олела, а
ноги с каждым  шагом  все  сильнее  подкашивались. Они  следовали  компасным
курсом, повторно  проверяя азимут каждый раз, когда огибали очередной бугор.
Слоновая трава была здесь  очень высокой и  хорошо  укрывала их, зато резала
беспощадно. Воды у них осталось совсем мало, зато Боб даже в густых сумерках
видел, что  тучи  не  думают расходиться и  все так  же нависают  над  самой
землей. Вскоре хлынул яростный проливной дождь, и от первых  же капель обоих
пронзило лютым  холодом.  Очень скоро  выяснилось,  что они  больше не могут
бежать;  теперь  они,  спотыкаясь и  поскальзываясь, ковыляли  вслепую,  два
голодных,  смертельно  уставших,  с  головы  до  ног  перемазанных  в  грязи
человека,  движимых одной  лишь верой и силой воли  и  стремящихся  к  цели,
которой уже, возможно, не существовало.
     Боб   начал   замечать,  что   его  мысли   разбегаются;   он   пытался
сосредоточиться на предстоящей работе, но  ему никак это не удавалось. Возле
очередной кучки деревьев он остановился.
     - Мне нужно передохнуть, - сказал он.
     - Мы несемся, как угорелые, - согласился Донни.
     Боб опустился в траву.
     - Ты потерял много крови.
     - Я в полном порядке. Просто мне нужно немного отдохнуть.
     - У меня осталось немного воды. На, попей.
     - А что ты будешь пить?
     -  Мне не  придется стрелять.  Я буду  только  пускать  ракеты. А  тебе
предстоит стрельба. Так что пей.
     -  Кто бы подумал, что под этим чертовым дождем  мы  будем мучиться  от
жажды?
     - У меня такое ощущение,  будто я  только  что  отыграл  два футбольных
матча без единого перерыва или тайм-аута. Просто два матча подряд.
     -  Ох, парень... - протянул Боб. Он взял  у Донни флягу, набрал  полный
рот воды и проглотил, с наслаждением чувствуя, как холодная влага стекает по
его пересохшему пылающему горлу.
     - После этого я просплю целый месяц, - мечтательно сказал Донни.
     - Нет,  -  ответил Боб, - после этого ты  пойдешь на  вокзал,  сядешь в
поезд и - ту-ту - поедешь к  своей жене, пусть даже мне придется отправиться
к какому-нибудь из этих проклятущих генералов  и дать ему хорошего пинка под
зад.
     Уже  почти   стемнело.  Где-то   начали  перекликаться  птицы:  джунгли
начинались совсем неподалеку,  сразу за  грядой холмов. И все же можно  было
подумать,  что в мире не осталось ничего  живого; снова им казалось, что они
одни  во  всем  мире,  затерянные среди  холмов,  застрявшие в этом скорбном
ландшафте.
     Внезапно Боба осенило.
     - У меня идея! - воскликнул он. -  Ты взял скотч? У тебя он с собой? Я,
кажется, говорил тебе...
     Донни  сунул руку в объемистый  карман  своих камуфляжных брюк, немного
порылся там и вытащил моток темно-серой матерчатой изоляционной ленты.
     - Как, сойдет вместо скотча?
     -  Да, именно  то, что  нужно. Ладно... А теперь... теперь  твою трубу.
Черт возьми,  только не говори мне, что ты бросил трубу. Ты  ведь не оставил
ее вместе со всем снаряжением?
     - Не  дождешься, - флегматично ответил Донни.  -  У  меня  с собой все,
кроме  вертолета.  М-м-м...  секундочку...  ванна,  палатка,  бомбардировщик
"фантом", батальонная столовая... Ах, да, вот она.
     Он снял с плеча висевший на  ремне зеленый трубчатый чехол с крышками с
обеих сторон,  в котором хранилась  применяемая  для  корректировки стрельбы
двадцатикратная подзорная труба М-49 и треножник, без которого  пользоваться
трубой   было  почти   невозможно.   Труба  применялась   для   того,  чтобы
контролировать попадания в по-настоящему удаленные цели.
     Донни протянул чехол с трубой Суэггеру.
     - И что дальше?
     - Ты только смотри; я все сделаю сам.
     Боб  алчно  схватил футляр,  отвинтил крышку  и  вытащил  металлический
телескоп  уныло-зеленого цвета  с  приделанным  к нему  сложенным  трехногим
штативом. Все  это  устройство стоило  Корпусу морской  пехоты  ровно тысячу
долларов.
     - Ведь правда, хорошая штука? - спросил Боб.
     А  в следующее  мгновение  он  с  силой трахнул тонкой  линзой  о  дуло
винтовки Донни; стекло тут же рассыпалось в алмазную пыль.  Боб на всю длину
насадил  трубу  на ствол  винтовки,  выдавив все  находившиеся внутри нежные
механизмы  для  фокусировки  и остатки  стекла,  и несколько  раз  повернул.
Отвинтил и выбросил треногу. Потом  он  взял парусиновый чехол, достал  свой
"рэндолл сервайвер" и принялся за дело.
     - Что ты делаешь? - поинтересовался Донни.
     - Можешь не ломать голову. Лучше почисти, как следует, мою винтовку. На
сегодня все правила отменяются. И торопись, Свинина, нам нужно очень и очень
поторапливаться.
     Донни быстро взялся за дело: прочистил ствол,  забитый травой и землей,
вынул затвор и  тщательно  обтер его от набившейся  туда грязи.  Не прошло и
нескольких минут, как винтовка  оказалась готова к стрельбе. Оглянувшись, он
увидел, что Боб отделил один конец от  чехла, а  в  крышке на  другом  конце
прорезал небольшое отверстие. Получилась зеленая кишка длиной около тридцати
сантиметров, в которую Боб вложил корпус от корректировочной трубы.
     - Ну вот, а теперь подержи-ка эту проклятую конструкцию,  - приказал он
и,  насадив корпус  вместе с чехлом  на  конец дула своей винтовки, так  что
насадка выдавалась  за  дульный срез на целых двадцать сантиметров, принялся
старательно скреплять части изолентой.
     По виду это напоминало какой-то  глушитель, но  Донни понимал,  что это
вовсе не глушитель.
     - Ну, и что это?
     -  Пламегаситель, сделанный  из  подручных средств,  - объяснил наконец
Боб.  -  Вспышка - это  просто порох, сгорающий перед дулом. Если установить
такой  вот кожух, то  порох будет сгорать внутри  него,  а  не  на  открытом
воздухе, где он сияет,  как рождественская елка. Конечно, это все  чертовски
непрочно и выдержит не больше чем несколько  дюжин выстрелов, но, ей-богу, я
совсем  не  хочу,  чтобы  они  засекли меня по  вспышкам и  закидали  своими
погаными минами. А теперь давай поскачем дальше.

     * * * * *

     Последний быстрый этап.
     Войска шли вперед, и их подгоняли долг и судьба. Выдающееся достижение:
дальний переход  ускоренным маршем  из  Лаоса, столкновение  со  снайпером в
долине, победа  над  этим  человеком, и теперь они находились совсем рядом с
лагерем "зеленых беретов" в Кхамдуке. Батальону номер 3 оставалось проделать
всего  лишь  километр  до места  назначения;  сохраняя  должный  порядок, он
стремительно продвигался вперед.
     Хуу  Ко,  старший  полковник,  поглядел  на часы и  увидел,  что  время
подходит  к  полуночи. Они  будут  на месте меньше  чем через  час  и смогут
позволить  себе  немного передохнуть и  оправиться. Затем  штурмовые  отряды
займут  свои  места,  минометный  взвод  установит  свои 81-миллиметровки, и
начнется последняя стадия. К рассвету все будет закончено.
     Погода уже ничего не значила.
     И  все же она  казалась ему прекрасной. В небе  не было  видно ни одной
звезды, серые тусклые тучи висели над самой землей. Если бы он придерживался
своего  старого образа  мыслей,  образа мыслей  человека Запада, то  мог  бы
посчитать, что сам Бог желает, чтобы американцы ушли из этой страны. Все это
выглядело  так, будто Бог  говорил: "Довольно, убирайтесь.  Возвращайтесь  в
свои земли. Дайте этим людям жить своей жизнью".
     Придерживаясь своего нового образа мыслей, он просто отметил, что удача
не изменила ему  и  что удача  порой  бывает  наградой  за  смелость. Родина
оценила  смелость  и знания, он сыграл по-крупному  и победил, и  неизбежное
падение лагеря Кхамдук должно было стать его наградой.
     - Все хорошо, - сказал его заместитель.
     - Да, - согласился Хуу Ко. - Когда все закончится, я...
     Он не договорил, так как лицо Нхоунга внезапно  озарилось ярким светом.
Хуу  Ко резко повернулся, чтобы выяснить, откуда взялось совершенно ненужное
освещение.
     В  небе,  озаряя  темную  ночь  ярким  заревом,  висела  под  парашютом
одна-единственная осветительная  ракета.  Когда она опустилась немного ниже,
сияние  стало  еще ярче; был  один момент,  когда  весь батальон,  как  один
человек  обернувшийся,  чтобы  взглянуть  на  эту  неожиданную  иллюминацию,
оказался виден совершенно  ясно и  четко, не хуже, чем днем. Это  было еще и
очень красиво: батальон, залитый нежным и объемным белым светом, олицетворял
собой  волю народа,  сконцентрированную  и выраженную в  его  армии, одна из
частиц  которой  находилась  сейчас  между  придвинувшимися  один к  другому
холмами  и стремилась вперед, навстречу всему,  что могло принести  с  собой
завтра, стремилась решительно, героически, стоически, самозабвенно.
     А потом прогремел выстрел.

     * * * * *

     Пуллеру  приснилась Чинх. Это было во время его второй ходки. Он ничего
такого не намечал, просто так случилось. Она была евразийка и жила в Чолоне,
а  он  пробыл  в  боях  одиннадцать  месяцев  и,  полностью измотанный,  был
возвращен в Сайгон,  где его направили на  штабную работу - только для того,
чтобы  не дать ему повода застрелиться. Тогда, в шестьдесят седьмом году, за
год до  месяца  тет,  это  была  совершенно  безопасная  служба,  и  однажды  он
познакомился  с Чинх, дочерью француженки и врача-вьетнамца, такой красивой,
что нельзя выразить словами. Была ли  она  шпионкой? Вполне возможно, но она
мало что могла  узнать: это было короткое, сильное, страстное наслаждение, а
не тайные перешептывания.  Ее муж, как  сказала Чинх, был убит коммунистами.
Возможно, так оно и было, а возможно, и нет. Это не имело никакого значения.
Коммунисты убили ее однажды ночью на дороге, когда она возвращалась домой  в
своем  "ситроене", после того как несколько часов занималась с  ним любовью.
Она угодила в засаду, которую они приготовили для важного правительственного
чиновника Южного Вьетнама; после взрыва от нее ничего не осталось.
     Еще ему  приснилась его старшая дочь  Мэри.  Она ездила верхом и  имела
твердые убеждения. Она ненавидела армию, наблюдая в течение  многих лет, как
мать  постоянно  играет  в одну и  ту  же  игру, все  время прозябая в таких
поганых дырах, как  Гемстадт или Беннинг, всегда  устраивая прекрасный  дом,
всегда угождая женам командиров.
     -  У  меня такого не будет! - заявила Мэри.  - Я не стану так жить. Что
это вам дает?
     Его жена не могла найти ответа.
     - Мы так живем,  - сказала она в конце  концов. - Твой отец и я. Мы оба
служим в армии. Такова жизнь.
     - У меня она такой не будет, - отрезала Мэри.
     Пуллер очень надеялся на это. Она  была слишком умна и хороша собой для
того, чтобы в конце концов выйти замуж за какого-нибудь служаку из кадровых,
какую-нибудь посредственность,  которому не светит никакая карьера, да и  на
ней он женится только потому, что она дочь знаменитого Дика Пуллера, льва из
Плейку,   получившего   в  грудь   пулю  калибра  0,  51  из  "чи-кома",  но
отказавшегося  от эвакуации и погибшего на вшивой  крохотной базе  передовых
операций в Кхамдуке через  год после того, как война  была  проиграна, отдав
жизнь ни за что; а уж в этом и вовсе никто не усмотрит никакого смысла.
     Пуллер  открыл глаза. Было темно. Он  потрогал часы  на руке. Скоро все
это начнется и скоро закончится. Он ощущал запах влажного песка, из мешков с
которым  был  сложен  блиндаж,  запахи  грязи  и  глины,  оружейного  масла,
китайской кухни, крови, работы  -  всю сумму  запахов, всегда сопровождавшую
жизнь в полевой обстановке.
     Но у него было какое-то странное  ощущение: происходило что-то еще.  Он
взглянул на часы и увидел, что почти полночь. Пора вставать и...
     - Сэр.
     Это был молодой капитан Тэни,  которому,  вероятно, тоже придется  этой
ночью расстаться с жизнью.
     - Да?
     - Это... сэр... Ах, вы просто не поверите...
     - Ну что? Не тяните!
     - Он все еще там.
     - Кто? - Пуллер, конечно, подумал о Хуу Ко.
     - Он. Он! Этот чертов снайпер-морпех.
     - Неужели он запасся прибором ночного видения?
     - Нет, сэр. Вы сами увидите из-за вала. А слышно даже здесь. Он пускает
ракеты.

     * * * * *

     У него  почти не  было хороших  целей. Маловато света. Но  в  мерцающем
сиянии  проплывавших по небу осветительных ракет он видел вполне достаточно:
движение  -   быстрое,   испуганное,   суматошное  -  отдельных  смельчаков,
оставшихся  на   ногах  и  старавшихся  восстановить  порядок,   посыльного,
отправленного в тыл,  чтобы  сообщить о  происходившем командиру, пулеметный
расчет, отделившийся от колонны, чтобы попытаться обойти его.
     Ракетница  издавала  сухой  приглушенный  хлопок,  который  нельзя было
спутать  со  звуком любого  другого оружия,  применявшегося во Вьетнаме.  На
высоте порядка ста метров ракета взрывалась яркой россыпью искр, в следующее
мгновение раскрывался  парашют,  ловил  ветер,  и ракета  начинала  медленно
дрейфовать, понемногу опускаясь и разбрасывая  искры и пепел. Свет ракет был
белым.  И мир он окрашивал в белое.  Чем ниже  опускались  ракеты, тем  ярче
становилось  их сияние,  зато  когда они  раскачивались  на  ветру,  то  мир
превращался в суматошное скопище бунтующих теней, которые словно отталкивали
и сбивали с ног одна другую в окуляре его прицела.
     Но  как бы там ни было, цели у него имелись. Он  стрелял в то,  что его
инстинктами  воспринималось  как  человек,  что  казалось  неестественным  в
пляшущем свете, в россыпях искр, в сиянии, заполнившем мир и озарявшем толпу
перепуганных  людей,   почувствовавших  себя   совершенно  беззащитными  под
прицелом  снайпера. Говорят, что  ночь  принадлежит "чарли".  Только не  эта
ночь. Эта ночь принадлежала Бобу.
     Они  очень  грамотно  все устроили. Никакого  перемещения  - не  в этих
условиях. Сейчас слишком  темно для того, чтобы переходить с места на место;
они запутаются,  потеряют  друг друга,  и это уже будет  на самом деле  все.
Донни находился  на  вершине холма,  Боб  - на середине склона. Плохие парни
проходили  слева направо  в  сотне метров  перед ними,  а трава была  совсем
низенькой,  и  передвигаться, укрываясь за  ней, было просто негде. Это была
отличная  зона поражения, и люди, шедшие во главе колонны, услышав первый же
выстрел, мгновенно распластались на земле, уверенные в  том, что если пойдут
дальше, то погибнут, и это была чистая правда.
     У них был четкий план,  и, следуя ему, Донни  пускал ракету и переходил
на  сотню  шагов  по  гребню  холма,  а  Боб выжидал, пока ракета  опустится
достаточно низко, чтобы можно было ясно  различать движение.  Пока свет  был
самым ярким,  Боб делал  два, если получалось,  то три  выстрела.  Потом  он
перемещался в траве на те же самые сто шагов и занимал новую позицию.
     Первый раз они переходили вперед, а в следующий - возвращались обратно.
Они  не могли  видеть  друг друга, но  подчинялись  единому ритму. Вьетнамцы
снова вышлют против него людей, но это произойдет не сразу. К тому же они не
смогут  с  уверенностью  определить, откуда  вылетают  ракеты,  потому  что,
благодарение  Богу,  эта  пиротехника   взлетала,   не  оставляя  за   собой
светящегося следа.
     Боб не мог даже  разглядеть перекрестье прицела. Он лишь видел движение
и  знал, где окажется перекрестье, потому что оно могло быть только там, где
находилось  всегда, так что он нажимал на спуск,  винтовка хрипло рявкала, а
вспышка пропадала в стальной трубе, окружавшей дуло,  хотя  рано  или поздно
это  устройство должно было отказать. Однако  пока  что  никому  не  удалось
разглядеть, откуда велась стрельба.
     Яркая  белая  звезда,  рассыпая  искры, медленно проплывала  низко  под
облаками. В ее свете  Боб  видел  поспешно  падающего  в  траву  человека  и
всаживал в него пулю. Потом быстро передергивал  затвор, выкидывая стреляную
гильзу.  В это  время он успевал  заметить другого солдата, бросившегося под
ярким светом к своему упавшему товарищу, и следующим выстрелом убивал  еще и
его.  Самым  главным во всем этом деле был свет: ракеты должны были взлетать
без  всякого  перерыва,  потому  что,  как  только  выпадет несколько  минут
темноты, эти парни кинутся к  нему, и тогда они окажутся слишком близко, все
произойдет слишком быстро и надеяться будет совершенно не на что.
     Все  это продолжалось десять минут, а потом, как  и было запланировано,
Донни  прекратил  стрельбу,  и Боб  сделал то же  самое.  Они отошли  назад,
встретились на дальнем от колонны склоне холма и помчались бегом разыскивать
другую позицию.
     -  Это их изрядно  задержит. Еще минут десять  им потребуется для того,
чтобы понять, что мы  смылись. Тогда они двинутся дальше. А  мы  должны быть
готовы  снова атаковать их. Теперь я хочу перейти на ту сторону.  А ты следи
за мной.
     Донни шел, держа М-14 в положении "на руку",  а Боб повесил винтовку на
плечо  и  держал  в  руках  М-3,  хотя  весь запас  боеприпасов  к  автомату
ограничивался  теперь  лишь  двумя  магазинами.  Оба  пистолета  он  снял  с
предохранителей и дослал в ствол патроны.
     - Ладно. Ты готов?
     - Похоже на то.
     - Если по мне начнут палить, прикроешь меня.
     - Будь спок.
     Боб вышел из травяных дебрей на открытое дно долины.
     Он чувствовал себя совершенно голым. Он находился в полном одиночестве.
Ветер   сердито   свистел,  а   с   темного  неба  вновь  посыпался   дождь.
Северовьетнамцы сейчас должны были  остаться сзади в полукилометре  или чуть
побольше. Внезапно небо в  той  стороне  осветилось: это  штурмовая  команда
бросилась  в  атаку  на опустевший холм, с  которого  они вели  огонь.  Ночь
сотрясали  взрывы  гранат,  мелькали вспышки яркого  света  и  чуть  заметно
дрожала земля. Потом раздалась яростная автоматная  пальба:  они снова вышли
на бой, чтобы уничтожить демона.
     Боб дошел до середины лощины, затем повернулся, держа автомат наготове,
чтобы   прикрывать  напарника;   настала  пора   вызвать  Донни,  чтобы  тот
присоединился к нему.
     - Иди сюда! - негромко крикнул он.
     Парень выскочил из травы на дно долины, не задерживаясь промчался  мимо
Боба и остановился, оказавшись на другой стороне. Боб, не мешкая, последовал
за ним. Почти сразу же они нашли другой холм.
     - Поднимешься туда, - сказал Боб. - Когда услышишь мой выстрел, пустишь
первую  ракету.  Я собираюсь на  этот раз устроиться немного  подальше. А ты
пока что поставь мины. Я сделаю выстрелов двадцать, а потом удеру. Если  они
полезут на  нас,  то задержатся  на минах. Значит, ставь  мины и  будь готов
пускать ракеты. Пароль... черт возьми, я не знаю; придумай пароль.
     - Э-э-э... Джулия.
     - Джулия? Как у "Битлз"? Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла, Джу-ли-ия. Это?
     - Совершенно верно.
     - Значит, если ты слышишь чьи-то  шаги и  человек не горланит:  "И  я о
любви тебе  пою, Джулия",  то ты  подрываешь  "клейморки",  в  суматохе  отходишь подальше
назад, находишь укрытие, дожидаешься утра и через некоторое время  вызываешь
птичку. Завтра птички должны наконец полететь. Врубился?
     - Врубился.
     - Если я  не вернусь, поступай точно так же. Отступаешь, зарываешься  в
землю, вызываешь птичку. Завтра они расклюют всю  эту зону  в мелкие клочки,
никаких проблем. Теперь, сколько ракет у тебя осталось?
     Донни быстро покопался в подсумке.
     - Похоже, штук десять.
     -  Ну  что  ж,  когда  кончатся,  тогда и  кончатся.  Тогда и  завяжем.
Отступление, укрытие, птичка. Точно?
     - Точно, - ответил Донни.
     - Ты в порядке? У тебя вид какой-то не такой.
     - Меня словно избили. Я устал. Я боюсь.
     - Черт возьми, ты  не можешь бояться. Я буду бояться за нас обоих. Меня
давит весь страх, какой только есть в этом поганом мире.
     - Я не...
     -  Еще одна, последняя  заварушка, и мы уматываем отсюда, а потом я  уж
позабочусь о том, чтобы ты попал домой  целый  и  не в мешке, даю слово.  Ты
свое  дело сделал.  Никто не  сможет сказать:  он в чем-то сплоховал. Ты уже
десять  раз выполнил свой долг. Клянусь, после то