ротяжении  их долгого путешествия по
Дороге Длиной  В Десять Тысяч Миль, по которой они добирались сюда с Севера.
В  его поведении  ни разу  не  проявились такие  чувства, как страх,  скука,
жажда, ощущение неудобства, юмор, гнев  или сострадание.  Он, казалось, мало
что замечал  и почти ничего не говорил, а если и заговаривал, то обходился в
основном междометиями.
     Он был  закрыт  от всех, непроницаем, возможно, внутренне  опустошен. В
армии Хуу  Ко герои,  убившие десять  американцев, получали  почетное звание
"Брат  десяток".  Этот  человек,  насколько  понимал   Хуу  Ко,  должен  был
именоваться  "Брат пять сотен" или  как-то  в этом  роде. Он не имел никакой
идеологии, им не двигал никакой энтузиазм; он просто существовал. Соларатов.
Созвучно  с  английским  "solitary"  - "одиночество". Одинокий человек.  Это
очень хорошо определяло его сущность.
     Русский  внимательно  изучал  местность,   разглядывая  пространство  в
полторы тысячи метров выровненной земли, раскинувшееся между ним и вражеской
базой морской пехоты, которую американцы называли Додж-сити. Туда невозможно
было подобраться  никаким  другим  способом,  кроме  как  проползти все  это
длинное, очень длинное расстояние по-пластунски.
     - Наверное, вы могли бы выстрелить с этого холма?
     Русский ненадолго задумался.
     -  Да, я  могу застрелить человека с этой позиции, - сказал  он в конце
концов.  -  Но  откуда  я  буду  знать, что  это нужный  человек?  С  такого
расстояния  я не могу разглядеть  лицо.  Я должен убить  именно  того,  кого
нужно, вот в чем все дело.
     Против такого аргумента возразить было нечего.
     - Но в таком случае... Вам придется ползти.
     - Я умею ползать.
     - А как вы выберетесь, если убьете его?
     - На этот раз будет только рекогносцировка. Но когда я застрелю его, то
буду  ждать,  пока  не  стемнеет,  а  потом  вернусь  тем же путем,  которым
добирался туда.
     - Но они пустят в дело минометы, артиллерию, возможно, даже напалм. Это
их обычный образ действий.
     - Да, я могу погибнуть.
     - Сгореть в напалме? Это неприятно. Мне пришлось услышать много криков,
пока этот дьявольский студень сжигал мясо прямо на костях. Это длилось всего
один   момент,   но  у   меня  сложилось  впечатление,  что  это  был  очень
продолжительный момент.
     Русский лишь пристально взглянул  на  него, как  будто не узнавая, хотя
они  прожили  бок  о  бок  целую неделю,  а до того  детально изучали вместе
фотографии и макет Додж-сити.
     - Мой совет, товарищ брат, - сказал Хуу Ко. - Вам стоит воспользоваться
этой   ложбиной;  она  тянется  примерно  на  триста  метров.  Вам  придется
передвигаться  в темноте, со всей возможной маскировкой. У них есть  приборы
ночного видения, и они будут следить за подступами к базе. Но эти приборы, к
счастью, не  дают стопроцентной видимости. Это будет долгая  охота,  тяжелая
охота. Я могу только надеяться на то, что она будет вам под силу  и что ваше
сердце окажется достаточно сильным и чистым, чтобы выдержать все это.
     - У меня нет сердца, - ответил одинокий человек, - Я снайпер.

     * * * * *

     На первую рекогносцировку Соларатов не взял свой футляр, в котором, как
всем  теперь было ясно, хранилась его винтовка.  Он не  взял вообще никакого
оружия, кроме спецназовского кинжала, черного, тонкого и зловещего.
     Он  ушел с  наступлением  сумерек,  облаченный  в  пестрый камуфляж,  и
походил  больше на ходячую болотную кочку, чем  на человека. Саперы за глаза
называли его  не  Одинокий  и  не  просто Русский, но, с извечной солдатской
непочтительностью ко  всему на свете, Человек-лопух, потому  что он  выбирал
для маскировки мясистые плотные листья, которые должны были нескоро увянуть.
Он скользнул в заросли  слоновой травы  и уже спустя  несколько секунд  стал
невидим.
     Хуу Ко отметил про себя, что его техника была совершенно исключительной
- мастерство  в чистом виде.  Он  двигался  чрезвычайно  медленно и  плавно,
передвигал  каждую часть тела по отдельности, причем таким образом, что само
передвижение было  практически, незаметно. Да разве могло обычному  человеку
хватить терпения для того, чтобы совершить такое путешествие?
     - Он сумасшедший, - шепнул один из саперов другому.
     - Русские все безумцы, - ответил тот, - Это видно по их глазам.
     - Но этот по-настоящему сумасшедший, - настаивал первый. - У него мозги
набекрень!
     Саперы тихо сидели в  подземелье; это была  сложная  система  туннелей,
выстроенных в  год Змеи, 1965 год по  счету европейцев. Они готовили пищу, с
наслаждением  купались под устроенными на  скорую руку душами и воспринимали
происходившее с ними как своеобразное увольнение.  Это было прекрасное время
для людей, которым приходилось участвовать в тяжелых боях и которые имели по
несколько ранений каждый. По крайней мере шестеро из них имели звание  "Брат
десяток". Это были тренированные опытные профессионалы.
     Хуу Ко в это время изучал фотографии или сидел в траве на вершине холма
и рассматривал  в подзорную трубу лежавший в полутора тысячах метров от него
уродливый форт,  такой  чужеродный  на  земле  его любимой страны,  насильно
всаженный  сюда  пришедшими из-за  моря людьми  с  совершенно  иным  образом
мышления, строем чувств и полным отсутствием ощущения истории.
     Он ждал, разглядывая травяное море. Рука сильно болела, он с трудом мог
шевелить пальцами. Когда созерцание надоело  ему, он вынул из кармана кителя
книгу на  английском  языке.  Это был "Властелин колец" Дж. Р. Р.  Толкиена,
очень  занимательная  книга. Она позволяла  ему на время позабыть о реальном
мире, но когда ему все  же  приходилось отвлекаться от приключений Фродо, он
вновь  возвращался к огневой базе Додж-сити и самому главному вопросу: когда
же вернется снайпер?

     * * * * *

     Огненные муравьи были только  первой  из многих напастей.  Привлеченные
запахом пота, они протискивались в складки кожи на его шее, яростно кусали и
пировали его кровью. Он  являл  собой неожиданный банкет для мира насекомых.
После  муравьев  появились  и  другие.  Москиты,  крупные,  как американские
вертолеты, зудели  ему  в  уши,  липли  к  лицу, неслышно кусали и улетали с
раздутыми брюшками.  Что  еще? Пауки, клещи, травяные блохи, стрекозы, целое
многоногое войско, примчавшееся на запах испарений, которые испускает душным
тропическим утром потеющий человек. Но не мухи. Мухи  - для  мертвых, к тому
же, возможно, мухи питали к нему своеобразное уважение. Он не был мертвым и,
кроме  всего прочего,  за  время своей жизни  предоставил им немало  пищи. И
поэтому они не трогали его.
     Не то чтобы Соларатов ничего этого не чувствовал. Нет он чувствовал все
это очень хорошо. Он чувствовал каждый укус и каждый укол; все его волдыри и
опухоли  зудели и чесались точно так же, как и у любого другого человека. Но
он,  в отличие от всех  остальных,  умел не допускать сигналы  приходящие от
органов чувств, до  головного  мозга.  Этому  можно научиться,  а на  высшем
уровне  мастерства, в среде  людей, не просто  выделяющихся своей смелостью,
силой   воли   или   навыками,  но   и   на  самом   деле  лучших  в   мире,
сверхъестественные умения являются самой обычной вещью.
     Сейчас он лежал в слоновой траве примерно в сотне метров от выложенного
из  мешков с песком оборонительного периметра базы  Додж-сити, как раз перед
двойным ограждением из  размотанной  в  спираль колючей проволоки.  Он четко
видел выставленные со всех сторон клейморовские мины и наполовину засыпанные
землей взрыватели мин большей мощности. Он  также хорошо слышал американский
рок-н-ролл,  ревущий из  транзисторных  радиоприемников,  которые,  кажется,
таскали с  собой  все  молодые солдаты,  и  слушание  этой  музыки  было его
единственным развлечением.
     "Не могу я, не  могу  я, не могу  найти удовлетворенья",  - громко и надрывно  вопил
кто-то,  и Соларатов  понимал, что  ему тоже  не приходится  рассчитывать на
какое бы то ни было удовлетворение.
     Морские  пехотинцы выглядели  невыносимо  неряшливыми.  Во  время своих
операций  ему доводилось  видеть в непосредственной близости и израильтян, и
представителей специальньк авиационно-десантных сил британской армии, и даже
легендарных  американских  "зеленых  беретов";  все  они  выглядели,  как  и
подобало нормальным войскам. А эти мальчишки считали, что  для них война уже
закончилась;  они были хуже,  чем  кубинцы  или  ангольцы. Они  слонялись по
лагерю,  загорали, играли в свой футбол, больше похожий  на  драку,  чем  на
спортивное  соревнование,  или  бейсбол,  или  баскетбол,   украдкой  курили
коноплю,  дрались между собой  и даже  напивались. Часовые по  ночам  спали.
Офицеры  не   утруждали  себя  бритьем.  Никто  не  ходил  в   чем-то   хоть
сколько-нибудь похожем на обмундирование, а большинство целыми днями шлялось
в шортах, нижних рубашках (или вовсе без рубашек) и купальных тапочках.
     Даже  выходя в боевое  патрулирование, они  вели  себя глупо  и  шумно.
Головной  дозорный  не  смотрел  себе под  ноги, фланговое  охранение жалось
вплотную  к колонне, ленты у пулеметчика путались, а его помощник со  вторым
боекомплектом плелся на таком расстоянии от  своего командира, что наверняка
не  смог бы  оказать ему хоть какую-то помощь в бою. Было  ясно, что они уже
несколько  месяцев не  участвовали ни в каких боевых действиях (если  вообще
когда-либо  участвовали)  и что  не  ожидают  боев  и  в  будущем, поскольку
рассчитывают со дня на день получить приказ об эвакуации из страны.
     Однажды патруль чуть не  наткнулся  прямо  на  Соларатова. Пять человек
брели  через слоновую  траву, направляясь  на  ночной  пикет. Они прошли так
близко  от  него, что, будь кто-нибудь из них хоть чуть-чуть настороже, они,
несомненно, без  труда  убили  бы  его. Он  видел  их  тропические  ботинки,
казавшиеся большими, как горы,  в считанных сантиметрах от своего  лица.  Но
двое  слушали радио,  один, судя  по  всему, до  одури обкурился наркотиков,
один, самый молодой, видимо попавший сюда сразу по  окончании школы, казался
насмерть  перепуганным, да  и сам  командир  патруля, которому навязали этих
глупых  юнцов,  похоже,  изрядно  трусил.  Соларатов точно знал,  что  будет
дальше:  патруль  отойдет  на  тысячу  метров, а  там  сержант  прикажет  им
расположиться в высокой траве,  где они просидят всю ночь, покуривая, болтая
между собой и притворяясь что они находятся вовсе не на войне. Утром сержант
отведет их обратно, напишет рапорт о том, что "никакого контакта не было", и
другой сержант  подошьет его в папку. Эту войну вели люди, которые предпочли
бы оказаться где угодно только не на войне.
     С наступлением темноты Соларатов справлял  нужду, закапывая руками свои
испражнения, пил из  фляги и медленно, чрезвычайно  медленно  менял позицию.
Его совершенно  не интересовало, что происходило на  базе, но он должен  был
досконально  выяснить,   какими   маршрутами   пользуются  опытные  солдаты,
отправляясь на  охоту за людьми. Вместе или порознь ходит  снайпер со  своим
корректировщиком? Через какую часть вала из мешков с песком они перелезают и
откуда она доступна для винтовочного выстрела?
     Соблюдая величайшую осторожность, он  делал пометки на схеме, обозначая
восемь или девять мест, где, как ему казалось, имелись проходы через колючую
проволоку и минные поля, которыми с успехом  мог  бы воспользоваться опытный
человек; разумеется, основная масса морских пехотинцев и понятия не имела об
этих  участках.  Он читал  землю как  книгу,  выискивая  лощины, соединявшие
лагерь  со стоявшими  поодаль  деревьями,  или  же,  напротив,  какие-нибудь
возвышенности, скрываясь за которыми два человека могли  быстро выбраться на
простор и взяться за свою работу. Эти двое были здесь единственными, кто все
еще продолжал воевать; только благодаря  им это место все  еще существовало.
Интересно, знали ли об этом другие солдаты, подумал Соларатов. Скорее всего,
нет.
     Дважды он видел Суэггера и чувствовал горячий стремительный прилив того
волнения, которое  ощущает  охотник, когда видит,  что его добыча вступает в
пределы  дальности выстрела. Но  он каждый  раз сдерживал  себя,  убеждал не
торопиться,  не  поддаваться  возбуждению,  потому  что  именно  оно  всегда
оказывается причиной ошибок.
     С  этого  наблюдательного  пункта  Суэггер  казался  высоким  худощавым
крепким  человеком,  который  даже в  камуфляжном  костюме  выглядел  одетым
аккуратно,  как  для строевого смотра. Соларатов угадывал в нем презрение  к
мальчикам,  составлявшим большую  часть населения Додж-сити, но  также и его
отстраненность   от   всех,    поглощенность   собственными   обязанностями,
заставлявшими его постоянно оставаться на отшибе. Да,  он был одинок,  и ему
предстояло оставаться одиноким  -  такова жизнь  снайпера;  Соларатов  очень
хорошо это знал. Он также заметил, что, когда Суэггер проходил по территории
лагеря,  даже самые  разболтанные  и крикливые  из морских пехотинцев  сразу
стихали  и поспешно  делали  вид,  что заняты делом.  Он упражнялся молча  и
передвигался  без  малейших затрат силы  и энергии. Но  все это  время он не
выходил  на  задания  и  проводил  большую  часть  времени  в помещениях,  в
частности  в одном  из бункеров, где,  вероятно,  размещался какой-то  отдел
штаба или узел связи.
     В последний день Соларатов увидел снайпера снова, с  еще более близкого
пункта. Соларатов крался  вперед, пока не оказался всего  лишь  в пятидесяти
метрах от группы построек, где Суэггер,  как ему казалось, бывал чаще всего.
Он  наделся как следует рассмотреть лицо  человека,  которого ему  надлежало
убить. Теперь он действовал довольно-таки нахально,  убежденный в  том,  что
морские пехотинцы слишком поглощены собой и своими собственными делами и  не
заметят  его присутствия,  даже  если  он встанет и объявит о своем прибытии
через рупор.
     Это  произошло  сразу  же после прибытия  ежедневного вертолета.  "Хью"
ловко шлепнулся  посреди вертолетной площадки, и  из  машины,  не дожидаясь,
пока  остановятся  роторы,  вздымавшие  густые  клубы пыли, выскочил молодой
человек и сразу же побежал к домикам. Спустя немного времени Соларатов снова
увидел его, на сей раз в обществе Суэггера. Впечатление  было такое, что они
вот-вот подерутся. Стоя  поодаль от всех остальных, они размахивали руками и
кричали друг  на друга.  Будь  у него с собой оружие, он наверняка сумел  бы
уложить  их обоих,  но  отсюда не было никакого  пути  отступления  для него
самого: если  бы  он выстрелил,  то даже эти ребячливые солдатики  сумели бы
обрушить на него  мощный огонь и прикончить наверняка. А это было совершенно
ни  к чему; это  задание он не обязан был выполнять любой  ценой, даже ценой
собствен  ной жизни. Он вовсе не намеревался  жертвовать собой ради  успеха,
разве что у него не оказалось бы никакого иного  выхода. Но в таком случае и
объект  должен был представлять  собой нечто связанное  с его продуманными и
прочувствованными  устремлениями, а не являться случайным  заказом соседнего
отдела, насчет которого он даже все еще не решил, с чего начать.
     Так  что он  только  слушал  и наблюдал. Эти двое выясняли между  собой
отношения.   Сцена  походила  на  столкновение  между  гордым  отцом  и  его
непочтительным  сыном или,  напротив,  возгордившимся сынком и  разгневанным
папашей. В голосах ссорившихся  он угадывал гнев, обиду  и даже  обвинения в
предательстве.
     - Какого дьявола, что тебе еще не так?!  - кричал старший по-английски;
русский изучал этот язык много лет.
     - Ты  не можешь так  поступить со  мной! У тебя  нет на  это морального
права! - орал в ответ младший.
     Этот обмен репликами повторялся  снова и  снова, как в одном из длинных
диалогов Достоевского. И  кстати, эта сцена давала понять,  насколько велико
уважение,  которым оба  собеседника пользуются со стороны своих сослуживцев:
никто не стоял, слушая их перебранку, ни один офицер не попытался вмешаться,
и даже молодые морские пехотинцы, обычно старательно загоравшие в это время,
убрались из пределов видимости.
     В  конце  концов эти двое все  же пришли  к какому-то  соглашению.  Они
возвратились в штабной бункер, а через некоторое время молодой человек вышел
оттуда один  и  перешел в  другое помещение,  где,  по  всей  видимости, ему
предстояло  проживать.  Он  появился  примерно  через  час,  уже   полностью
облаченный в боевое обмундирование, с винтовкой, в бронежилете, и вернулся в
штабной бункер.
     "Наконец-то корректировщик вернулся", - понял Соларатов.
     Никаких  других  открытий в этот день не последовало, и  с наступлением
сумерек Соларатов допил остатки воды из последней фляги, повернулся спиной к
американскому лагерю  и начал свое долгое  путешествие ползком  к  комплексу
туннелей, пронизывавших  землю под деревьями, возвышавшимися в тысяче метров
от того места, где он находился.

     * * * * *

     - Старший полковник, Человек-лопух вернулся!
     Громкий шепот сержанта пробудил Хуу Ко от  сна. Впрочем,  это произошло
очень кстати. Как  и в  большинстве  ночей, он  вновь  переживал тот момент,
когда американские  "фантомы"  со скрежещущим  воем пронеслись над долиной и
из-под их крыльев,  лениво  кувыркаясь,  посыпались  бочки с  напалмом.  Они
падали  наземь приблизительно в пятидесяти  метрах от его передовой  линии в
долине, величественно подскакивали и оставляли за собой завесу все  яростнее
разгоравшегося пламени.
     Он  стремительно поднялся  и обнаружил  русского, который  с величайшей
жадностью и без каких-либо  претензий на  благовоспитанность  утолял голод в
отведенном под столовую зале туннеля. Русский пожирал  все, что видел, в том
числе  лапшу,  суп  из рыбьих голов, куски сырой  тыквы,  говядину, свинину,
требуху.  Он ел  руками,  которые  теперь были густо  покрыты жиром;  он был
целиком и  полностью поглощен  процессом  еды и отрывался  от  него  лишь на
мгновения, для того чтобы удовлетворенно  рыгнуть или обтереть  сальные губы
тыльной  стороной  ладони.  При  этом он стакан за  стаканом пил чай и воду.
Наконец,  покончив  с едой  и  питьем, он  потребовал  водки,  которая  была
немедленно  подана -  маленькая  русская  бутылочка.  Он опорожнил ее  одним
глотком.
     После этого он отвернулся от стола и посмотрел на старшего полковника.
     - Теперь я буду  мыться, а потом спать. Возможно,  просплю сорок восемь
часов. А на третий день выйду.
     - У вас есть план?
     - Я знаю, когда и где он пойдет и как будет двигаться. Это все записано
на земле.  Если вы умеете читать землю,  то сумеете прочесть и мысли другого
человека. Я убью их обоих через три дня, считая с этого момента.
     Впервые с тех пор, как он вышел из самолета, Соларатов улыбнулся.


Глава 20


     "Хью" вертикально пошел  вниз, скрылся в густом облаке  пыли и коснулся
поля.  Не  останавливая  роторы, командир  экипажа быстро  выкинул на  землю
доставленные припасы: пару ящиков с пулеметными лентами, набитыми натовскими
7,   62-миллиметровыми   патронами,   еще   пару  ящиков   с  натовскими  5,
56-миллиметровыми   патронами   для   М-16,   большой   картонный   ящик   с
медикаментами,  брезентовый мешок с бумагами для разведчиков, такой же мешок
с бумагами для командования -  ничего серьезного, рутинные военные перевозки
- и Донни. Покончив с  разгрузкой, вертолет прибавил оборотов и взмыл вверх,
оставив на земле задыхавшегося от пыли Донни.
     - Господи помилуй, ты вернулся!
     Это  был ланс-капрал из другого  взвода, с которым  Донни  был  шапочно
знаком.
     - Да, они попытались сбагрить меня. Но я так  полюбил это место, что не
мог не возвратиться.
     -  Боже, Фенн, ну ты даешь! Никому еще  не удавалось  выбраться  отсюда
раньше  срока.  Дружище,  тебя  отсылают  в мир,  а ты возвращаешься  в  эту
дерьмовую дыру, хотя  тебе и служить-то осталось всего  ничего. Паре