когда-то  проверить
свое везение.
   - А вы уверены, что ваша аппаратура функционирует исправно? - обратившись
к Ги Церкусу, задал вопрос Андрей. - Мы ведь находимся в  зоне  запредельной
реальности, а здесь даже самые простые приборы сходят с ума.
   - Все Наше оборудование снабжено соответствующей защитой,  -  невозмутимо
ответил Ги Церкус. - Я лично тестировал его перед отправкой.
   - Ну, если вы уверены... - Андрей развел руки в  стороны,  давая  понять,
что готов согласиться с принятым Ги Церкусом решением.
   - Молодой человек, - строго посмотрел на  него  арктурианин.  -  Я,  быть
может, и старше вас, но командуете нашим отрядом вы.  Поэтому  окончательное
решение остается за вами.
   Чтобы скрыть растерянность, Андрей наклонился и кашлянул в кулак -  пусть
думают,  что  у  него  от  холода  в  горле  засвербело.   Чего   добивается
арктурианин? Хочет переложить ответственность принятия решения на Андрея? Но
если, как он говорит, в результате ошибки в живых не останется никого, тогда
какой в этом смысл? С другой стороны, если  все  пройдет  удачно,  то  лавры
героя достанутся не  Ги  Церкусу,  а  Андрею.  Получается,  что  арктурианин
умышленно играет на повышение авторитета командира взвода?..
   - Совершенно верно,  -  подтвердил  его  догадку  Дейл.  -  Арктуриане  -
превосходные  психологи.  Ги  Церкус  решил  предоставить  тебе  возможность
использовать ситуацию в собственных интересах.
   Андрей поднял взгляд на Ги Церкуса. Он вспомнил  свою  первую  встречу  с
арктурианами. Столкнувшись с представителями этой космической расы в  лифте,
курсирующем между этажами Статуса, он едва не потерял  голову  от  страха  -
арктуриане  были  похожи  на  живых  мертвецов,  какими  их   показывают   в
классических фильмах о зомби. Нейропластики было явно недостаточно для того,
чтобы придать арктурианину внешнюю  схожесть  с  кедлмарцем.  Следовательно,
сознание Ги Церкуса было пересажено в искусственное тело. Но  даже  в  новом
теле арктурианин воспринимал холод так же болезненно, как  и  любой  из  его
соплеменников. Кожа на его лице была не бледной, как  у  всех  остальных,  а
какого-то мертвенно-серого цвета, посиневшие губы то и дело странным образом
кривились, словно арктурианин пытался выдавить из себя улыбку  в  то  время,
как ему хотелось кричать от боли. Но при этом Ги Церкус  никак  не  проявлял
своего нетерпения по поводу решения, принятие которого перепоручил Андрею.
   - Действуйте, Ги Церкус, - уверенно, но негромко произнес Андрей.
   - В таком случае прошу всех собраться в центре. - Ги Церкус поднял руки с
выставленными указательными пальцами  и,  сведя  их  вместе,  указал  место,
которое должны были занять люди.
   Жест был довольно-таки странный, но  понятный  для  всех.  Пока  техники,
открыв еще два кейса,  подготавливали  свою  аппаратуру  к  работе,  солдаты
переместились  к  центру  небольшой  площадки  между  двумя  едва   тлеющими
бревнами.
   Светлана хотела было помочь своим товарищам, но Джемми решительно взял ее
за руку и, не обращая внимания на протесты  женщины,  втолкнул  ее  в  самый
центр образованной солдатами  плотной  группы.  Усадив  Светлану  на  землю,
Джемми ладонью надавил ей на затылок, пытаясь заставить  пригнуть  голову  к
коленям.
   - Лейтенант! - вывернувшись из-под руки  Джемми,  возмущенно  воскликнула
Светлана. - Объясните своему подчиненному, что меня не  нужно  опекать,  как
младенца!
   - К сожалению, не могу предъявить никаких претензий рядовому Джемми, -  с
усилием растянув  заледеневшие  губы  в  улыбке,  беспомощно  развел  руками
Андрей. - В нашу задачу  входит  доставить  вас  к  месту  встречи  целой  и
невредимой. И, на мой взгляд, Джемми превосходно справляется  с  возложенной
на него задачей.
   Светлана зло сверкнула на Андрея своими карими глазами, но  ничего  более
не сказала. А Джемми, действуя деликатно, но  настойчиво,  заставил-таки  ее
пригнуть голову.
   - Внимание!
   Ги Церкус вскинул вверх руку с открытой ладонью. Вистор и Фаунг  отбежали
к  группе  замерших  в  напряженном  ожидании   солдат.   Щелкнув   каким-то
переключателем, через пару секунд к ним присоединился  и  Карм.  Возле  двух
открытых кейсов, соединенных  между  собой  тонким  синим  кабелем,  остался
только Ги Церкус.
   Арктурианин стоял на коленях, изучая показания приборов. Спина  его  была
прямой, как доска. В  какой-то  момент  Андрею  показалось,  что  Ги  Церкус
погрузился в транс - арктурианин был настолько  неподвижен,  что  его  можно
было принять за манекен обряженный в военную форму.
   Ги Церкус медленно повернул голову и  посмотрел  через  плечо  на  группу
людей, сидевших на земле и непроизвольно  старавшихся  сделаться  как  можно
меньше и незаметнее. Андрею показалось, что по губам арктурианина скользнула
улыбка. Но значения ее он понять не успел. Ги Церкус положил руку на  черный
верньер и медленно, невыносимо  медленно  для  тех,  кто  за  ним  наблюдал,
повернул рукоятку на пол-оборота влево.
   В  первый  момент  ничего  не  произошло.  Затем  Андрей  не  услышал,  а
почувствовал барабанными перепонками высокочастотный  свист,  вонзающийся  в
уши. То же самое почувствовали остальные, поэтому все, как  один,  наклонили
головы и прикрыли уши руками. Недвижимым остался лишь Ги Церкус, стоявший на
коленях перед пультом, словно верующий перед алтарем  творца  всего  сущего.
Поэтому  никто,  кроме  арктурианина,  не  увидел,  что   произошло,   когда
показатель мощности ультразвукового пучка, направленного в сторону  барьера,
отделяющего скованных холодом людей  от  тепла  лета,  достиг  установленной
величины.
   Вначале маленькая, почти  незаметная  голубоватая  искорка  загорелась  в
месте контакта ультразвукового пучка с барьером  энтропийного  градиента.  В
следующую секунду она едва не погасла, но Ги Церкус, внимательно наблюдавший
за показаниями приборов, успел вовремя внести коррективы в работу  фильтров,
обеспечивающих однородность частоты ультразвука. Голубая  искра  увеличилась
до размеров мелкой монеты.
   На одно мгновение Ги Церкус увидел бледное  фиолетовое  сияние,  неровным
кругом охватившее участок земли, на  котором  находились  замерзающие  люди.
Затем невидимая волна, ударив на границе круга, взметнула высоко вверх, едва
ли не к самым вершинам гигантских деревьев,  палые  листья,  сучья  и  сухую
хвою. Казалось, сама земля встала на  дыбы,  вознамерившись  похоронить  под
собой тех, кто дерзнул вмешаться в предопределенный ход событий.
   Волна воздуха, показавшаяся Ги  Церкусу  тяжелой,  как  кузнечный  молот,
ударила арктурианина в  грудь.  Опрокинувшись  на  спину,  Ги  Церкус  успел
перекатиться на живот и прикрыть руками голову. Сверху на него обрушился вал
земли вперемешку с лесным мусором.

Глава 12
ВЫХОД ИЗ ОДИНОЧЕСТВА

   Юнни брел по размытой дождями  проселочной  дороге,  петляющей  в  низине
среди холмов. Ноги его скользили в жидкой грязи, но, казалось,  он  даже  не
видел, куда ступал.
   Борх-1 поднялся уже высоко над горизонтом,  и  после  ночного  дождя  над
влажной землей поднимались тяжелые  испарения.  Пахло  болотной  сыростью  и
какими-то гниющими отбросами. Юнни дышал тяжело и неровно, словно  загнанный
зверь, пытающийся уйти от облавы, то и дело оглядывался по сторонам.
   Рукавом куртки Юнни вытер  выступившую  в  углу  глаза  слезу.  Встряхнув
головой, он посмотрел на часы. Часовая стрелка приближалась к  десятичасовой
отметке. В части уже закончился завтрак и прошел утренний развод. Разведрота
сейчас скорее всего занимается прочесыванием местности вокруг части, пытаясь
отыскать пропавшего рядового Юнни. Если до обеда им это не  удастся,  то  во
второй половине дня к ним  присоединятся  и  другие  подразделения  "Кейзи",
снятые с занятий и выполнения хозяйственных работ.  Естественно,  тот  факт,
что один из бойцов самовольно покинул место службы, негативно отразится  как
на всем танковом батальоне  "Кейзи",  так  и  на  репутации  его  командира.
Поэтому полковник Бизард будет до последнего тянуть с передачей сообщения  о
данном  происшествии  в  местное  Управление  внутренней  стражи.  Но   если
предпринятые собственными силами поиски все же  не  увенчаются  успехом,  он
будет вынужден сделать официальное заявление об исчезновении рядового Юнни.
   До тех пор, пока внутренней страже ничего не было известно,  у  Юнни  еще
оставался шанс вернуться  в  расположение  части.  Конечно  же,  он  получит
взыскание от командира роты, к которому добавит свое еще и полковник Бизард.
Самое большое, к чему мог приговорить его командир части, так это  к  месяцу
пребывания в штрафном лагере. Об этом подразделении, находящемся  в  ведении
внутренней стражи, рассказывали жуткие истории. А те, кому довелось побывать
в нем, долго не могли об этом забыть.  Даже  самые  отъявленные  бузотеры  и
нарушители дисциплины становились после штрафного лагеря тише влахов,  мирно
пощипывающих травку на склонах холмов. Даже после недели штрафного лагеря на
теле вернувшегося оттуда солдата не было места, прикосновение к которому  не
вызывало бы у него крика  боли.  На  восстановление  здоровья  такого  бойца
обычно требовалось не меньше месяца,  поэтому  штрафной  лагерь  был  чем-то
вроде постоянной угрозы, нависающей  над  некоторыми  не  в  меру  активными
солдатами. В отличие от командиров других частей,  полковник  Бизард  крайне
редко, только в самых исключительных случаях отправлял туда своих солдат. Но
самовольный уход с территории части был именно таким проступком, за  который
полагалось самое строгое наказание.
   И все же месяц в штрафном лагере был предпочтительнее военного трибунала,
после которого еще ни один солдат  не  возвращался  обратно  в  часть.  А  в
Управлении внутренней стражи поступку  Юнни  могло  быть  дано  единственное
определение - Дезертирство. Совершенно понятно, что ни в  Управлении,  ни  в
трибунале никто не станет вникать в психологические мотивы действий рядового
Юнни. О какой  психологии  могла  идти  речь  если,  по  мнению  большинства
офицеров,  солдат   представлял   собой   бездушный   механизм,   призванный
беспрекословно выполнять все приказания командиров, строго следуя  при  этом
правилам Единого устава строевой службы!
   Да если бы у кого и возникло вдруг такое желание, Юнни и сам не  смог  бы
внятно рассказать, с чего вдруг решил покинуть расположение части.
   Он  проснулся  часа  за  два  до  подъема  с  чувством  щемящей  тоски  и
неизбывного  одиночества,  гнездящимися  где-то  под  сердцем.  Словно   два
червячка, которым тесно в пустой скорлупе лесного ореха,  они  сплетались  и
снова расползались в стороны, не то  лаская,  не  то  пытаясь  удушить  друг
друга.
   Юнни медленно выпустил воздух сквозь приоткрытые губы и, пытаясь прийти в
себя, провел ладонью по лицу. Лицо было мокрым от слез. Он  плакал  во  сне.
Никогда прежде с ним такого не случалось. Да он и не видел снов с  тех  пор,
как попал в армию. Дни, наполненные работой и учебой,  казались  удивительно
короткими, но вечером, едва только  добравшись  до  постели,  Юнни  падал  и
засыпал мертвым сном, который прерывал лишь  пронзительный  звонок  побудки,
возвещающий о наступлении нового дня.
   Но сегодня ночью ему  приснилась  сестра.  Она  была  не  такой,  как  на
фотографии, которую прислала ему вместе с сообщением о  смерти  сестры  тетя
Миса. Юнни даже не узнал Гайлу, взглянув на маленький прямоугольный  кусочек
матовой фотобумаги. Нет, не могло это странное существо с лицом, похожим  на
череп, обтянутый сухой, полупрозрачной кожей, и огромными, полными страдания
глазами, которые, казалось, уже заглянули по  ту  сторону  границы  жизни  и
смерти, быть его сестрой!  Во  сне  он  видел  Гайлу  маленькой  девочкой  с
торчащими в стороны косичками и россыпью веснушек на носу и  щеках.  На  ней
было зеленое платьице, которое, как помнил Юнни, мама сшила для его  младшей
сестренки из своей старой юбки. Так Гайла выглядела до той страшной эпидемии
сухого кашля, унесшей жизни их родителей и превратившей десятилетнюю девочку
в инвалида  с  кровоточащими  обрывками  плоти  вместо  легких,  неспособную
самостоятельно даже  подняться  с  постели.  Смертельно  больной  ребенок  и
шестнадцатилетний юноша, который не имел ни малейшего  шанса  найти  работу,
остались на попечении тети Мисы,  пожилой  бездетной  сестры  их  матери,  о
существовании которой брат с сестрой прежде даже и не знали.  Врач,  который
временами заглядывал в их квартал, населенный по большей части безработными,
которые  пока  еще  не  потеряли  последней  надежды  и  не  опускались   до
попрошайничества  на  улицах,  хотя  и  вели   уже,   по   сути,   нищенское
существование, только тяжело и безнадежно  вздыхал,  но  все  же  прописывал
Гайле какие-то лекарства. При  этом  он  обязательно  говорил,  что  никакие
лекарства не помогут, если девочка не будет  хорошо  питаться  и  бывать  на
свежем воздухе.
   Ну, со свежим воздухом дело как раз обстояло неплохо. Каждое  утро,  если
только за окном не лил дождь, тетя Миса выносила Гайлу на улицу и  оставляла
ее на скамеечке возле подъезда. Гайлу знали все жильцы дома,  и  кое-кто  из
них время от времени даже делился с несчастной больной девочкой, когда самим
удавалось перехватить где-нибудь немного еды. Как-то раз  Юнни  увидел,  как
принимает Гайла эти скудные подаяния.  Сосед  с  третьего  этажа,  постоянно
ходивший в серой заношенной рабочей куртке, положил ей на  колени  половинку
вареного керпа  размером  с  кулак  и  погладил  девочку  по  голове.  Гайла
отрешенно смотрела в сторону, словно и не замечала ни пожилого рабочего,  ни
вкусно  пахнущего  керпа  у  себя  на  коленях.  Она  не  благодарила  почти
незнакомого ей человека, который, возможно, сделал ее жизнь на день длиннее,
но и не  отказывалась  от  предложенного.  Казалось,  она  воспринимала  все
происходящее как некое действо,  к  которому  она  сама  не  имеет  никакого
отношения. Ей было  всего  лишь  чуть  больше  десяти  лет,  а  она  уже  не
принадлежала этому миру. Жизнь текла мимо нее, и, что самое  ужасное,  Гайла
прекрасно понимала это и даже не пыталась бороться с неизбежным.
   Тете  Мисе  порою  удавалось  подработать  в   прачечной,   обстирывающей
близлежащие  воинские  части.  За  эту  работу  платили  не  только   вконец
обесценившимися гурками, на которые  даже  в  магазине  нельзя  было  ничего
купить, кроме зажигалок, соли и грубого мыла со щелочью,  от  которого  руки
покрывались глубокими  трещинами,  а  еще  и  армейскими  продовольственными
купонами. Но того, что она зарабатывала, не хватало на трех человек.
   Юнни, для  того  чтобы  хоть  что-то  добыть,  сутками  дежурил  у  ворот
консервной фабрики. Временами, когда  кто-то  из  грузчиков  не  являлся  на
работу, из ворот выходил  начальник  смены  и  тыкал  пальцем  в  одного  из
сидевших на тротуаре  безработных.  Невысокому  шестнадцатилетнему  пареньку
трудно было конкурировать с крепкими, здоровыми мужчинами, ждавшими вместе с
ним возможности заработать хоть что-нибудь для своих семей. Пару раз счастье
все же улыбнулось Юнни, когда палец начальника смены указал на него.
   Платили  временным  грузчикам  ровно  вполовину  меньше,  чем  постоянным
рабочим. Но жаловаться не имело смысла - за воротами  фабрики  стояла  толпа
безработных, готовых таскать на себе любой груз и за гораздо меньшую сумму.
   Во второй раз, когда Юнни получил свои гурки и выходил за ворота фабрики,
кто-то из местных рабочих, проникшись состраданием к  несчастному  пареньку,
сунул ему под куртку замороженную тушку хиваза.  Он  был  совсем  маленький,
размером с грыку, но Юнни казалось, что все вокруг  знают,  что  спрятано  у
него под одеждой. Кусочек замороженного мяса с костями жег кожу Юнни, словно
раскаленное железное клеймо, которое должно оставить свою отметку на теле на
всю жизнь.
   И даже после того как мясо хиваза было сварено и  съедено  Юнни  три  дня
боялся выходить из дома. Воображение живо рисовало ему  рослых  молодцев  из
внутренней стражи, поджидающих незадачливого  вора  возле  ворот  консервной
фабрики. А всякий раз, когда он слышал шаги на лестнице, ему  казалось,  что
это  идут  за  ним.  И  сколько  он  ни  твердил  себе,   что   исчезновение
одной-единственной малюсенькой тушки хиваза скорее всего останется  и  вовсе
незамеченным, а если пропажа и  будет  обнаружена,  то  среди  сотен  людей,
проходящих через ворота консервной фабрики,  найти  вора  будет  практически
невозможно - доводы разума были бессильны против страха оказаться  пойманным
на воровстве.
   Кража государственной собственности являлась самым страшным преступлением
в  Правовом  законоуложении  Пирамиды.  Даже  убийцы  и   насильники   могли
рассчитывать на снисхождение судей - но только не те, кто дерзнул покуситься
на имущество, принадлежавшее  Пирамиде.  А  поскольку  Пирамиде  в  Кедлмаре
принадлежало практически все, включая и население страны, то под  судом  мог
оказаться каждый, рискнувший взять со своего рабочего места и отнести  домой
даже ржавый гвоздь или разогнувшуюся канцелярскую скрепку, которые,  утратив
свои полезные свойства, тем не менее продолжали  оставаться  государственной
собственностью.
   Но, несмотря на регулярно транслируемые  по  телемониторам  показательные
процессы  над   расхитителями   государственной   собственности,   неизменно
заканчивающиеся  вынесением  обвинительного  приговора,  по  которому   враг
общества должен был вернуть свой долг гражданам Кедлмара, отработав двадцать
пять лет в трудовом лагере, воровали  все  рабочие  и  служащие  гражданских
специальностей. Люди тащили с работы домой все, что могли и  сколько  могли.
Даже тетя Миса временами приносила из прачечной то  пригоршню  слипшегося  в
комок стирального порошка в кармане, то кусок серого мыла за пазухой. И дело
было вовсе не в патологической склонности кедлмарцев к воровству,  а  в  той
беспросветной бедности, в  которой  приходилось  им  жить.  Гурки,  которыми
выдавали зарплату госслужащим, стоили дешевле бумаги, на  которой  они  были
напечатаны. А продовольственные пайки были  настолько  малы,  что  не  могли
спасти от голода семьи тех,  кто  их  получал.  Единственным  способом  хоть
как-то свести концы с концами было воровство.  Все  необходимое  для  жизни,
начиная с продуктов  питания  и  заканчивая  туалетной  бумагой,  давно  уже
превратившейся для широких слоев народонаселения Кедлмара в непозволительную
роскошь, на смену  которой  пришли  газеты,  напечатанные  на  грубой  серой
бумаге, можно было достать только на черном рынке. Но гурки там  были  не  в
почете - к расчету принимались только продовольственные купоны или товары.
   Лекарства  можно  было  достать  тоже   только   на   черном   рынке.   п
государственных аптеках, торгующих за  гурки,  на  прилавках  стояли  только
бутылки с мутным рыбьим жиром, признанным официальной медициной  в  качестве
лекарства от всех болезней, зубной порошок, похожий на толченый известняк, и
зубные  щетки  к  нему,  щетина  на  которых  вылезала   после   двукратного
использования.
   Юнни помнил, как, сходив однажды на рынок за лекарством для  Гайлы,  тетя
Миса  вернулась  домой  расстроенная,  с  глазами,  полными  слез.   Заметив
внимательно наблюдавшего за ней Юнни, она, не поднимая глаз  от  пола,  тихо
сказала, что не  смогла  позволить  себе  выменять  у  торговки  лекарствами
таблетки, которые доктор прописал Гайле,  потому  что  в  таком  случае  они
втроем остались бы без еды до конца месяца.
   Вот тогда-то Юнни и решил поступить на военную службу. Здоровьем  он  был
не обделен и поэтому мог надеяться оказаться направленным в одну из строевых
частей,  служащим  которых  жалованье   выплачивалось   особыми   армейскими
продовольственными купонами, по которым можно было получать продукты питания
в спецраспределителях, недоступных гражданским лицам. Да и на черных  рынка