заворачивать в подарочную обертку  и завязывать красивым бантиком, а ты
тем временем спокойненько помрешь от потери крови. Попридержи-ка коней, Боб.
     Доктор кинул пулю в небольшой фарфоровый  лоток  - она звякнула, словно
пенни, брошенное в чашку слепца, - и снова повернулся к Бобу.
     - Пожалуйста, взвесь ее, - сказал Боб.
     - Тебе надо было стать проповедником, - ответил доктор.
     Он снова  оросил рану водой,  потом  залил дезинфицирующим  раствором и
вставил маленькую  стерильную трубочку - дренаж. Затем  быстрыми  уверенными
движениями стянул края раны грубой хирургической нитью. Потом зашил еще раз,
более тонкой нитью.  После этого он перевязал  рану,  обернул ногу  надувной
шиной  и  надул ее  так  туго,  что  нога  практически  утратила возможность
двигаться. После этого  он расстегнул  державшуюся  на "липучке"  манжету  и
бросил ее на пол.
     - Больно?
     - Ерунда, - быстро ответил Боб.
     - Врешь. Я заметил, что минут пять назад ты начал напрягаться.
     - Ну, в общем, да, немного побаливает.
     На самом деле  боль была прямо-таки  адской. Но  Боб не  хотел  просить
повторного укола или какого-нибудь снадобья, которое замутило бы ему мозги и
смазало ощущения. У него было чем заняться.
     -  Ладно,  -  сказал доктор. - Завтра  я перевяжу  тебя  заново и удалю
трубку.  Но сейчас она  необходима, чтобы  уменьшить  внутреннее  давление в
ране. А теперь...
     - Ну пожалуйста. Я должен знать. Взвесь ее. Мне это необходимо.
     Доктор Лопес картинно закатил глаза, взял лоток и подошел к столику, на
котором  гордо возвышались  медицинские  весы.  Он  положил  пулю  в  чашку,
открутил  стопорный  винт   и   подождал   несколько  секунд,  пока  стрелка
успокоится.
     - Готово, - сказал он.
     - Ну? - нетерпеливо бросил Боб.
     - 167, 8 грана.
     - Ты уверен?
     - Абсолютно.
     - О господи!
     - Что-то не так?
     - Эта  штука настолько перекорежена,  что  не  было никакого  смысла ее
вытаскивать.

     * * * * *

     Боб  спал  в  одной  из  гостевых  спален  доктора  Лопеса, впервые  за
несколько  недель  спал  без  сновидений и  очень рано проснулся от  боли  и
невыносимой  тяжести  в   ноге.  Доктор   сделал  новую  перевязку  и  снова
зафиксировал ногу надувной шиной.
     - Обошлись без больших повреждений. Ты  должен быть в состоянии немного
передвигаться.
     Потом он  извлек  откуда-то костыли и настоятельно посоветовал Бобу как
можно скорее обратиться за профессиональной медицинской помощью. Бобу нельзя
было ходить пешком и, конечно, купаться, но он  все же настоял на том, чтобы
отправиться в аэропорт в одиночку -  на ибупрофене и силе воли. Бледный  как
бумага, с покрытым липким потом лицом, он был  доставлен стюардессой к рейсу
10.15 в инвалидном кресле и, опираясь  на костыли, сам кое-как  взобрался по
трапу. Он постарался попасть в самолет пораньше; это казалось ему важным.
     В салоне было  занято менее половины мест, и рядом с ним так никто и не
сел. Самолет оторвался  от земли, набрал высоту, и наконец стюардессы начали
разносить кофе. Боб  принял еще четыре таблетки ибупрофена, запил их большим
глотком кофе и наконец вытащил свое маленькое ужасное сокровище, упакованное
в пластиковый пакетик.
     "Ну  что  ж,  ладно,  чем  тебе  не  проблема,  братец?"  -  думал  он,
рассматривая  крохотный  кусочек  металла,   смятый  силой  удара,  навсегда
застывший  в той  форме,  которую  ему  придало  соприкосновение с бедренной
костью.
     Сто шестьдесят восемь гран.
     Проблема, и  весьма серьезная. Единственной в мире пулей весом 168 гран
в  1972 году  была американская "сьерра-мэтч кинг",  лучшая  из  всех  пуль,
применявшихся в патронах  калибра 0,  30 в  те времена да и сейчас, пожалуй.
Боб  ожидал,  что пуля окажется  советской в  150 гран под калибр 7, 62 х 54
миллиметра, использовавшийся в драгуновской винтовке или  старой снайперской
винтовке "Мосин-Наган".
     Нет.  Этот парнишка  работал  с  американским  комплектом  для  ручного
снаряжения  патронов,  потому  что  168-грановые  пули не  использовались  в
серийно выпускавшихся  патронах вплоть  до  того  времени,  когда  в  начале
девяностая  на   вооружение  была  принята  модель  М-852.  Это  не  была  и
173-грановая американская  спортивная пуля, использовавшаяся как  в патронах
М-72 калибра 0, 30-06, так и в натовских 7, 62-миллиметровых патронах М-118.
     Нет. Американское  снаряжение для ручного оснащения патронов; все ладно
скроено,  крепко  сшито,  разутюжено   так,  чтобы  не  осталось  ни  единой
складочки. Серьезный  профессиональный  стрелок,  досконально  знающий  свое
ремесло. Все это подразумевало, что были приложены великие труды хотя бы для
того, чтобы так или иначе  разыскать в Южном Вьетнаме все нужные компоненты,
которые позволили бы выжать из системы максимум возможного. Чего ради?
     Боб глубоко задумался.
     Т.  Соларатов потерял  своего  "драгунова".  В  таком случае  наилучшим
выходом из положения оказалась бы американская снайперская винтовка, которую
с высокой вероятностью  можно было разыскать  в арсеналах  северовьетнамской
армии, ведь, как ни крути, половину их содержания составляли трофеи.
     Боб готов был  поклясться, что это была М-ID, снайперская версия старой
доброй  винтовки  М-1   "гаранд"  с  которой  джи-ай выиграли Вторую мировую войну.
     Чем  больше он думал об этом, тем больше смысла обретало все случившее,
вплоть до  мелких  подробностей.  Да,  именно это  объясняло подсознательное
ощущение того, что звук выстрела был так  хорошо знаком ему. В свое время он
сделал  много  тысяч  выстрелов из  М-1.  Это  была  самая первая  винтовка,
попавшая  ему в руки во  время службы в морской пехоте, - солидная, прочная,
надежная, великолепно сконструированная железяка из тех, которые никогда  не
подводят.
     Мое ружье, моя винтовка, Люблю убивать, и есть сноровка.
     Каждому новобранцу приходилось по нескольку  часов маршировать в нижнем
белье вокруг ротной казармы с незаряженной М-1 на плече, держась левой рукой
за  собственный  член;  из-за  проволочной  ограды восторженно  пялят  глаза
сосунки  из  числа  обитателей  Пэррис-айленд,  в  ушах  гремит  ритм  этого
примитивного стишка,  которым дирижирует инструктор, очень похожий  на Бога,
только более строгий, более жестокий и более толковый.
     "Да, - думал Боб, - он взял винтовку "гаранд" с оптическим прицелом, он
своими руками снарядил патроны из самых лучших существующих компонентов,  он
вывел меня из строя, он герой".
     Разглядывая полоски на  боках пули,  образовавшиеся в тот день во время
ее стремительного  движения  по дулу,  Боб предположил, что  более серьезный
анализ, проделанный квалифицированными экспертами на серьезном оборудовании,
покажет, что было использовано ружье с нарезом в десять витков на дюйм, а не
в двенадцать, что тоже подтвердит: пуля  вылетела из  М-1,  а  не из М-14. В
этом он тоже  видел определенную логику. Обретал смысл выбор патрона калибра
0,  30-06,  а не 0, 308, потому  что более  длинная гильза  такого  патрона,
вмещающая куда  больше пороха, дает и  гораздо  большую энергию, особенно на
дистанции больше тысячи метров. Это и на самом деле был дальнобойный патрон,
в чем за минувшие с тех пор годы  смогло убедиться немало оленей,  тогда как
0, 308-дюймовый являлся дальнобойным только на словах.
     Но в следующий момент он снова уткнулся лбом в стену.
     Если снайпер  и  впрямь  решил  воспользоваться патроном  0, 30-06,  то
какого  черта  он  не  мог взять модель 70Т, магазинную  винтовку? Это  была
снайперская винтовка морских пехотинцев,  состоявшая на вооружении  в первые
пять лет  войны. Их было  множество  повсюду;  черт возьми, ведь даже  Донни
именно из нее произвел тот самый единственный выстрел по Соларатову.
     Так  с  какой  стати  русский  стал   бы  пользоваться   менее  точным,
значительно более  проблематичным  полуавтоматом, имея  в своем распоряжении
одну  из самых классических снайперских винтовок,  существующих в мире? Карл
Хичкок, великий  снайпер  морской пехоты, действовавший в  1967  году, с его
девяносто двумя  убитыми,  пользовался  как раз винтовкой  70Т со спортивным
прикладом и восьмикратным прицелом  "Юнертл"  с наружной  регулировкой.  Эта
винтовка  вполне достойна того, чтобы  воспользоваться ею для любых целей. В
таком случае какого же еще дьявола нужно было этой русской птичке?
     Неужели под рукой не оказалось ни одной винтовки 70-й модели?
     Конечно, можно уточнить цифры о потерях нашего оружия через приятелей в
Пентагоне, но все равно было невозможно поверить в то,  что русский  не имел
возможности найти  модель  70. Скорее всего  он  сумел  бы достать и любимую
винтовку Боба, "ремингтон" 70-й модели, если бы, конечно, захотел.
     Так  что  же  такого  особенного было  в  М-1,  почему  русский из всех
подходящих марок оружия остановил свой выбор именно на ней?
     Эта  винтовка  и в самом деле могла обеспечить  очень  высокую точность
боя. Может  быть,  он  хотел  использовать полуавтомат для  того, чтобы дать
серию выстрелов по цели, выпустить подряд три или четыре  пули в надежде  на
то, что хоть одна из них попадет точно?
     Нет-нет. Только  не  с такого расстояния. Здесь  каждый  выстрел должен
быть прицельным.
     Проблема с  "гарандом" как снайперской  винтовкой состояла  в том,  что
лучшие  качества этого ружья  проявлялись  при  его  использовании с обычной
мушкой. С М-1  нетрудно было  победить на тех соревнованиях по стрельбе,  на
которых не допускалось  использование оптики.  А вот  применение  оптических
прицелов было изрядно затруднено из-за того, что зарядное отверстие винтовки
располагалось  наверху и наверх же выкидывалась стреляная гильза, что делало
невозможным   установку   прицела  точно  по   оси  канала  ствола,  Поэтому
приходилось,   используя  сложную  систему  крепления,  которая  никогда  не
действовала по-настоящему удовлетворительно, монтировать на М-1 параллельный
прицел,  устанавливаемый  чуть  левее  затвора.  На  данном  расстоянии  это
означало,  что прицел наводился  на цель далеко  не по той же оси, что канал
ствола, а  это делало особенно трудным быстрый расчет  поправок, особенно  в
тех случаях, когда цель движется и тому подобное.
     Однако русский выбрал именно эту винтовку.
     Что же, черт возьми, происходило?
     Боб глубоко задумался,  пытаясь понять, какой  во  всем  этом мог  быть
смысл.
     Его  преследовало  ощущение  того,  что  он  что-то  упустил  из  виду.
Существовала какая-то вещь,  которую он никак не мог  заметить. И он не  мог
даже предположить, что же это такое было.
     "Что  же я упускаю? Что  мешает мне заметить это что-то? Я не могу даже
предположить, что это может быть такое".
     - Сэр!
     - Да? - отозвался он, вскинув взгляд на стюардессу.
     -  Вам нужно сложить столик и вернуть в вертикальное  положение  спинку
сиденья. Мы идем на посадку и вскоре приземлимся в Бойсе.
     - О, конечно, прошу прощения, что не обратил внимания на сигнал.
     Она ответила профессиональной улыбкой, а Боб взглянул  в  иллюминатор и
увидел  Пилозубые горы,  окаймлявшие  по-домашнему  узкий горизонт  Бойсе, и
аэродром, названный по имени известного аса, который погиб молодым на войне.


Глава 34


     Прямо  из  аэропорта  Боб  направился в больницу.  Действие  ибупрофена
закончилось,  он  принял еще одну дозу, но  все же  успел на несколько минут
почувствовать острую  боль.  Он знал, что настоящая  боль начнется завтра  и
будет  мучить его на  протяжении еще нескольких недель, но он  ни  за что не
хотел останавливаться.
     Проехав  по  залитым ярким светом тихим улицам  Бойсе,  одного  из  тех
непритязательных городков, которых так много повсюду, Боб вскоре добрался до
больницы.  Опираясь   на  костыли,  он   вошел  внутрь,  -  ибупрофен  успел
подействовать, и ему снова стало легче, - и лифт доставил его к палате жены,
где его поджидали в коридоре его дочь и Салли Мемфис.
     - Эй, привет!
     - Папа!
     -  Как дела, моя  дорогая? -  спросил он, подняв  дочь на руки и крепко
прижав к себе. -  Как  же я  рад снова увидеть мою  девочку! Ты  хорошо себя
ведешь? Слушаешься Салли?
     - Со мной все прекрасно, папа. А что случилось с тобой?
     - Ничего серьезного, милая. Всего лишь небольшой  разрез в  ноге, вот и
все, - бодро отозвался Боб, и Салли смерила его недоверчивым взглядом.
     Он немного поболтал с  дочерью, а потом с Салли, которая отвечала ему с
заметной холодностью. Джулия сейчас кажется, спала, но, судя по всему, можно
было не  опасаться  послеоперационных осложнений.  Медики  говорили, что она
довольно скоро сможет  выписаться, и  Салли  уже  все приготовила для  того,
чтобы  отправиться  на  маленькое ранчо  в  Кастер, как  планировал Боб. Она
согласилась  с  ним,   что  это   вполне  оправданная  мера  по  обеспечению
безопасности, по крайней мере до тех пор, пока ситуация не прояснится.
     Спустя некоторое время Джулия проснулась, и Боб вошел в палату к жене.
     Все ее  туловище  облегала гипсовая  повязка, не позволявшая  двигаться
правой руке, ключица которой была перебита  пулей. Его  бедная  девочка! Она
казалась такой бледной, такой поблекшей и даже каким-то образом стала меньше
в своем гипсе.
     - О, моя дорогая! - воскликнул Боб, кинувшись к ней.
     Она  улыбнулась, хотя  и  без  большого энтузиазма, и спросила,  как он
поживает,  а  он  пропустил  этот  вопрос  мимо  ушей  и  принялся  в  ответ
расспрашивать ее о самочувствии, перешел  к  общемедицинским соображениям, а
от них  к мерам  безопасности и в  конце  концов сказал  ей,  что,  как  ему
кажется, он смог что-то выяснить.
     - Я и сама догадалась об этом: ты весь прямо-таки светишься.
     - Это длинная история.  Осталось еще кое-что, чего  я не могу  до конца
понять, и мне нужна помощь.
     - Боб, но как же я могу помочь тебе? Я почти ничего не знаю. А все, что
знаю, уже рассказала тебе.
     - Нет-нет, я имею в виду совсем не это, а то, что касается меня.
     - Ну вот, ты уже забыл обо мне.
     - Дорогая, я раздобыл одну вещь, которую обязательно должен понять. Мне
никак не удается дать  ей осмысленное объяснение. Получается, что или  с ней
что-то  не  так,  или я заблуждаюсь. Если что-то  не так с этой вещью,  то я
ничего  не смогу сделать. Если  же ошибаюсь  я, то  мне  обязательно удастся
найти ошибку.
     - О боже. В меня стреляли, меня ранили, а ты все рассуждаешь о себе.
     Боб сделал  вид, что  не заметил  резкого  выпада, и на  какое-то время
замолчал.
     - Мне очень жаль, что  тебя ранили, - наконец сказал он. - Я очень рад,
что  ты осталась  жива.  Ты  должна думать о  том,  какое счастье, что  тебе
удалось вывернуться из этой  передряги, а не о том, какая ты несчастная, что
в нее угодила.  Ты вела себя просто  прекрасно: сумела удержать ситуацию под
контролем  и оказалась  самой  настоящей  героиней. Тебе удалось спасти свою
собственную жизнь,  жизнь  своей дочери и жизнь своего мужа. Так что у  тебя
нет особых оснований сердиться.
     Джулия ничего не ответила.
     - И дело вовсе не во мне. Дело в нас. Я должен разобраться во всех этих
делах.
     - Неужели ты не можешь допустить, чтобы этим занялись полиция и ФБР? Их
много, они есть повсюду. Это,  в конце  концов, их работа. А  твоя  работа -
быть здесь, с твоей семьей.
     -  Существует человек, который охотится за  мной. Чем больше  времени я
нахожусь рядом с  тобой,  тем большая  опасность  угрожает тебе. Неужели  ты
этого не понимаешь?
     - Значит, ты снова исчезнешь. Я так и знала. Тебя не  было рядом, когда
в меня  стреляли, тебя не было,  когда я три часа провалялась в ущелье, тебя
не было, когда  меня оперировали, тебя не было,  когда  я приходила  в  себя
после операции, ты даже не позаботился о своей дочери, ты, судя по всему, не
поедешь с  нами  в горы,  я  слышала, что  ты пьянствовал, после  этого  ты,
наверное,  с кем-нибудь подрался, потому что  ты ужасно  хромаешь и  у  тебя
невероятно бледное лицо, и все, что тебе  теперь  хочется сделать, это снова
исчезнуть! И... и почему-то ты счастлив после всего этого.
     - Я ни  с кем не дрался. Мне просто вытащили пулю из ноги,  вот  и все.
Это ерунда. Я сожалею,  - сказал он. - Но думаю, что  это самый лучший образ
действий.
     - Не знаю, сколько еще я смогу вынести.
     - Я только хочу, чтобы все это наконец закончилось.
     - Тогда оставайся здесь. Будь здесь, с нами.
     -  Я  не  могу. Это значит  подвергнуть вас большой опасности. Он очень
скоро  узнает, если еще  не узнал, что  убил не меня,  а совсем постороннего
человека.  И  тогда он  вернется. Я должен  быть в состоянии  передвигаться,
действовать,  думать, обороняться. И это еще не все: как ты думаешь, если он
снова придет за  мной, а  вы с Ники окажетесь в этот  момент  рядом, разве я
смогу защитить  вас? Никто на свете не сможет вас защитить. Так что пусть он
охотится на  меня. Это то, чему он обучен, что он умеет делать. Возможно,  я
смогу  справиться с  ним, а возможно, и нет,  но,  что  бы ни  случилось,  я
костьми лягу, но не допущу, чтобы он охотился за вами.
     - Боб, - сказала она, - Боб, я позвонила адвокату.
     - Что-что?
     - Я сказала, я позвонила адвокату.
     - И что это должно значить?
     - Это значит, что нам следует развестись.
     Бывают мгновения, когда чувствуешь, как твоя грудь превращается в  лед.
Ты просто застываешь. Ты больше  не можешь дышать.  Ты разеваешь рот,  но  в
него совсем не попадает воздух, а  потом там  не остается ни  капли слюны. В
ушах  у  тебя гремит  десяток  кузнечных молотов, твоя голова безумно болит,
кровь пульсирует в венах с такой силой, будто хочет разорвать их. Ты вот-вот
потеряешь сознание. Ничего подобного не случалось  с  Бобом, когда в воздухе
носилось всякое дерьмо и вокруг него умирали люди, но теперь это случилось.
     - Почему?  - сказал он, когда к нему  начала  возвращаться  способность
двигаться.
     - Боб, мы  не можем дальше так жить. Одно дело говорить, что  мы  любим
друг друга, что мы - семья, что мы заботимся  друг о друге. И  совсем другое
дело, когда ты  вдруг исчезаешь, что случается  довольно  часто,  а  до меня
доходят слухи,  что где-то гибнут люди, и ты отказываешься говорить об этом.
Совсем другое дело,  когда ты непрерывно злишься, так злишься, что не можешь
ни говорить со  мной, ни поддержать меня, ни хотя бы просто прикоснуться  ко
мне и все время огрызаешься. Я все это терпела только ради  нашей дочери. Но
потом все заходит еще дальше, происходит самое худшее:  война входит прямо к
нам в  дом, и я ранена пулей,  и моя дочь видит, как на расстоянии вытянутой
руки от нее погибает человек. И после этого  ты снова уходишь. Я люблю тебя,
Бог свидетель,  я люблю тебя, но я не могу допустить,  чтобы моя  дочь снова
прошла через все это.
     - Я... Джулия, мне очень  жаль. Я не  замечал, насколько тяжело все это
для тебя.
     - И дело  тут  не просто в  насилии. Дело в том, что тебе оно нравится.
Оно постоянно живет в тебе. Я постоянно вижу это в  твоих глазах, в том, как
ты осматриваешь любое место,  в котором оказываешься, в том, что  ты никогда
по-настоящему  не расслабляешься,  в  том,  что  у  тебя  всегда  под  рукой
заряженное ружье, даже  в  том,  как ты едешь, когда мы все  вместе катаемся
верхом. Ты  больше  не снайпер, это было  много  лет назад.  Но  ты  все еще
остаешься  там. Я не могу соперничать  с  войной во Вьетнаме.  Ты  любишь ее
больше, чем нас.
     Боб с трудом перевел дух.
     - Пожалуйста, не делай этого. Я  не могу потерять тебя  и  Ники. У меня
больше ничего нет. Вы - это все, что имеет для меня ценность в этом мире.
     -  Неправда.  Ты ценишь  себя  и то,  чем  ты  стал. Втайне  от всех ты
настолько счастлив  оттого, что  ты Боб Гвоздильщик, непохожий ни  на  кого,
лучше, чем  все люди, что ты тот, кого все эти люди  любят и уважают