ениями-хозяевами    в    честь
привидений-гостей. Моя кровать находится в комнате  поменьше  -  той,  что
выходит на площадь. Правда  сейчас  за  окнами  царит  тьма,  прочерченная
глубокими тенями, да раздается нескончаемый плеск воды - голос  невидимого
фонтана Бернини.
     На одной из башен-двойняшек церкви Санта-Тринита-дель-Монти, которая,
словно толстая рыжая кошка, притаилась в темноте, колокола отбивают время.
Всякий раз, когда я слышу  в  ночи  эти  звуки,  мне  представляются  руки
призраков, дергающие за  сгнившие  веревки.  А  иногда  -  сгнившие  руки,
дергающие за призрачные веревки. Не знаю, какой образ лучше  соответствует
мрачным мыслям, которым я предаюсь этой бесконечной ночью.
     Тяжелым сырым одеялом навалилась лихорадка. Трудно дышать. Когда  жар
проходит, кожа липка от пота. Дважды меня схватывали приступы кашля. Когда
начался первый, прибежал Хент (он спит  в  соседней  комнате  на  диване).
Увидев, как у меня из  горла  хлещет  кровь,  он  отпрянул,  и  его  глаза
округлились от ужаса.  Со  вторым  приступом  я  справился  сам  (Хент  не
проснулся): дотащился до письменного стола,  на  котором  стоит  тазик,  и
долго сплевывал темные сгустки.
     Господи! Снова я здесь. Долгий путь - а в конце снова эти  полутемные
комнаты, это  скорбное  ложе.  Смутно  припоминаю,  как  проснулся  здесь,
чудесным образом  "исцелившийся".  В  соседней  комнате  хлопотали  доктор
Кларк,  коренастая  синьора  Анджелетти  и  "настоящий"  Северн.  Потом  я
"выздоравливал" от смерти и осознавал, что я не  Китс  и  нахожусь  не  на
Земле, что давно миновал тот год и век, когда  в  последнюю  свою  ночь  я
сомкнул глаза... что я вообще не человек.

     Часа в два пополуночи я наконец заснул и,  как  обычно,  увидел  сон.
Подобных кошмаров у меня еще  не  было.  Я  лечу  по  киберпространству  и
инфосфере, потом через мегасферу... все выше и  выше.  И  наконец  попадаю
куда-то. Я здесь не был - ни наяву, ни во сне.  Бесконечное  пространство,
размытые текучие краски. Здесь нет ни горизонта; ни земли, ни неба. Вообще
ни единого кусочка, который можно было  бы  назвать  твердью.  Мысленно  я
называю это  место  "метасферой",  мгновенно  ощутив,  что  новый  уровень
реальности включает в себя  бесконечное  разнообразие  чувственного  опыта
моей жизни на  Земле,  все  бинарные  инфопотоки  и  все  интеллектуальные
наслаждения,  испытанные  мною  в  Техно-Центре.  И  все  это  перекрывает
чувство... чего? Неудержимости? Свободы? Наверное, тут  подошло  бы  слово
"возможность".
     Я один в метасфере. Надо мной, подо мной, сквозь меня  текут  краски,
иногда расплываясь в пастельные туманы  или  в  фантастические  облака,  а
иногда  -  гораздо  реже  -  сгущаясь  в   какие-то   объекты,   странные,
разнообразные, похожие на человеческие фигуры - и  совсем  не  похожие  на
них. Я любуюсь ими, как ребенок, которому чудятся в облаках то  слоны,  то
нильские крокодилы, то огромные канонерки, плывущие с запада на восток.
     Постепенно я начинаю различать звуки.  В  мозг  проникает  назойливое
журчание шедевра Бернини, шелест крыльев и воркование голубей на  карнизе,
слабые  стоны  спящего  Хента.  И  еще  что-то.  Не  слухом,  а,   скорее,
подсознанием, я улавливаю голос чего-то незримого, почти  нереального,  но
от этого еще более пугающего.
     Что-то  огромное  крадется  ко  мне.  Я  напрягаю  глаза,  борясь   с
пастельно-ватным сумраком. Оно совсем рядом: еще  немного,  и  я  разгляжу
его. Оно знает мое имя. В одной руке у  него  моя  жизнь,  а  в  другой  -
смерть.
     В этом пространстве по ту сторону пространства  негде  спрятаться.  И
бежать я не могу.  Из  мира,  который  я  покинул,  по-прежнему  доносится
сладкозвучная песнь боли: обычной боли обычных людей,  боли  жертв  только
что начавшейся войны, сфокусированной на  мне  немыслимой  боли  тех,  кто
висит на ужасном дереве Шрайка, и - что самое страшное - боли паломников и
других людей, чьи жизни и мысли я отныне разделяю.
     О если бы можно было вскочить и  броситься  навстречу  приближающейся
тени судьбы. Как знать, может, она избавит меня от этой песни.

     - Северн! Северн!
     На долю секунды мне кажется, будто кричу я сам. Сколько  раз  в  этой
комнате я взывал по ночам  к  Джозефу  Северну,  когда  боль  и  лихорадка
становились невыносимыми. И он всегда прибегал  -  увалень  с  озабоченным
кротким лицом и виноватой улыбкой. Порой меня так и подмывало содрать  эту
улыбку с его  губ  какой-нибудь  мелкой  пакостью  или  едким  замечанием.
Умирая, трудно оставаться великодушным. Всю жизнь я старался быть  добрым,
доброжелательным... но к чему мне это теперь, на пороге смерти, когда беда
настигла меня самого и я судорожно выхаркиваю ошметки собственных легких в
окровавленные носовые платки?
     - Северн!
     Нет, это не мой голос: меня трясет за  плечи  Хент.  Он  до  сих  пор
уверен, что это мое настоящее имя. Я  отталкиваю  его  и  снопа  падаю  на
подушки.
     - В чем дело? Что случилось?
     - Вы стонали, - говорит помощник Гладстон. - Кричали что-то.
     - Кошмары. Больше ничего.
     - Ваши сны не просто сны, - качает головой Хент и,  подсвечивая  себе
лампой, оглядывает тесное помещение. - Какая ужасная квартира, Северн.
     Я кисло улыбаюсь:
     - Влетает  мне  в  кругленькую  сумму  -  двадцать  восемь  шиллингов
ежемесячно. Семь скуди. Просто грабеж среди бела дня.
     Хент хмурится.  Резкий  свет  лампы  еще  сильнее  выделяет  морщины,
прорезавшие его лицо.
     - Послушайте, Северн, я знаю, кто вы. Гладстон рассказала, что  вы  -
воссозданная личность поэта Китса. Его кибрид. Теперь ясно, что все это...
- он жестом  обводит  комнату,  черные  прямоугольники  окон,  наши  тени,
высокую кровать, - каким-то образом связано с вашей истинной природой.  Но
как? Что за игру затеял с нами Техно-Центр?
     - Понятия не имею, - чистосердечно признаюсь я.
     - Но это место вам знакомо?
     - О да, - отвечаю я. - Еще бы.
     - Расскажите о себе, - просит Хент. Его сдержанность  и  неподдельное
участие располагают к откровенности.
     И я рассказываю ему о Джоне Китсе, поэте, родившемся в 1795  году,  о
его недолгой, богатой на горести жизни, о смерти в 1821 году от чахотки, в
Риме, вдали от друзей и возлюбленной. Рассказываю о  моем  инсценированном
"исцелении" в этой самой комнате, о решении взять  имя  художника  Джозефа
Северна - случайного знакомого, не покидавшего Китса до самой его  смерти.
И,  наконец,  о  кратком  пребывании  в  Сети  в   качестве   наблюдателя,
обреченного видеть в своих снах паломников к Шрайку и многое другое.
     - Снах? - удивляется Хент. -  Вы  хотите  сказать,  что  даже  сейчас
видите сны о событиях, происходящих в Сети?
     - Да. - И я пересказываю ему свои сновидения, связанные  с  Гладстон,
гибелью Небесных Врат и Рощи Богов, непонятными событиями на Гиперионе.
     Хент не перестает  расхаживать  по  маленькой  комнате,  меряя  своей
длинной тенью голые стены.
     - А связаться с ними вы можете?
     - С теми, кого сижу во сне? С Гладстон? - Я на секунду задумываюсь. -
Увы, нет.
     - Вы уверены?
     Я пытаюсь ему объяснить:
     - Меня самого в этих снах нет. У меня нет  ни  голоса,  ни  облика...
никакого способа дать знать о себе.
     - Но ведь иногда вы подслушиваете их мысли?
     Это так. Точнее, почти так.
     - Их переживания словно становятся моими...
     - В таком случае, оставьте и вы след в их мыслях. Хотя бы  намекните,
где мы находимся.
     - Невозможно!
     Хент опускается на стул у кровати. Он как-то сразу состарился.
     - Ли, - втолковываю я ему, - даже если бы я мог связаться с  Гладстон
или  с  кем-нибудь  еще,  что  толку?  Ведь  копия  Старой  Земли  с  этой
комнатушкой  и  фонтаном  внизу  находится  в  Магеллановом  Облаке.  Даже
спин-звездолету потребуется несколько сот лет, чтобы добраться сюда.
     - Но можно предупредить их, - отзывается Хент. Кажется, еще немного и
он заплачет.
     -  Предупредить  -  но  о  чем?  Все  худшие  предположения  Гладстон
сбываются буквально на глазах. Думаете,  она  еще  доверяет  Техно-Центру?
Иначе  бы  нас  не  похитили  так   нагло.   События   развиваются   столь
стремительно, что Гладстон не может с ними совладать. Никто не может.
     Хент трет глаза, а потом,  уткнув  подбородок  в  сплетенные  пальцы,
как-то странно смотрит на меня.
     - А вы действительно воссозданная личность Китса?
     Я молчу.
     - Почитайте свои стихи. Или же сочините что-нибудь.
     Я отрицательно качаю головой. Уже поздно,  мы  оба  изнервничались  и
устали, мой пульс все еще частит после недавнего  кошмара.  Я  не  позволю
Хенту разозлить меня.
     - Давайте! - не отстает он. - Докажите,  что  вы  улучшенный  вариант
Билла Китса.
     - Джона Китса, - поправляю я.
     - Не все ли равно! Валяйте, Северн! Или Джон. Или  как  там  вас  еще
называют. Хоть один стишок.
     - Ладно, - говорю я, не спуская с него глаз. - Слушайте.

                         Мальчишка озорной
                         Ничем не занимался.
                         Поэзией одной
                         Все время баловался.
                         Перо очинил
                         Вот такое!
                         И банку чернил
                         Прижимая
                         Рукою,
                         И еле дыша,
                         Помчался,
                         Спеша
                         К ручьям
                         И холмам,
                         И столбам
                         Придорожным,
                         Канавам,
                         Гробницам,
                         Чертям -
                         Всевозможным.
                         К перу он прирос
                         И только в мороз
                         Теплей укрывался:
                         Подагры боялся.
                         А летом зато
                         Писал без пальто,
                         Писал - удивлялся,
                         Что все не хотят
                         На север,
                         На север
                         Брести наугад,
                         На север
                         Брести наугад.
                                [Д.Китс "Песня о себе самом",
                                25-57 (Пер. И.Ивановского)]

     - Ну, не знаю, - Хент явно озадачен. - Что-то  не  похоже  на  поэта,
прославившегося в веках.
     Мне остается лишь пожать плечами.
     - Вы стонали во сне. Вам опять снилась Гладстон?
     - Сегодня - нет. Это был... обыкновенный кошмар. Для разнообразия.
     Хент встает, берет лампу  и  направляется  к  двери,  унося  с  собой
единственный источник света. Я снова слышу журчание фонтана на  площади  и
возню голубей на карнизе.
     - Завтра, - примирительно произносит Хент, остановившись в дверях,  -
мы попытаемся распутать эту головоломку и найти  выход  из  положения.  Не
может быть, чтобы он не отыскался. Если они  смогли  перенести  нас  сюда,
значит, можно отсюда выбраться.
     - Да, - соглашаюсь я с притворной искренностью.
     - Спокойной ночи,  -  говорит  Хент.  -  И  чтобы  никаких  кошмаров.
Договорились?
     - Договорились, - снова соглашаюсь я. Врать так врать.

     Монета  оттащила  раненого  Кассада  от  Шрайка.  Ее  поднятая  рука,
казалось, пригвоздила  чудовище  к  месту.  Выдернув  из-за  пояса  своего
скафандра синий тороид, женщина быстро взмахнула им за спиной.
     В воздухе повис пылающий золотой овал в человеческий рост.
     - Не держи меня, - пробормотал Кассад. - Дай нам закончить.
     Там, где лезвия Шрайка пробили защиту, на скафандре запеклась  кровь,
полуотсеченная правая ступня болталась  как  тряпка.  На  ногах  полковник
удержался лишь благодаря тому, что во время  схватки  буквально  повис  на
Шрайке, словно в каком-то жутком танго.
     - Не держи меня, - повторил Кассад.
     - Молчи! - резко бросила Монета. И потом,  с  нежностью  и  болью:  -
Замолчи, милый.
     Она втащила его в овал, и Кассад тут же зажмурился от  ослепительного
света.
     От удивления он даже позабыл о боли, раздирающей его тело. Они уже не
на Гиперионе - в этом он  был  уверен.  Широкая  равнина  простиралась  до
самого горизонта - куда более  далекого,  чем  допускали  логика  и  опыт.
Низкая оранжевая трава, если это  была  трава,  покрывала  луга  и  низкие
холмы, делая их похожими на исполинскую мохнатую гусеницу. Тут же  торчали
странные штуковины (возможно, деревья?),  похожие  на  эшеровы  фигуры  из
армированного углепласта -  причудливые  стволы  и  ветви,  темно-синие  и
лиловые овальные листья, сверкающие под льющимся с неба светом.
     Но не  солнечным.  Когда  Монета  принялась  оттаскивать  Кассада  от
исчезнувшего портала (если это был портал, ибо полковник  мог  поклясться,
что переместился не только в пространстве, но и во  времени),  он,  подняв
глаза к небу, испытал настоящее  потрясение.  Было  светло,  как  днем  на
Гиперионе; нет, как в полдень на Лузусе, как  в  разгар  лета  на  знойной
родине Кассада - марсианской Фарсиде. Но не от солнца.  В  небе  теснились
звезды, созвездия, звездные скопления - мириады звезд. Их было так  много,
что для темноты просто не осталось места. Настоящий  планетарий  о  десяти
проекторах, промелькнуло в голове у Кассада. Будто в центре галактики.
     Центр галактики.
     Из  сумрака  под  эшеровыми  деревьями  появились  люди  в  таких  же
энергоскафандрах и обступили Кассада и Монету. Один из  мужчин  -  великан
даже по Кассадовым, марсианским меркам, - оглядев его, обернулся к Монете.
Кассад ничего не слышал, но догадался, что они разговаривают.
     - Ложись, - велела Монета, укладывая Кассада на бархатистую оранжевую
траву. Он попытался сесть, что-то  сказать,  но  две  ладони  -  Монеты  и
великана - прикоснулись к его груди,  и  он  покорно  лег.  Перед  глазами
медленно закружились фиолетовые листья, заслоняя многозвездное небо.
     Еще одно прикосновение,  и  скафандр  Кассада  выключился.  Полковник
зашевелился, пытаясь прикрыть свою  наготу,  но  Монета  удержала  его  на
месте. Сквозь жгучую боль Кассад смутно ощутил, как великан  касается  его
изрезанных рук и груди,  проводит  серебряной  ладонью  по  ноге,  сжимает
рассеченное ахиллово сухожилие.  И  вслед  за  этим  по  его  телу  начала
разливаться  прохлада.  Ему  казалось,  что  он,  как   воздушный   шарик,
поднимается над оранжевой  равниной  и  холмами  -  все  выше  и  выше,  к
усеянному звездами своду, где его поджидает неясная  фигура,  темная,  как
грозовая туча, и огромная, как гора...
     -   Кассад,   -   прошептала   Монета,   и   полковник   вернулся   к
действительности. - Кассад, - повторила она, целуя  его  в  щеку.  Как  по
волшебству, полковника вновь окутало ртутное силовое поле.
     С помощью Монеты полковник кое-как  сел  и  помотал  головой.  Ощутив
привычное  давление  скафандра,  он  поднялся  на  ноги.   Боль   исчезла,
сменившись легким покалыванием на месте заживших  порезов  и  ран.  Кассад
сунул руку под скафандр и пощупал кожу, согнув ногу в  колене,  дотронулся
до пятки. Даже рубцов не осталось.
     - Спасибо, - произнес он, обернувшись к великану.
     Тот кивнул и неторопливо отошел к остальным.
     - Он здесь вроде доктора, - сказала Монета. - Целитель.
     Но Кассад ничего не слышал: все его  внимание  было  поглощено  этими
удивительными существами. Несомненно людьми - он  чувствовал  это,  -  но,
черт возьми, до чего же разными! Скафандры - не серебристые, как у него  с
Монетой, а самых невероятных расцветок - почти сливались с телами.  Только
размытые контуры и едва  заметные  переливы  выдавали  их  присутствие.  А
внешность...  Вокруг  головы  не  уступавшего  ростом  Шрайку  плотного  и
лобастого целителя вздыбились гривой рыжие энергетические потоки; рядом  с
ним стояла женщина ростом с ребенка, но несомненно  взрослая,  изящная,  с
мускулистыми  ногами,  небольшой  грудью   и   двухметровыми   прозрачными
крыльями, И они  вовсе  не  были  украшением.  Когда  по  оранжевой  траве
скользнул легкий ветерок, маленькая женщина разбежалась, раскинула руки  и
плавно взлетела.
     За  группой  стройных  женщин  в   синих   скафандрах,   с   длинными
перепончатыми пальцами, сгрудились невысокие крепыши в панцирях и  шлемах.
Лица их были закрыты забралами, как у морпехов ВКС, готовых принять бой  в
вакууме, но Кассад догадался, что панцири - часть их  тела.  В  восходящих
потоках воздуха парили крылатые мужчины; между  ними  пульсировали  желтые
лазерные  лучи,  сплетаясь  в  удивительные   узоры.   По-видимому,   лучи
испускались глазами, расположенными у них на груди.
     Кассад встряхнул головой, но видение не исчезло.
     - Пора, - сказала Монета. - А то как бы Шрайк не явился сюда за нами.
У этих воинов и без него полно дел.
     - Где мы? - спросил Кассад.
     Монета коснулась золотой  пряжки  на  поясе,  и  в  воздухе  появился
фиолетовый овал.
     - В далеком будущем. Точнее, в одном из многих будущих.  В  том,  где
были созданы и отправлены в прошлое Гробницы Времени.
     Кассад огляделся. Что-то огромное скользнуло по небу, заслонив тысячи
звезд и  бросив  на  землю  тень.  Скользнуло  и  исчезло.  Люди,  мельком
посмотрев вверх, вернулись к своим занятиям.  Одни  собирали  со  странных
деревьев мелкие плоды, другие, обступив  воина  в  панцире,  рассматривали
энергокарты, которые тот  вызывал,  щелкая  пальцами;  крылатые,  рассекая
воздух, понеслись к горизонту. А шарообразный  индивидуум  неопределенного
пола принялся зарываться в мягкую почву и вскоре скрылся в ней с головой -
     [В самом начале/Первопричине/полубезмыслии
его присутствие.
     - Где находится это место? - вновь спросил Кассад, словно не  слышал,
что сказала Монета. - Что это такое? - Внезапно на глаза  ему  навернулись
беспричинные слезы. Будто, завернув за угол в чужом  городе,  он  очутился
дома, в Фарсиде: давно умершая мать машет из дверей; забытых друзья  зовут
играть в вышибалы.
     - Пойдем,  -  настойчиво  повторила  Монета,  подталкивая  Кассада  к
светящемуся овалу. Не сводя глаз с  крылатых  людей,  тот  сделал  шаг,  и
чудесная равнина исчезла.
     Их окутала тьма. Через долю  секунды  включился  визор  скафандра,  и
Кассад разглядел мерцающие стены Хрустального Монолита. На Гиперионе  была
ночь. В небе клубились рваные тучи, завывал ветер.  Долину  освещало  лишь
пульсирующее сияние Гробниц. Кассада пронзила острая, как у ребенка, тоска
по странному  миру,  где  он  только  что  побывал,  но  в  следующий  миг
наваждение прошло.
     В пятистах метрах от него Сол Вайнтрауб склонился  над  Ламией  Брон,
лежавшей на ступенях Нефритовой Гробницы. Из-за поднятого в  воздух  песка
они не замечали  Шрайка,  который  словно  тень  скользил  мимо  Обелиска.
Скользил к ним.
     Соскочив с мраморной глыбы, Федман Кассад  бросился  вниз  по  тропе,
перепрыгивая через хрустальные осколки. Монета повисла у него на руке.
     - Остановись! - в голосе Монеты звучали нежность  и  отчаяние.  -  На
этот раз Шрайк убьет тебя.
     - Там мои  друзья,  -  возразил  Кассад.  Его  разодранный  десантный
скафандр валялся на прежнем месте. Обшарив Монолит, полковник  нашел  свою
десантную винтовку и ленту с гранатами.  Убедившись,  что  винтовка  цела,
Кассад проверил заряд и, щелкнув  предохранителем,  бросился  на  перехват
Шрайка.

     Меня разбудил звук льющейся воды. На миг почудилось, будто я лежу  на
речном берегу, у Лодорского водопада, рядом - Браун, мой товарищ по  пешим
странствиям. Но стоит открыть глаза... Вокруг  тьма  более  беспросветная,
чем тьма Гипериона в моих снах, а заунывный плач воды ничуть не  похож  на
грозный рокот водопада, воспетого Саути. Чувствую себя ужасно - но это  не
та саднящая боль в горле, которую я заработал, когда мы  с  Б