[Д.Китс "Ода греческой вазе"]

     Ламия Брон сунула руку под тунику и, выхватив лазерный нож  величиной
не больше мизинца, навела его на поэта.
     - Эй ты, говнюк! Ляпнешь еще  хоть  слово  и...  клянусь...  убью  на
месте.
     Все разом умолкли, в глубокой тишине было слышно  лишь  поскрипывание
колеса. Консул двинулся к Силену. Полковник  Кассад  тут  же  оказался  за
спиной Ламии.
     Поэт сделал большой глоток и улыбнулся. Его губы влажно блестели.
     - Так строй же свой корабль смерти, - прошептал он. - О, построй его!
     Пальцы Ламии побелели от напряжения. Консул  стоял  теперь  буквально
вплотную к Силену, не зная, что делать: ему казалось, лазерный луч вот-вот
хлестнет его по глазам. Кассад напряженно склонился  над  Ламией,  подобно
странной двухметровой тени.
     - Мадам, - вдруг произнес Сол Вайнтрауб, сидевший на койке у  дальней
стены, - может, следует напомнить вам, что здесь находится ребенок?
     Ламия взглянула на него. Вайнтрауб  устроил  для  дочки  нечто  вроде
колыбели, поставив на кровать большой  ящик,  который  вынул  из  стенного
шкафа. Потом он пошел ее купать и вернулся в каюту буквально за минуту  до
того, как поэт разразился цитатой. Теперь он осторожно укладывал ребенка в
выложенное мягкими пеленками гнездо.
     - Извините, - сказала Ламия и опустила лазер. - Очень уж  он  меня...
разозлил.
     Вайнтрауб  понимающе  кивнул  и  принялся  баюкать  ребенка.   Мягкое
покачивание ветровоза и монотонное громыхание колеса, по-видимому, сделали
свое дело: девочка уснула.
     - Мы все устали, у всех напряжены нервы, -  сказал  ученый.  -  Может
быть, лечь где кто может и поспать?
     Ламия вздохнула и сунула оружие за пояс.
     - Я не засну, - сказала она. - Очень уж здесь все... странно.
     Все закивали,  соглашаясь  с  нею.  Мартин  Силен,  не  без  комфорта
устроившийся на широком выступе под  кормовым  окном,  подтянул  ноги  под
себя, сделал еще один глоток и сказал, обращаясь к Вайнтраубу:
     - Расскажи нам свою историю, старик.
     - В самом деле, расскажите, -  поддержал  его  отец  Хойт.  Священник
выглядел таким изнуренным, что, казалось, вот-вот расстанется с жизнью, но
глаза его горели лихорадочным огнем.
     - Нам надо выслушать все истории и успеть как  следует  обдумать  их,
прежде чем мы прибудем к месту назначения.
     Вайнтрауб провел рукой по своей лысине.
     - Это скучная история, - начал он. - Я впервые в жизни на  Гиперионе.
В моей истории нет встреч с чудовищами, героических подвигов. Это  рассказ
человека, представление которого об эпическом  приключении  ограничивается
выступлением перед классом без конспекта.
     - Вот и прекрасно, - сказал Силен. - Нам сейчас  очень  кстати  нечто
усыпляющее.
     Вайнтрауб вздохнул, поправил очки и погладил свою темную  с  проседью
бороду. Затем он притушил  фонарь,  висевшего  над  колыбелью,  и  пересел
поближе к центру каюты. Консул убавил свет в  остальных  лампах  и  подлил
кофе  всем  желающим.  Сол  Вайнтрауб  говорил  медленно,  стараясь  точно
формулировать мысли и тщательно подбирая слова,  и  вскоре  его  негромкое
повествование  слилось  с  мягким  громыханием  колеса  и   поскрипыванием
корпуса, сопровождавшими продвижение ветровоза на север.



               ИСТОРИЯ УЧЕНОГО: ГОРЕК ВКУС ВОДЫ ЛЕТЕЙСКОЙ

     Сол Вайнтрауб и его жена Сара были счастливы в своем супружестве и до
рождения дочери; появление же Рахили превратило их жизнь в самый настоящий
рай на земле.
     Когда они зачали дитя, Саре было двадцать семь лет, Солу  -  двадцать
девять. О поульсенизации они тогда и не помышляли, ибо это было им  не  по
карману, впрочем, они и без нее надеялись прожить в добром здравии еще  по
крайней мере лет пятьдесят.
     Они оба с самого рождения жили в Мире Барнарда, одном  из  старейших,
но и самых заурядных членов Гегемонии. Барнард входил в  состав  Сети,  но
для Соля и Сары это не имело особого значения, поскольку они не могли себе
позволить частые путешествия по нуль-Т. Впрочем, они и не испытывали  тяги
к таким вояжам. Сол недавно отпраздновал десятую годовщину своей работы  в
колледже Найтенгельзера, где преподавал историю и  античную  филологию,  а
также занимался своими  собственными  исследованиями  в  области  эволюции
этики. Колледж Найтенгельзера был невелик - в нем училось менее трех тысяч
студентов, но  он  пользовался  прекрасной  репутацией  и  туда  стекались
молодые люди со всей Сети. Как любили  говорить  студенты,  у  колледжа  и
городка Кроуфорд, в  котором  он  находился,  есть  лишь  один,  но  очень
серьезный  недостаток:  они  представляют  собой  островок  цивилизации  в
безбрежном  океане  кукурузы.  И  в  самом  деле:  колледж  находился   на
расстоянии трех тысяч километров от столицы  планеты,  Буссарда,  и  после
терраформирования    все    эта    пространство    было     отдано     под
сельскохозяйственные угодья. Здесь не было лесов, которые  можно  было  бы
рубить, не было холмов, на которые можно было бы взбираться, не было  гор,
которые  нарушали  бы   однообразие   кукурузных,   бобовых,   кукурузных,
пшеничных, кукурузных, рисовых и снова кукурузных полей.  Поэт-авангардист
Салмад Брюи, недолгое время преподававший в колледже и уволенный незадолго
до  восстания  Гленнон-Хайта,  после  возвращения  на   Возрождение-Вектор
рассказывал  друзьям,  что  Кроуфордский  округ,  расположенный  на  Южном
Синзере Мира Барнарда, есть не  что  иное,  как  Восьмой  Круг  Запустения
крохотного прыща на заднице Мироздания.
     Но Солу и Саре Вайнтрауб там нравилось. Кроуфорд с его  населением  в
двадцать  пять  тысяч  представлял  собой  довольно  точную  реконструкцию
типичного среднеамериканского городка  девятнадцатого  века.  Его  широкие
улицы утопали в тени вековых вязов и дубов. (Мир Барнарда,  вторая  земная
колония за пределами Солнечной системы, был заселен за несколько веков  до
изобретения двигателя Хоукинга и Хиджры; колонизация тогда  осуществлялась
при  помощи  гигантских  "ковчегов".)  Все  здания  в   Кроуфорде   -   от
ранневикторианских  особняков  и  до   отдельных   образчиков   канадского
Ренессанса - выглядели совершенно одинаково:  белые  стены  и  просторная,
аккуратно подстриженная лужайка перед домом.
     Сам  колледж  был  выдержан  в  георгианском  стиле  и  радовал  глаз
сочетанием красного кирпича и белых колонн, окружавших  овальный  участок.
Кабинет Сола находился на третьем этаже Плачер-Холла, старейшего здания  в
студенческом городке, и зимой за его  окном  чернела  причудливая  паутина
голых ветвей. Солу нравились запахи мела  и  старого  дерева,  которые  он
вдыхал еще первокурсником, и каждый день, поднимаясь к себе в кабинет,  он
любовался ложбинкой  на  каменных  ступеньках,  истертых  ногами  двадцати
поколений студентов Найтенгельзера.
     Сара родилась на ферме, расположенной между Буссардом  и  Кроуфордом.
Докторскую степень по теории музыки она получила на год раньше  Сола.  Это
была веселая, энергичная девушка, яркая и обаятельная, хотя и некрасивая с
точки зрения общепринятых норм. Свою яркость и обаяние она  сохраняла  всю
жизнь. Два года она проучилась в университете Нового Лиана на Денебе-3, но
ее измучила тоска по дому. Сара так и не смогла  привыкнуть  к  быстрым  и
внезапным здешним закатам, ей не нравилось, как превозносимые на все  лады
горы, словно  зазубренное  лезвие,  в  мгновение  ока  отсекают  солнечное
зарево; ее тянуло домой, где звезда Барнарда, словно  раздувшийся  красный
шар, на  несколько  часов  словно  бы  зависала  над  горизонтом  на  фоне
мало-помалу темнеющего неба. Она тосковала по бескрайним равнинам, где  из
окна своей комнаты на  третьем  этаже  под  островерхой  крышей  маленькая
девочка могла следить  за  тем,  как  из  пятидесятикилометровой  дали  на
колосящиеся  поля,  словно  иссиня-черный   занавес,   озаряемый   изнутри
вспышками молний, надвигается гроза. А еще Сара скучала по семье.
     С Солом она познакомилась через неделю после того,  как  поступила  в
колледж Найтенгельзера, но прошло еще три года, прежде чем  он  сделал  ей
предложение и они поженились. Сперва она не  видела  ничего  особенного  в
тихом низкорослом студенте. В те времена она еще придерживалась  вкусов  и
обычаев     Сети,     участвовала      в      дискуссиях,      посвященных
пост-деструкционистскому  направлению  в  теории  музыки,  читала  "Обит",
"Нигил"   и   самые   что   ни   на   есть   авангардистские   журналы   с
Возрождения-Вектор и ТК-Центра, стараясь выглядеть искушенной и усталой от
жизни и не без напряжения пользуясь молодежным жаргоном.  Какое  отношение
все это могло иметь к малорослому, но весьма серьезному историку,  который
опрокинул на нее фруктовый салат на вечеринке, устроенной в  честь  декана
Мура? Какая-либо экзотика, на которую мог бы  претендовать  Сол  Вайнтрауб
вследствие еврейского происхождения, тут же сводились на нет  его  типично
барнардовским  произношением,  костюмом,  приобретенным   в   кроуфордском
"Сквайр шоп", а также тем обстоятельством, что  на  вечеринку  он  пришел,
рассеянно зажав под мышкой "Расхождение одиночеств" Детрескью.
     Сол влюбился в нее с первого взгляда. Он как завороженный смотрел  на
эту смеющуюся краснощекую девушку, и его нисколько не смущали  ни  слишком
дорогое платье, ни бьющий в глаза мандариновый маникюр; он видел лишь одно
- яркую личность, которая светила как маяк одинокому  старшекурснику.  Сол
не подозревал о своем одиночестве, пока не встретил Сару, но после  первой
же их встречи, когда он обменялся с ней рукопожатием  и  опрокинул  ей  на
платье фруктовый салат,  ему  стало  ясно:  его  жизнь  пуста  и  навсегда
останется пустой, если они не поженятся.
     Они  поженились  через  неделю  после  того,   как   Соля   назначили
преподавателем   колледжа.   Медовый   месяц   молодожены    провели    на
Мауи-Обетованной. Это было его первым путешествием  по  нуль-Т.  Арендовав
плавучий остров, они три недели путешествовали в полном уединении, любуясь
чудесами Экваториального Архипелага. В памяти Сола навсегда  остались  эти
пронизанные солнечными лучами и напоенные ветром дни, и  самое  дорогое  и
сокровенное - обнаженная Сара выходит из воды после ночного  купанья,  над
ней сверкают звезды Ядра, а на ее  теле  многоцветными  созвездиями  сияют
фосфоресцирующие капли.
     Они хотели сразу же завести ребенка, но прошло целых пять лет, прежде
чем природа смилостивилась над ними.
     Сол помнил, как прижимал к себе и укачивал Сару, корчившуюся от  боли
у него на руках. Роды были трудными. Наконец произошло невероятное -  в  2
часа 01 минуту утра в медицинском центре округа Кроуфорд  родилась  Рахиль
Сара Вайнтрауб.
     Появление  младенца   круто   изменило   жизнь   ученого-историка   и
музыкального критика, усердно пополнявших инфосферу Барнарда,  но  они  не
роптали. Первые месяцы они ужасно  уставали,  но  неизменно  были  веселы.
Поздно ночью, в перерывах между кормлениями, Сол на цыпочках прокрадывался
в детскую - просто постоять и посмотреть на дочь. Почти всегда он заставал
там Сару, и они стояли вместе, держась за руки и глядя на это чудо: спящий
ребенок лежит на животе, попкой вверх, спрятав  лицо  в  мягком  изголовье
колыбели.
     Рахиль была удивительным ребенком: совершенно прелестным и  в  то  же
время не считавшим себя  центром  мироздания.  Когда  ей  исполнилось  два
стандартных года, от нее не хотелось отводить глаз,  так  она  была  мила:
пышные каштановые волосы матери, ее румяные щеки, ее же лучезарная  улыбка
и большие карие глаза отца. Приятели говорили, что  ребенок  сочетает  все
достоинства характера Сары  с  интеллектом  Сола.  Один  из  их  знакомых,
детский психолог, работающий в колледже, однажды заметил, что Рахиль уже в
пять лет обладает  самыми  надежными  показателями  истинной  одаренности,
какие когда-либо наблюдались у детей: структурированная  любознательность,
проницательность по отношению к окружающим, способность  к  состраданию  и
обостренное чувство справедливости.
     Однажды Сол, изучая в своем  кабинете  древние  документы  со  Старой
Земли, наткнулся на статью о воздействии Беатриче на  мировоззрение  Данте
Алигьери. Одно из рассуждений критика, жившего в двадцатом или в  двадцать
первом веке, поразило его:

     "И  только  она  (Беатриче)  была  для  него   по-прежнему   реальна,
по-прежнему оставалась средоточием мира и красоты. Ее образ стал для  него
ориентиром - тем, что Мелвилл с большей серьезностью,  чем  мы  сохранили,
назвал бы его Гринвичским меридианом..."

     Сол остановился, чтобы отыскать определение "Гринвичского Меридиана",
а затем продолжил читать. Критик кое-что добавил от себя:

     "У большинства из нас, я надеюсь, есть ребенок, любимый  человек  или
друг, подобные Беатриче, то есть человек, который  просто  в  силу  своего
характера, врожденной доброты и ума заставляет нас испытывать неловкость в
тех случаях, когда мы лжем или неискренни".

     Сол выключил дисплей и задумался, глядя  в  окно  на  кружево  черных
ветвей.


     Пай-девочкой Рахиль не была. Когда ей  исполнилось  пять  стандартных
лет, она весьма старательно обрезала волосы пяти своим любимым  куклам,  а
затем обкорнала свои собственные, причем еще короче. Когда ей  было  семь,
она решила, что сезонники, живущие  в  ветхих  лачугах  на  южной  окраине
города, нуждаются в усиленном питании, и в связи  с  этим  опустошила  все
домашние кладовые, холодильники, морозильники и  синтезаторы,  после  чего
уговорила троих своих подружек помочь ей утащить всю эту  гору  продуктов,
пробив в семейном продовольственном бюджете брешь, исчисляемую несколькими
сотнями марок.
     Когда ей исполнилось  десять,  мальчуган  по  имени  Стабби  Беркович
подбил ее взобраться на верхушку самого старого из кроуфордских вязов. Она
была уже на высоте сорока метров, и до верхушки  оставалось  меньше  пяти,
когда под ней сломалась ветка, и Рахиль полетела  вниз.  Сола  вызвали  по
комлогу, когда он обсуждал  со  студентами  моральные  предпосылки  первой
эпохи ядерного разоружения на Земле. Не  сказав  ни  слова,  он  вышел  из
аудитории и пробежал двенадцать кварталов до медицинского центра.
     У Рахили была сломана левая  нога,  два  ребра,  проткнуто  легкое  и
раздроблена  челюсть.  Когда  Сол  ворвался  в  палату,  она   плавала   в
восстановительном растворе; приподняв голову и  взглянув  на  него  поверх
плеча сидевшей  с  ней  матери,  она  слегка  улыбнулась  и,  несмотря  на
проволочную шину, стянувшую ее челюсть, заявила: "Пап, мне  оставалось  до
верхушки всего пятнадцать футов. Может, даже меньше.  В  следующий  раз  я
доберусь".


     Закончив с отличием среднюю школу,  Рахиль  получила  приглашения  от
корпоративных академий  пяти  планет  и  от  трех  университетов,  включая
Гарвард на Новой Земле. Она выбрала Найтенгельзер.
     Сол не очень удивился, что  его  дочь  решила  специализироваться  на
археологии. Он до сих пор с нежностью  вспоминал,  как  двухлетняя  Рахиль
целыми днями копалась под крыльцом в земле, не обращая внимания на  пауков
и тысяченожек, а затем врывалась в дом, чтобы похвастаться  пластмассовыми
тарелочками и позеленевшими пфеннигами, которые ей удавалось  отыскать,  и
настойчиво допытывалась, откуда  они  там  взялись  и  какими  были  люди,
которые оставили все это под крыльцом?
     Рахиль получила диплом о высшем  образовании,  когда  ей  исполнилось
девятнадцать. Все лето она  проработала  на  бабушкиной  ферме,  а  осенью
отправилась   в   свое   первое   нуль-путешествие.    Она    провела    в
Рейхсуниверситете Фрихольма двадцать восемь  локальных  месяцев,  а  когда
вернулась домой, жизнь Сола и Сары заиграла новыми красками.
     В течение двух недель их дочь, теперь уже взрослая, здравомыслящая  и
уверенная в себе (пожалуй, даже более уверенная, чем многие люди старше ее
годами), отдыхала и радовалась возвращению в родной дом.  Как-то  вечером,
когда они с отцом прогуливались по учебному городку, она  вдруг  принялась
расспрашивать Сола о его родословной.
     - Пап, скажи, ты все еще считаешь себя евреем?
     Удивленный вопросом дочери, Сол растерянно провел рукой  по  редеющим
волосам.
     -  Евреем?  Да,  наверное.  Хотя  теперь  это  слово  потеряло   свой
первоначальный смысл.
     - И я еврейка? - спросила Рахиль. В неясном  свете  сумерек  ее  щеки
горели румянцем.
     - Если хочешь, можешь считать себя еврейкой, - ответил Сол. - Теперь,
когда Старой Земли уже нет, все это больше не имеет значения.
     - А если бы я была мальчиком, ты сделал бы мне обрезание?
     Сол засмеялся, испытывая странное чувство растерянности и радости.
     - Я говорю серьезно, - сказала Рахиль.
     Сол поправил очки.
     - Не знаю, детка, но думаю, что сделал бы. Я никогда не размышлял  на
эту тему.
     - Ты посещал синагогу в Буссарде?
     - После моего бар мицва я там не был ни разу, - ответил  Сол,  и  ему
вспомнилось, как почти пятьдесят лет назад его  отец  взял  "Виккен"  дяди
Ричарда и полетел со своей семьей в столицу, чтобы совершить торжественный
ритуал.
     - Отец, почему евреи относятся  сейчас  к  этому  не  так...  не  так
серьезно, как до Хиджры?
     Сол развел руками -  эти  большие  сильные  руки  скорее  подошли  бы
каменщику, чем ученому.
     - Хороший вопрос, Рахиль.  Кто  ж  его  знает,  почему?  Может  быть,
потому, что мечта теперь мертва бесповоротно. Нет  больше  Израиля.  Новый
Храм просуществовал совсем недолго - меньше,  чем  первый  и  второй.  Бог
нарушил Свое слово. Он вторично разрушил Землю точно таким же образом, как
и в первый раз. И эта Диаспора... она навсегда.
     - Но в некоторых местах евреи все  же  сохраняют  свое  этническое  и
религиозное своеобразие, - не уступала дочь.
     - Да, конечно. На Хевроне и кое-где на Конкурсе можно встретить целые
общины... Хасиды, ортодоксы, хасмониане, если ты говоришь о них... но  все
это какое-то... вторичное, утрированно  живописное...  Так,  картинки  для
туристов.
     - Нечто вроде тематического парка?
     - Вот-вот.
     - Ты мог бы отвезти меня завтра в храм Бет-эль?  Страйт  я  одолжу  у
Хаки.
     - Зачем же? - возразил Сол. - Мы воспользуемся ракетопланом колледжа.
- Да, - произнес он, помолчав, - я с  большим  удовольствием  отвезу  тебя
завтра в синагогу.
     Под старыми вязами становилось  все  темнее.  Вдоль  широкой  дороги,
которая вела к их дому, зажглись уличные фонари.
     - Отец, - сказала Рахиль,  -  я  хочу  задать  тебе  вопрос,  который
задавала миллион раз с тех пор, как мне исполнилось два года. Ты веришь  в
Бога?
     Сол посерьезнел. У него не было выбора - он и сейчас мог ответить  ей
лишь так, как отвечал миллион раз до этого.
     - Я жду, - сказал он. - Жду, когда поверю.


     Диссертация Рахили была  посвящена  артефактам  иных  цивилизаций.  В
течение трех стандартных лет  Солу  и  Саре  приходилось  довольствоваться
случайными визитами дочери, за которыми следовали мультиграммы с различных
экзотических планет, не входящих в Сеть, хотя и не очень удаленных от нее.
Они прекрасно понимали, что ее исследования вскоре потребуют от нее  более
длительных отлучек в отдаленные миры  за  пределами  Сети,  где  временной
сдвиг съедает жизни и память тех, кто остался позади.
     - Что это за планета такая,  Гиперион?  -  спросила  Сара  у  дочери,
собиравшейся в очередную экспедицию. - Звучит  как  название  какой-нибудь
модной новинки для домашнего хозяйства.
     - Это замечательное место, мама. Там обнаружено больше следов  чужого
разума, чем где-либо еще, за исключением Армагаста.
     - А почему ты не хочешь на Армагаст? - поинтересовалась  мать.  -  До
него от Сети всего лишь  несколько  месяцев.  Работать,  так  уж  в  самом
интересном месте.
     - Гиперион пока еще не превратился в парк для экскурсий,  -  ответила
Рахиль. - Хотя и  там  ту