адумчивый на вид...", написанного
                              16 апреля 1819 г. (Пер. С.Сухарева)]

     Дюре недоуменно улыбнулся.
     - Мы надеялись победить или погибнуть в первую  же  ночь,  -  пояснил
Консул. - И не рассчитывали застрять здесь надолго.
     Ламия Брон встала и отряхнула брюки.
     - Я пошла, - объявила она. - Попытаюсь  принести  провианта  дней  на
пять, если, конечно, там есть армейские рационы.
     - Я с вами, - внезапно сказал Мартин Силен.
     Воцарилось молчание. За ту неделю, что паломники провели вместе, поэт
и Ламия раз пять чуть не подрались, а однажды, она пригрозила  его  убить.
Ламия пристально посмотрела да Силена.
     - Ладно, - согласилась она. - Только сначала зайдем  в  Сфинкс  -  за
рюкзаками и бутылками для воды.
     Тени западной стены уже начали удлиняться, когда паломники  двинулись
в обратный путь, к воротам долины.

     17

     Двенадцатью  часами  раньше  винтовая  лестница  привела   полковника
Федмана Кассада на верхний из уцелевших этажей Хрустального  Монолита.  Со
всех сторон бушевало пламя. В дырах, пробитых гранатами и лазером Кассада,
чернела тьма. Буря вдувала в них пыль,  черно-алую,  как  засохшая  кровь,
которая забивалась в каждую щель. Кассад снова надел шлем.
     В десяти шагах от него застыла в ожидании Монета.
     В силовом скафандре, надетом на  голое  тело,  она  казалась  облитой
ртутью. Языки пламени отражались на груди и бедрах, плясали  зайчиками  во
впадинках на горле и у пупка.  Шея  у  нее  была  длинная,  как  у  птицы,
серебряное  лицо  сияло  безупречной  красотой,  а  в   глазах   трепетал,
раздвоившись, высокий призрак - Федман Кассад.
     Он покинул свою десантную винтовку и щелкнул  селектором,  переключив
ее в мультиогневой режим. Тело полковника,  защищенное  силовым  панцирем,
напряглось в ожидании атаки.
     Монета повела рукой,  и  часть  ртутного  скафандра  исчезла,  открыв
голову и шею.  Кассад  знал  наизусть  каждую  черточку  ее  лица,  каждую
впадинку. Ее каштановые, коротко стриженные волосы были  зачесаны  налево.
Глаза все те же - изумрудные, бездонные. Маленький рот с чуть оттопыренной
нижней  губой,  который  никак   не   решался   раздвинуться   в   улыбке.
Вопросительно  изогнутые  брови,  маленькие  уши,  которые  он  так  часто
целовал, шепча ласковые слова, нежную шею, к которой приникал щекой, чтобы
услышать биение ее сердца.
     Кассад прицелился.
     - Кто ты? - спросила она таким знакомым ласковым и страстным голосом,
все с тем же чуть заметным акцентом.
     Кассад замер, держа палец на спусковом крючке. Десятки раз они любили
друг друга, снова и снова встречаясь в его снах и в модельных сражениях  -
волшебной стране их любви. Но если она  действительно  движется  навстречу
времени...
     - Я знаю, - спокойно произнесла она, словно и  не  замечая,  что  его
палец уже нажимает  на  спусковой  крючок.  -  Ты  тот,  кого  обещал  мне
Повелитель Боли.
     У Кассада перехватило дыхание. Сделав над собой усилие, он  заговорил
хриплым, срывающимся голосом:
     - Ты меня не помнишь?
     - Нет. - Склонив голову набок, она лукаво посмотрела на  него.  -  Но
Повелитель Боли обещал мне воина. Нам было суждено встретиться.
     - Мы уже встречались.  Очень  давно,  -  с  трудом  произнес  Кассад.
Винтовка автоматически наводилась налицо. Она будет менять длину  волны  и
частоту лазерных импульсов каждую микросекунду,  пока  не  пробьет  защиту
скафандра. Плюс к этому весь  ее  ассортимент:  пули,  электронные  пучки,
гранаты, теплочувствительные дротики...
     - Я не могу помнить  твоего  "очень  давно",  -  сказала  она.  -  Мы
движемся в общем потоке времени, но в противоположные  стороны.  Как  меня
зовут в моем будущем и твоем прошлом?
     - Монета, - выдохнул Кассад, приказывая закаменевшей руке  нажать  на
спуск.
     Она с улыбкой кивнула.
     - Монета. Дитя Памяти. Какая жестокая ирония!
     Кассад вспомнил ее предательство в песках над мертвым Градом  Поэтов.
Либо она сама превратилась тогда в Шрайка в его объятиях,  либо  позволила
тому занять свое место.  Акт  любви  вмиг  обернулся  мерзкой  и  страшной
насмешкой.
     Полковник Кассад нажал на спусковой крючок.
     Монета прищурилась.
     - Здесь это не действует. Эта вещь не  работает  внутри  Хрустального
Монолита. Почему ты хочешь убить меня?
     Кассад взревел, отшвырнул  бесполезное  оружие  в  сторону,  направил
энергию в боевые перчатки и бросился вперед.
     Монета не шелохнулась. Она стояла и смотрела, как он преодолевает эти
десять шагов,  -  набычившись,  не  обращая  внимания  на  стоны  силового
панциря, перестраивающего на ходу структуру своего поверхностного слоя - а
потом протянула руки ему навстречу.
     Кассад с разбега врезался в Монету, сбил ее с ног, и  оба  покатились
по полу. Кассад тянул руки в наливающихся силой перчатках к ее  горлу,  но
Монета железной хваткой вцепилась в его запястья. Кассад попытался взять в
союзницы силу тяжести и у самого края площадки ему удалось подмять  Монету
под себя - выпрямив руки в отвердевших перчатках, он  сжал  пальцы  на  ее
шее.  При  этом  его  левая  нога  свесилась   с   края   площадки   -   в
шестидесятиметровую пропасть.
     -  Почему  ты  хочешь  убить  меня?  -  прошептала  Монета  и   легко
перевернула Кассада набок, сбросив этим движением их обоих с площадки.
     Вскрикнув, Кассад мотнул головой, чтобы опустить забрало. Они неслись
сквозь тьму, сплетясь телами в свирепом захвате. Руки Кассада,  сжатые  ее
железными пальцами, начали неметь. Казалось, время замедлило свой бег. Они
все падали, падали, и воздух мягко  щекотал  лицо  Кассада,  как  медленно
натягиваемое одеяло. Метров за десять  до  пола  время  вновь  побежало  с
прежней скоростью. Кассад мысленно произнес кодовую фразу для  превращения
панциря в жесткий кокон, и тут же последовал сокрушительный удар.
     С усилием вынырнув из кровавого омута, Федман  Кассад  понял,  что  с
момента удара прошла всего секунда или две. Шатаясь, он поднялся на  ноги.
Рядом медленно поднималась Монета... Стоя на одном  колене,  она  замерла,
уставившись на расколотые их телами изразцы.
     Кассад включил ножные сервомеханизмы и  изо  всех  сил  ударил  ее  в
голову.
     С легкостью увернувшись, Монета схватила Кассада за ногу и швырнула в
трехметровую хрустальную панель, которая  со  звоном  раскололась.  Кассад
вывалился наружу - на песок, в ночь. Монета дотронулась до своей шеи -  по
лицу ее заструилась ртуть - и вышла следом.
     Кассад поднял  разбитое  забрало,  снял  шлем.  Ветер  взъерошил  его
короткие черные волосы, царапая щеки  песком.  Он  рывком  подтянул  ноги,
встал. Индикаторы на воротнике мигали красным, предупреждая, что последние
резервы энергии на исходе. Но это неважно - на следующие несколько  секунд
энергии хватит, вот и все, что ему нужно.
     - Что бы ни произошло между нами в моем будущем -  твоем  прошлом,  -
проговорила Монета, - не думай,  что  это  я  изменила  обличье.  -  Я  не
Повелитель Боли. Он...
     Кассад одним прыжком преодолел разделявшие их три метра и, оказавшись
позади Монеты, изо всех сил  рубанул  правой  рукой  сверху  вниз.  Боевая
перчатка,  армированная  углепластовыми   пьезоэлектрическими   волокнами,
мгновенно превратившими ее  в  смертоносный  клинок,  рассекла  воздух  со
сверхзвуковой скоростью и опустилась на основание шеи Монеты. Но  та  даже
не попыталась увернуться или отбить удар, которым можно было бы перерубить
дерево или рассечь полметра  камня.  На  Брешии,  в  рукопашной  на  улице
Бакминстера, Кассад в два счета обезглавил таким ударом полковника Бродяг:
перчатка рассекла силовой панцирь, шлем,  личное  защитное  поле,  мясо  и
кости - и голова убитого еще секунд двадцать глазела на собственное  тело,
прежде чем смерть взяла свое.
     Кассад правильно рассчитал удар, но над самой  поверхностью  ртутного
скафандра его перчатка застыла. Монета не шевельнулась, даже не  моргнула.
Кассад почувствовал, как садятся батареи, и  в  ту  же  секунду  рука  его
онемела, мышцы свело мучительной судорогой. Он попятился  -  рука  повисла
вдоль тела, как неживая, последние капли энергии вытекали из панциря,  как
венозная кровь из жил.
     - Ты не слушаешь меня, - сказала Монета. Шагнув вперед, она  схватила
Кассада за нагрудник и швырнула в сторону Нефритовой Гробницы.
     Он пролетел метров  двадцать  и  со  всего  маху  врезался  в  песок:
разряженный панцирь лишь частично  скомпенсировал  удар.  Левой  рукой  он
пытался прикрыть лицо и шею, но доспехи  затвердели,  и  бесполезная  рука
оказалась вывернутой каким-то немыслимым образом.
     Монета одним прыжком преодолела эти двадцать метров, подняла  Кассада
в воздух одной рукой,  а  другой  играючи  разодрала  его  доспехи  -  эту
армированную углепластом двухсотслойную  полимерную  суперткань  -  сверху
донизу. Потом несильно, как бы шутя шлепнула его по щеке.  Голова  Кассада
откинулась назад, и он чуть не потерял сознание. Ветер и  песок  принялись
терзать его голую грудь и живот.
     Монета сорвала с полковника остатки доспехов, выдернув  заодно  шунты
обратной связи и биосенсоры. Затем подняла  его  в  воздух  и  встряхнула.
Кассад почувствовал во рту  вкус  крови,  перед  глазами  поплыли  красные
круги.
     - Нам вовсе ни к чему враждовать, - проговорила она.
     - Ты... стреляла... в меня.
     - Не для того, чтобы убить. А чтобы проверить твою  реакцию,  -  губы
Монеты шевелились легко, словно не были покрыты ртутной мембраной.
     Новый шлепок - и Кассад, пролетев метра два, покатился  по  холодному
песку. Воздух искрился от миллиардов частиц - снежинок, пылинок,  каких-то
разноцветных колючих огоньков. Кассад перевернулся на  живот  и  попытался
встать на колени, цепляясь за  текучий  песок  руками  -  нет,  онемевшими
клешнями.
     - Кассад, - прошептала Монета.
     Он перевернулся на спину и стал ждать.
     Она разрядила свой скафандр. Ее  тело,  теплое,  уязвимое,  манило  к
себе, кожа была такой бледной, что  казалась  прозрачной.  На  ее  высокой
груди мерцали голубые жилки. Стройные, мускулистые ноги могли свести с ума
кого угодно. А глаза были изумрудно-зеленые, бездна.
     - Ты любишь войну, Кассад, - прошептала Монета, опускаясь на него.
     Он попытался отползти в сторону, вскинул руки для  удара,  но  Монета
одним легким движением завела ему обе руки за голову и прижала к песку. Ее
тело лучилось от жара, груди терлись о его кожу все сильнее, и вот она уже
оказалась между его раздвинутых ног, прижалась к нему всем телом.
     Тут он понял, что это изнасилование, и лучший  отпор  -  бездействие,
отказ утолить ее жажду. Но ничего не получилось - воздух вокруг, казалось,
стал жидким, вихри странно отдалились, а песок завис  над  ними  кружевным
покрывалом.
     Лежа на нем, Монета двигалась взад-вперед, и Кассад  чувствовал,  как
медленно нарастает в нем радостное возбуждение.  Он  боролся  с  радостью,
боролся с Монетой,  дергался,  пытаясь  высвободить  руки.  Но  ничего  не
получалось. Одним движением колена она отбросила его ногу  в  сторону.  Ее
соски терлись о его грудь, как теплые камешки, тепло ее  живота  разбудило
его плоть, как солнечные лучи цветок.
     - Нет! - вскрикнул Федман Кассад, но Монета заставила его  замолчать,
приникнув к его губам. Левой ладонью она по-прежнему прижимала его руки  к
земле, а правую втиснула между телами, нашла его плоть и направила в себя.
     Борясь с обволакивающим  его  теплом,  Кассад  укусил  ее  в  губу  и
попытался вывернуться,  но  тщетно:  с  каждым  движением  он  все  теснее
прижимался к ней, все глубже проникал в нее. Он попытался расслабиться,  и
она тут же вдавила его тело в песок. Ему припомнились другие их  свидания,
когда они вот так же грели друг друга, исцеляя  тело  и  душу,  а  снаружи
магического круга их нежности бушевала война.
     Кассад закрыл глаза и запрокинул голову, чтобы оттянуть сладкую муку,
накатывающую волной. Ощущая на губах вкус крови, он уже не знал,  чья  это
кровь - его, ее?
     Прошла минута, а они все двигались и двигались в общем ритме.  Кассад
сообразил, что она отпустила его руки. Не задумываясь, он обнял ее и грубо
прижал к себе, затем рука его скользнула выше, обхватив затылок женщины.
     Ветер возобновился, звуки возвратились, песок летел  с  гребней  дюн,
как  пена  с  морской  волны.  Кассад  и  Монета  соскользнули  по  плавно
изгибающейся песчаной насыпи, скатились вместе на теплой волне к месту  ее
излома, позабыв о ночи, о буре,  бессмысленной  космической  битве  -  обо
всем, кроме своей любви.

     Позже, когда они вместе пробирались через изуродованный, но  все  еще
прекрасный Хрустальный Монолит, она коснулась его золотым стержнем  и  еще
раз синим тороидом. В  осколке  хрустальной  панели  он  увидел,  как  его
отражение превращается в ртутную копию человека, абсолютно  точную  вплоть
до деталей половых органов и линий ребер, выдававшихся на худом торсе.
     "Что теперь?" - спросил каким-то особым образом, нетелепатически и не
вслух, Кассад.
     "Повелитель Боли ждет".
     "Ты служишь ему?"
     "Ни в коей мере. Я его супруга и Немезида. Его хранительница".
     "Ты пришла с ним из будущего?"
     "Нет. Я была взята  из  моей  эпохи,  чтобы  стать  его  спутницей  в
путешествии назад во времени".
     "Тогда кем же ты была?.."
     Вопрос  Кассада  был  оборван   внезапным   появлением...   Нет,   не
появлением,  подумал  он,  внезапным  присутствием,  вот  как,   внезапным
присутствием Шрайка.
     Внешне существо совершенно не изменилось с их  первой  встречи  много
лет назад. В глаза Кассаду бросился ртутно-хромовый блеск его тела, весьма
напоминающего их собственные скафандры, но интуитивно он понимал, что этот
панцирь прикрывает вовсе не мясо и кости. Чудовище было  по  меньшей  мере
трехметрового роста, четыре руки  отнюдь  не  уродовали  изящный  торс,  а
туловище было слеплено из множества колючек, шипов, угловатых сочленений и
клубков колючей проволоки. В тысячегранных  глазах  горел  огонь  -  самые
настоящие рубиновые лазеры. Картину довершали длинная  челюсть  и  зубы  в
несколько рядов - реквизит типичного монстра.
     Кассад стоял наготове. Если скафандр может наделить его той же  силой
и маневренностью, какую дает Монете, он дорого продаст свою жизнь.
     Но боя не получилось. Только что Повелитель Боли стоял в пяти  метрах
От него - и тут же оказался  рядом,  стиснув  плечо  полковника  стальными
пальцами-ножами. Они пропороли поле скафандра и из бицепсов потекла кровь.
     Кассад напрягся в ожидании удара  и  приготовился  ударить  в  ответ,
понимая, что просто нанижет себя на лезвия, шипы и колючки.
     Шрайк между тем поднял  руку,  и  перед  ним  возник  четырехметровый
прямоугольник полевого нуль-портала. От обычного он  отличался  фиолетовым
свечением, странно озарившим внутренности Монолита.
     Монета, кивнув полковнику, шагнула в портал. Шрайк двинулся  за  ней,
слегка оцарапав плечо Кассада пальцелезвиями.
     Кассад хотел было  пойти  на  попятный,  но  понял,  что  любопытство
пересиливает страх смерти, и шагнул в портал вслед за Шрайком.

     18

     Секретарю Сената Мейне Гладстон не спалось. Она поднялась с постели и
прибегла к обычному  средству  от  бессонницы  -  отправилась  бродить  по
планетам Гегемонии. Ей не хотелось тревожить телохранителей, дежуривших  в
приемной ее апартаментов в недрах Дома Правительства, и она взяла с  собой
лишь дистанционного микростража. Если бы не  законы  Гегемонии  и  правила
Техно-Центра, Мейна Гладстон охотно ушла бы без всякого сопровождения.  Но
закон есть закон.
     На ТКЦ давно перевалило за полночь, но во многих  мирах  царил  ясный
день, и поэтому Гладстон набросила на себя длинную накидку  с  маскарадным
капюшоном. Брюки и башмаки не выдавали ни  ее  пола,  ни  положения,  хотя
кое-где качество ткани ее накидки вызвало бы немало любопытных взглядов.
     Взмах руки, и  в  воздухе  возник  трепещущий  прямоугольник  личного
нуль-портала секретаря Сената.  Мейна  Гладстон  шагнула  в  него,  скорее
почувствовав  через  имплант,  чем  увидев  или  услышав,  что  микростраж
прожужжал вслед за ней и растаял в небе. Она  стояла  на  площади  Святого
Петра в городе Новый Ватикан на Пасеме. На  миг  она  растерянно  замерла,
недоумевая, почему заказала через имплант именно это место:  может,  из-за
того ископаемого монсеньора на обеде, в "Макушке"? Но  тут  же  вспомнила,
что, лежа без сна, думала о паломниках - о семерых, отправившихся три года
назад навстречу своей судьбе на Гиперион. На  Пасеме  родился  отец  Ленар
Хайт. А еще раньше - другой священник, Поль Дюре.
     Пожав плечами, Гладстон пересекла  площадь.  Посещение  родных  миров
паломников - прогулка не  хуже  любой  другой.  Обычно  в  бессонницу  она
успевала побывать на пятнадцати-двадцати планетах,  возвращаясь  на  Центр
Тау Кита перед самым рассветом.  А  сегодня  ее  ждут  всего-навсего  семь
миров.
     Было раннее утро. По палевому небосводу Пасема струились  зеленоватые
облака. У Гладстон защекотало в носу и заслезились глаза от запаха аммиака
- резкого, аптечного запаха мира, не слишком приспособленного для человека
- но не враждебного, скорее равнодушно-холодного.  Гладстон  остановилась,
чтобы оглядеться.
     Площадь Святого  Петра,  окаймленная  полукругом  колонн  с  огромной
базиликой в середине, находилась на вершине холма. Справа от Гладстон,  на
юге, где колонны расступались и вниз сбегала  длинная  лестница,  виднелся
сам городок: невысокие простые дома, сгрудившиеся среди чахлых деревьев  с
белыми стволами, похожими на кости ископаемых тварей.
     Лишь  несколько  фигурок  оживляли  эту   картину.   Одни   торопливо
пересекали площадь, другие поднимались по лестнице  -  видимо,  спешили  к
мессе.  Откуда-то  из-под  необъятного  соборного  купола  доносился  звон
колоколов,  но  разреженный  воздух   отнимал   у   этого   звука   всякую
торжественность.
     Гладстон  шла  вдоль  колоннады  с   опущенной   головой,   игнорируя
любопытные взгляды утренних прохожих  -  людей  в  сутанах  и  мусорщиков,
разъезжавших на животных,  напоминающих  пятисоткилограммовых  дикобразов.
Таких  захолустных  мирков  только  в  Сети  насчитывались  десятки,  а  в
Протекторате и на Окраине - неизмеримо больше.  Они  были  слишком  бедны,
чтобы привлекать праздных туристов, но и слишком похожи  на  Землю,  чтобы
остаться  невостребованными  в  мрачные  дни  Хиджры.  Именно  такой   мир
требовался кучке католиков, переселившейся сюда в надежде  на  возрождение
веры. Гладстон знала, что тогда их были  миллионы.  Теперь,  должно  быть,
несколько десятков тысяч. Прикрыв глаза, она вызвала голографическое досье
Поля Дюре.
     Гладстон  любила  Сеть.  Любила  ее  обитателей,  ибо  при  всей   их
молочности, эгоистичности  и  неспособности  перемениться  к  лучшему  они
составляли род человеческий. Да, Гладстон любила Сеть. Любила так  сильно,
что готова была способствовать ее гибели.
     Она вернулась к небольшому трехканальному терминексу, отдав инфосфере
команду на замещение, вызвала свой собственный портал и вышла в  солнечный
день, пахнущий морем.
     Мауи-Обетованная. Гладстон точно знала, где находится. Она стояла  на
вершине горы, нависшей над Порто-Ново, у гробницы Сири, все еще отмечающей
место, где лет шестьдесят назад началось восстание. В то время  Порто-Ново
был поселком с несколькими тысячами  жителей,  и  каждый  год  с  приходом
Фестиваля флейтисты приветствовали стада плавучих островков, плывущие  под
присмотром дельфинов  на  пастбища  в  Экваториальном  Архипелаге.  Теперь
Порто-Ново расползся по острову от горизонта до горизонта; повсюду выросли
пятисотметровые махины городов - экобашен и жилых ульев, свысока глядевших
на гору, с которой когда-то можно было охватить взглядом чуть  ли  не  всю
планету