змеи,  а  ему
приходилось  лежать,  ожидая  порой  по  нескольку  дней,  пока
кто-нибудь  подойдет ближе чем на восемьсот ярдов - такова была
дальнобойность	прицельного огня, - и тогда он его завалит. Боб
вспомнил,  как	они  падали, когда он попадал: как безжизненные
тряпичные  куклы,  без всякого сопротивления, лишь поднимая при
этом  вокруг  себя  небольшое  облако пыли. Так гибли многие из
них.  Эти,  так называемые "санкционированные", отстрелы всегда
проводились  в	присутствии  наблюдателя,  чтобы потом их можно
было  зарегистрировать	в  журнале учета и включить в отчет. Но
чаще всего он вспоминал тот ужасный шок, который испытал, когда
его  бедро  вдруг  стало  неметь  и  он,  рухнув на землю, стал
сползать  по  насыпному скату переднего края обороны. Посмотрев
вниз, он увидел разорванное мясо и пульсирующую кровавую плоть.
Сейчас, вспомнив об этом, он медленно положил руку на то место,
где  была  рана, и она  снова  заныла. Потом он вспомнил, как к
нему стал спускаться Донни. "Нет! - заорал ему Боб. - Назад! Не
высовывайся!"  Но его крик застыл в воздухе в тот момент, когда
прилетевшая  издалека  пуля,  навылет пробив грудь Донни, вышла
через позвоночник. Он умер еще до того, как упал рядом с Бобом.
Потом мертвый Донни все утро лежал с ним рядом...
      -  Уму  непостижимый  выстрел,  Боб,  -  сказал ему позже
майор.	-  Мы  накрыли	его  за тысячу ярдов. Кто знал, что они
так  хорошо  могут  стрелять?  Кто  знал,  что у них есть такие
первоклассные снайперы?
      Да,  такое  забыть  невозможно.  Но  прошло  время, и Боб
научился  не  раскисать  в  такие  моменты.  Он просто уходил в
горы или в какие-нибудь другие безлюдные места.
      Боб сел за кухонный стол, если это самодельное сооружение
можно	было   так  назвать.  Заново  сделанное  бедро	немного
побаливало.  Боб чувствовал, что наступает то время, которое он
называл  "ночь	моей  памяти".	Да,  день,  когда  он  мысленно
возвращался в свое прошлое, не шел ни в какое сравнение с такой
ночью.	"Ночь  моей  памяти" представляла из себя такое ужасное
состояние,   впадая   в   которое,   Боб  начинал  вдруг  остро
чувствовать,  что  ничего из себя не представляет, что на самом
деле  он  никому не нужен, что жизнь свою он потратил на войну,
которая  теперь  никого  не волнует, и что в результате потерял
все  то,  что  было  ему близко и дорого. В последующие дни Боб
пытался,  как  правило,  утопить  эти  свои мысли в спиртном и,
напиваясь, чувствовал себя последним дерьмом.
      Но  теперь  он не пил. Вместо этого он набросил пальто и,
шагнув навстречу суровой арканзасской ночи, решил прогуляться у
подножия холма. Внутри баптистской церквушки Авроры шла служба.
Он слышал, как чернокожие громко распевают свои безумные песни.
Чему  же  они,	черт  побери,  так радуются внутри этого белого
наспех	 сколоченного	из   растрескавшихся  досок  небольшого
строения?
      Позади  церкви  было  небольшое кладбище, где среди могил
Вашингтонов,   Линкольнов  и  Диланосов  графства  Полк  стояла
узкая  надгробная  плита  на могиле человека по имени Бо Старк.
Боб  посмотрел	на  нее.  Ветер рвался и выл в кронах деревьев,
луна светила, как покореженный уличный фонарь, музыка наплывала
и    усиливалась,   и	чернокожие   пели   так   громко,   что
перекрикивали грозу, думая, что отгоняют дьявола.
      Бо  Старк  был одного с ним возраста и единственным белым
человеком,  похороненным  на  этом  кладбище,  потому что ни на
каком  другом кладбище его бы просто-напросто не похоронили. Он
был из прекрасной семьи и знал Боба еще со школьной скамьи. Они
ходили	к одному и тому же доктору, к одному и тому же дантисту
и  играли  в  одной  и	той  же команде в футбол. Но у Бо и его
родителей  были  деньги,  поэтому  он  продолжил  образование в
университете  в  Фэйеттевилле  и  уже оттуда пошел в сухопутные
войска,   где	целый	год   прослужил   лейтенантом  в  101-й
воздушно-десантной  дивизии.  Еще один дурак, поверивший в свой
долг! А в результате - ничего. Бо Старк ушел в армию человеком,
а  вернулся  непонятно	кем.  Он пропитался войной, и она так и
осталась  в  нем  навсегда.  Одна  большая  неприятность у него
превращалась  в другую; не в состоянии удержаться на работе, не
зная,  как  выплатить  накопившиеся  долги,  он постоянно искал
смерти,  которой  едва	избежал  в  Краю Больших Неприятностей.
Спустя	две  недели  после окончания войны в Персидском заливе,
после  всех  празднеств  и  поздравлений,  в одну из воскресных
ночей  он  все-таки  убил ножом человека прямо в одном из баров
Литл-  Рока. А когда полиция обнаружила Бо в гараже его папочки
в Блу-Ай, он выстрелил себе в рот из 45-го калибра.
      Теперь,  стоя  здесь  и  поеживаясь  от порывов холодного
ветра,	навевающего  мрачные  воспоминания,  Боб в задумчивости
смотрел на надгробие, возвышающееся над мерзлой землей:
      "БО  СТАРК,  1948  -  1991 гг. ВОЗДУШНО- ДЕСАНТНЫЕ ВОЙСКА
НАВСЕГДА"
      Он  приходил  сюда,  когда  ему было страшно, потому что,
стоя  над  могилой человека, на месте которого мог оказаться, и
чуть  было  не	оказался  он  сам, Боб прислушиваясь к голосам,
поющим	в  церкви,  представлял себе на надгробии совсем другую
надпись:
      "БОБ  ЛИ	СУЭГГЕР,  1946 - 1992 гг. КОРПУС МОРСКОЙ ПЕХОТЫ
США, СЭМПЭ ФИДЕЛИС"
      Глядя  на  могилу, Боб понял, что настало время совершить
то,  что  может  убить	его быстрее всех мыслимых опасностей, -
вернуться   назад.  Интересно,	найдется  ли  для  него  чистый
надгробный камень?
      Он  думал  об этом мире как о Мире с большой буквы. В нем
было все: женщины, алкоголь, самые разнообразные удовольствия и
соблазны   -  все  это	смешивалось  воедино  и  существовало в
неограниченном	количестве.  Теперь  он  туда  возвращался.  Он
приземлился   в  международном	аэропорту  в  Вашингтоне  после
трудного, с многочисленным пересадками, перелета. Боб переживал
из-за своей винтовки, упакованной в специальный чехол и сданной
в   багажное   отделение.   К	ручке	чехла	была  привязана
ярко-оранжевая	бирка  воздушных  путей сообщения. Раньше Боб с
оружием   не   летал:  всегда  беспокоишься,  что  какой-нибудь
бюрократ  в  системе  воздушных  путей	сообщения к чему-нибудь
придерется.  Но  ружейный  чехол без всяких проблем появился из
багажного  окошка  и  вскоре  подъехал	к  нему  по  резиновому
транспортеру.
      -  Черт,	-  произнес кто-то, - охотничий сезон уже давно
закончился, дружище.
      Была  середина  января,  но  погода  стояла  на удивление
мягкая.
      -  Это  спортивная  винтовка,  - сказал Боб, забирая свой
багаж.	Он  чувствовал	себя  немного  глупо  с  этой  длинной,
тяжелой штуковиной, которая так неловко торчала из других вещей
багажа.  Боб  понимал,	что  и сам он выглядит как ковбой среди
всех этих восточных людей. Он был в джинсах "Левис", однотонной
рубашке  с  тонким галстуком и черном "Стетсоне".  Поверх всего
этого  он  надел  свое	лучшее	пальто.  С получением машины не
возникло  никаких  проблем: заказ на его имя был давно сделан и
ждал  его.  Девушка  за  стойкой была необычайно внимательной и
учтивой.  Она,	наверное,  решила,  что  он один из тех героев,
которых  так  часто  показывают  в ковбойских фильмах. Ее глаза
светились  восхищением,  а когда он назвал ее "мэм", на ее лице
появилось выражение крайнего удовольствия.
      Выехав  из аэропорта, он направился в сторону скоростного
шоссе  Балтимор  -  Вашингтон,	затем  по окружной балтиморской
магистрали и оттуда дальше на запад, к штату Мэриленд. Несмотря
на промозглую зиму было видно, что это прекрасные места. Слегка
холмистая  местность  была  ве такой дикой и первобытной, как в
Арканзасе.  Дальше  дорога  Боба  лежала мимо горбатых и словно
насупленных  гор, представлявших из себя сплошное нагромождение
кряжей	и  хребтов.  К	трем  часам  дня,  оставив  позади себя
Камберленд, Боб оказался среди необъятных пастбищ Мэриленда - в
самых  отдаленных,  самых  западных землях штата, которые были,
правда,  не  такими дикими, как горы Уошито, но по крайней мере
здесь  тоже  не  было никаких явных следов "ядовитой" городской
цивилизации;   для  того  же,  чтобы  культивировать  тут  хоть
какие-нибудь  виды  сельского  хозяйства, этот край, видимо, не
подходил.  Пейзаж,  лежащий  по  обе  стороны дороги, ведущей в
графство  Гарритт, был до банального скучным и наводил на мысль
о  том,  что это настоящая  страна  оленей. Боб искал городишко
под  названием	Эксидент.  Как раз на половине пути между ним и
еще  каким-  то  городом,  именно  там,  где  ему и сказали, он
обнаружил  уютно  расположившийся в горах отель "Рамада". Номер
уже  был заказан. Зарегистрировавшись у администратора, он взял
оставленный  ему  конверт,  в  котором	оказалось  написанное в
необычайно дружелюбной форме письмо и подробные инструкции, как
добраться   до	 штаба	 "Экьютека"   и  их  стрелкового  тира,
расположенного	в  нескольких  милях  отсюда.  В конверте также
лежали	и  его "пе дайем" - десять хрустящих двадцатидолларовых
банкнот.
      Пройдя в свою комнату, Боб сразу же растянулся на кровати
и  уже	никуда	этим  вечером  не  выходил. Он мысленно еще раз
прокрутил  в  голове  все  события  последних дней, стараясь не
волноваться  и не придавать слишком большого значения тому, что
на  протяжении всего пути от аэропорта до отеля - он был в этом
абсолютно  уверен  -  за  ним  велась прекрасно  организованная
слежка.
      Как  и все, что имело хоть какое-то отношение к Рэм Дайн,
этот  трейлер был маленький, приземистый, потрепанный, старый и
очень  дешевый.  Это  подразделение никогда не выполняло задачи
так, как надо, - на высшем уровне.
      Создавалось  впечатление,  что  здесь  работают настоящие
кретины,  у  которых была такая же тюремная психология, как и у
ужасного   Джека  Пайна.  Трейлер  был	битком	набит  народом:
Добблер,  как  предполагалось,	должен	был  проводить	краткий
инструктаж.
      Он   вздохнул   и   окинул  взглядом  глупые  лица  своей
аудитории.
      -  Э-э...  Я попрошу вашего внимания. Добблер мог этого и
не  говорить.  Они просто не замечали его. Им было наплевать на
него.
      Как  низко  он пал... и как быстро! Некогда самый молодой
студент  факультета  психиатрии  Гарвардской высшей медицинской
школы,	 а   позднее   единственный  владелец  одной  из  самых
процветающих  частных практик в пригороде Бостона '- Кембридже,
он  работал  не покладая рук и вел такой образ жизни, о котором
мог  только  мечтать.  Но  в  один  прекрасный	день,  прямо на
последнем  приеме,  когда  он  устал и нервы у него уже были на
пределе,   он  позволил  себе  расслабиться.  Он  прикоснулся к
женщине.  Почему  он  это сделал? Он не знал. Еще за секунду до
этого  он  даже и не думал об этом. И вот теперь он это сделал.
Он  прикоснулся к ней, и, когда все кончилось, Добблер прочел в
ее   глазах  желание  вновь  и	вновь  переживать  случившееся.
Выплеснувшаяся наружу сексуальная несдержанность ошеломила его.
Он потерял осторожность и стал заниматься с ней любовью прямо в
кабинете.   Это   было	 началом   бесконтрольной   сексуальной
разнузданности,  удовольствие  от которой усиливалось к тому же
большими  дозами  амфетамина". Он соблазнил девять пациенток, и
одна  из них в один прекрасный день пошла в полицию. Ему в вину
вменялось  изнасилование.  Эта сука добивалась своего в течение
шести  тягостных,  мрачных  месяцев,  пока  в  конце  концов не
добилась  того,  что его все- таки признали виновным, хотя и со
смягчающими  обстоятельствами.	Благодаря  судье-феминистке  он
оказался в отнюдь не нежных объятиях Расселла Айсендлуана. Итог
был  закономерен  и,  по сути, ужасен. Правосудие свершилось во
всей своей полноте: Добблер изнасиловал в своем кабинете девять
нервнобольных	женщин,  а  в  тюрьме  его  самого  изнасиловал
отвратительный	 громила,  называвший  его  после  этого  своим
"петухом".
      Теперь  он был "петухом" Раймонда Шрека. Не в сексуальном
плане,	разумеется.  Но  даже  Добблеру бросался в глаза черный
юмор  этой  шутки:  выйдя из тюрьмы и покончив на этом со своим
позором,  он решил найти себе сильного покровителя, чтобы таким
образом  обеспечить себе более спокойное существование. Он стал
угождать  и пресмыкаться перед человеком, у которого было такое
же  (но  только  в  другой  области)  чувство власти и такая же
манера	безжалостного  обращения  с  другими,  как и у Расселла
Айсендлуана.  Он работал на человека, которого, как и Расселла,
он  безумно  боялся,  но который был нужен ему в этой жизни для
защиты и уверенности в себе.
      -  Спуститесь  на землю, доктор! - Это был голос ужасного
Пайна.
      - Что?
      -  Эй,  давайте дальше по программе. Что вы остановились?
Ах,  черт!  Он	снова  не  заметил,  как задумался, и теперь не
знал,  на  какой  вопрос  отвечал. Это было последнее совещание
перед появлением объекта.
      Он  вновь стал рассказывать им про уникальную способность
Боба долгое время проводить без движения, снова и снова пытаясь
втолковать   сбитым  с	толку  "подопечным  Пайна,  почему  Боб
практически  перестал существовать для их сверхчутких приборов,
хотя  и  находился в номере с полшестого вечера вчерашнего дня.
Добблер  изо всех сил старался, чтобы они поняли, насколько это
важно,	потому	что именно это качество Боба лежит в основе его
уникальности.  -  Итак, он обладает способностью полностью пог-
ружаться  в  себя, и, пока он находится в таком отстраненном от
всего  состоянии,  все,  что  окружает его, живет своей жизнью,
совершенно  не	реагируя на его присутствие. И только когда Боб
полностью  сольется  с	окружающей  его  обстановкой,  когда он
станет	ее  неотъемлемой частью, только тогда, да, только тогда
он  и  выстрелит.  Но, как и любой навык, как любое умение, это
требует   постоянного	упражнения.   Поэтому	Боб   старается
поддерживать форму.
      Кто-то зевал.
      Кто-то позволял газам свободно покидать свой организм.
      Кто-то смеялся.
      -  Ладно,  -  жестко  отрубил  Шрек  и  встал, всем своим
решительным видом как бы отодвигая доктора на задний план.
      -  Спасибо, Добблер. Теперь послушайте, я хочу, чтобы все
посмотрели  на	меня,  Пайн. Пусть твои люди уделят мае немного
внимания. Это имеет самое непосредственное отношение к наиболее
важной части нашей операции. Я имею в виду следующий ее этап. -
Казалось,  что	глаза  Шрека излучают какую-то отравную силу. -
Позвольте  мне	объяснить  вам,  с  кем мы имеем дело, чтобы не
возникало  никаких недоразумений и недопониманий. Этот парень -
очень  гордый, как большинство жителей южных штатов, и, как все
они,  невероятно упрямый. Он не любит, когда его задевают, и не
станет	сносить  оскорбления.  В  нем все  еще сидит  бравада и
показуха,  присущая морским пехотинцам, и на любую вашу выходку
он  может  сработать как детонатор. Поэтому предупреждаю вас: к
нему  не цепляться, никаких драк, никаких разборок. И если даже
у него вдруг появится желание кому-нибудь из вас надрать жопу -
вы  должны вежливо улыбнуться и отойти в сторону. Вопросы есть?
Неожиданно  резкое  выступление  Шрека	произвело  эффект:  вся
группа замолчала.
      Они были идиотами.
      - Сэр. - Кто-то выдвинулся вперед.
      - Да, - отозвался Шрек.
      -  Сэр,  звонили из группы контроля и. наблюдения. Объект
только что вышел из отеля. Он на пути к цели.
      -  0'кей,  -  ответил  Шрек.  -  Надеюсь,  вы все слушали
доктора.  Поэтому,  если  кто  перегнет  палку,  я  оторву  ему
голову. Ну а теперь за дело, ребята. Сегодня ваш первый день на
новой работе.
      В  общем, тут было довольно-таки приятно, если бы не что-
то  такое...  Это  было  самое обыкновенное стрельбище, одно из
тех покосившихся, растрескавшихся, обшарпанных, но тем не менее
важных	мест,  где  раньше  всегда  собирались	мужчины, чтобы,
поудобней   растянувшись   напротив  белых  листочков  бумаги с
нарисованными  внутри  черными	кружочками,  продемонстрировать
совершенство   своих   винтовок   и   силу   своих  собственных
характеров.  Бобу  порой  казалось,  что он всю жизнь провел на
таком  вот  стрельбище. Здесь всегда велись интересные беседы и
отношения между стрелками были непринужденными и дружескими.
      Он  стоял  на  бетонной  площадке  перед рядом Т-образных
стрелковых  скамеек,  зеленых, всегда зеленых - по всей Америке
такие  скамейки  выкрашены  в  зеленый	цвет.  Боб подумал: это
стрельбище  было, вероятно, построено где-то годах в тридцатых.
Скорее	  всего,   это	 был   частный	 охотничий   заповедник
какого-нибудь стрелкового или охотничьего клуба.
      Он  знал,  что  под  этой  провисающей  крышей,  на  этой
площадке  и на этих скамейках было рассказано немало историй об
оленях,  которые  каким-то  чудом  спасались  в самую последнюю
минуту и уносились прочь, о патронах хороших и патронах плохих,
о  хороших  винтовках  - настолько роскошных, что их можно было
сравнить  разве  что  с  очень	дорогой  красивой женщиной, - и
винтовках плохих, которые были дешевле самой дохлой дворняги.
      Единственным  необычным  предметом на этом стрельбище был
трейлер, который располагался около узких извивающихся гариевых
дорожек  на  расстоянии примерно мили от главной магистрали. Он
стоял  боком  и  имел весьма потрепанный вид. Казалось, что это
свалка	для  отходов.  Перед  ним  стоял щит с фирменным знаком
"Экьютека".
      На слегка покатом желтом лугу, сразу за линией стрелковых
скамеек,  Боб  разглядел выставленные мишени: на расстоянии ста
ярдов  они напоминали маленькие пятнышки, на расстоянии двухсот
-  черные  точечки,  трехсот  - крошечные дырочки от булавочных
уколов.
      -  Кофе,	мистер	Суэггер? - спросил полковник, не снимая
плаща.	Рядом  с ним постоянно находился этот маленький злобный
сержант,  который,  казалось,  был готов в любую минуту открыть
огонь.	Все  остальные	были тут на побегушках, кроме одного на
вид  городского  парня с телом, напоминающим невероятно большую
грушу,	и козлиной бородкой. Он выглядел так, как будто засунул
себе   в   задницу   палец   и,  во  избежание	непредсказуемых
последствий, боялся теперь его оттуда вытащить.
      - Нет, спасибо, - ответил Боб, - кофе слишком возбуждает.
      - Может, декаф?
      - Декаф - это отлично.
      Полковник  Шрек  кивнул кому-то головой. Человек сразу же
налил Бобу в бумажный стаканчик темную жидкость из термоса.
      Погода  была  на	удивление  спокойной  и  теплой,  около
шестидесяти   градусов	по  Фаренгейту*,  по  стрельбищу  гулял
слабый	ветерок,  и  на  бледно-лимонном  небе светило такое же
бледно-лимонное  солнце.  День	был  таким  неожиданно теплым и
солнечным,   что   создавалось	 обманчивое  впечатление  вновь
наступившей весны.
      - Вроде бы все в порядке? - спросил полковник.
      - Да, похоже на то, - сказал Боб.
      -  Не  хотите  ли проверить еще раз ваш прицел, перед тем
как мы начнем контрольные испытания?
      - Я бы не возражал, сэр.
      -   Хорошо.  Джентльмены,  пожалуйста,  отойдите	немного
назад. Будьте предельно внимательны.
      Расчехлив винтовку, Боб установил ее на одном из мешков с
песком	и  отвел  затвор  назад. Он щелкнул крышкой коробочки с
патронами  "Лейк-Сити  Мач"  и зарядил в магазин один за другим
пять  одинаковых  блестящих  патронов.	Потом  вернул  затвор в
первоначальное	положение  и  поставил	его  на предохранитель.
Затвор	 проскользнул	вперед	 легко	 и   свободно,	 плавно
повернувшись  в конце на хорошо смазанных подшипниках, и плотно
запер  канал ствола. Боб не спеша натянул очки "Рэй-Бэн", затем
надел	наушники   для	 стрельбы  и  таким  образом  полностью
отключился  от внешнего мира. До его ушей не долетало ни звука.
Он чувствовал только, как пульсирует кровь в голове.
      Боб  взял  винтовку  и  занял  позицию  для стрельбы. Его
ботинки  замерли  на бетонной площадке стрельбища, как бы служа
надежным  основанием  той  стабильной  и  прочной  конструкции,
которой было его тело. Его спокойствие и