океанов Мауи-Обетованная.
     Но гробница уцелела. В ней больше не покоилось тело бабушки  Консула,
впрочем, его вообще там никогда  не  было,  но,  подобно  прочим  памятным
местам планеты, этот пустой склеп нее еще рождал  в  душе  почтение,  даже
благоговение.
     Гладстон смотрела мимо домов-башен, мимо старого  волнолома  и  давно
побуревших лагун, когда-то голубых, мимо буровых платформ и  туристических
барж - туда, где начиналось море.
     Плавучих островков теперь нет. Они уже не кочуют огромными стадами из
океана в океан, подставив южным ветрам деревья-мачты. И не видно более  на
воде белоснежных следов их пастухов - дельфинов.
     Острова приручены и заселены гражданами Сети, а  дельфины  вымерли  -
некоторые погибли во время ожесточенных сражений  с  ВКС,  большинство  же
покончило с собой в  необъяснимом  массовом  самоубийстве  в  Южном  море:
последняя тайна древней и таинственной дельфиньей расы.
     Гладстон присела на низкую скамейку  у  обрыва,  сорвала  травинку  и
принялась ее покусывать. Что случается с планетой,  когда  из  приюта  ста
тысяч человек, поддерживающих хрупкое равновесие ее хрупкой экологии,  она
превращается в увеселительный парк  для  четырехсот  с  лишним  миллионов?
Именно  столько  людей  побывало  на  Мауи-Обетованной  за  первые  десять
стандартолет после вступления планеты в Гегемонию.
     Ответ ясен: планета гибнет, гибнет ее душа, хотя экосфера  продолжает
функционировать. Планетоэкологи и специалисты по терраформированию  спасли
от смерти оболочку, уберегли моря  от  тотального  загрязнения  неизбежным
мусором, сточными водами и нефтью, постарались свести к  минимуму  шумовое
загрязнение   и   тысячи   других   побочных   явлений    прогресса.    Но
Мауи-Обетованная, какой она была в день, когда  Консул  взобрался  на  эту
самую гору с похоронной процессией своей бабушки, исчезла навсегда.
     Над головой у нее пролетела эскадрилья ковров-самолетов,  сидящие  на
них туристы смеялись и  что-то  выкрикивали.  Высоко  над  ними  массивный
экскурсионный  ТМП  затмил  на  мгновение  солнце.  Во  внезапном  сумраке
Гладстон выплюнула травинку и села поудобнее, опершись локтями  о  колени.
Она задумалась о предательстве Консула. Оно стало краеугольным камнем всех
ее расчетов. Она пошла ва-банк, возложив  все  свои  надежды  на  то,  что
человек, выросший на Мауи-Обетованной, потомок Сири, в неизбежной битве за
Гиперион примет сторону Бродяг. Заговор не был ее одиночным  предприятием:
все эти долгие  годы  Ли  Хент  служил  инструментом  секретаря  Сената  -
скальпелем, пинцетом. Именно он  производил  ювелирные  микрохирургические
операции, дабы поместить нужного индивидуума в нужную точку,  предоставить
ему возможность контакта  с  Бродягами,  назначить  на  пост,  позволяющий
предать обе стороны, и в итоге включить  его  руками  устройство,  которое
должно было вызвать коллапс антиэнтропийных полей на Гиперионе.
     Так и вышло. Консул, пожертвовавший  ради  блага  Гегемонии  четырьмя
десятилетиями жизни, а также женой и ребенком, взорвался  наконец  местью,
как бомба, полвека пролежавшая в бездействии.
     Теперь Гладстон и сама была этому не рада. Консул продал свою душу, и
его ждет ужасная расплата: с историей, с совестью, но его измена -  пустяк
по сравнению с ее собственным коварством. Что ж, она готова принять  кару.
В  силу  своей  должности  она,  секретарь  Сената   Гегемонии,   являлась
символическим пастырем ста пятидесяти миллиардов  людских  душ,  И  готова
была предать их всех ради спасения рода человеческого.
     Она  встала,  захрустев  старыми  суставами,  и  медленно   пошла   к
терминексу. Постояла у негромко жужжащего портала, последний раз поглядела
через  плечо  на  Мауи-Обетованную.  Дувший  с  моря  ветер  нес  с  собой
отвратительный запах нефти и выхлопных газов, и Гладстон отвернулась.
     Гравитация Лузуса сдавила ее плечи под накидкой железными тисками. На
Конкурсе был час пик, и тысячи зевак, покупателей, туристов  толпились  на
многоярусных  галереях,   пестрыми   вереницами   заполняли   километровые
эскалаторы. Воздух, прошедший через миллионы легких,  пропахший  бензином,
озоном и нагретой пластмассой, душил,  как  пропотевшее  насквозь  одеяло.
Гладстон миновала ярусы дорогих магазинов и, проехав десять километров  на
трансдиске, вышла у главного Святилища Шрайка.
     Путь ей преградили силовые поля полицейских заграждений -  фиолетовые
и зеленые облака, мерцающие перед широкой лестницей. Само  Святилище  было
погружено в темноту; во многих  узких  окнах  с  витражами,  выходящих  на
Конкурс, отсутствовали стекла. Несколько месяцев  назад  толпа  разгромила
здание, но епископу и его присным удалось бежать.
     Гладстон прошлась вдоль линии заграждений,  глядя  сквозь  фиолетовую
дымку на лестницу, по которой Ламия Брон несла своего умирающего клиента и
любовника, первого кибрида Китса, к священникам  Шрайка.  Гладстон  хорошо
знала отца Ламии. Они одновременно стали членами  Сената  и  работали  там
рука об руку несколько лет. Сенатор Байрон Брон был блестящим политиком  и
настоящим мужчиной. Когда-то, давным-давно,  когда  мать  Ламии  Брон  еще
прозябала в своем захолустном Фрихольме, Гладстон сама подумывала выйти за
него замуж; со смертью сенатора легла в могилу часть ее собственной жизни,
ее молодости. Байрон Брон был яростным противником Техно-Центра  и  мечтал
освободить человечество из кабалы ИскИнов, длящейся уже  пять  столетий  и
протянувшейся на тысячу  световых  лет.  Именно  отец  Ламии  Брон  открыл
Гладстон глаза и внушил ей  идею,  которая,  в  свою  очередь,  обернулась
изощреннейшим предательством во всей истории человечества.
     И  именно  "самоубийство"   сенатора   Байрона   Брона   научило   ее
осторожности.  Гладстон  не   знала,   кто   его   спровоцировал:   агенты
Техно-Центра или же лица  из  высших  кругов  Гегемонии,  защищавшие  свои
финансовые интересы. Но она твердо знала, что Байрон Брон никогда  сам  не
лишил бы себя жизни,  никогда  не  покинул  бы  свою  беспомощную  жену  и
своевольную дочку. Выступая последний раз в Сенате, Байрон Брон  предложил
предоставить  Гипериону  статус  протектората,  и,  будь  это  предложение
принято, оно ввело бы планету в состав Сети за  двадцать  стандартолет  до
нынешних  событий.  После  его  смерти  уцелевший  соавтор   документа   -
восходящая политическая звезда Мейна Гладстон отозвала законопроект.
     Она нашла транспортный колодец и камнем полетела вниз - мимо торговых
и  жилых  ярусов,  мимо  производственных  и   служебных   уровней,   мимо
отстойников и атомных реакторов. Комлог  на  ее  руке  и  громкоговоритель
колодца наперебой твердили, что она вступила в  запретные  и  небезопасные
районы Дна. Программа колодца попыталась  остановить  ее.  Мейна  Гладстон
отключила защиту, приказала комлогу  замолчать  и  продолжила  полет  мимо
ярусов  без  тротуаров  и  фонарей,  сквозь  дебри  похожих  на   макароны
волоконных световодов,  отопительных  и  охладительных  труб,  мимо  голых
каменных стен. Наконец она коснулась полай  вышла  в  коридор,  освещенный
редкими люм-шарами и полосками катафотов. Из  тысяч  трещин  в  потолке  и
стенах капала вода, собираясь в ядовитые  лужи.  Из  отверстий  в  стенах,
которые могли быть другими коридорами, или жилыми  каморками,  или  просто
дырами,  валил  пар.  Где-то  неподалеку  раздавался  ультразвуковой  визг
металла о  металл;  совсем  рядом  -  электронные  скрипы  анти-рока.  Вот
вскрикнул мужчина,  захохотала  женщина,  и  ее  смех  покатился  железным
шариком по шахтам и трубопроводам, перебиваемый надсадным кашлем - голосом
пневмовинтовки.
     Улей  Дрегс.  Гладстон  вышла  на   перекресток   пещер-коридоров   и
остановилась, чтобы сориентироваться. Ее микростраж все ниже кружился  над
ней, как настойчивый и обиженный шмель,  зовя  на  помощь  охрану.  Только
беспрестанные "отставить" Гладстон мешали ему довести вызов до конца.
     Улей Дрегс. Здесь Ламия Брон и ее любовник-кибрид  провели  несколько
часов перед своей отчаянной попыткой добраться до Святилища  Шрайка.  Одна
из бессчетных трущоб Сети. Здесь на черном рынке можно раздобыть  все  что
угодно - от флэшбэка и  сверхсекретного  оружия  ВКС  до  рабов-андроидов,
давно запрещенных законом. Здесь процветали нелегальные поульсенизационные
кабинеты, где с одинаковой вероятностью можно было заполучить еще двадцать
лет юности - или сыграть в ящик. Гладстон свернула направо, в самый темный
коридор.
     Что-то вроде крысы, но со множеством лап, шмыгнуло в  люк  сломанного
вентилятора. Секретарь Сената задыхалась от смрада, в котором  смешивались
испарения  сточных  вод,  запах  пота,  озоновые   выхлопы   перегруженных
инфопанелей, сладковатый дух блевотины и газовых пистолетов,  и  еще  вонь
дешевых феромонов, давно превратившихся в токсины. Она  шла  по  коридору,
думая о предстоящих неделях и  месяцах,  об  ужасной  цене,  которой  миры
оплатят ее решение и ее чаяния.
     Пятеро юношей,  перекроенных  подпольными  паректорами  по  звериному
образу и подобию, внезапно возникли на ее пути. Гладстон остановилась.
     Микростраж тут же спикировал перед секретарем Сената,  отключив  свой
камуфляжный кокон. При виде беспорядочно порхающего в  воздухе  приборчика
размером с осу звероподобные существа расхохотались. Вполне возможно,  что
их  перекроили  слишком  сильно  и  они  его  не  узнали.  Двое  выхватили
виброклинки. Один выпустил десятисантиметровые стальные  когти.  Еще  один
щелкнул курком пневмопистолета с вращающимися стволами.
     Мейна Гладстон стояла перед ними неподвижно. Она знала  то,  чего  не
знали подонки Дрегса, - страж мог защитить ее и  от  этой  пятерки,  и  от
сотни им подобных. Но  ей  не  хотелось,  чтобы  кто-нибудь  погиб  просто
потому, что повелительнице Сети вздумалось прогуляться.
     - Уходите, - сказала она.
     На нее уставились пять пар глаз - желтые кошачьи, черные рыбьи  узкие
щели  под  веками-капюшонами  и  фоточувствительные  полоски  на  животах.
Рассыпавшись полукругом, они приблизились  на  два  шага.  Мейна  Гладстон
выпрямилась во весь рост и, придерживая полы  накидки,  откинула  капюшон,
чтобы эти полулюди увидели ее глаза.
     - Уходите, - властно повторила она.
     Перья и чешуйки закачались как от ветра. У двоих затряслись антенны и
встали дыбом тысячи волосковых микродатчиков.
     Так же бесшумно и быстро,  как  появились,  существа  исчезли.  Через
секунду воцарилась тишина -  только  капала  вода  да  отдавался  эхом  от
смрадных стен хохот невидимой женщины.
     Гладстон, покачав головой, вызвала личный портал.

     Сол Вайнтрауб и его дочь почти всю жизнь  прожили  в  Мире  Барнарда.
Гладстон оказалась на  маленьком  терминексе  их  родного  Кроуфорда.  Был
вечер. Ее взору предстали невысокие белые домики  и  ухоженные  газоны,  в
облике  которых  сентиментальная  чистоплотность   канадского   Ренессанса
сочеталась  с  крестьянской  практичностью.   Высокие   тенистые   деревья
сохраняли поразительное сходство со своими земными предками. Вырвавшись из
потока пешеходов, спешивших домой с работы в других мирах  Сети,  Гладстон
оказалась на выложенной кирпичом  дорожке,  идущей  мимо  кирпичных  домов
вокруг  овальной  лужайки.  За  домами  виднелись  фермерские  поля.  Ряды
каких-то посадок - должно быть, кукуруза - убегали к  далекому  горизонту,
из-за которого выглядывал краешек огромного красного солнца.
     Гладстон  прошла  через  студенческий  городок,  гадая,  тот  ли  это
колледж, где преподавал  Сол.  Под  сенью  листвы  сами  собой  включались
газовые фонари, и в просветах, где небо из голубого стало янтарным  и  тут
же на глазах, темно-синим, замерцали первые звезды.
     Гладстон  читала  книгу  Вайнтрауба  "Проблема   Авраама",   где   он
анализирован взаимоотношения между Богом, приказавшим человеку принести  в
жертву  сына,  и  человечеством,  согласившимся  исполнить  этот   приказ.
Вайнтрауб  утверждал,  что  Иегова  Ветхого  Завета  не  просто  испытывал
Авраама, но обратился к людям на языке верности, покорности,  жертвенности
и власти -  единственном,  понятном  роду  человеческому  на  той  ступени
развития. А послание Нового Завета Вайнтрауб рассматривал как переход этих
взаимоотношений на новую ступень, где человечество не станет  приносить  в
жертву своих детей, но родители - целые поколения  -  предложат  в  жертву
себя, чтобы спасти своих  сыновей  и  дочерей.  Тому  пример  -  Холокосты
двадцатого   века,   Краткий   Обмен,   трехсторонние   войны,    столетия
безрассудства и, возможно, даже Большая Ошибка 38-го.
     В заключение  Вайнтрауб  обосновывал  необходимость  отказа  от  всех
жертвоприношений. Отношения с Богом  должны  стать  отношениями  взаимного
уважения и честных попыток к взаимопониманию. Ученый писал о  многократных
смертях Бога и необходимости воскресить  Его  теперь,  когда  человечество
создало собственных богов и отдало им на откуп всю Вселенную.
     Гладстон поднялась  на  мостик,  изящно  изогнувшийся  над  невидимым
ручьем, тихо журчавшим в темноте. Тусклый желтый свет  падал  на  каменные
перила ручной кладки. Где-то за пределами  студенческого  городка  залаяла
собака. На нее  прикрикнули.  Светились  окна  на  третьем  этаже  старого
кирпичного здания с остроконечной черепичной крышей, построенного,  должно
быть, еще до Хиджры.
     Гладстон думала о Соле Вайнтраубе, его жене и их  двадцатишестилетней
красавице дочери, возвратившейся из археологической экспедиции на Гиперион
с проклятием Шрайка на челе - болезнью Мерлина. На глазах Сола и. Сары  их
дочь вновь становилась девочкой, а потом превратилась  в  младенца.  После
нелепой  гибели  Сары  в  столкновении  электромобилей  состарившийся  Сол
остался с бедой один на один.
     Рахиль  Вайнтрауб,  чей  первый  и  последний  день  рождения  должен
наступить менее чем через трое стандартных суток...
     Гладстон ударила кулаком по камню, вызвала свой портал и покинула Мир
Барнарда.

     На  Марсе  был  полдень.  Трущобы  Фарсиды  жили   своей   трущобной,
освященной шестивековой традицией жизнью. Небо над головой  было  розовое,
воздух - слишком разреженным и холодным, несмотря на накидку.  И  всюду  -
пыль. Мейна Гладстон шла по узким улочкам и крутым лестницам Нового Лагеря
и на всем своем пути видела вокруг только  скопища  лачуг  и  бесчисленные
фильтровальные башни.
     Здесь почти не было растений - бескрайние леса  зеленого  пояса  были
вырублены на топливо или засохли  и  теперь  покоились  под  дюнами.  Лишь
кое-где между тропинками, утоптанными до  твердости  камня  босыми  ногами
двадцати поколений, из песка  торчали  нелегально  выращиваемые  коньячные
кактусы да сновали шарики пауколишайников.
     Гладстон нашла низкий камень и теперь  отдыхала,  опустив  голову  на
грудь  и  массируя  колени.  Стайка  детей,   совершенно   обнаженных   за
исключением  набедренных  повязок   да   болтающихся   на   шее   разъемов
нейрошунтов, окружила ее, клянча милостыню. Но старая женщина не  изменила
позы, и дети убежали, хихикая и показывая на нее пальцами.
     Солнце стояло высоко. Гора Олимп и сурово-прекрасная громада академии
ВКС, где учился Федман Кассад, отсюда не были видны. Гладстон  огляделась.
Здешний  воздух  взрастил  этого  гордого  мужчину.  Здесь  он  шлялся   с
подростковыми бандами, пока не  был  приговорен  к  жизни  военного  и  не
научился любви к порядку, здравомыслию, верности и чести.
     Гладстон нашла укромный уголок и шагнула в свой портал.

     Роща Богов была все та же - напоенная ароматами бессчетных  растений,
безмолвная, если не считать ласкового  шелеста  листьев  и  шепота  ветра,
окрашенная в пастельные полутона. Рассвет зажег самый настоящий  пожар  на
"крыше" этого мира: океан  древесных  крон,  трепеща  на  ветру  мириадами
листьев, усыпанных каплями росы и омытых утренними ливнями,  вспыхнул  под
первыми солнечными лучами, и на Гладстон, застывшую над погруженной в  сон
и темноту планетой, повеяло запахом влажной зелени и дождя.
     Появился  какой-то   тамплиер,   но,   завидев   на   руке   Гладстон
пропуск-браслет, тут же растворился в дебрях листвы и лиан, словно высокий
призрак в рясе.
     Тамплиеры  оставались  одной  из  самых   загадочных   переменных   в
стратегическом уравнении Гладстон. Их жертвоприношение -  звездолет-дерево
"Иггдрасиль" - было уникально, беспрецедентно  и  необъяснимо.  И  вселяло
тревогу. Из всех ее потенциальных союзников в грядущей войне не было  силы
более  необходимой  и  непостижимой,  чем   тамплиеры.   Братство   Древа,
посвятившее себя служению всему живому и исполнению заветов  Мюира,  имело
ограниченное, но заметное влияние в Сети - то был островок  экологического
благоразумия  в  обществе  потребления,  не  желающем   задумываться   над
пагубными последствиями своих прихотей.
     Куда исчез Хет Мастин? И почему оставил спутникам куб Мебиуса?
     Гладстон смотрела, как восходит  солнце.  По  небу,  словно  огромные
медузы, поплыли кучки разноцветных шаров; то были знаменитые  монгольфьеры
с  Вихря,  полностью  уничтоженные  на  своей  родине.  Лучистая  паутина,
впитывая солнечную энергию, раскинула  во  все  стороны  свои  тонюсенькие
перепонки. Стая  воронов  вдруг  снялась  с  ветвей  и,  круг  за  кругом,
принялась  подниматься  над  Рощей.  Их  резкое  карканье,  на   мгновение
заглушило шепот ветра и  тихую  поступь  дождя,  доносящуюся  откуда-то  с
запада.  Настойчивая  дробь  напомнила  Гладстон  дом  в  дельте   Патофы,
стодневный Сезон Дождей, когда маленькая Мейна отправлялась с  братьями  в
болота за летающими жабами, отшельниками  и  испанскими  мшистыми  змеями,
чтобы принести их в банке в школу.
     Она в стотысячный раз подумала, что еще  не  поздно.  Что  еще  можно
избежать  тотальной  войны,  что  контратаки  Бродяг   еще   не   достигли
оскорбительного для Гегемонии масштаба, а Шрайк  еще  не  спущен  с  цепи.
Пока.
     Для того чтобы спасти сто  миллиардов  жизней,  ей  надо  всего  лишь
вернуться в зал заседаний  Сената,  открыть  правду  о  трех  десятилетиях
обмана  и  двойной  игры,  признаться  перед  всеми  в  своих  страхах   и
тревогах... Нет, все пойдет по плану,  пока  не  сомнет,  не  сломает  его
рамок, не вырвется в область непредсказуемого, в неизведанные воды  хаоса,
где даже всевидящие прогнозисты Техно-Центра будут слепы.
     Гладстон  шла  по  платформам,  башням,  пандусам  и  висячим  мостам
древограда  тамплиеров.  Древесные   животные   с   множества   планет   и
возрожденные   паректорами   обезьяны   передразнивали    ее,    грациозно
перепрыгивая с лианы на лиану в трехстах метрах над  землей.  Из  укромных
уголков,  куда  запрещалось  заглядывать  не  только  туристам,  но   даже
высокопоставленным визитерам, тянуло запахом ладана и  доносились  звучные
песнопения, напоминающие грегорианские хоралы, - тамплиеры  приветствовали
восход солнца.
     Внизу просыпались ярус за ярусом, наполняя  лес  движением  и  шумом.
Недолгий  ливень  прекратился,  и  Гладстон  вернулась   наверх.   Любуясь
открывшимся оттуда видом, перешла по шестидесятиметровому подвесному мосту
на соседнее, еще более могучее дерево. Шесть  пузатых  воздушных  шаров  с
яйцевидными  пассажирскими  корзинами  -   единственный   вид   воздушного
транспорта, разрешенный на Роще Богов, - нетерпеливо рвались с  привязи  в
небо. Их кожаные  оболочки  были  любовно  расписаны  изображениями  живых
существ - монгольфьеров, бабочек-данаид, лучистых  паутин,  царь-ястребов,
вымерших уже цеппелинов, небесных кальмаров, лунных  мотыльков,  орлов,  -
столь почитаемых, что никто не осмеливался реконструировать или воскрешать
их.
     И все это может погибнуть, если я пойду дальше. Неизбежно погибнет.
     Гладстон застыла на краю круглой  площадки,  вцепившись  а  перила  с
такой силой, что  на  ее  побелевш