ете, что все, что
бы он  ни  делал,  было  ошибочным,  все  принятые  им  решения  оказывались
неправильными и все, кто связывался с ним, обязательно погибали.
     Псы налетели быстро и яростно. Они крепко вонзили в него зубы, и спустя
несколько секунд он был уже не на конном дворе высоко в горах, из-за которых
вот-вот должно было вывалиться красное  солнце, чтобы зажечь мир надеждой на
новый день, а  в каком-то другом сыром и грязном месте,  где  самой заметной
деталью рельефа казались его собственные неудачи и единственной милостью был
бурбон.
     - А-а,  мистер, хорошо, что вы решили поехать с нами, -  приветствовала
его Джулия.
     Он посмотрел на  жену,  на  ее  улыбку, которая  все так  же продолжала
ослеплять его,  несмотря на то что там, в глубине за  нею, как ему казалось,
скрывалась толика страха. Впервые он увидел Джулию на завернутой  в целлофан
фотографии, которую  один молодой  человек носил  в своей полевой  шляпе  во
Вьетнаме, и, возможно, влюбился в нее именно в ту секунду.  А может быть, он
влюбился в нее в ту секунду, когда этот молодой человек умер и она оказалась
единственным,  что осталось живым после  него.  Однако  потребовались долгие
годы, многие  из которых  утонули в бурбоне, прежде чем он  наконец встретил
ее, и  по  странной  случайности,  на  которые всегда так щедра  жизнь,  эта
встреча закончилась удачей для того тупицы, ничтожества и подонка,  которого
она выбрала себе вторым мужем. Ну а теперь... неужели все это вот-вот пойдет
прахом?
     - Папа, папа! - закричала Ники. Она бросилась ему навстречу и обхватила
обеими руками ногу, одетую в полинялые джинсы.
     - Привет,  привет, моя радость. Как себя чувствует моя малышка  сегодня
утром?
     - О, папа, ты знаешь, мы  хотим поехать по  Вдовьей тропе и посмотреть,
как солнце освещает долину.
     -  Но ведь мы бываем там каждое утро. Может быть, стоит найти  какое-то
другое место?
     - Милый, - сказала Джулия, - ей так нравится этот вид.
     -  Я только говорю,  -  буркнул Боб,  - что неплохо  иногда  что-нибудь
менять. Впрочем, не обращайте внимания. Все это ничего не значит.
     Он произнес эти  слова гораздо  более резким голосом, чем хотел. Откуда
все это  прорывается?  Джулия посмотрела на него  с недовольством и болью во
взгляде,  и он подумал: "Ну  вот  и прекрасно,  я это заслужил", и тут же он
взял себя в руки, и все было прекрасно, он был добрым и милым и...
     - Мне  надоело  ездить в одно и то же проклятое  место каждое проклятое
утро. Знаете, ведь есть и другие места, куда можно поехать.
     - Хорошо, Боб, - согласилась Джулия.
     - Я имею  в виду,  что  мы  можем поехать и туда, никаких  проблем.  Ты
хочешь поехать именно туда, малышка? Если да, то давай поедем.
     - Мне все равно, папа.
     - Ну и хорошо. Значит, поедем туда.
     Кто это говорил? Это он говорил. Почему  он ведет себя как сумасшедший?
Откуда все это берется? Что творится?
     Но теперь он окончательно взял себя в руки, и снова стал хорошим, и все
будет...
     - И  какого  черта она  ездит  по-английски? Ты хочешь, чтобы она стала
светской особой?  Чтобы  она посещала  всякие  маленькие шоу,  где  надевают
красные жилеты  и шлемы  и  прыгают  через  заборы, и  развеваются флаги,  и
собираются богачи,  и пьют шампанское,  и  там  узнала  бы,  что  ее старик,
который не умеет  так красиво говорить,  зато слишком много  ругается, им не
ровня,  тем ребятам, которые ездят по-английски, что  он так до  старости  и
остался деревенским мальчишкой из дерьмового Арканзаса? Ты этого хочешь?
     Он орал во весь голос. Все случилось так  быстро, прямо-таки взорвалось
шквалом убийственной ярости, и было так отвратительно.  Почему он  настолько
безумен в эти дни? Боб почувствовал тошноту.
     - Боб, - сказала его жена Джулия нарочито медленно и ласково, - я всего
лишь хочу расширить ее горизонт. Открыть перед нею некоторые возможности.
     - Папа, я люблю ездить по-английски. Так больше опираешься на ноги, чем
на стремена, и лошади больше нравится.
     - Ладно, я ничего  не понимаю  в  английской посадке. Я всего  лишь сын
копа из Хиктауна, из арканзасской  глуши, и  не был ни в каких колледжах,  а
только в Корпусе морской пехоты. Никто никогда ничего мне не давал. Когда  я
вижу, что она ездит вот так...
     Он орал еще некоторое время, а Джулия  все больше  съеживалась, и  Ники
заплакала,  и его бедро  разболелось, и в конце концов Юниор  тоже испуганно
отпрянул в сторону.
     - Ой, да плевать на все это! - выкрикнул он. - Какая к черту разница? -
и почти бегом кинулся обратно домой.
     Он  оставил  телевизор включенным и  уселся перед экраном, лелея в себе
ярость, возмущаясь ужасной несправедливостью всего происходившего. Почему он
не  способен содержать свою семью? Что он  мог сделать  не  так,  как сделал
когда-то? Что он вообще мог сделать?
     Спустя минуту-другую  он повернулся  и  проводил взглядом жену  и дочь,
выезжавших за ворота и направлявшихся к Вдовьей тропе.
     Ну и ладно, ну и прекрасно. Они имели полное право так поступить. А ему
было лучше одному. Он  знал,  куда ему хотелось. Он постоял, чувствуя, как в
нем кипит  ярость, а  потом, хотя было еще  рано,  повернулся, направился  к
двери  подвала и спустился вниз. Он хотел устроить там мастерскую и готовить
снаряжение  для  следующего охотничьего  сезона, опробовать кое-какие  новые
идеи по поводу нестандартных патронов - у него были соображения насчет того,
как добиться большего эффекта от старых моделей.
     Но почему-то  у него  так и не хватило для этого энергии;  он не  знал,
долго ли они проживут здесь, он не знал, как...
     Боб направился  прямо к верстаку, на котором предыдущий обитатель фермы
оставил  множество  старых,  ржавых  инструментов,  гвоздей  и  всего такого
прочего,  засунул  руку между верстаком и стеной и вытащил то, что было  там
спрятано. Это была пинтовая бутылка  "Джим Бим"  с  белыми буквами на черной
этикетке, напоминавшая своими изящными изгибами клейморовскую мину.
     Бутылка  была  увесистой  и  твердой  -  в  ней  чувствовалась   та  же
основательность, что и в ружье. Боб поднял ее, подошел к лестнице  и сел.  В
подвале пахло сыростью и гнилью, потому что это была сырая страна со снежной
зимой и частыми наводнениями весной. Он настолько привык жить в сухих краях,
что  все  это было  для  него  новым. Этот  запах был  неприятным:  плесень,
постоянная сырость...
     Он  держал  бутылку в  руке и внимательно рассматривал.  Стоило немного
наклонить  ее, как содержимое внутри начинало покачиваться и хлюпать, словно
море на Китайском берегу, где он раз или два провел краткосрочный отпуск, но
он не мог вспомнить, в которую из трех его ходок это случилось.
     Его  ладонь  стиснула крышку  бутылки,  которая, впрочем,  до  сих  пор
оставалась непорочной.  Чуть заметный поворот  руки мог ее распечатать;  для
этого нужно было приложить гораздо меньшее усилие, чем для того, чтобы убить
человека из винтовки, а ведь он делал это так много раз.
     Боб   пристально   посмотрел  на   бутылку.  Чуть-чуть   болтнул  ее  и
почувствовал  движение  жидкости.  Коричневое  содержимое было  прозрачным и
слегка маслянистым; оно манило его.
     Да, сделай это. Один глоток, только один, чтобы удалить лезвие, которое
режет тебя изнутри, чтобы стали не такими тяжелыми тревоги из-за безденежья,
и  из-за наглых  репортеров,  и  из-за  телекамер,  чтобы уйти в  священную,
недоступную ни для кого страну размытых изображений, шаткой походки и смеха,
где существуют одни только хорошие воспоминания.
     Выпей  за  утраченное. Выпей  за мальчишек. Выпей за мертвых  мальчишек
Вьетнама, выпей за несчастного Донни. Выпей за то, что случилось с  Донни, и
за то, что Донни так часто  являлся к нему, и за то, что он женился на  жене
Донни, и породил ребенка Донни, и сделал все, что  только  было в его силах,
чтобы возродить Донни, чтобы все же сохранить Донни на этой земле.
     Да,  выпей  за  Донни  и  за  всех  мальчишек, безвременно погибших  во
Вьетнаме ради того, чтобы остановить коммунизм.
     О, с какой же силой бутылка искушала его.
     "Будь оно проклято, -  подумал он. - У меня  есть жена и дочь, и сейчас
они поехали в горы без меня, так что будет лучше всего,  если я отправлюсь к
ним. Это единственное, что я могу сделать".
     Он положил бутылку на  место и, хромая, поднялся по лестнице. Его бедро
страшно болело, ну и черт с ним. Он направлялся к конюшне, к своему  коню, к
своей жене и своей дочери.


Глава 26


     Они проехали через луг, нашли тропинку среди сосен и двинулись по  ней,
с  каждым  шагом  поднимаясь  все  выше и выше. Воздух был прохладным,  хотя
настоящего холода не ощущалось, а солнце, скрывавшееся на востоке, за горами
и все никак не решавшееся вылезти из-за них, обещало теплый день.
     Джулия плотнее запахнула куртку, пытаясь изгнать  из  головы неприятные
мысли и отбросить в прошлое гнев на мужа и тревоги обо всем, что происходило
в  их жизни. Ее дочь,  которая гораздо  лучше ездила верхом, весело  скакала
галопом  впереди; отвратительная  сцена  в конюшне,  по-видимому,  уже  была
забыта.  Как  же  хорошо  ездила Ники! У нее был к  этому талант, врожденное
взаимопонимание  с  лошадьми,  и  девочка  никогда  не  испытывала  большего
счастья, чем в то время, когда она находилась в конюшне и ухаживала за ними,
кормила их, мыла и расчесывала.
     Впрочем, скоро  выяснилось,  что счастье Ники  также  было в  некоторой
степени  иллюзорным.  Когда  они  уже  почти  пересекли высокогорный  луг  и
приблизились к лесной опушке, за которой начиналась Вдовья тропа, выводившая
к любимой ими долине, Ники подскакала к матери.
     - Мама, - сказала она, - папа, наверное, нездоров, да?
     - Да, он нездоров, - согласилась Джулия.
     - Но ведь с ним все будет хорошо, правда?
     - Твой отец силен, как десять коней; за его долгую и тяжелую жизнь  ему
пришлось встретиться со множеством врагов, и  над  всеми он  взял верх.  И с
этим он тоже обязательно справится.
     - Мама, а что это такое? - спросила Ники.
     -  Это  ужасная  болезнь, которая называется посттравматический стресс.
Она связана  с  войной, в  которой  ему пришлось участвовать.  Он побывал  в
бесчисленном количестве тяжелых боев, и многие из его  очень  близких друзей
были убиты. Он оказался достаточно силен для того, чтобы отбросить все это и
создать для  нас  прекрасную и  счастливую жизнь. Но иногда происходят такие
вещи, с которыми ему не  удается быстро справиться. Представь себе маленькую
злую черную собаку,  которая вырвалась из тайной клетки, спрятанной у него в
голове. Она  лает, она набрасывается, она кусает. У него болят  старые раны,
но, помимо этого,  еще  и память  то  и дело  вытаскивает  какие-то вещи,  о
которых, как ему казалось, он уже начисто позабыл. Он очень беспокойно спит.
Он все время сердится, сам не знает почему. И все равно он тебя очень, очень
любит. Что бы ни происходило и как бы он себя иной раз ни вел, он тебя очень
любит.
     - Я надеюсь, что он поправится.
     - Он  поправится. Но  ему не обойтись без нашей  помощи  и  без  помощи
докторов. Рано или поздно он  это  поймет,  примет  какую-то помощь, и после
этого ему снова станет лучше. Но ведь ты же сама знаешь, какой он упрямый.
     Некоторое время мать и дочь ехали молча.
     - Я не люблю, когда он кричит на тебя. Мне тогда бывает страшно.
     - На самом деле он кричит не на меня, любимая. Он кричит на тех  людей,
которые убивали его друзей, и на тех людей, которые послали его туда, на эту
войну, а потом  сделали вид, будто они тут  вовсе ни при  чем.  Он кричит за
всех тех несчастных юных мальчиков, которые погибли и никогда не вернутся  к
той жизни, которую они заслужили, и о которых все позабыли.
     - Мама, он любит тебя.
     - Да, я знаю, моя дорогая. Но иногда этого бывает недостаточно.
     - Он поправится.
     - Я  тоже в это верю. Ему нужна наша помощь,  но больше всего ему нужно
найти  способ,  как  помочь  самому  себе, попринимать  какие-то  лекарства,
придумать, как с пользой использовать в жизни его очень специфические навыки
и знания.
     - Я могу ездить по-западному. Мне все равно.
     -  Я знаю. Но  на  самом деле  это неважно. Беда в  том, что  его порой
сводят  с ума  такие  вещи, с которыми он не может  справиться. Нам остается
только  любить  его и надеяться, что он  поймет,  насколько  важно для  него
принять необходимую помощь.
     Они выехали из-под деревьев. Небольшое плато, заросшее высокими кустами
чапарели, было пустынным,  тут и там  торчали крупные острые валуны,  из-под
которых пробивались чахлые деревца. Впереди, в тени снежных вершин, виднелся
тот самый  проход между  горами, который назывался Вдовьей тропой, а за ним,
после того как  проедешь по глинистому  скальному карнизу  и крутому склону,
находилась  пропасть,  с  края которой открывался  самый  прекрасный  вид на
земле.  Джулия и Ники очень любили это место. Боб тоже любил его. Они ездили
туда почти каждое утро; это служило прекрасным началом для хорошего дня.
     - Ну, едем дальше, детка. Будь осторожна.
     Тропа была крутая и извилистая, и Джулия говорила  это скорее для себя,
чем  для своей ловкой дочери или ее коня, куда более сильного и выносливого,
чем ее собственная лошадь.
     Она почувствовала, что на нее нахлынуло напряжение; проехать здесь было
непросто, и  ей очень хотелось, чтобы муж оказался рядом. Неужели всему, что
было, суждено вот так закончиться?
     Ники засмеялась.

     * * * * *

     Донесшийся звук  не  встревожил и  не удивил снайпера.  Ему уже  не раз
приходилось  поджидать свои цели  на  рассвете. Он  знал,  что они рано  или
поздно должны появиться, и они появлялись. Это  не вызывало у него сомнений,
сожалений  или  каких-то  иных  подобных чувств.  Это означало только  одно:
наступило время работать.
     Этот звук был перезвоном смеха, радостного детского смеха. Он отдавался
эхом от  каменных  стен каньона, от неясного  пейзажа,  отстоявшего  от этой
высокогорной долины  на  добрую тысячу метров, заставлял звенеть разреженный
воздух.
     Снайпер  пошевелил пальцами,  чтобы  согреть их. Его  сосредоточенность
сразу же подскочила на порядок, а то и выше. Плавным движением, отработанным
вместе с сотнями тысяч выстрелов, которые он выполнял  на тренировках или во
время операций, он подтянул к себе винтовку.
     Приклад совершенно естественно прижался к  щеке, одна рука изогнулась в
запястье, подпирая ложу;  предплечье  другой  руки  приняло на себя  тяжесть
немного приподнявшегося торса, так что тело образовало нечто наподобие моста
над камнями.  Глаз нашел  окуляр  прицела,  голова  приняла то  единственное
положение, при  котором изображение будет  четким  и  ярким,  как  на экране
кинотеатра.  Снайпер  немного  подтянул вверх  колено,  чтобы все  его  тело
немного напряглось - совсем немного, как его учили.
     Ребенок. Женщина. Мужчина.

     * * * * *

     - Э-ге-гей!
     Сердце  у  нее в груди подпрыгнуло, и  она поспешно  обернулась, ожидая
увидеть догоняющего их мужа.
     Но возбуждение тотчас улеглось: это был не  Боб Ли  Суэггер, а владелец
соседнего  ранчо, пожилой  вдовец  Дэйд Феллоуз,  тоже  загорелый,  высокий,
жилистый, правда, в отличие от Боба, лысоватый человек,  красиво сидевший на
светло-каштановой чалой лошади.
     - Мистер Феллоуз!
     - Привет, миссис Суэггер. Как вам это утро?
     - Прекрасное.
     - Эй, привет, малышка!
     - Привет, Дэйд! - ответила Ники.
     Дэйд  был  частым гостем на их  ранчо; его  уважали за  хорошее  знание
окрестностей и умение обращаться как с животными, так и с оружием.
     - Эй, вы не встречали  по пути пару телят? У  меня повалился забор, а я
сразу и не заметил. Они еще такие глупые, что могли забрести в эти места.
     - Нет,  нам  никто  не  попадался.  Мы  едем по  Вдовьей  тропе,  чтобы
посмотреть, как солнце освещает долину.
     - Отличное зрелище, правда?
     - Не хотите к нам присоединиться?
     -  Вообще-то, мэм, мне, наверное, предстоит нелегкий день, и я хотел бы
поскорее найти  моих телят... Но, черт возьми, почему бы и  нет? Я уже очень
давно не видел восход солнца. Слишком рано встаю.
     -  Вы  слишком  много  работаете,  мистер  Феллоуз.  Вам  нужно сделать
передышку.
     - Если я начну давать себе  поблажки, то, чего доброго, стану замечать,
сколько мне лет, -  рассмеялся сосед,  -  и каким же для  меня  это окажется
потрясением! Ладно, Ники, показывай дорогу. А я поеду за твоей матерью.
     Ловкая  Ники  направила своего  крупного гнедого по  круто взбиравшейся
вверх  дорожке,  уходившей в ущелье,  сходившиеся  стены которого, казалось,
пытались проглотить коня и всадницу. Ущелье с каждым  шагом  становилось все
глубже, и Ники скрылась в царившей там тени.  Джулия  ехала невдалеке, и  не
успели ее глаза привыкнуть к темноте, как она увидела, что ее дочь выскочила
на свет. От дальнего конца ущелья полого вверх по склону горы уходил широкий
уступ   длиной  около   полумили,  заканчивавшийся  возле   их  излюбленного
наблюдательного пункта, откуда открывался вид на долину.
     Ники рассмеялась, почувствовав свободу в тот самый  миг, когда  выехала
на простор. В ту же секунду она отпустила  поводья коня,  позволив ему идти,
как он хочет, и животное, всегда предпочитавшее галоп любому другому аллюру,
устремилось вперед. Сердце Джулии сжалось от страха: ей никогда не удавалось
поймать  дочку или  удержаться рядом  с  нею,  если  та  решала  удрать.  Ей
захотелось  крикнуть,  но  она  подавила  порыв:  окрик  был  бы  совершенно
бессмысленным,  так  как  ничто  не  могло  остановить  Ники,  которая  была
прирожденным героем,  как  и ее отец.  Восьмилетняя девочка  мчалась галопом
вверх  по склону;  ее конь  легко  вскидывал  копыта,  и  расстояние  до  их
наблюдательного пункта стремительно сокращалось.
     Джулия тоже  выехала на  свет и увидела, что  все обстоит благополучно:
Ники, приблизившись к  пропасти,  перевела лошадь  на шаг.  Обернувшись, она
крикнула в глубь каньона:
     - Эй, мистер Феллоуз! Догоняйте, а то опоздаете.
     - Иду-иду, мэм, - донесся ответный крик.
     Джулия  неторопливым кентером ехала вверх по склону, ощущая, как по обе
стороны  от нее  возносятся к  небу  гигантские горы,  но  чувствуя также  и
свободу, которой манило к себе открывающееся перед нею пространство. На фоне
всей этой красоты ее бремя казалось  не таким  тяжким, а горы  торжественно,
гордо и безжалостно  смотрели  на  нее сверху вниз.  Она  подъехала к  Ники,
слыша, как ее нагоняет Феллоуз, пустивший свою лошадь немного быстрее.
     -  Мама,  смотри! -  крикнула  Ники.  Стиснув  конскую  спину  сильными
бедрами, она наклонилась вперед и указывала пальцем вдаль.
     Там, где  они находились, под  ногами не  было никакого склона, а  лишь
почти отвесный  обрыв,  и поэтому там  открывалась  совершенно  изумительная
перспектива  раскинувшейся  внизу  долины  и тянувшегося  с  противоположной
стороны горного  кряжа, на который  как раз в этот момент упали  первые лучи
солнца.  Долина была зеленой и слегка холмистой, в ней  рос сосновый лес, но
все же было  достаточно и  открытого места,  где под свежим утренним солнцем
сверкали,  искрясь, порожистые  ручьи.  Посередине долины виднелся  водопад,
полоса белой вспененной  воды, падавшей с  далекого  утеса.  Под безоблачным
небом в бледном  свете  еще не набравшего  силу солнца все  это  вызывало  в
памяти  сборник сказок, от которых захватывает дух, даже когда перечитываешь
их в сотый раз.
     -  Да, в этом что-то есть, - сказал Феллоуз. - Вот он, настоящий Запад,
тот самый, о котором написано столько книг. Да-да, джентльмены.

     * * * * *

     Суэггер  заметно  постарел, как  это бывает со всеми (снайпер и сам уже
ощущал   свой   возраст).  Но   он  все  еще   оставался  стройным,  казался
настороженным,  и  к  его  седлу  была