  весь  свой  вес  в  последний  удар,
выбивший плечо из сустава и доконавший-таки ее треснувшее запястье.
     И перерубила пуповину.
     Красная жидкость, похожая скорее  на  подкрашенную  водичку,  чем  на
кровь, брызнула на ноги Ламии и белые плиты. Рассеченный кабель,  все  еще
торчавший из стены, колотил по камню и  корчился,  как  злобное  щупальце.
Потом угомонился, вытянулся  и  скользнул  умирающей  змеей  в  отверстие,
затянувшееся, как только пуповина скрылась  из  виду.  А  еще  через  пять
секунд обрывок,  вросший  в  разъем  нейрошунта,  засох  и  съежился,  как
выброшенная на берег медуза. Красные брызги на лице и груди поэта прямо на
глазах Ламии поголубели.
     Веки Мартина Силена задергались. Совиные глаза распахнулись.
     - Эй, - сказал он, - ты в курсе, что этот блядский Шрайк прямо у тебя
за спиной?

     Гладстон перенеслась в личные покои  и  не  останавливаясь  прошла  в
кабину мультисвязи. Ее ждали два рапорта.
     Первый - из системы Гипериона. Гладстон не поверила собственным ушам,
услышав  голос  бывшего  генерал-губернатора,  доложившего  ей  вкратце  о
заседании  Трибунала  Бродяг.  Откинувшись  на  спинку  кожаного   кресла,
Гладстон охватила голову ладонями. Лейн вновь повторил заявление Свободной
Дженги: Бродяги не имеют отношения  к  агрессии.  Заканчивая  мультиграмму
кратким описанием Роя, он заявил, что,  по  его  мнению,  Бродяги  говорят
правду. Что же до Консула, то дальнейшая судьба его неизвестна.
     - Отвечать? - спросил компьютер, ведающий мультисвязью.
     -  Подтвердите  получение  сообщения,  -  распорядилась  Гладстон.  -
Передайте приказ "ждать" одноразовым дипшифром.
     Она включила вторую мультиграмму.
     Перед нею возникло плоское изображение адмирала Вильяма  Аджунты  Ли,
разрываемое помехами. Бегущие по краям колонки  цифр  свидетельствовали  о
том, что его корабельный мультипередатчик работал на  частоте  стандартной
телеметрии флотских передач. При  анализе  информации  связисты,  конечно,
заметят несоответствие, но до этого еще надо дожить.
     Лицо Ли было в крови, вокруг клубился дым. Гладстон  догадалась,  что
передача ведется из причального отсека крейсера. На железном рабочем столе
позади Ли лежал труп.
     - ...морпехи сумели взять на абордаж один так  называемый  "улан",  -
задыхаясь, говорил Ли. - С экипажем из пяти... особей. Внешне они  походят
на Бродяг, но посмотрите,  что  получается  при  вскрытии.  -  Изображение
сместилось - Ли подключил к мультипередатчику портативный  имиджер.  Глядя
сверху  вниз  на  белое  развороченное  лицо  мертвого  Бродяги,  Гладстон
догадалась, что тот погиб от взрывной декомпрессии.
     Появилась рука Ли (об этом свидетельствовали адмиральские нашивки  на
рукаве),  сжимающая  лазерный  скальпель.  Не  потрудившись  даже  раздеть
Бродягу, командующий сделал вертикальный разрез от грудной клетки к паху.
     Рука отдернула скальпель, и стало видно, что с трупом творится что-то
странное. В нескольких местах на одежде появились темные широкие полосы  и
тут же задымились  -  словно  лазер  поджег  ее.  Затем  в  мгновение  ока
комбинезон  прогорел,  и  на  груди  мертвеца  появились  и  начали  расти
отверстия с неровными краями. Из них  брызнул  свет  -  такой  яркий,  что
имиджер зашкалило.
     Словно не выдержав жара, объектив  отстранился  от  горящего  муляжа.
Снова возникло лицо Ли.
     - Так обстояло дело со всеми пятью телами, госпожа секретарь. Мы  еще
не нашли ядра Роя, и я думаю, что...
     Изображение исчезло. Инфоколонки сообщали, что передача оборвалась на
середине.
     - Отвечать?
     Гладстон покачала головой и распахнула дверь кабины. Очутившись снова
в своем кабинете, она невидящим взглядом окинула длинный диван и  села  за
стол, зная, что сразу отключится, стоит ей хоть на секунду закрыть  глаза.
Седептра, шептавшаяся тем  временем  с  комлогом,  объявила,  что  генерал
Морпурго желает срочно увидеться с секретарем  Сената  по  весьма  важному
делу.
     Лузусец вошел и,  даже  не  поздоровавшись,  принялся  мерить  шагами
кабинет.
     - Госпожа секретарь,  я  понимаю  мотивы,  побудившие  вас  пойти  на
применение "жезла смерти", но...
     - Что, Артур? - спросила она, впервые за много месяцев назвав его  по
имени.
     - Черт возьми, мы совершенно не представляем, каким будет  результат.
И к тому же... это безнравственно.
     Гладстон приподняла брови.
     - Значит, потерять миллиарды граждан в затяжной  изнурительной  войне
нравственно, а использовать эту штуку для ликвидации миллионов, тем  более
врагов - безнравственно? Это что, позиция ВКС?
     - Нет, моя личная, госпожа секретарь.
     Гладстон кивнула.
     - Понятно, Артур. Но решение принято и обсуждению не подлежит. -  Она
увидела, что ее старый друг вытянулся по стойке "смирно", и, прежде чем он
успел возмутиться или заявить об отставке, предложила: -  Не  прогуляешься
ли со мной?
     Генерал изумился:
     - Прогуляться? Зачем?
     - Нам необходим свежий воздух. - Не дожидаясь ответа, Гладстон прошла
к своему порталу, набрала вручную нужный код и шагнула в него.
     Морпурго, последовавший за ней, недоуменно  огляделся.  Он  стоял  по
колено в золотой  траве  на  лугу,  тянувшемся  до  самого  горизонта.  На
абрикосовом небе теснились бронзовые кучевые облака.  Портал,  исчез.  Его
местоположение отмечал только низкий  столбик  с  пультом  -  единственный
рукотворный предмет в этом царстве травы и облаков.
     - Где мы, черт возьми?
     Гладстон сорвала и принялась жевать длинную травинку.
     - Кастроп-Роксель. Здесь нет ни инфосферы, ни орбитальных  спутников.
Вообще никого и ничего.
     Морпурго фыркнул.
     - Знаешь, Мейна, это напоминает мне тайные  поляны,  куда  нас  водил
Байрон Брон, чтобы спрятаться от Техно-Центра.
     - Как знать... - неопределенно отозвалась Гладстон. - Послушай-ка вот
это, Артур. - И она прокрутила по комлогу две мультиграммы - Тео  Лейна  и
Вильяма Аджунты Ли.
     Когда передача оборвалась и лицо Ли исчезло, Морпурго  пошел  вперед,
путаясь в высокой траве.
     - Ну? - спросила Гладстон, еле поспевая за ним.
     - Значит, тела этих Бродяг саморазрушаются тем же самым манером,  что
и трупы кибридов, - сказал он.  -  Ну  и  что?  Разве  Сенат  или  Альтинг
воспримут это как доказательство связи между вторжением и Техно-Центром?
     Гладстон вздохнула. Легкая, густая трава манила к  себе.  Как  хорошо
было бы здесь уснуть и больше не просыпаться!..
     - Это доказательства для нас. Для Группы. - Гладстон  не  нужно  было
пускаться в объяснения. С первых дней  работы  в  Сенате  она  и  Морпурго
делились подозрениями относительно Техно-Центра. Оба не теряли надежд, что
когда-нибудь людям удастся избавиться от него. "Группой" руководил сенатор
Байрон Брон... Боже, как давно это было.
     Морпурго смотрел, как ветер колышет золотое мире травы.  В  бронзовых
облаках у горизонта плясали шаровые молнии.
     - Ну и? Что толку от твоих доказательств,  если  мы  не  знаем,  куда
нанести удар!
     - У нас еще три часа.
     Морпурго взглянул на комлог.
     - Два часа сорок две минуты. Вряд ли за такое время  можно  сотворить
чудо, Мейна.
     Гладстон не улыбнулась его замечанию.
     - Да, Артур, этого времени не хватит ни на что - только на чудо.
     Она коснулась кнопки вызова. Перед ними возник портал.
     - Что мы можем сделать? - спросил Морпурго. - ИскИны Техно-Центра уже
инструктируют наших техников относительно своей адской игрушки.  Факельщик
будет готов через час.
     - Мы включим устройство там, где оно  не  причинит  никому  вреда,  -
неторопливо сказала Гладстон.
     Генерал остановился.
     - Где же это, хотел бы я знать? Ублюдок Нансен  уверяет,  что  радиус
поражения составит минимум три световых года, но чего стоят его  уверения?
Кто поручится, что мы не истребим людей во всей галактике?
     - У меня есть идея, но  я  хочу  обдумать  ее  во  сне,  -  задумчиво
объявила Гладстон.
     - Во сне? - удивился Морпурго.
     - Я собираюсь немного вздремнуть, Артур. И тебе советую. - И Гладстон
шагнула в портал.
     Морпурго выругался про себя и прошел  вслед  за  нею,  высоко  подняв
голову, как солдат, шагающий к плацу на казнь,

     На самой высокой террасе горы, летевшей в космосе примерно  в  десяти
световых минутах от Гипериона, Консул и семнадцать Бродяг сидели  в  кругу
из невысоких камней, заключенном в более широкий круг - из камней  повыше,
и решали судьбу Консула.
     - Ваши жена и ребенок погибли на Брешии, - заявила Свободная  Дженга.
- Во время войны клана Моземана с этим миром.
     - Да, - сказал Консул, - Гегемония  была  уверена,  что  в  нападении
участвовал весь Рой. И я  не  проронил  ни  слова,  чтобы  вывести  ее  из
заблуждения.
     - Но ваши жена и ребенок были убиты.
     Консул взглянул на вершину, которая уже погружалась в ночь.
     - Ну и что?  Я  не  прошу  у  вас  пощады.  Не  лепечу  о  смягчающих
обстоятельствах. Я _у_б_и_л_ вашу Свободную Андиль и трех  техников.  Убил
преднамеренно и,  более  того,  злонамеренно.  Убил,  желая  лишь  одного:
запустить вашу машину и открыть таким образом Гробницы  Времени.  Так  что
моя жена и ребенок тут ни при чем!
     Во внутренний круг вошел бородач, представленный Консулу как Глашатай
Стойкий Амнион.
     - Это устройство было пустышкой. Оно ни на что не повлияло.
     Консул уставился на говорящего, раскрыв рот, как ребенок.
     - Испытание, - пояснила Свободная Дженга.
     Консул пробормотал одними губами:
     - Но Гробницы... открылись.
     - Мы знали, когда они откроются, - сказал Центральный  Минмун.  -  По
скорости распада антиэнтропийных полей.  Устройство  было  испытанием  для
вас.
     - Испытанием? - повторил Консул. - Я убил  четверых  из-за  пустышки.
Испытание...
     - Ваши жена и ребенок погибли от  рук  Бродяг,  -  сказала  Свободная
Дженга. - А Гегемония надругалась над вашей  родиной  -  Мауи-Обетованной.
Таким образом, и Гладстон, и мы ожидали от вас подобных действий.  Но  нам
нужно было установить степень предсказуемости ваших поступков.
     Консул встал, сделал три шага и повернулся ко всем спиной.
     - Все впустую.
     - Что вы сказали? - переспросила Свободная Дженга. Безволосая  голова
великанши сверкала в свете звезд и солнечных лучах, отраженных пролетающей
мимо кометной фермой.
     Консул негромко рассмеялся.
     - Все впустую. Даже мои предательства. Все - одна видимость. Ерунда.
     Глашатай Центральный Минмун встал и оправил одежды.
     - Трибунал вынес приговор, - объявил он. Остальные шестнадцать Бродяг
кивнули в знак согласия.
     Консул  повернулся  к  Минмуну.  На  его  усталом   лице   отразилось
нетерпение.
     - Бога ради, приводите его в исполнение. Скорее.
     Глашатай Свободная Дженга поднялась и торжественно произнесла:
     - Вы приговорены к жизни. Вам  надлежит  исправить  причиненное  вами
зло.
     Консул отпрянул, как от пощечины.
     - Вы не можете... не должны...
     - Вы приговорены вступить в эпоху хаоса,  которая  грядет,  -  сказал
Глашатай Стойкий Амнион. - Приговорены помогать  нам  в  деле  объединения
разрозненных колен человеческих.
     Консул, словно защищаясь от ударов, поднял руки:
     - Я не могу... не хочу больше... виновен...
     Свободная Дженга, сделав три размашистых шага, без церемоний схватила
Консула за лацканы парадного костюма.
     - Вы виновны. Да. И именно  поэтому  должны  содействовать  обузданию
грядущего хаоса. Вы помогли освободить Шрайка, а теперь должны вернуться и
сделать так, чтобы он оказался в клетке. Только тогда начнется примирение.
     Плечи Консула тряслись.  В  этот  момент  гора  подставила  свой  бок
солнцу, и все увидели катившиеся по его щекам слезы.
     - Нет, - прошептал он.
     Свободная Дженга разгладила на нем помятый пиджак и  своими  длинными
пальцами сжала его плечо:
     - У нас тоже есть пророки. Тамплиеры помогут нам вновь засеять жизнью
галактику. Постепенно те, кто жил во лжи, называемой Гегемонией, выберутся
из руин своих миров и вместе с нами займутся  истинным  поиском,  истинным
исследованием вселенной итого огромного мира, что внутри каждого из нас.
     Консул, будто не слыша, резко отвернулся от Дженги.
     - Техно-Центр вас уничтожит, - сказал он, ни на кого не глядя. -  Так
же, как уничтожил Гегемонию.
     - Вы не забыли, что ваш родной мир держался на торжественном договоре
о святости жизни? - спросил у него  Центральный  Минмун  и,  не  дожидаясь
ответа, продолжил: - Аналогичный договор определяет и наше существование и
поступки. Дело не в том, чтобы сохранить несколько видов со Старой  Земли,
а в том, чтобы найти единство в разнообразии. Бросить семя человечества во
все миры, все биосферы. И свято чтить любое проявление иной жизни.
     Лицо Свободный Дженги озарил яркий солнечный свет.
     - Техно-Центр предложил единение рабства, - произнесла она  негромко.
- Покой затхлого болота. Где революции в человеческой мысли после Хиджры?
     - Миры Сети - бледные копии Старой  Земли,  -  подхватил  Центральный
Минмун. - Наша эра, эра новой экспансии человечества, не нуждается в  узах
землеподобия. Трудности не страшат нас, неизвестность только радует. Мы не
будем  силой  приспосабливать  вселенную  к  себе...   Мы   сами   к   ней
приспособимся!
     Глашатай Стойкий Амнион простер руку к звездам:
     - Если человечество  переживет  этот  час  испытаний,  нашим  будущим
станут не только освещенные солнцем миры, но и темные  пространства  между
ними.
     Консул вздохнул.
     - На Гиперионе остались мои друзья, - сказал он спокойно.  -  Могу  я
вернуться, чтобы помочь им?
     - Можете, - кивнула Свободная Дженга.
     - И мне придется встретиться со Шрайком?
     - Придется, - ответил Центральный Минмун.
     - И выжить, чтобы увидеть эпоху хаоса?
     - Обязательно, - сказал Стойкий Амнион.
     Консул снова вздохнул и вместе с остальными отошел в  сторону,  когда
огромная бабочка с  крыльями  из  солнечных  батарей  и  блестящей  кожей,
непроницаемой для сурового вакуума и смертоносного  излучения,  слетела  с
небес, чтобы доставить его к друзьям.

     В  лазарете  Дома  Правительства  отец  Поль  Дюре  спал  неглубоком,
навеянным транквилизаторами сном, и ему  снилось  море  пламени  и  гибель
миров.
     Если не считать краткого  визита  секретаря  Гегемонии  и  еще  более
краткого - епископа Эдуарда, весь  день  Дюре  пробыл  в  одиночестве,  то
приходя в себя, то вновь соскальзывая в глубины боли. Доктора заявили, что
пациенту можно  будет  встать  только  через  двенадцать  часов.  Коллегия
кардиналов на Пасеме согласилась с  этим  решением  -  поскольку  пациента
ожидал  торжественнейший  ритуал,  который  через  двадцать  четыре   часа
превратит иезуита Поля Дюре, уроженца Вильфранш-сюр-Сона, в папу Тейяра I,
487-го Епископа Римского, прямого преемника апостола Петра.
     Потихоньку выздоравливая (его тело и  нервы  подвергались  ускоренной
регенерации  посредством  РНК-терапии)   благодаря   чудесам   современной
медицины (и все же не настолько чудесной, думал Дюре, чтобы остановить его
сползание к смерти), иезуит лежал в постели, размышляя обо всем  понемногу
- о Гиперионе и Шрайке, своей долгой жизни и беспорядке,  царящем  в  мире
Божьем. В конце концов он уснул. Ему снилась горящая Роща Богов и Истинный
Глас Мирового Древа, вталкивающий его в портал,  его  мать  и  женщина  по
имени Семфа, работавшая когда-то на плантации Паресибо, на  самой  окраине
Окраины, где-то к востоку от Порт-Романтика.
     И во всех этих снах,  по  большей  части  печальных,  Дюре  неизменно
чувствовал чье-то присутствие: не другого  сновидения,  но  видящего  этот
сон.
     Дюре шел рядом с кем-то. Воздух был прохладным, а  небо  пронзительно
синим. Они только что миновали  поворот  дороги,  и  их  взорам  открылось
озеро, окаймленное стройными деревьями. За деревьями громоздились  горы  в
венце из низких облаков, придававших пейзажу глубину и драматизм.  Посреди
зеркальной глади виднелся одинокий ост