и  диким  виноградом,
огневник и нож-трава  пробивались  сквозь  каменные  плиты  мостовых.  ССО
внесли в  этот  хаос  свою  скромную  лепту,  установив  по  всему  городу
мины-ловушки против Шрайка,  но  добились  только  одного  -  окончательно
разрушили некогда прекрасные  городские  кварталы.  Ирригационная  система
пришла в негодность. Акведук обвалился. К городу подползала пустыня. Я жил
в покинутом дворце короля Билли: менял комнату за  комнатой,  работал  над
поэмой и ждал свою музу.


     Когда я  задумываюсь  над  всем  этим,  цепочка  причин  и  следствий
замыкается в порочный  круг,  в  некую  безумную  логическую  конструкцию,
напоминающую  гравюры  Эшера  или  построения  Каролюса,  этого  художника
инфосетей. Шрайк возник благодаря заклинанию, роль  которого  сыграла  моя
поэма, но при этом сама она не могла бы явиться на свет  без  помощи  моей
грозной четверорукой музы. Возможно, в те дни у меня слегка поехала крыша.
     За десяток лет смерть, играя в орлянку, очистила город от дилетантов,
и наконец в нем остались только Шрайк и я. Ежегодная процессия  паломников
к Гробницам Времени, пересекавшая в отдалении пустыню, раздражала меня, но
не слишком.  Порою  кое-кто  возвращался  назад,  и  я  провожал  взглядом
крохотные фигурки, бредущие по киноварно-красному песку на юго-запад.  Так
им предстояло идти еще двадцать километров, до  самой  Башни  Хроноса.  Но
обычно никто не возвращался.
     Тени города приняли меня в  свою  компанию.  Мои  шевелюра  и  борода
отросли настолько, что закрывали собой лохмотья,  в  которые  превратилась
моя одежда. Из дома я выходил обычно по ночам и бродил среди развалин, как
пугливый призрак, нет-нет да и  поглядывая  на  освещенную  башню  дворца,
подобно Давиду Юму, который заглядывал  во  все  окна  своего  дома,  дабы
удостовериться, что его самого дома нет. Я  так  и  не  перетащил  пищевой
синтезатор из обеденного зала в свою конуру,  ибо  предпочитал  обедать  в
гулкой  тишине  под  растрескавшимся  куполом,  словно  безмозглый   элой,
спешащий насытиться перед неизбежной встречей с морлоком.
     Шрайка я никогда не встречал. По  ночам,  перед  самым  рассветом,  я
часто просыпался от внезапного звука - не то  песок  скрипел  под  чьей-то
ногой, не то металл царапал по камню. Я постоянно чувствовал, что за  мной
наблюдают, но увидеть наблюдателя мне так и не удалось.
     Иногда я отправлялся к Гробницам Времени. Чтобы избежать  мягких,  но
порою весьма ощутимых ударов антиэнтропийного прилива, я выходил по  ночам
и прогуливался меж причудливых теней под крыльями  Сфинкса  или  любовался
звездами сквозь изумрудную  стену  Нефритовой  Гробницы.  И  вот  однажды,
вернувшись после очередной такой вылазки, я обнаружил у  себя  в  кабинете
незваного гостя.
     -  Впечатляюще,  М-м-мартин,  -  сказал  Билли  Печальный,   барабаня
пальцами по одной из  многочисленных  стопок  рукописей,  разбросанных  по
комнате. Король-недотепа, восседавший сейчас за длинным столом,  буквально
утонул в кресле и казался как никогда обрюзгшим  и  постаревшим.  Судя  по
всему, он провел  за  чтением  несколько  часов.  -  Вы  д-д-действительно
полагаете, что человечество з-з-заслуживает такого конца? - мягко  спросил
он. (Десять лет я не слышал, как он заикается!)
     Я отошел от двери, но не ответил. Более двадцати лет Билли  был  моим
другом и покровителем, но сейчас мне хотелось убить его. Мысль о том,  что
кто-то читает "Гиперион" без разрешения, привела меня в ярость.
     - Вы д-д-датируете свои  с-с-с...  песни?  -  спросил  король  Билли,
перебирая последнюю стопку исписанных страниц.
     - Как вы сюда попали? - выпалил я.
     Вопрос был отнюдь не праздный. В последние годы  скиммеры,  десантные
челноки и вертолеты  неоднократно  пытались  проникнуть  в  район  Гробниц
Времени, но безуспешно. Машины прибывали на место, но  без  пассажиров.  И
это сильно укрепляло веру в миф о Шрайке.
     Коротышка в помятой мантии пожал плечами.  Наряд,  замышлявшийся  как
нечто  королевски  великолепное,  делал  его  похожим  на   растолстевшего
арлекина.
     - До Башни Хроноса я шел с последним караваном паломников.  А  оттуда
с-с-свернул к вам. Послушайте, М-мартин, вы уже много месяцев н-ничего  не
пишете. Почему?
     Я сердито взглянул на него и стал молча придвигаться к столу.
     - Возможно, я смогу объяснить, в чем тут дело, - сказал король Билли.
И он посмотрел на  последнюю  законченную  страницу  "Гипериона"  с  таким
видом, словно  там  содержался  ответна  долго  мучившую  его  загадку.  -
Последние строфы написаны в прошлом году, в  те  самые  дни,  когда  исчез
Дж.Т.Телио.
     - Ну и что? - Сейчас я  был  уже  у  дальнего  конца  стола.  Как  бы
машинально я пододвинул к себе невысокую стопку исписанных страниц. Теперь
Билли не мог до нее дотянуться.
     - А то, что, п-п-по сводкам  ССО,  это  был  последний  житель  Града
Поэтов, - сказал он. - Точнее, п-п-предпоследний. Вы-то живы, Мартин.
     Я пожал плечами и начал обходите стол. Я хотел подобраться как  можно
ближе к Билли, но так, чтобы он не догадался, что мне нужно.
     - А знаете ли, М-Мартин, вы ведь не з-з-закончили  еще  эту  вещь,  -
произнес он глубоким, печальным голосом. - Так что у человечества  остался
н-небольшой шанс пережить Падение...
     - Нет, - ответил я, подкрадываясь ближе.
     - Но ведь вы не можете писать ее, не так ли,  Мартин?  Вы  не  можете
с-с-сочинять стихи, пока ваша м-м-муза не искупается в крови, не так ли?
     - Дерьмо собачье, - сказал я.
     - Возможно. Но совпадение поразительное. Вы никогда не  задумывались,
М-Мартин, почему Он пощадил именно вас?
     Я пожал плечами и отодвинул от него  еще  одну  пачку.  Я  был  выше,
сильнее и решительнее, чем Билли. Но я  должен  быть  уверен,  что  он  не
прихватит с собой рукопись, когда я стащу его со стула и вышвырну вон.
     - Н-нам нужно раз  и  навсегда  п-покончить  с  этим,  -  сказал  мой
покровитель.
     - Нет, - сказал я, - это вам нужно отправиться куда подальше.
     Одним движением  отбросив  в  сторону  последнюю  стопку  страниц,  я
угрожающе поднял руки (с удивлением обнаружив в  одной  из  них  бронзовый
подсвечник).
     - Не двигайтесь, пожалуйста, - негромко произнес король  Билли,  и  в
руках у него оказался нейростаннер.
     Я замер лишь на секунду. Потом расхохотался:
     - Не бери меня на пушку, ты, трепло несчастное. Да  у  тебя  духу  не
хватит выстрелить, даже чтобы спасти свою шкуру.
     И я шагнул вперед. Я хотел избить его и вышвырнуть вон.


     Щеку холодил камень, и, уловив краем глаза сияние  звезд  в  проломах
решетчатого купола галереи, я  понял,  что  лежу  во  внутреннем  дворике.
Моргнуть я не мог. По  окаменевшему  телу  бегали  мурашки,  как  будто  я
отослал его и теперь, после болезненного пробуждения, к нему  возвращается
чувствительность. Из горла рвался крик, но челюсти и язык были как  чужие.
Внезапно меня подняли и прислонили к каменной скамье. Теперь я мог  видеть
двор и бездействующий фонтан, сооруженный  по  проекту  Рифмера  Корбе.  В
мерцающем свете предрассветного звездопада  бронзовый  Лаокоон  боролся  с
бронзовыми змеями.
     - Из-з-з-звини,  Мартин,  -  произнес  знакомый  голос,  -  но  этому
с-с-сумасшествию нужно положить конец.
     В поле моего зрения появился король Билли с большой пачкой  бумаги  в
руках. Остальные кипы исписанных страниц лежали на бортике фонтана  у  ног
металлического троянца. А рядом стояла открытая канистра с керосином.
     Кое-как мне удалось моргнуть. Веки точно заржавели.
     - Паралич пройдет ч-ч-через минуту-другую,  -  успокоил  меня  король
Билли. Он спустился в чашу  фонтана,  поднял  пачку  рукописей  и  щелкнул
зажигалкой.
     - Нет! - выдавил я сквозь сведенные судорогой челюсти.
     Языки пламени плясали  недолго.  Дождавшись,  когда  последний  комок
пепла упадет в фонтан, король Билли поднял следующую пачку и свернул ее  в
трубку. При свете пламени я увидел, как по его щекам катятся слезы.
     - Это вы все нат-т-творили, - задыхаясь, выговорил  он.  -  Так  вот,
пора этому положить конец.
     Собрав все свои силы, я попытался встать. Руки и ноги дергались как у
марионетки, управляемой неумелой  рукой.  Боль  была  кошмарная.  Я  снова
закричал,  и  этот  отчаянный  вопль,  отражаясь  от  мрамора  и  гранита,
заметался по двору.
     Король Билли поднял толстую пачку, помедлил немного  и  начал  читать
вслух верхнюю страницу.

               ...искал напрасно я опору
               Бессильной бренности своей, когда на плечи
               Покоя вечного легла мне тяжесть.
               Тот сумрак неизменный и три недвижные фигуры
               Мои терзали чувства долгий месяц.
               Пылающий мой разум измерял
               Серебряной Селены превращенья,
               И с каждым днем я походил все бале
               На бестелесный призрак. Молил я смерть
               Об избавленье от плена тяжкого
               Юдоли этой... И, задыхаясь в ожиданье тщетном,
               Судьбу свою бессчетно проклинал.
                        [Д.Китс "Падение Гипериона" Песнь I, 387-399]

     Подняв лицо к звездам, король Билли предал эту страницу огню.
     - Нет! - прохрипел я и невероятным усилием заставил  ноги  согнуться.
Встав на одно колено, я попытался опереться на  ватную  руку,  но  тут  же
повалился на бок.
     Черный силуэт в королевской мантии поднял еще одну  пачку  -  слишком
толстую, чтобы свернуть ее в трубку, - и стал читать еле видимые в темноте
строки:

               ...и я лицо увидел,
               Людской не тронутое скорбью, но с печатью
               Неизгладимою тоски извечной, что убивает
               И убить не может, которой Смерть сама
               Не в силах положить конец; черта любая
               В нем гибель призывала. Белизной и хладом
               Оно превосходило и лилии, и снег, но эту грань
               Мой разум преступить не смеет...
                        [Д.Китс "Падение Гипериона" Песнь I, 256-263]

     Щелчок зажигалки - и еще  полсотни  страниц  подыхают  огнем.  Король
бросил горящие листы в чашу фонтана и потянулся за следующей пачкой.
     - Не надо! - Всхлипнув,  я  выбросил  тело  вверх  и,  изо  всех  сил
напрягая ноги, чтобы одолеть  сумятицу  нервных  импульсов,  привалился  к
скамье. - У-мо-ляю!
     И тут на сцене появилось новое действующее лицо. Нет, не появилось  -
встряхнуло мои мозги, чтобы я наконец обратил на него внимание.  Казалось,
он был здесь и раньше, но ни я, ни король Билли просто  не  замечали  его,
пока пламя не разгорелось ярче. Невероятно высокий, четверорукий, покрытый
сверкающим панцирем, Шрайк устремил на нас свой огненный взгляд.
     Король Билли шумно вздохнул и отступил было на шаг,  но  затем  снова
двинулся вперед, чтобы бросить в огонь очередную порцию рукописей. Тлеющий
пепел вместе с дымом уносился вверх. С  полуразрушенного  купола,  увитого
диким виноградом, сорвалась стая голубей. Хлопанье их крыльев  прозвучало,
как выстрелы.
     Я шагнул за королем и едва не упал. Но Шрайк даже не шелохнулся, даже
глазом не повел.
     - Убирайся! - закричал король Билли. Он уже не  заикался.  Он  стоял,
держа в руках  кипы  горящих  листов,  и  кричал  срывающимся  голосом:  -
Убирайся! Убирайся в бездну, которая тебя породила!
     Мне показалось, что Шрайк чуть наклонил голову. Алые отблески пламени
играли на металлических гранях его тела.
     - Мой повелитель! - выкрикнул я, но кому были адресованы  эти  слова,
королю Билли или сверкающему исчадию ада, я и сам тогда не знал и не  знаю
до сих пор. С трудом сделав несколько шагов, я попытался схватить Билли за
руку.
     Но на прежнем месте его уже не было. Секунду назад я мог бы коснуться
его рукой, а сейчас он висел в воздухе над каменными плитами двора, метрах
в десяти от меня. Пальцы чудовища,  словно  стальные  шипы,  пронзили  его
руки, грудь, бедра, но, корчась  от  боли,  король  по-прежнему  сжимал  в
кулаках горящие страницы "Песней". Шрайк держал его перед собой, как отец,
поднявший сына над крестильной купелью.
     - Уничтожь! - кричал Билли, беспомощно дергая проколотыми  руками.  -
Уничтожь!
     Я остановился у края фонтана  и  оперся  на  парапет.  Что  я  должен
уничтожить? Шрайка? Потом я решил, что он имел в виду поэму...  И  наконец
до меня дошло: и то, и другое. Кучи рукописей - не менее тысячи страниц  -
лежали на дне фонтана. Я поднял канистру.
     Шрайк не сдвинулся с места, а в следующее мгновение он едва  заметным
плавным движением прижал короля Билли к своей груди.  Билли  скорчился  от
боли  и  слабо  вскрикнул,  когда  длинный  стальной  шип,  разорвав   его
аляповатый  шелковый  наряд,  вышел  над  самой  грудной  костью.  Я  тупо
уставился на него и почему-то вспомнил коллекцию бабочек, которую  собирал
в детстве. Потом медленно  и  неуклюже,  как  автомат,  принялся  поливать
рукописи керосином.
     - Сожги их, Мартин! - задыхаясь, хрипел король Билли.  -  Ради  Бога,
сожги!
     Я подобрал выроненную им зажигалку. Шрайк не двигался. По королевской
мантии, сливаясь с алыми квадратами узора,  расползались  пятна  крови.  Я
щелкнул древним устройством раз, другой, третий,  но  пламени  не  было  -
только искры летели. Сквозь слезы я смотрел на труд своей жизни, сваленный
кучей на дне пыльного фонтана. Зажигалка выпала из моих рук.
     Билли закричал и забился в объятиях Шрайка. Я слышал,  как  сталь  со
скрежетом прошла по кости.
     - Сожги! - хрипел король. - Мартин... О, Боже!
     Я  развернулся,  пятью  быстрыми  шагами  преодолел  разделявшее  нас
расстояние и выплеснул полканистры. От керосиновой  вони  у  меня  хлынули
слезы. Билли и чудовище, державшее его, намокли и выглядели теперь как два
комика из старого голо-бурлеска. Билли моргал и кричал что-то  бессвязное,
на граненой морде Шрайка отражалось расцвеченное метеорами небо, и в  этот
момент одна из искр от тлеющих страниц, которые Билли  все  еще  сжимал  в
руках, попала на керосин.
     Я прикрыл лицо руками (поздно  -  бороду  и  брови  опалило)  и  стал
отступать, пока не уперся в парапет фонтана.
     На  мгновение  этот  костер  превратился  в  поразительное   огненное
изваяние  -  желто-голубую  Pieta  [пиета,  плач  богоматери  -   картина,
скульптура и т.п. с изображением девы Марии, оплакивающей мертвого Христа]
с четверорукой мадонной, держащей перед собой тело Христа.  Затем  объятая
огнем фигура скорчилась и выгнулась дугой, словно ее не пронзали  стальные
шипы и два десятка  скальпелеобразных  пальцев,  и  раздался  крик,  такой
крик... До сего дня не могу  поверить,  что  он  исходил  от  человеческой
половины этой слившейся в смертельном объятии пары. Крик этот швырнул меня
на колени. Тысячекратно отраженный от каменных стен, он возвращался ко мне
снова и снова,  поднимая  в  воздух  голубей  со  всего  города.  Крик  не
прекратился и после того, как пылающее видение разом пропало,  не  оставив
после себя ни кучки пепла на земле, ни пятнышка на  сетчатке.  Прошла  еще
минута или две, прежде чем до меня дошло: теперь кричу я сам.


     Все пошло прахом, как, впрочем, и следовало ожидать. В реальной жизни
хорошие концовки случаются редко.
     Несколько месяцев, а может, и целый год,  я  переписывал  испорченные
керосином страницы и  восстанавливал  сгоревшие.  Вряд  ли  вы  удивитесь,
узнав, что поэму я так и не закончил. И дело тут не во мне. Моя муза ушла.
     Град Поэтов дряхлел и разрушался. Я прожил там  еще  год  или  два  -
возможно, и все пять. Право, не помню. Тогда я был  малость  того.  Доныне
сохранились  записи  первых  паломников,  повествующие   об   изможденном,
оборванном, заросшем бородою человеке с безумными глазами, который нарушал
их гефсиманский сон непристойными  выкриками.  Этот  помешанный  постоянно
околачивался возле Гробниц и, потрясая кулаками, требовал, чтобы трусливая
тварь, прячущаяся внутри, вышла к нему.
     В конце концов безумие выгорело само, хотя угли его тлеют до сих пор.
Протопав пешком полторы тысячи километров, я  вернулся  в  цивилизацию.  С
собой я унес только рукопись. В пути я  ловил  скальных  угрей,  ел  снег;
последние десять дней и вовсе голодал.
     Прошедшие с тех пор двести пятьдесят лет, право же, не заслуживают ни
воскрешения, ни, тем более, вашего внимания.  Поульсенизации,  чтобы  дать
инструменту возможность жить дальше и ждать своего  часа.  Две  длительные
заморозки в нелегальных субсветовых полетах, поглотивших по сотне с лишком
лет каждая. И каждая взимала свою дань - клетками мозга, памятью.
     И все это время  я  ждал.  И  жду  до  сих  пор.  Поэма  должна  быть
закончена. И она _б_у_д_е_т_ закончена.
     В начале было Слово.
     В конце... былая слава, былая жизнь, былые порывы...
     В конце будет Слово.



                                    4

     "Бенарес" достиг Эджа на следующий день, немного позже полудня.  Одна
из мант умерла прямо в упряжи, не дотянув до места  назначения  километров
двадцать; Беттик не стал ее выпрягать, просто перерезал постромки.  Другая
продержалась до тех пор, пока они не ошвартовались  у  выцветшего  старого
пирса, - здесь она вдруг распласталась  в  изнеможении,  и  лишь  пузырьки
воздуха, поднимавшиеся из дыхал, показывали,  что  она  еще  жива.  Беттик
приказал выпрячь ее и выпустить в реку, объяснив, что в проточной  воде  у
загнанного животного еще есть шансы выжить.
     Проснувшиеся  на  рассвете  паломники  любовались   разворачивающимся
передними пейзажем. Разговаривали они  мало,  а  Мартина  Силена  попросту
старались не замечать. Поэта, впрочем, это  ничуть  не  огорчало...  Запив
вином свой завтрак, он приветствовал восход солнца  парочкой  непристойных
песен.
     За ночь река расширилась до двух  километров  и  представляла  теперь
собой огромную тускло-синюю дорогу, прорезавшую невысокие холмы к  югу  от
Травяного  моря.  Здесь,  на  подступах  к  морю,   деревья   исчезли,   а
коричневато-золотистый  вересковник   мало-помалу   сменили   двухметровые
ярко-зеленые северные травы. Холмы становились все ниже, пока  не  исчезли
совсем, и по обеим сторонам реки теперь  тянулись  густо  поросшие  травой
обрывистые берега.  На  севере  и  востоке  над  горизонтом  повисла  едва
заметная темная полоска, и тем паломникам, которые жили прежде на планетах
с океанами и знали, что эта густая синева говорит о близости  моря,  то  и
дело приходилось напоминать себе,  что  единственное  в  этих  краях  море
представляет собой несколько миллиардов акров травы.
     Крупным аванпостом Эдж никогда не был, теперь же он и вовсе  опустел.
Два десятка домов, стоявших по бокам ухабистой дороги, которая поднималась
от пристани, пялились пустыми глазницами окон, и, судя по всему, население
бежало  отсюда  еще  несколько  недель  тому   назад.   Гостиница   "Приют
Паломника", почти три столетия простоявшая на склоне холма, сгорела.
     Беттик повел паломников на вершину берегового утеса.
     - Куда вы теперь? - спросил андроида полковник Кассад.
     - По условиям, на которых мы служим Церкви, после рейса на  север  мы
получаем свободу, - ответил Беттик. - "Бенарес" мы  оставим  здесь,  чтобы
вам было на чем вернуться, а сами отправимся вниз по  реке  на  катере.  А
потом двинемся дальше.
     - Эвакуируетесь вместе со всеми? - спросила Ламия Брон.
     - Нет. - Беттик улыбнулся. - У нас на  Гиперионе  свои  дела  и  свои
пути.
     Незаметно для себя они выбрались на скругленный  гребень.  Стоящий  у
ветхой пристани "Бенарес" казался  отсюда  совсем  маленьким;  река  Хулай
убегала на юго-запад и скрывалась в голубой дымке. Выше города  она  резко
сворачивала  на  запад  и,  постепенно  сужаясь,  через  какой-то  десяток
километров упиралась в непроходимые Нижние Пороги. А с севера и востока  к
Эджу почти вплотную подступало Травяное море.
     - Б