кресту"?  Искаженные  остатки  религиозных  верований   первых
колонистов? Или что-то иное?
     РЕШЕНИЕ:  Обратиться  к  первоисточнику.  Может  быть,  их   вечерние
прогулки имеют религиозный характер?
     ПРОБЛЕМА: Что у них там внизу, под скалой?
     РЕШЕНИЕ: Спустись и посмотри. Завтра, если  их  распорядок  останется
без изменений. Трижды Двадцать и Десять, все семьдесят, на несколько часов
отправятся в лес за провизией. И на этот раз я с ними не пойду.
     На этот раз я перелезу через край скалы и спущусь вниз.


     День 105.
     09:30. Благодарю тебя, Господи, что Ты позволил мне увидеть это.
     Благодарю Тебя, Господи, что  привел  меня  сюда  и  дал  мне  зримое
доказательство Твоего присутствия.
     11:25. Эдуард... Эдуард!
     Я должен вернуться. Чтобы доказать тебе!.. Всем!..
     Я упаковал все, что может мне понадобиться. Имидж-дискеты и пленки  я
уложил в мешок, который сплел из листьев бестоса. У меня есть пища,  вода,
наполовину заряженный мазер. Палатка. Одеяла.
     Если бы у меня не украли громоотводы! Неужели они у  бикура?  Нет,  я
обыскал хижины и окрестные леса. Да и к чему им шесты?
     Впрочем, какая разница?
     Если получится, я уйду сегодня. Сразу, как только смогу.  Эдуард!  На
этот раз все записано на пленках и дискетах.
     14:00. Сегодня через огненные леса не пройти. Прежде чем  я  вошел  в
активную зону, дым погнал меня прочь.
     Я вернулся в деревню и еще раз  просмотрел  свои  голограммы.  Ошибки
нет. Чудо реально.
     15:30. Трижды Двадцать и Десять могут вернуться в любой момент. Вдруг
они узнают... вдруг по моему виду они догадаются, что я был там?
     Спрятаться, что ли?
     Нет, не нужно. Бог не для того привел меня сюда  и  дал  увидеть  все
это, чтобы я погиб от рук этих бедных детей.
     16:15. Трижды Двадцать и Десять вернулись  и  разошлись  по  хижинам,
даже не посмотрев в мою сторону.
     Я сижу у входа в хижину и не могу сдержать улыбку. Я смеюсь и  молюсь
Богу. Незадолго перед тем я сходил к обрыву, отслужил мессу и причастился.
Обитатели деревни на меня даже не посмотрели.
     Когда я смогу уйти? Надсмотрщик Орланди и Тук  говорили,  что  период
активности огненных лесов продолжается три здешних месяца -  сто  двадцать
дней, а затем на два месяца наступает относительное затишье.
     Мы с Туком пришли сюда в день 87-й...
     Я не могу ждать еще  сто  дней,  чтобы  оповестить  весь  мир...  все
миры... о своем открытии.
     Если бы только какой-нибудь скиммер не  побоялся  погоды  и  огненных
лесов и вырвал меня отсюда! Если бы  только  я  сумел  выйти  на  один  из
спутников связи, обслуживающих плантации.
     Все возможно. Я верю, что чудеса не кончились.
     23:50. Трижды Двадцать и Десять спустились в Разлом. Хорал  вечернего
ветра уносится ввысь.
     Как бы мне хотелось быть вместе с ними! Там, внизу. Но я  сделаю  то,
что в моих силах. Я паду на колени у края скалы и буду  молиться,  пока  в
воздухе звучат органные ноты планеты и пение неба. Теперь  мне  доподлинно
известно, что это и есть гимн истинному Богу.


     День 106.
     Утро выдалось великолепное. На темно-бирюзовом небе  солнце  казалось
кроваво-красным  камнем.  Я  стоял  возле  своей  хижины,  наблюдая,   как
рассеивается  туман.  Древоприматы  заканчивали  свой  утренний   концерт,
становилось теплее. Я вернулся в хижину и снова просмотрел  все  пленки  и
диски.
     Вчера, в лихорадочном возбуждении  исписывая  страницу  за  страницей
своими каракулями, я даже не упомянул о  том,  что  обнаружил  внизу,  под
скалой. Расскажу об этом сейчас.  У  меня  есть  диски,  пленки  и  записи
комлога, но нельзя исключить, что сохранятся лишь мои дневники.
     Вчера утром, примерно в 7:30, я спустился  со  скалы.  Бикура  в  это
время  были  в  лесу,  где  занимались  сбором  пищи.  Со  стороны   может
показаться, что  лазать  по  лианам  совсем  просто  -  переплетаясь,  они
образуют нечто вроде лестницы. Но, когда я начал спускаться и закачался  в
воздухе, мне показалось, что сердце мое вот-вот разорвется. Внизу, в  трех
километрах подо мною, катила свои воды горная река. Я крепко держался,  по
меньшей мере, за две лианы сразу  и  сантиметр  за  сантиметров  спускался
вниз, стараясь не смотреть в пропасть.
     За час я преодолел сто пятьдесят метров. Уверен, бикура управились бы
минут за десять. Наконец  я  достиг  места,  где  стена  круто  загибалась
вглубь. Некоторые лианы болтались в  пустоте,  но  остальные  уходили  под
уступ и тянулись к скальной стене, находившейся метрах в тридцати. Местами
лианы сплетались, образуя подобие висячих мостов. Вероятно, бикура  ходили
по ним, как по земле, даже не помогая себе руками.  Я  же  продвигался  по
этому сплетению лиан ползком, то и  дело  хватаясь  за  стебли,  чтобы  не
сорваться, и  взывал  к  Богу,  словно  маленький  мальчишка.  Я  старался
смотреть прямо перед собой, будто и в самом деле мог забыть, что под этими
качающимися, скрипящими прядями - лишь необозримый воздушный простор.
     Вдоль скалы проходил  широкий  уступ.  Для  верности  я  прополз  еще
немного и, оказавшись метрах в трех от его края, протиснулся сквозь  лианы
и прыгнул вниз с высоты два с половиной метра.
     Уступ  имел  около  пяти  метров  в  ширину   и   на   северо-востоке
заканчивался совсем рядом, упираясь в нависшую скалу. Я двинулся по  тропе
вдоль уступа на юго-запад, прошел шагов двадцать - тридцать и  остановился
в изумлении. Это была  именно  тропа.  Тропа,  протоптанная  в  скале.  Ее
блестящая  поверхность  была  на   несколько   сантиметров   ниже   уровня
окружающего камня. Дальше, там,  где  она,  изгибаясь,  уходила  вниз,  на
следующий, более широкий уступ, в камне вырубили ступеньки, но и они  были
истерты - по центру лестницы тянулась ложбинка.
     Я присел на секунду - этот  простой  факт  поразил  меня.  Даже  если
Трижды Двадцать и Десять проходили здесь  ежедневно  четыре  века  подряд,
едва ли они могли протоптать тропу в каменном монолите.  Некто  или  нечто
пользовалось этой дорогой задолго до того, как  здесь  разбился  челнок  с
предками бикура. Некто или нечто пользовалось этой дорогой тысячи  лет.  Я
встал и двинулся дальше. В Разломе постоянно дул легкий ветерок, но, кроме
шума ветра, до меня доносился еще какой-то звук. Вскоре я понял,  что  его
производит текущая внизу река.
     Тропа, огибая скалу, повернула налево и закончилась на широкой,  чуть
наклонной каменной площадке. Я  замер  и,  как  мне  помнится,  машинально
перекрестился.
     Уступ, тянувшийся на сотню метров с севера на юг,  проходил  как  раз
вдоль среза скалы, выступавшего в пропасть. Поэтому с площадки можно  было
смотреть на запад, вдоль тридцатикилометровой прорези Разлома.  Там  плато
обрывалось, открывая кусочек неба. Я сразу  понял,  что  заходящее  солнце
каждый вечер освещает эту площадку.  Наверное,  если  смотреть  отсюда  во
время весеннего или осеннего солнцестояния, кажется, что солнце  Гипериона
садится прямо в Разлом и его красные бока касаются розоватых скал.
     Я повернулся налево и уставился на стену. Тропа  вела  через  широкий
уступ к дверям, прорезанным в вертикальной каменной плите. Что  я  говорю!
Это были  не  двери,  а  самые  настоящие  ворота,  украшенные  затейливой
резьбой. Их створки и косяки  были  искусно  вытесаны  из  камня.  По  обе
стороны от них располагались широкие окна с цветными стеклами высотою,  по
меньшей мере, метров двадцать. Я подошел ближе. Кто  бы  ни  построил  это
сооружение, ему, несомненно,  пришлось  расширить  площадку  под  скальным
навесом, срезать гладкую стену гранитного плато, а затем проложить туннель
сквозь каменный монолит. Я провел рукой по рельефным  узорам,  обрамлявшим
двери. Поверхность камня была гладкой. Даже здесь, где навес защищал стену
от воздействия природных сил, время все сгладило, все смягчило...  Сколько
тысячелетий прошло с тех пор, как этот... храм...  был  вырублен  в  южной
стене Разлома?
     Витраж был изготовлен не из стекла  и  не  из  стеклопластика,  а  из
какого-то незнакомого мне прочного полупрозрачного материала. На ощупь  он
казался таким же твердым, как и окружающий  окна  камень,  причем  границы
между участками разного цвета  отсутствовали:  краски  наплывали  друг  на
друга, смешивались, перетекали-одна в другую, как масло на воде.
     Я извлек из ранца ручной фонарь, прикоснулся к одной из створок  -  и
замер. Высокая дверь легко и бесшумно повернулась вовнутрь.
     Я вошел в преддверие храма -  не  могу  подобрать  другого  слова,  -
пересек  погруженный  в  тишину  десятиметровый  зал   и   остановился   у
противоположной стены. Она была из того же материала, похожего на  цветное
стекло. Первый витраж светился  позади  меня,  заполняя  помещение  густым
светом тончайших  оттенков.  Я  сразу  понял,  что  в  час  заката  прямые
солнечные лучи пронизывают эту комнату насквозь и падают на  вторую  стену
из цветного стекла, осыпая все находящееся за ней радужными стрелами.
     Отыскав единственную дверь (ее  окаймляла  тонкая  рамка  из  темного
металла, врезанная прямо в витраж), я прошел внутрь.
     По старинным фотографиям и голограммам  мы  восстановили  у  себя  на
Пасеме храм Святого Петра. Это здание - точная копия базилики,  украшавшей
некогда Древний Ватикан,  -  имеет  семьсот  футов  в  длину  и  четыреста
пятьдесят в ширину. На  мессе,  которую  служит  Его  Святейшество,  может
присутствовать  одновременно  пятьдесят  тысяч  молящихся.  (Впрочем,  нам
никогда не удавалось собрать там более пяти тысяч верующих. Даже во  время
ассамблеи Совета Епископов Всех Миров, которая происходит раз в сорок  три
года.) В центральной апсиде, где установлена копия Престола Святого  Петра
работы Бернини, высота главного купола превышает сто тридцать метров.  Дух
замирает!
     Но это помещение было куда просторнее.
     Я включил фонарь и, оглядевшись в полумраке, обнаружил,  что  стою  в
огромном зале, высеченном в сплошной скале. Гладкие  стены  поднимались  к
потолку,  который  находился,  вероятно,  всего  в  нескольких  метрах  от
поверхности плато. Никаких украшений, равно как и мебели, здесь  не  было.
Ничто не указывало на предназначение помещения, за  исключением  предмета,
установленного строго в центре этой огромной гулкой пещеры.
     Там  находился  алтарь  -  пятиметровая  квадратная  каменная  плита,
вытесанная прямо из пола пещеры, а над алтарем возвышался крест.
     Четыре метра в высоту, три - в ширину. Совершенный контур, вызывающий
в памяти изумительные распятия Старой Земли...
     Приблизившись, я разглядел в лучах фонаря, что весь он  инкрустирован
алмазами, сапфирами, кроваво-красными рубинами,  ляпис-лазурью,  ониксами,
горным  хрусталем  и  другими  драгоценными  камнями.  Обращенный  широкой
стороной к витражу, крест словно ждал, когда самоцветы  вспыхнут  в  лучах
заходящего солнца.
     Я пал  на  колени  и  стал  молиться.  Выключив  фонарь,  я  подождал
несколько минут, пока глаза мои вновь смогли  различить  крест  в  тусклом
дымчатом свете. Вне всякого сомнения, это  был  тот  самый  крестоформ,  о
котором говорили бикура. И он был установлен здесь многие тысячи лет назад
(быть может, даже  десятки  тысяч),  задолго  до  того,  как  человечество
покинуло Старую Землю. И почти  наверняка  -  раньше,  чем  Христос  начал
проповедовать в Галилее.
     Я молился.
     Просмотрев голограммы, я сижу и греюсь на солнышке. Вчера,  обнаружив
то, что я теперь называю словом "базилика", я отправился назад и по дороге
мельком заметил нечто новое. А именно - на уступе рядом с  базиликой  есть
ступени, уходящие еще дальше в Разлом. Голограммы  подтверждают,  что  они
мне не померещились. Ступени эти  не  так  истерты  временем,  как  тропа,
ведущая к базилике, но заинтриговали они меня ничуть не меньше.  Один  Бог
знает, какие еще чудеса ожидают меня внизу.
     Мир должен узнать о моей находке!
     Как это ни парадоксально,  именно  мне  было  суждено  наткнуться  на
подобное чудо. Если бы не Армагаст и  не  мое  изгнание,  этого  открытия,
возможно,  пришлось  бы  ждать  еще  несколько  веков.  Церковь  могла  бы
погибнуть, прежде чем оно вдохнуло бы в нее новую жизнь.
     Но я сделал его!
     И теперь я должен выбраться отсюда или хотя бы послать весть о нем.


     День 107.
     Я арестован.
     Сегодня утром я купался - как обычно, неподалеку от места, где  ручей
падает в Разлом,  -  и  вдруг  услышал  какой-то  шум.  Подняв  голову,  я
обнаружил, что один из бикура, которого я называю  Дел,  смотрит  на  меня
широко раскрытыми глазами. Я поздоровался с ним,  но  маленький  человечек
повернулся и убежал. Это меня озадачило. Они редко торопятся. Хотя на  мне
и были штаны, я, наверное, нарушил их табу  на  обнажение  тела,  ибо  Дел
все-таки увидел меня голым по пояс.
     Я улыбнулся, покачал головой, оделся и пошел в  деревню.  Если  бы  я
знал, что меня ожидает, мне было бы не до смеха.
     Все Трижды Двадцать и Десять были в сборе и стояли, наблюдая за  моим
приближением.
     - Добрый день, - сказал я, остановившись шагах в десяти от Ала.
     Альфа подал знак  рукой,  и  с  полдюжины  бикура  ринулись  ко  мне,
схватили за руки и за ноги, повалили навзничь и  прижали  к  земле.  Затем
вперед выступила Бета. Из складок одежды  она  извлекла  остро  заточенный
камень. И пока я тщетно боролся, силясь освободиться. Бета разрезала  (или
разрезал?) мою одежду сверху донизу и распахнула ее так,  что  я  оказался
почти обнаженным.
     Когда они насели на меня всей толпой, я прекратил сопротивление.  Они
уставились на мое бледное, не тронутое загаром тело, и что-то забормотали.
Я чувствовал, как бьется сердце.
     - Простите, если я нарушил ваши законы, - начал я, - но  нет  никаких
оснований...
     - Молчи, - оборвал меня Альфа  и,  обращаясь  к  высокому  бикура  со
шрамом на ладони, которого я звал  Зедом,  сказал:  -  Он  не  принадлежит
крестоформу.
     Зед, соглашаясь, кивнул.
     - Позвольте мне объяснить, - начал я снова, но  Альфа  заставил  меня
замолчать, ударив по  лицу  тыльной  стороной  ладони.  От  удара  у  меня
зазвенело в ушах, из рассеченной губы брызнула кровь. Однако бил  он  меня
без злобы - так я щелкаю тумблером, чтобы выключить комлог.
     - Что нам с ним делать? - спросил Альфа.
     - Те, кто не следует кресту,  должны  умереть  настоящей  смертью,  -
ответила  Бета,  и  толпа  подвинулась  вперед.  У  многих  в  руках  были
заточенные камни. - Те, кто не  принадлежат  крестоформу,  должны  умереть
настоящей  смертью,  -  повторила  Бета,  и   в   ее   голосе   прозвучала
категоричность. Таким тоном произносят ритуальные формулы.
     - Я следую кресту! - закричал я, когда  меня  потянули,  поднимая  на
ноги.  Схватив  распятие,  висевшее  у  меня   на   шее,   и   преодолевая
сопротивление множества рук, я поднял его над головой.
     Альфа подал знак, и толпа остановилась.
     Внезапно наступила тишина. Я слышал, как в трех километрах под  нами,
на дне Разлома, шумит река.
     - Он действительно носит крест, - заметил Альфа.
     Дел подался вперед.
     - Но он не принадлежит крестоформу!  Я  видел.  Это  не  то,  что  мы
думали. Он не принадлежит  крестоформу!  -  В  его  голосе  звучала  жажда
убийства.
     Я  проклинал  свою  неосмотрительность  и  глупость.  Судьба   церкви
зависела от моей судьбы, а я поставил ее под удар, вбив себе в голову, что
бикура - просто глупые, безвредные дети.
     - Те, кто не следует кресту,  должны  умереть  настоящей  смертью,  -
повторила Бета. Похоже, это был окончательный приговор.
     В семидесяти руках взметнулись камни, и тут, сознавая,  что  это  мой
последний шанс (или окончательное осуждение), я закричал:
     - Я спускался со скалы и молился у вашего алтаря! Я следую кресту!
     Альфа и все остальные остановились в нерешительности.  Я  видел,  что
они пытались справиться с какой-то  новой  мыслью,  и  это  было  для  них
нелегко.
     - Я следую кресту и хочу принадлежать крестоформу, - сказал я со всем
спокойствием, на какое только был способен в ту минуту. - Я был  у  вашего
алтаря.
     - Те, кто не следует кресту,  должны  умереть  настоящей  смертью,  -
крикнула Гамма.
     - Но он следует кресту, - возразил Альфа. - Он молился в комнате.
     - Этого не может быть, - сказал Зед. - Там молятся Трижды Двадцать  и
Десять, а он не из Трижды Двадцати и Десяти.
     - Мы знали и до этого, что он не  из  Трижды  Двадцати  и  Десяти,  -
сказал Альфа, слегка нахмуривая брови, как всегда, когда  ему  приходилось
обращаться к прошедшему времени.
     - Он не принадлежит крестоформу, - сказала Дельта-вторая.
     - Те,  кто  не  принадлежат  крестоформу,  должны  умереть  настоящей
смертью, - сказала Бета.
     - Он следует  кресту,  -  сказал  Альфа.  -  Может  ли  он  тогда  не
принадлежать крестоформу?
     Поднялся гвалт. Под шумок я попытался вырваться из  их  рук,  но  они
держали меня по-прежнему крепко.
     - Он не из Трижды Двадцати и Десяти и не принадлежит  крестоформу,  -
сказала Бета, причем голос ее прозвучал скорее озадаченно, чем  враждебно.
- Почему он не должен умереть настоящей смертью? Нам нужно взять  камни  и
сделать дырку в его горле, чтобы кровь вытекла и сердце  остановилось.  Он
не принадлежит крестоформу.
     - Он следует  кресту,  -  снова  сказал  Альфа.  -  Может  ли  он  не
принадлежать крестоформу?
     Вслед за этим вопросом наступило молчание.
     - Он следует кресту и молился в комнате крестоформа, - сказал  Альфа.
- Он не должен умереть настоящей смертью.
     - Все умирают настоящей смертью, - сказал бикура, которого я не знал.
Мои руки, сжимавшие поднятый над головою крест, устали. -  За  исключением
Трижды Двадцати и Десяти, - закончил этот безымянный бикура.
     - Потому что они следуют кресту,  молятся  в  комнате  и  принадлежат
крестоформу,  -  сказал  Альфа.  -  Должен  ли   он   также   принадлежать
крестоформу?
     Я стоял перед ними, сжимая маленький холодный металлический крест,  и
ожидал приговора. Я боялся умереть - я испытывал чувство страха - но страх
этот существовал как бы отдельно от  моего  сознания.  Больше  всего  меня
мучило, что я не смогу  сообщить  об  открытой  мной  базилике  неверующей
вселенной.
     - Пошли, мы должны говорить об этом,  -  сказала  Бета,  обращаясь  к
соплеменникам.
     И меня в полном молчании повели в деревню.
     Там меня поместили  под  арест  в  моей  же  хижине.  Воспользоваться
охотничьим  мазером  я  не  смог.  Пока  несколько  бикура  держали  меня,
остальные вынесли из хижины большую часть  моего  имущества.  Они  забрали
даже одежду, оставив мне только один из своих груботканых балахонов, чтобы
мне было чем Прикрыть наготу.
     Чем  больше  я  сижу  здесь,  тем  сильнее  мной  овладевают  гнев  и
беспокойство.  Они  забрали  мой  комлог,  имиджер,  диски,  чипы...  все.
Нераспакованный ящик с  диагностическим  оборудованием  лежит  на  прежнем
месте, но проку от него никакого. Мне нужны  документальные  подтверждения
моего открытия. Если они уничтожат мои вещи, те, что забрали, а затем меня
самого, не останется никаких свидетельств существования базилики.
     Будь у меня оружие, я мог бы убить сторожей и...
     Боже милостивый, о чем я думаю? Эдуард, что мне делать?
     Даже если я переживу все это, вернусь в Китс и  добьюсь,  чтобы  меня
пустили назад, в Сеть, - кто мне поверит? Из-за квантового прыжка я отстал
во времени на девять лет. И если теперь, после девяти  лет  отсутствия,  я
вернусь на Пасем, меня сочтут просто выжившим из ума  стариком,  твердящим
как попугай, свои нелепые басни.
     Боже милостивый, если они уничтожат записи,  сделай  так,  чтобы  они
уничтожили и меня!


     День 110.
     Моя судьба решилась на третий день.
     Зед и тот, которого я называю Тэта-Штрих, пришли за мной вскоре после
полуд