ут
контролировать, когда этот мир будет подписан, тем больше они сохранят потом
и  тем больше  смогут построить в будущем,  которого, он  знал, ему так и не
придется увидеть, но у его детей был очень весомый шанс.
     Он  знал, что ему не  суждено выжить. Его  детям предстояло  стать  его
памятником.  Он  должен  был  оставить  им  новый  мир, сделав свой  вклад в
разрушение ужасного  старого.  Это  было достаточно  для  любого отца, а его
жизнь  на самом  деле не  имела  особого значения. Он посвятил  себя борьбе,
будущему и девяти заповедям солдатской жизни:
     1. Защищай Родину; борись, не щадя жизни, за дело Народной революции.
     2. Повинуйся полученным приказам и выполняй солдатский долг.
     3. Стремись воспитывать в себе лучшие качества солдата Революции.
     4. Учись,  чтобы  самому  стать лучше  и  создать мощную  революционную
армию.
     5. Выполняй другие задачи, стоящие перед армией.
     6. Помогай крепить внутреннее единство.
     7. Сохраняй и приумножай народную собственность.
     8. Работай ради укрепления единства между армией и народом.
     9. Береги честь и достоинство солдата Революции.
     Теперь  осталась одна последняя работа  - лагерь  американских "зеленых
беретов" в Кхамдуке,  на краю долины Анлок, который нужно  уничтожить, чтобы
захватить побольше земли, прежде чем будут подписаны документы.
     Три быстрых, одно медленное, три сильных.
     Медленное планирование.
     Быстрое передвижение.
     Сильный боевой дух.
     Сильная атака.
     Сильная погоня.
     Быстрая зачистка.
     Быстрое отступление.
     Он разрабатывал  этот  план  на протяжении  трех с  лишним военных лет,
получая  постоянные разведывательные  данные о секторе Е5  административного
отдела МР-7, хорошо зная, что, как только война подойдет к концу, настанет и
его время. В вышестоящем штабе ему объяснили -  впрочем, он и сам хорошо это
понимал, - что нужно будет устроить примерный разгром одного из лагерей.
     Быстрое передвижение.  Именно его  в данный момент  и  осуществлял  3-й
батальон.  Люди  были опытными - ветераны  ожесточенных  кампаний с  большой
боевой практикой. Они  быстро шли от своей святыни, находившейся в Лаосе,  и
теперь находились менее чем в двадцати километрах от цели, которую, согласно
полученному из  Ханоя приказу, уже атаковали  местные отряды  Вьетконга.  От
этого отряда Хуу Ко получал по радио разведдонесения.
     Колонна шла  классическим  порядком, принятым для быстро перемещающейся
воинской силы. Этот порядок был установлен великим Жиапом, создателем армии,
хотя  истинным  его изобретателем  нужно  было  считать  французского  гения
Наполеона, который первым в истории после Александра Великого понял значение
быстроты  и,  руководствуясь  этим  принципом,   стремглав  промчался  через
половину мира.
     Поэтому Хуу Ко, старший полковник, выдвинул часть своих  лучших солдат,
своих  саперов, в  боевое  охранение на фланги -  с обеих  сторон в полутора
километрах от колонны шли патрули по двенадцать человек; вторая часть лучших
солдат, тоже саперы, образовывали голову  колонны и задавали темп.  Они были
вооружены  автоматами и РПГ и были готовы в любой момент обрушить шквал пуль
и гранат на любое препятствие на своем пути.  Остальные  роты, выстроенные в
колонну  по четыре,  передвигались шагом-бегом.  Тяжелые минометы  все время
передавали из одного взвода в другой,  так что  ни  в одном из подразделений
солдаты не могли устать заметно сильнее, чем во остальных.
     К счастью, было прохладно. Дождь же ни  в коей мере  не был помехой для
отряда.  Превосходно обученные  люди, среди которых после долгих лет боев не
осталось ни одного лентяя или  труса, были  неутомимы. Кроме того, они  были
приятно возбуждены тем, что стояла дождливая  погода с  низкой облачностью и
густыми  туманами: нигде не было видно  их самого страшного  и  ненавистного
врага,  американских  самолетов.  Это  было  просто  прекрасно  -  двигаться
свободно,  словно  в  прошлом   веке,  без  страха   перед  "фантомами"  или
"скайхоуками", которые с яростным визгом обрушивались с  неба, чтобы скинуть
свой  напалм и белый  фосфор.  Именно  за  это  он  с такой  силой ненавидел
американцев: они сражались при помощи  огня.  Не испытывая никаких угрызений
совести, они жгли его людей,  как саранчу,  пожирающую урожай. Зато те, кому
удавалось  выстоять  против  пламени,  приобретали  крепость,  превосходящую
всякое воображение.  Тот, кто  смог  выстоять  против пламени, уже не боится
ничего.
     Хуу Ко,  старшему полковнику,  было сорок четыре года. Иногда перед его
мысленным  взором проплывали картины прежней жизни: Париж конца сороковых  -
начала  пятидесятых годов, когда его декадент-отец отправил его к французам,
под чьим покровительством он старательно учился. Но Париж, прелести Парижа -
разве можно забыть такое место?  Это был революционный город, там он впервые
закурил  "Голуаз",  начал  читать  Маркса и Энгельса,  и Пруста. И Сартра, и
Ницше, и Аполлинера, там его чувство принадлежности к старому миру, миру его
отца, дало первые трещины. Изначальные причины были  очень  мелкими, чуть ли
не лишенными смысла. Должны ли  французы  ощущать  отвращение к своим желтым
гостям? Неужели  они получают такое удовольствие  от  своей  белизны, хотя и
проповедуют  равенство всех людей перед Богом?  А  может  быть, им  нравится
спасать цветных индокитайцев, таких, как он сам, от их желтизны?
     И теперь он время от времени спрашивал себя: а  выбрал бы он тогда этот
путь, если бы знал, насколько трудным он окажется?
     Старший  полковник  Хуу  Ко  участвовал  вместе  с  французами  в  семи
сражениях и трех кампаниях  первой Индокитайской войны. Он любил французских
солдат,  суровых,  жестких,  беспредельно  храбрых людей,  которые  искренне
верили  в  то,  что  имеют  права  на колонизированную  ими  землю. Если  бы
кто-нибудь  сказал  им,  что  это  не так,  они  просто  не поняли бы  этого
человека.  Он лежал  вместе  с  ними  в грязи  в  Дьенбьенфу в  1954 году  -
восемнадцать  лет  назад  -  и так  же,  как и  они,  молился, чтобы  пришли
американцы с их могущественной авиацией и спасли их.
     Старший полковник Хуу Ко узнал от них католического Бога. Он отправился
на юг  и  сражался  за братьев Дьем, выступивших  оплотом  против безбожного
Дядюшки Хо. В 1955 году, во время ожесточенных уличных боев, он вел пехотный
взвод против  Бин Key  Йена, затем против культа Хоа Хао в долине  Меконга и
присутствовал в  1956  году  при казни лидера культа Ба Куга.  Большая часть
убийств,  которые ему доводилось видеть, совершалась индокитайцами, и от рук
их гибли тоже индокитайцы. Такое положение дел было ему глубоко противно.
     К тому же Сайгон ни в коей  мере не был Парижем, хотя  в  нем имелись и
кафе,  и  ночные  клубы,  и  красивые  женщины;  это  был  город  коррупции,
проституток, азартнейшей карточной игры, преступлений, наркотиков, и все это
Дьемы не только поощряли, но даже получали от этого доход. Как он мог любить
Дьемов, если они любили шелка, духи,  роскошь и свою собственную власть куда
больше, чем  людей, которыми управляли, которых они  не  желали знать и  над
которыми они считали себя вознесенными неизмеримо высоко? Его отец советовал
ему прощать им надменность и чванство и относиться к ним как к орудию Божьей
воли. Но  его отец никогда  не желал замечать  грязной  политической  кухни,
коррупции,  ужасного обращения  с  крестьянами,  полнейшего  нежелания  хоть
как-то считаться с людьми.
     Хуу Ко отправился на север  в 1961 году, когда разложение режима Дьемов
достигло  поистине эпического размаха и страна  вполне могла  сравниться  по
глубине  падения  с  библейским разрушенным городом. Он отказался  от  своей
католической  веры,  от  унаследованного  богатства  и  от  отца,  которого,
несомненно,  никогда  больше   не  увидит.  Он  знал,   что  Юг  потонет   в
предательстве и спекуляции и  навлечет  на  себя пламя возмездия, как  это и
получилось на самом деле.
     Он  стал  скромным  рядовым   Народной  революционной  армии.  Человек,
сидевший в парижских кафе и однажды встретившийся с  великими Сартром  и  де
Бовуаром в "Де Магго" в Четырнадцатом округе, майор армии Республики  Южного
Вьетнама, стал непритязательным рядовым,  таскавшим на  себе снаряжение и не
стремившимся  ни к  чему,  кроме  выполнения  своего долга перед  родиной  и
будущим и душевного очищения, но его дарования всегда выдавали его.
     Он всегда был лучшим среди остальных солдат и  поэтому  рос в служебном
отношении, не прилагая к тому никаких усилий и не питая ни малейшей амбиции:
через  два года,  после многочисленных стычек с  противником на западе и  на
юге,   он   был  зачислен   на  офицерские   курсы  и  прошел  шестимесячную
переподготовку   в  лагере  поблизости  от  Ханоя,   где  выдержал  поистине
варварское отношение к себе и прошел искупление для дальнейшей революционной
борьбы.  И  все  это  только  ожесточило  его  и  ожесточало все  сильнее на
протяжении последовавшей затем десятилетней войны.
     Сейчас  он чувствовал, что устал. Он  находился на  войне с 1950  года;
двадцать два года непрерывной  войны. Впрочем, она  уже почти закончилась. И
впрямь,  оставался только лагерь  по имени "Аризона", и между  полковником и
лагерем не стояло ничего, никакой воинской части, никаких самолетов, никакой
артиллерии. Он сокрушит этот лагерь. Ничто не в состоянии остановить его.


Глава 12


     Во сне он  получил прекрасный пас от боковой линии,  и,  когда рванулся
вперед, в сторону зачетного  поля соперников, все блокирующие преотличнейшим
образом посбивали своих противников с ног и защитники повалились, как кегли,
открыв  свободные  проходы  до самого  конца зоны.  Это было нечто наподобие
геометрического  построения  или,  по  крайней  мере,  физической  проблемы,
сведенной  к абстрактной формулировке, нечто  очень приятное  и  далекое  от
действительности,  которая  заключалась  в  том,  что   ты  бежал,  движимый
исключительно  инстинктом,  и совершенно  не  помнил  подробностей того, что
происходило с тобой во время прорыва. Он все-таки прорвался в зачетное поле,
люди приветствовали его, и это было так тепло и хорошо. Джулия обнимала его.
Его отец тоже был  там и плакал  от радости. Там  был еще и  Триг,  неистово
подпрыгивавший на месте, а  рядом с  ним точно так  же подскакивал и сержант
Боб  Ли  Суэггер,  бог  среди  снайперов,  воплощение  нелепой  радости;  он
выделывал  пируэты, весь увешанный  оружием и одетый в свой пестрый  грязный
камуфляж.
     Это  был  такой отличный сон. Это  был самый лучший, самый  счастливый,
самый прекрасный сон из всех, какие ему когда-либо приходилось видеть, и вот
он  рассеялся,  как  это  всегда  бывает  с   подобными  вещами,  подчиняясь
непреклонному  нажиму чьей-то руки, потряхивавшей его за плечо; на смену сну
пришло ошарашивающее понимание того, что находишься не там, а здесь.
     - А?
     - Пора за работу, Свинина.
     Донни заморгал, вдохнул  влажный запах джунглей, влажный запах  дождя и
почувствовал влажный холод. Суэггер уже отвернулся  от него и занялся своими
загадочными приготовлениями.
     Рассвет прибыл в виде  чуть различимого светового пятна,  показавшегося
над горами с другой стороны долины.
     Как  ни странно, в этом слабом  пятичасовом  свете окружающий  ландшафт
казался  очень даже красивым: клубы  тумана  стелились  по  влажной земле  в
долинах, прогалинах  и  ущельях,  плотно  окутывали деревья, и хотя дождь на
время утих, он, несомненно, должен  был очень скоро начаться заново, так как
было видно, что нависавшие над  самой землей облака разбухли от влаги. И все
равно окружающее казалось таким тихим, таким спокойным, таким древним.
     - Шевелись, - прошептал Суэггер в самое ухо Донни Фенну.
     Донни  встряхнул  головой, отгоняя  сон,  отодвинул  видение  Джулии  в
сторону и вернулся к своему насущному  бытию. Он находился в густом лесу  на
склоне холма  над  долиной Анлок, неподалеку от границы  с Лаосом  и  совсем
рядом с Кхамдуком. Впереди ждал еще один дождливый день, и погода не обещала
перемен, так что авиация работать не будет.
     -  Нам  нужно  спуститься  пониже,  -  сказал  Боб.  - Отсюда  стрелять
совершенно невозможно.
     На сей  раз  сержант повесил  автомат М-3  за  спину,  а  в  руках  нес
снайперскую винтовку М-40, неуклюжий "ремингтон" с толстым дулом и массивным
деревянным прикладом уныло-коричневого цвета. Ружье было снабжено оптическим
прицелом "Редфилд". Оружейники Корпуса морской пехоты немало потрудились над
оружием: подвижный ствол ходил идеально свободно, стебель затвора не имел ни
малейшего  люфта,  деревянные  части  тщательнейшим  образом  подогнаны  под
механизм,  все  болты  затянуты не сильнее  и не  слабее,  чем это нужно для
безотказной  стрельбы, и  все  равно  винтовка нисколько не  походила на  те
изящные  карабины,  с  которыми  солдаты  почетного  караула  так  грациозно
выполняют ружейные приемы: она была сделана только для эффективной работы, а
никак не для красоты.
     Боб  мазал  лицо жирным красящим кремом,  и из-под обвисших  полей  его
тропической панамы  виднелась прямо-таки гнусная рожа; он казался существом,
выскочившим   из   чьих-то   отвратительных   ночных    кошмаров,   каким-то
атавистическим   порождением  воинственных   обитателей  древних   джунглей,
обвешанным пистолетами  и гранатами. Он густо намазал себе все лицо, так что
даже белки глаз каким-то образом потускнели.
     -  Вот,  давай раскрашивай свой портрет,  и мы  выходим, -  сказал  он,
протягивая тюбик с камуфляжным кремом.
     Донни  поспешно  вымазал себе лицо, поднял с  земли  М-14  и  немыслимо
тяжелую  рацию  РКС-77,  своего  главного  и  самого  настоящего  врага,  и,
крадучись, двинулся вниз по склону рядом с Бобом.
     Казалось, что они погрузились  в облака, словно ангелы, снисходящие  на
землю. Туман не поднимался и не  расползался клочьями, а цеплялся  за  почву
долины,  как будто  намереваясь еще больше сгуститься и покрыть землю  слоем
эмали. Никакому солнцу не было  под силу  разогнать его,  уж по крайней мере
сегодня.
     Время  от времени  раздавались крики каких-то,  судя по голосу, крупных
лесных  птиц,  то  и дело из густого подлеска доносились  шорохи, выдававшие
присутствие  невидимых животных, а вот  о присутствии  человека не  говорило
ничего,  не  было слышно никаких  металлических звуков, не замечалось ничего
упорядоченного.  Донни смотрел  налево,  Боб смотрел  направо. Они двигались
очень медленно, неестественно  медленно,  тщательно выбирая  дорогу, пока  в
конце  концов не оказались почти  на дне долины, заросшей невысокой -  всего
лишь   по  пояс  -  травой,  а  посреди  долины  извивалась  широкая  тропа,
вытоптанная не то людьми, не  то буйволами, не то слонами, не то еще невесть
кем.
     И  наконец-то издалека донеслись какие-то неестественные звуки. Донни в
первый  момент не понял,  что  это  такое, но потом до него дошло: этот  шум
могли  издавать  только люди  - ничего  определенного, никаких разговоров  в
нарушение  дисциплины,  звуки  дыхания,  движения,  издаваемые  человеческим
стадом. Это был 3-й батальон, все еще находившийся на расстоянии в несколько
сотен метров,  настроившийся на то,  чтобы совершить последний форсированный
переход  в  шесть  или чуть  побольше  километров  и  оказаться возле  базы,
ожидавшей их нападения.
     Боб поднял руку, приказывая остановиться.
     - Ну вот, - сказал он, - все в сборе. Ты знаешь координаты?
     Донни знал: он накрепко запомнил их.
     - Квадрат "виски-дельта" 5120-1802.
     - Вот и прекрасно. Если все-таки небо расчистится и прилетят птички, ты
сможешь вовремя заметить их, выйти на частоту  ВВС и  потолковать с  ними. У
них все равно не будет хорошей видимости. Ты скажешь им, чтобы они  обратили
внимание на долину и как следует намазали там пол своей мастикой.
     - А как же ты? Ты будешь...
     -  Обо  мне  не  беспокойся.  Ни  один  из этих  безмозглых  индюков  с
"фантомов" не  сможет спалить  меня, даже  если очень захочет. Я  сам  смогу
позаботиться о  себе.  А теперь слушай, какая будет твоя  чертова работа. Ты
будешь играть им на своей дудочке. Ты - это глаза. Не вздумай переться вслед
за мной, понял? Ты можешь услышать  перестрелку, ты можешь услышать очереди;
пусть все это тебя нисколько не волнует. Это моя работа. А твоя - оставаться
здесь и говорить  с  летунами.  После  того как летуны  уберутся, ты  должен
суметь пробраться в лагерь к этим пожирателям червей. Ты свяжешься с ними по
рации, сообщишь о том,  что идешь к ним, зажжешь дымовую шашку и пролезешь к
ним сквозь дым, чтобы  они точно знали, что  это ты, а не какой-нибудь герой
из армии северовьетнамцев. Тебе ясно? Если я смогу  хоть ненадолго задержать
этих дрянных мальчиков, с тобой все будет в порядке.
     - Ну а как насчет твоего прикрытия? Твое прикрытие - это я. Моя  работа
заключается в том,  чтобы защищать твою чертову задницу. А сидя  здесь, я не
смогу сделать ровно ничего полезного!
     - Послушай, Свинина, я сделаю первые три выстрела, как только увижу их.
Затем я перебегу назад и направо на  пару сотен метров, потому что они сразу
же попытаются засыпать меня дерьмом. С нового места я постараюсь сделать еще
два, три,  может  быть, четыре  выстрела.  Так и  играют в эти игры. Я уложу
парочку и отползу  назад. Ну а предположим, что-то сложится не так и я после
третьей серии, вместо того чтобы отступить, продвинусь вперед? Потому-то я и
хочу, чтобы  ты сидел  именно здесь.  Я тоже не  стану  слишком удаляться от
этого  места. Я не хочу, чтобы они догадались,  сколько народу  воюет против
них, смогли подобраться ко мне с фланга или даже вовсе окружить меня. Я тебе
гарантирую, что у  них  найдутся  знающие,  опытные,  умеющие  быстро бегать
дозорные, поэтому  ты должен будешь спрятаться в укрытие не  позже чем через
двадцать минут после того, как я  сделаю первый  выстрел. Они могут  подойти
совсем близко к тебе, поэтому заройся в землю, укройся листьями, сделай так,
чтобы тебя не было, и все будет в порядке. Главное,  не пропусти  патрули; я
точно знаю,  что  они их вызовут. Тех  самых ребятишек,  которых мы  с тобой
видели вчера вечером. Они вернутся, можешь мне поверить.
     - Тебя убьют. Говорю тебе, тебя прихлопнут. Ты не можешь...
     - Я даю тебе прямой приказ, и ты будешь выполнять  его. И не  устраивай
мне никаких младенческих истерик.  Я говорю тебе,  что ты должен делать,  и,
клянусь, ты будешь это делать, или же я это не я, а старый облезлый безрогий
козел. Тебе все ясно, ланс-капрал Фенн?
     - Я...
     -  Ты  будешь исполнять  то, что  я говорю! Черт тебя возьми, Фенн,  ты
выполнишь приказ, и никаких  разговоров. Или же я  отдам тебя под трибунал и
ты, вместо того чтобы вернуться домой, отправишься прямиком в Портсмут.
     Конечно, эта угроза не стоила и цента, и Донни сразу же это понял.  Она
не  стоила  ни  цента,  потому  что  если Суэггер отправится  в  долину  без
прикрытия,  то  он не  вернется. Его просто не будет. Так  утверждали законы
физики огневого  боя, а физика огневого  боя  была  непререкаемой,  железной
реальностью войны. И она не оставляла для данного случая никакой надежды.
     Он жертвовал своей жизнью  ради  нескольких  незнакомых  ему парней  из
лагеря, который он никогда не сможет увидеть.  Он  знал это, знал совершенно
точно. Таким был его путь,  очень похожий  на путь  Трига: он жаждал смерти,
потому что война засела  в нем  очень глубоко и он  знал, что не сможет жить
без нее. У него не было никакой жизни, ради  которой стоило  бы возвращаться
домой. Он безжалостно муштровал себя ради как раз такого безумного  момента,
когда он сможет  выйти против батальона  с одной лишь винтовкой и раз ему не
суждено выжить, то  совершенно ясно, что он будет сражаться до самого конца.
Было похоже, что он знал в любом  другом мире  для