Хент не отрывал от меня  глаз.  Мейна  Гладстон  смотрела  на  темный
экран, повернувшись спиной к нам обоим.
     - Все были живы, - сказал я. - За исключением Хета Мастина, Истинного
Гласа Древа.
     - Он мертв? - спросил Хент.
     - Он исчез из ветровоза в Травяном море  двое  суток  назад  -  после
того, как разведчики Бродяг  уничтожили  корабль-дерево  "Иггдрасиль".  Но
недавно паломники видели с Башни Хроноса, как человек в мантии  шел  через
пустыню в направлении Гробниц.
     - И это был Хет Мастин? - спросила Гладстон.
     - Они так предположили, но точно сказать не могли.
     - Расскажите об остальных, - попросила секретарь Сената.
     Я перевел дух. Из снов я знал, что Гладстон лично знакома по  меньшей
мере с двумя участниками последнего паломничества  к  Шрайку.  Отец  Ламии
Брон был ее коллегой по Сенату, а  Консул  являлся  личным  представителем
Гладстон на тайных переговорах с Бродягами.
     - У отца Хойта сильные боли, - сказал я.  -  Он  рассказал  остальным
историю крестоформа. Консул узнал, что Хойт носит  на  себе  крестоформ...
даже два. Отца Дюре и свой собственный.
     Гладстон кивнула.
     - Значит, он не избавился от паразита-воскресителя?
     - Нет.
     - И с приближением к логову Шрайка он беспокоит его все сильнее?
     - Кажется, так.
     - Продолжайте.
     - Поэт, Мартин Силен, все это время пьянствовал. Он убежден, что  его
неоконченная поэма предсказала ход событий и продолжает ими управлять.
     - На Гиперионе? - спросила Гладстон, не оборачиваясь.
     - Повсюду, - ответил я.
     Хент бросил взгляд на секретаря Сената и снова уставился на меня.
     - Силен сумасшедший?
     Я не опустил глаз, но промолчал. По правде говоря, я и сам не знал.
     - Продолжайте, - попросила Гладстон.
     - У полковника Кассада навязчивая идея:  отыскать  женщину  по  имени
Монета и убить Шрайка. Он подозревает, что Шрайк и Монета  одно  и  то  же
существо.
     - Он вооружен? - спросила Гладстон очень тихо.
     - Да.
     - Продолжайте.
     - Сол Вайнтрауб, ученый с Мира Барнарда, надеется  пойти  в  Гробницу
под названием "Сфинкс", как только...
     - Извините, - перебила меня Гладстон. - Его дочь все еще с ним?
     - Да.
     - И сколько Рахили сейчас?
     -  Пять  дней,  по-моему.  -  Я  закрыл  глаза,  пытаясь   припомнить
подробности вчерашнего сна. - Да, - повторил я, - пять дней.
     - И она все еще растет наоборот?
     - Да.
     - Продолжайте, господин Северн. Расскажите, пожалуйста, о Ламии  Брон
и Консуле.
     - Ламия Брон выполняет волю своего бывшего клиента... и любовника,  -
сказал я. - Личность Китса считало,  что  должна  встретиться  со  Шрайком
лицом к лицу. Госпожа Брон намерена сделать это вместо Китса.
     - Господин Северн, - начал Ли Хент, - вы говорите о "личности  Китса"
так, словно она не имеет никакого отношения к вашей собственной...
     - Пожалуйста, Ли,  потом,  -  быстро  перебила  его  Мейна  Гладстон.
Обернувшись, она снова посмотрела мне в глаза. - А как поживает Консул? Он
объяснил, что побудило его присоединиться к паломникам?
     - Да, - ответил я.
     Гладстон и Хент ждали.
     - Консул рассказал им о своей бабушке, - сказал я. - Женщине по имени
Сири, которая возглавила восстание на Мауи-Обетованной  полвека  назад.  А
также о том, что его собственная семья погибла во время битвы за Брешию, и
признался в своих тайных встречах с Бродягами.
     - Это все? - спросила Гладстон, не сводя с меня лихорадочно блестящих
карих глаз.
     - Нет, - ответил я. - Консул объявил, что именно он включил созданное
Бродягами устройство, ускорившее открытие Гробниц.
     Хент вскинул голову, его нога  соскользнула  с  подлокотника  кресла.
Гладстон прерывисто выдохнула.
     - Это все?
     - Да.
     - Как реагировали остальные на его признание  в...  предательстве?  -
спросила она.
     Я   помолчал,   пытаясь   выстроить   обрывки    сна    в    линейной
последовательности.
     - Некоторые  стали  возмущаться.  Но  никто  не  выказал  беззаветной
верности Гегемонии. Паломники решили продолжать путь. Мне кажется, все они
в глубине души считают, что возмездие должно прийти от  Шрайка,  а  не  от
людей.
     Хент стукнул кулаком по подлокотнику кресла.
     - Будь Консул здесь, - резко  произнес  он,  -  живо  убедился  бы  в
обратном.
     - Спокойно, Ли. - Гладстон возвратилась к своему письменному столу  и
зашуршала бумагами. Сигнальные лампочки линий связи нетерпеливо мигали.  Я
поразился, что  она  потратила  столько  времени  на  беседу  со  мной.  -
Благодарю вас, господин Северн, и прошу вас остаться  на  несколько  дней.
Ваши апартаменты в жилом крыле Дома Правительства.
     Я встал.
     - Мне нужно на Эсперансу за вещами.
     - Не беспокойтесь, - сказала Гладстон. - Ваш багаж прибыл сюда раньше
вас. Ли вас проводит.
     Я поклонился и пошел за долговязым Ли к двери.
     - Да, господин Северн... - окликнула меня Гладстон.
     - Я вас слушаю.
     Секретарь Сената улыбнулась.
     - Я высоко ценю вашу искренность, - сказала  она.  -  Но,  начиная  с
этого момента, будем считать, что вы - придворный художник, и  только.  Не
рассуждающий, невидимый и неслышимый.
     - Понятно, - ответил я.
     Гладстон  кивнула  и  в  следующее  мгновение  уже  переключилась  на
мигающие лампочки теле- и прочих фонов.
     -  Отлично.  Пожалуйста,  приходите  завтра  со  своим  блокнотом  на
совещание в Военный Комитет к 08:00.
     Ожидавший в приемной сотрудник службы безопасности  поманил  меня  за
собой. Мы уже углубились в лабиринт  коридоров,  когда  оставшийся  позади
Хент что-то, крикнул и бросился за нами следом. Его шаги эхом  разносились
по огромному зданию. Подбежав к нам, он схватил меня за руку.
     - Не делайте глупостей, - негромко произнес он. - Мы знаем...  _о_н_а
знает, кто вы такой, и что вы такое, и кто вас сюда прислал.
     Не опуская глаз, я спокойно высвободил руку.
     - Очень хорошо, так как в настоящую минуту я совершенно  уверен,  что
сам этого не знаю.

     3

     Шестеро взрослых и младенец во враждебном мире. В сгущающейся тьме их
костер выглядит жалкой искоркой. Над ними и вокруг стеной вздымаются горы,
окружающие долину, а рядом во  мраке  притаились  громадины  Гробниц.  Они
кажутся призраками каких-то допотопных монстров, подползающими все ближе и
ближе.
     Ламия Брон вконец вымоталась, и при каждом крике младенца на руках  у
Вайнтрауба стискивает зубы. За последние трое суток они  спали  не  больше
нескольких часов, а  прошедший  день  добавил  тревог  и  волнений.  Ламия
подбрасывает в костер полено.
     - Последнее, - цедит сквозь зубы Мартин  Силен.  Костер  подсвечивает
его козлиную физиономию.
     - Знаю, - бесцветным голосом отвечает Ламия, слишком  усталая,  чтобы
огрызаться и вообще выражать свои чувства вслух. Дрова для костра взяты из
тайника, устроенного здесь паломниками  много  лет  назад.  Три  небольшие
палатки стоят  на  площадке,  используемой  для  традиционного  последнего
ночлега перед встречей со Шрайком. Это неподалеку от  Гробницы,  именуемой
Сфинксом; черная громада - его крыло - заслоняет часть неба.
     - Ну что ж, сгорит последнее - включим фонарь, - бросает  Консул.  Он
выглядит более измученным, чем остальные. Пляшущее пламя  бросает  красные
отблески на его лицо. Ради скорого свидания со Шрайком он обрядился в свою
дипломатическую форму, но за  день  пелерина  и  треуголка  испачкались  и
помялись - как, впрочем, и сам Консул.
     К костру возвращается полковник Кассад. Он поднимает ночной визор,  и
на высоте двух метров от земли внезапно появляется его лицо.  Одно  только
лицо - боевой скафандр из полимерной "хамелеоновой кожи" превратил Кассада
в невидимку.
     - Пусто, - говорит он. - Ничто не движется. Никаких тепловых  следов.
Ни звука - один ветер.
     Кассад  прислоняет  универсальную  десантную  винтовку  к   скале   и
опускается  на  корточки  рядом  с  остальными.  Волокна   его   скафандра
дезактивируются, становясь  матово-черными,  что,  однако,  не  возвращает
Кассада в разряд видимых существ.
     - Вы полагаете, Шрайк явится сегодня ничью? -  спрашивает  отец  Хойт
срывающимся голосом. Священник, закутанный  в  черный  плащ,  сливается  с
тьмой, совсем как Кассад.
     Наклонившись к костру, полковник ворошит угли:
     - Трудно сказать. На всякий случай я покараулю.
     Внезапно псе шестеро  задирают  головы:  в  звездном  небе,  затмевая
созвездия, начинают беззвучно расцветать чудовищные  оранжевые  и  красные
бутоны.
     - Ну вот, опять начинается, - бормочет Сол Вайнтрауб, укачивая дочку.
Рахиль успокоилась и теперь пытается ухватить отца  за  короткую  бородку.
Вайнтрауб целует крохотную ручонку.
     - Снова прощупывают линию обороны Гегемонии, -  замечает  Кассад.  От
разворошенного костра летят  искры;  они  уносятся  в  небо,  будто  хотят
присоединиться к ослепительным огням там, наверху.
     - Кто же победил? - спрашивает Ламия.  Беззвучная  космическая  битва
раздирала небеса всю прошлую ночь и добрую половину дня.
     - А какая к черту разница? - Мартин Силен  роется  в  карманах  шубы,
словно надеясь найти там непочатую бутылку. Но  бутылки  нет.  -  Какая  к
черту разница, - бормочет он снова.
     - Большая, - устало роняет Консул.  -  Если  Бродяги  прорвутся,  они
могут уничтожить Гиперион прежде, чем мы отыщем Шрайка.
     Силен разражается издевательским смехом:
     - О, какой кошмар! Умереть, не повидавшись со смертью! Погибнуть  без
талончика на гибель! Уйти быстро и без боли, а не извиваться  веки  вечные
на колючках Шрайка! О, об этом даже подумать страшно!
     - Заткнись, - говорит Ламия Брон.  В  ее  монотонном  голосе  никаких
эмоций, разве что усталая угроза, а глаза устремлены на Консула. - Так где
же Шрайк? Почему мы его не нашли?
     Дипломат не отрывает глаз от огня.
     - Не знаю. Да и откуда мне знать?
     - Возможно, Шрайка больше нет, - вставляет  отец  Хойт.  -  Возможно,
сняв антиэнтропийную  защиту,  вы  освободили  его  навеки.  И  теперь  он
собирает кровавую жатву в других мирах.
     Консул молча качает головой.
     - Нет, - вмешивается в разговор Сол Вайнтрауб. Ребенок спит у него на
груди. - Он будет здесь. Я чувствую.
     Ламия кивает в знак согласия:
     - Я тоже чувствую. Он выжидает.
     Она достает из рюкзака несколько рационов и, включив нагрев,  раздает
паломникам ужин.
     - Что и говорить: разочарование  -  основа  и  уток  нашего  мира,  -
замечает Силен. - Но вы-то, вы!.. Умора! Вырядились для похорон, а  теперь
ищете, где бы откинуть копыта.
     Ламия  морщится,  но  ничего  не  отвечает.  Трапеза  продолжается  в
молчании. Огненные гроздья гаснут, звезды вновь усеивают небо, а искры все
летят и летят вверх, точно ища спасения.

     Блуждая в сонной дымке мыслей  Ламии  Брон,  я  пытаюсь  восстановить
события, произошедшие со времени моего последнего сна о паломниках.
     Незадолго до рассвета паломники, распевая песню, спустились в долину;
впереди них ползли их  длинные  тени,  отбрасываемые  заревом  космической
битвы, бушующей в миллиарде километров от планеты. Спустившись, они начали
осматривать Гробницы Времени, с минуты  на  минуту  ожидая  смерти.  Через
несколько часов, когда взошло солнце и холод высокогорной пустыни  уступил
место зною, страх и возбуждение стали понемногу рассеиваться.
     Царящую  в  долине  тишину  нарушало  лишь  шуршание  песка,   голоса
окликающих друг друга паломников, да стоны ветра, неустанно,  до  звона  в
ушах бьющегося о скалы и  стены  Гробниц.  И  Кассад  и  Консул  захватили
приборы для замера антиэнтропийных полей, но Ламия  первой  заметила,  что
они не нужны - приливы и отливы волн  времени  отзывались  в  теле  легкой
тошнотой, сопровождаемой неослабным чувством ложной памяти.
     Ближе всего ко входу в долину находился Сфинкс; дальше  располагалась
Нефритовая  Гробница,  стены  которой  в  утренних  и  вечерних   сумерках
становились полупрозрачными; далее,  метрах  в  ста  от  нее,  возвышалось
сооружение под названием Обелиск; оттуда тропа  паломников  шла  по  руслу
высохшего ручья,  приводя  к  самой  грандиозной,  занимающей  центральное
положение Гробнице -  Хрустальному  Монолиту.  То  была  голая  глыба  без
единого прохода внутрь, с  плоской  вершиной,  возвышавшейся  над  стенами
долины. Еще дальше находились Пещерные Гробницы,  входы  в  которые  можно
было отыскать благодаря дорожкам, проторенным тысячами  ног;  и,  наконец,
километром дальше высился так называемый Дворец Шрайка. Его острые зубцы и
торчащие повсюду шпили лишний раз напоминали об острых  шипах  мифического
обитателя этих мест.
     Весь день паломники ходили от гробнице  к  гробнице,  держась  тесной
кучкой; перед сооружениями, в которые  можно  было  пойти,  они  ненадолго
задерживались. Сердце Вайнтрауба  бешено  забилось,  когда  он  переступил
порог Сфинкса; именно отсюда его дочь двадцать  шесть  лет  назад  вынесла
болезнь Мерлина. Приборы, установленные университетской  экспедицией,  все
еще стояли на своих треногах вокруг могилы, но понять, действуют  ли  они,
никто не мог. Узкие и запутанные коридоры Сфинкса оказались точно  такими,
какими  описала  их  Рахиль  в  своем  дневнике.  Гирлянды   люм-шаров   и
электроламп давно  погасли.  Паломники  осматривали  помещения  с  помощью
карманных фонарей и ночного  визора  Кассада.  Им  не  удалось  обнаружить
ничего похожего на комнату, где была Рахиль, когда стены  сомкнулись  и  в
девушку вошла болезнь. От могучих приливов времени  осталась  лишь  жалкая
зыбь. Шрайк не давал о себе знать.
     Перед  каждой  новой   Гробницей   паломники   переживали   мгновение
душераздирающего ужаса и  нетерпеливого  предвкушения,  но  оно  сменялось
часами досады,  когда  перед  ними  вновь  и  вновь  представали  вереницы
пыльных, пустых комнат: все,  что  видели  туристы  и  паломники  минувших
веков.
     Наконец, день, не принесший ничего, кроме разочарования и  усталости,
завершился; тени восточных гор накрыли Гробницы и долину - так  опускается
занавес после неудачного спектакля. Дневной зной  испарился,  и  холод  не
заставил себя ждать, принесенный ветром вместе с запахом  снега  с  вершин
Уздечки, лежащей в двадцати  километрах  к  юго-западу.  Кассад  предложил
остановиться и разбить лагерь. Консул знал место, где паломники  проводили
свою последнюю ночь перед встречей с тем,  кого  искали.  Ровная  площадка
подле Сфинкса, с горами мусора, оставленными исследователями и  туристами,
приглянулась Солу Вайнтраубу - он решил, что именно здесь  стояла  палатка
его дочери, - и усталые путники без возражений сбросили с плеч свою ношу.
     Теперь, в полной темноте - последнее полено догорало - я ощутил,  как
эти шестеро подвигаются ближе... не просто к огню в поисках  тепла,  но  и
друг к другу, связанные  слабыми,  но  почти  материальными  нитями  общих
переживании.  Более  того,  я  ощутил  единство,  более   осязаемое,   чем
эмоциональные  связи,  возникшие  между  этими   людьми.   Ощущение   было
мимолетным, но я понял, что эта кучка людей создала свою информационную  и
сенсорную сеть. На планете, чьи примитивные системы инфосвязи  расползлись
в клочья с первым же залпом, эта группа соединила  между  собой  все  свои
комлоги  и  биомониторы,  дабы  делиться  информацией  и  по  мере  сил  и
возможностей следить друг за другом.
     Хотя входные барьеры стояли прочно, я без труда  скользил  мимо  них,
сквозь них, под ними, собирая  не  самые  важные,  но  обильные  данные  -
частота пульса,  температура  кожи,  активность  коры  мозга,  запросы  на
доступ, перечни полученных данных, - которые позволяли мне узнать  кое-что
о каждом из паломников. У Кассада, Хойта и Ламии были импланты, и движение
их мыслей ощущалось очень четко. В эту секунду Ламия Брон  размышляла,  не
было ли решение идти к Шрайку ошибкой; что-то настойчиво стучалось в дверь
ее сознания. Она ощущала себя так, словно перед самым ее  носом  находится
что-то ужасно важное, ключ к разгадке... Но от какого замка этот ключ?
     Ламия терпеть не могла тайн; то была одна из  причин,  побудивших  ее
оставить относительно спокойную жизнь и стать частным  сыщиком.  Но  какая
тайна мерещится ей сейчас? Она почти разгадала загадку  убийства  кибрида,
ее клиента... и любовника, и прилетела на Гиперион,  чтобы  исполнить  его
последнюю волю. И все же она чувствовала, что не дающее ей  покоя  "нечто"
почти не имеет отношения к Шрайку. В чем же дело?
     Тряхнув головой, Ламия поворошила угасающий костер. Ее  сильное  тело
было закалено гравитацией Лузуса и постоянными  тренировками,  но  она  не
спала несколько суток и устала до беспамятства. Как сквозь  туман  до  нее
донесся чей-то голос...

     - ...да просто, чтобы принять душ  и  раздобыть  еды,  -  раздраженно
заявляет Мартин Силен. - И еще можно узнать по  мультилинии,  кто  выиграл
войну.
     Консул качает головой.
     - Еще не время. Корабль - для чрезвычайных обстоятельств.
     Силен обводит рукой Сфинкса, черный мир вокруг.
     - Вы считаете, это не чрезвычайные обстоятельства?
     До Ламии доходит, что поэт упрашивает Консула вызвать его корабль  из
Китса.
     - А  сам  не  кажется,  что  под  чрезвычайными  обстоятельствами  вы
подразумеваете отсутствие алкоголя? - вступает она в разговор.
     Силен свирепо смотрит на нее:
     - А что плохого в выпивке?
     - Нет, - повторяет Консул. Он трет глаза,  и  Ламия  вспоминает,  что
Консул тоже  неравнодушен  к  алкоголю.  Однако  он  наотрез  отказывается
вызвать корабль. - Будем ждать крайнего случая.
     - А мультипередатчик работает? - спрашивает его Кассад.
     Консул утвердительно кивает и извлекает из своего  рюкзака  старинный
комлог. Прибор принадлежал его бабушке Сири,  а  до  этого  ее  родителям.
Консул касается дискоключа: по нему можно передавать, но не принимать.
     Сол Вайнтрауб, положив спящего  ребенка  у  входа  ближайшей  к  нему
палатки, поворачивается к огню.
     - А откуда вы передали последнее сообщение - из Китса?
     - Да, - подтверждает Консул.
     Мартин Силен саркастически цедит сквозь зубы:
     - И мы должны верить словам... предателя?
     - Должны. - Голос Консула - сгусток усталости.
     Изможденное лицо Кассада плавает в темноте. Его тело - черный  силуэт
на фоне темноты.
     - А по вашему комлогу можно вызвать корабль, если понадобится?
     - Да, - роняет Консул.
     Отец Хойт плотнее закутывается в плащ,  чтобы  он  не  развевался  на
ветру. На шерстяную одежду и парусину палаток с шуршанием сыплется песок.
     - Вы не боитесь, что портовая администрация  или  военные  конфискуют
корабль или что-нибудь с ним сделают? - спрашивает священник.
     - Нет. - Консул лишь  чуть  шевельнул  головой,  словно  не  в  силах
покачать  ею.  -  Наше  разрешение  подписано  секретарем  Сената   Мейной
Гладстон. А генерал-губернатор - мой друг... бывший.
     Остальные видели новоиспеченного губернатора Гипериона лишь  мельком,
вскоре после прилета; Ламии показалось, что  Тео  Лейн  -  слишком  мелкая
сошка для тех больших событий, в которых ему выпало участвовать.
     - Ветер все сильнее,  -  говорит  Сол  Вайнтрауб,  пытаясь  заслонить
ребенка от бури летящих песчинок. Вглядываясь сощуренными глазами в облака
пыли, ученый произносит: - Интересно, где теперь Хет Мастин?
     - Мы обшарили здесь все. - Голос отца Хойта звучит глухо: голова  его
закрыта полой плаща.
     Мартин Силен хихикает:
     - Тысяча извинений, отче, но вы просто мешок с дерьмом. - Поэт встает
и подходит к краю светового круга. Ветер ерошит  мех  его  шубы  и  уносит
слова в ночь. - В скалах - тысячи расщелин.  Вход  в  Хрустальный  Монолит
скрыт от нас, но от Тамплиера вряд ли. И, кроме того,  вы  сами  видели  в
подземелье Нефритовой Гробницы лестницу. Она наверняка ведет к лабиринту.
     Хойт поднимает