ничего не
решает, ни к чему не стремится. Это просто случается.
     Винтовка коротко отдает,  и, когда через бесконечно малую  долю секунды
она возвращается в прежнее положение, он видит, как грудная клетка  высокого
мужчины взрывается от удара 7-миллиметровой пули "ремингтон-магнум".



 * Часть 1 *
     Парадная палуба

     Вашингтон, округ Колумбия, апрель-май 1971 г.


Глава 1


     Эта  весна  выдалась  необыкновенно  жаркой,  и  Вашингтон изнывал  под
палящими лучами солнца. Трава рано побурела и поблекла, на улицах то  и дело
возникали  пробки,  горожане  были  неприветливы  и  грубы;  даже  мраморные
памятники и белые правительственные  здания  производили жалкое впечатление.
Весь город охватило оцепенение, как  будто он  оказался во  власти какого-то
заклятия. Ни  один человек, относившийся  к  официальным  кругам Вашингтона,
больше не ходил  ни  на какие  вечеринки.  Наступило  время озлобленности  и
взаимных обвинений.
     И еще это было время осады. Город фактически  подвергся атаке. Процесс,
которому  президент  придумал  название  "вьетнамизация",  шел  недостаточно
быстро  с точки зрения демонстрантов,  выступающих за немедленное  окончание
войны. Они целыми армиями оккупировали городские парки и окраинные улицы, то
намертво блокируя их, то позволяя в какой-то степени сохранять обычный образ
жизни, причем делали все это практически беспрепятственно,  исходя из  своих
собственных соображений. Уже в  этом месяце  движение "Ветераны Вьетнама  за
мир" взяло штурмом ступени Капитолия,  засыпав  их  ядовитым  дождем  боевых
медалей. Большое количество  акций  было запланировано на  начало мая, когда
майское собрание Народной коалиции  за мир и справедливость поклялось  снова
закрыть город, на сей раз на целую неделю.
     Во всем городе оставалось  только  одно место,  покрытое  по-настоящему
зеленой травой. Кое-кто, взглянув  на  него, мог бы счесть зелень  последним
уцелевшим символом американской чести,  единственным оставшимся упованием. А
другие  ответили  бы,  что  зелень эта  искусственная,  как  и  бесчисленное
множество других вещей в Америке, что она существует лишь благодаря  усилиям
огромного  количества  эксплуатируемой  рабочей  силы, лишенной  возможности
выбора  делать или не  делать  что-либо.  Именно  это мы  и  хотим изменить,
добавили бы они.
     Зеленая  трава  покрывала   плац,  или,  если  воспользоваться  местным
жаргоном (который в  своем тщеславии сводил  весь мир к простому продолжению
или метафорическому воспроизведению военного корабля), "парадную палубу" при
казармах  морской  пехоты,  расположенных на  пересечении  Восьмой и  Первой
Северо-западных  улиц. Молодые солдаты  ухаживали за этой травой с усердием,
которому мог бы  позавидовать любой садовник, надзирающий за растительностью
вокруг стен кафедрального собора,  поскольку, по крайней мере для иезуитских
мозгов морских пехотинцев США, это было поистине священное место.
     Казармы,   построенные  в   1801  году,   были   старейшим  сооружением
Соединенных  Штатов, постоянно  использовавшимся  в  военных  целях.  Их  не
осмелились сжечь даже британцы, спалившие дотла весь  город в 1814  году. За
плацем с  одной  стороны располагались  дома офицеров, затем здания для трех
рот ("Альфа",  "Браво"  и "Отель" -  так  называлась  штабная рота), и возле
дальней стороны  четырехугольника находился дом коменданта, сохранявшийся  в
первозданном  виде, чтобы дать  представление, как  в  старину  теоретически
представляли себе службу в Корпусе и вообще служение стране.
     Древние кирпичи были темно-красными, а архитектурный стиль,  бесспорно,
восходил  к   тем  временам,  когда   главным  достоинством  зданий  считали
прочность. Сооружение, задуманное в более грубую и жестокую эпоху как  форт,
теперь  украшали старые  деревья; земляные тропки давным-давно были замощены
аккуратной  брусчаткой, и древняя крепость стала походить на университетский
городок Лиги Плюща. Над  этим городком на  конце  высокой мачты
дерзко   реял  на  легком   ветерке  красно-бело-голубой  флаг.   Абсолютная
серьезность всей этой  обстановки живо пробуждала в душах  ощущение близости
страстного  девятнадцатого столетия; она  служила восхвалению гордой  участи
любого, кому посчастливилось оказаться на этом  клочке земли, представлявшем
собой  почти  независимое  герцогство  Корпуса  морской  пехоты  Соединенных
Штатов,  расположившееся всего лишь в  трех километрах от  Капитолия, где  в
настоящее   время   хрупкие  связи  демократии  оказались   напряженными  до
последнего предела.
     Здесь  под  обжигающими  лучами невероятно  жаркого апрельского  солнца
молодые  люди  учились тому,  чего требовала от них армейская жизнь, или  же
бездельничали - в зависимости от того, какую судьбу на данный момент выбрали
для них командиры.
     В  тенистом уголке возле  перекрестка Солдатской аллеи  и Южной галереи
курили, присев на корточки, семеро мужчин, вернее, юношей. Они  были одеты в
форму,  называвшуюся  "повседневной  синей"  и  состоявшую  из  синих  брюк,
габардиновой сорочки чайно-коричневого цвета с короткими рукавами и открытым
воротом и надвинутой низко на глаза белой пилотки - "колпака", как в Корпусе
именовали головные уборы. Единственной  особенностью в их облике, по которой
более или  менее  наметанный глаз  смог  бы отличить  этих парней  от других
морских  пехотинцев,  являлись   полуботинки,   не  просто   начищенные,   а
великолепно надраенные и ослепительно сверкавшие на солнце. Начищенная обувь
была одним из фетишей, которым поклонялись в этой культуре. Сейчас у молодых
морских пехотинцев был перерыв,  и рядовой первого класса Кроу, находившийся
в подразделении на роли клоуна, естественно, рассуждал о природе вещей.
     - Ну посудите сами,  -  он строго поглядел на  слушателей  и  затянулся
"Мальборо",  - как здорово это будет выглядеть  в  виде краткого  резюме.  Я
сообщаю,  что  служил  в  элитной  части.  Прошел  проверку  для  допуска  к
секретности. Нас обучали и готовили для  особых заданий, и когда мы в жаркую
и душную погоду  наконец приступили к  их выполнению,  то  люди вокруг  меня
падали один за другим. Но я, черт возьми, продолжал идти. Я был героем, черт
возьми, настоящим героем. Разумеется, я  не стану сообщать им, что речь идет
о... парадах.
     Наградой   ему   послужил  взрыв  хохота.  Товарищи  ценили  парня   за
добродушный безвредный характер и чувство юмора. Его дядя являлся основным и
самым удачливым сборщиком средств для одного конгрессмена, чем и объяснялось
присутствие Кроу  в роте "Б",  занятой  почти  исключительно церемониальными
похоронами.   Военнослужащим  этого   подразделения  почти  не   приходилось
опасаться,  что им  придется с немалым  риском для  жизни исполнять  тяжелые
обязанности  в  местах,  которые в  официальных  документах обозначались как
Западная часть Тихоокеанского региона, а  в среде молодых морских пехотинцев
назывались Дурной  Землей. Кроу не испытывал  ни  малейшего желания посетить
Республику Южный Вьетнам.
     Говоря по правде, во всем 2-м "гробовом" отделении лишь одному человеку
из семи довелось  послужить в Южном Вьетнаме. Это  был его  командир  капрал
Донни  Фенн, двадцати двух  лет от роду,  родом из Ахо, штат Аризона. Донни,
крупный и почти неправдоподобно красивый белокурый парень, имевший за спиной
год колледжа,  провел семь месяцев в другой роте "Б", 1/9 "Браво", приданной
3-му водно-десантному  соединению на время  действий 1-го  корпуса в  районе
Анхоа. Он имел  много ранений,  из которых одно  было тяжелым: пуля попала в
легкое, и ему пришлось  пролежать шесть  месяцев  в госпитале.  У него  была
также награда,  которую он  называл  не иначе как "э-э-э...  брнзвзда" и при
этом не смотрел в глаза собеседнику.
     Но  теперь Донни  просто  дослуживал. То  есть ему  оставалось  служить
меньше тринадцати месяцев,  и это,  по слухам, означало, что Корпус  в своей
бесконечной мудрости не станет отправлять его обратно на Дурную  Землю. Дело
было  вовсе не  в том, что Корпус вдруг решил  проявить заботу о сохранности
его молодой  жизни. Нет, все объяснялось лишь тем,  что срок  службы в 'Наме
составлял  именно тринадцать календарных месяцев и отправка  туда кого бы то
ни было менее  чем на тринадцать календарных месяцев нанесла бы непоправимый
урон красоте отчетов, которой все клерки, думающие не мозгами,  а задницами,
придавали  колоссальное значение. Так что с  какой стороны ни взгляни, Донни
благополучно миновал основной военный конфликт своего поколения.
     -  Ладно, хватит  курить, -  произнес  он,  взглянув на  часы,  стрелки
которых как раз  замерли на  11.00,  что извещало  об  окончании перерыва, -
Гасите  чинарики. Бабы, курящие  сигареты с фильтром, могут сунуть фильтры в
карманы. Если увижу здесь хоть один окурок,  то вы  у меня будете заниматься
физкультурой до самого утреннего осмотра.
     Солдаты  что-то негромко  пробурчали, но  повиновались.  Они,  конечно,
знали, что  на самом деле их командир не собирается  выполнять  свою угрозу.
Как и все они, Донни не был кадровым военнослужащим. Как и они, он собирался
вернуться к мирной жизни.
     И   потому,  как  любая   другая  группа  равнодушных   молодых  людей,
оказавшихся  в  составе  столь безжалостного учреждения,  как Корпус морской
пехоты,  они  с  чувством,  нисколько  не  похожим на  настоящий  энтузиазм,
вернулись  к своим  занятиям. В казармах  "Восемь-один" шел очередной  день,
обычный день, когда солдаты, не находящиеся в суточном наряде или не стоящие
в карауле на кладбище,  занимаются на "парадной палубе". Подъем за  тридцать
минут до рассвета, с 6.00 час физической подготовки, в 7.00 утренний осмотр,
в 8.00  завтрак,  и  с  9.30  начинаются  длинные,  иногда  бесконечные часы
тренировок,  в  ходе которых отрабатываются разнообразные приемы  из ритуала
воинских  похорон или  же действия при подавлении массовых волнений. На этом
дневные обязанности обычно бывают исчерпаны: те, кто имел какие-либо наряды,
заканчивают их  выполнение,  и  парни  оказываются  предоставлены самим себе
(женатым разрешается жить вместе  с  женами за пределами базы, а  многие  из
неженатых с  молчаливого согласия  начальства снимают  в  складчину  дешевые
квартирки  на  Капитолийском  холме).  Они  могут  либо просто слоняться  по
улицам,  либо  играть  на  бильярде  и  пить  слабенькое  пиво  в  баре  для
военнослужащих,   либо  пойти   в   один   из   многочисленных   кинотеатров
вашингтонских торговых кварталов, либо даже попытать счастья  с  женщинами в
барах Капитолийского холма.
     Впрочем, счастья  в  этом деле, как  правило, не  бывало,  что  служило
постоянным  источником огорчений. А  причина неудач  заключалась не только в
том, что о  морских  пехотинцах  думали как  об убийцах младенцев. Настоящей
причиной  были  волосы.  Во  всем внешнем мире царила  эпоха длинных  волос.
Мужчины  носили  длинные  локоны,  из-под  которых  не  было  видно ушей,  и
раздувались  от  самодовольства.   Несчастные  кувшиноголовые, а
также  и  все  остальные  военнослужащие  парадных  частей  военного  округа
Вашингтон должны  были, по мнению  начальства, являть  миру  пример воинской
дисциплины.  Так что солдаты демонстрировали этому самому  миру  свои  почти
голые черепа - их обидно называли белыми  плешами, - и лишь на самой макушке
им разрешалось иметь  немного волос не длиннее двух сантиметров. Уши у  всех
солдат торчали как антенны  радаров. Из-за этого многие оказывались похожими
на слоненка Худи-Дуди из мультфильма, и ни одна уважающая себя цыпочка-хиппи
не  снизошла бы  до  того,  чтобы хотя бы плюнуть в их сторону, а  поскольку
цыпочками-хиппи  были в  то время все американские  девушки,  то солдатам из
похоронной роты, по незабвенному выражению Кроу, везло как покойникам.
     -  Надеть  перчатки,  -  скомандовал  Донни,  и его  люди  выпрямились,
одновременно натянув на руки белые перчатки.
     Донни начал  с  ними очередные долгие  пятьдесят  минут  тренировки  по
переноске гроба. Как  и полагалось  носильщикам гробов, все  они были дюжими
парнями,  и никто из них не  имел права ошибаться.  Все  это могло  казаться
бессмысленным,  однако некоторые,  и в  том  числе Донни, понимали, что  они
занимаются действительно  важным делом - стараются смягчить боль  от  потери
близкого человека зрелищем до глупости сложного  ритуала. Этот ритуал должен
был за пышностью действа и точностью движений скрыть реальный факт - то, что
юноша,  лежащий в  гробу,  навсегда  отправляется  в землю на  Арлингтонском
национальном  кладбище, причем намного раньше  своего  настоящего  срока.  И
Донни,   хотя  и  небольшой  любитель  задумываться  о  тонкостях  жизненных
перипетий,  был  уверен  в  том,  что  здесь  ничего  лучшего,  пожалуй,  не
придумаешь.
     А  потому группа под  его командованием вновь взялась  за дело.  Капрал
негромко,  но  четко  и  твердо  отдавал  приказы,  а солдаты  передвигались
точными, упругими, едва ли не балетными шагами.  Двигаясь таким образом, они
ловко снимали с катафалка покрытый флагом ящик, имитировавший гроб  с  телом
парня, роль  которого на тренировке  выполняла простая  стальная стойка,  и,
держа  его идеально ровно, перекладывали на погребальные носилки и  несли  к
могиле.  Затем  наступала очередь следующей  части  представления, во  время
которой  немыслимо  сложным образом осуществлялось складывание  флага.  Флаг
взлетал  с  гроба,  повинуясь  четким  движениям  шести  пар  рук, и начинал
складываться в треугольник. Первым  начинал солдат,  стоявший в ногах,  и  с
каждым следующим движением флаг перегибался  по четкой линии, а треугольник,
переходя от человека к человеку, становился все толще и  толще. Если процесс
складывания  флага  происходил правильно, то вскоре в руках  у капрала Фенна
оказывался идеальный  треугольник, украшенный  с обеих сторон звездами,  без
единого признака красной полосы где бы то ни было. Это было нелегкое дело, и
хорошей команде  для  того,  чтобы в  совершенстве овладеть этим искусством,
требовалась не одна неделя, а ввести в команду нового солдата было, пожалуй,
еще труднее.
     Затем  в  действие  впрямую вступал  капрал Фенн.  Он принимал  из  рук
солдата усыпанный  звездами  треугольник, с  идеальной точностью  маршировал
туда, где сидели мать, отец или  кто-нибудь другой из членов семьи, и руками
в белых перчатках подавал флаг.  Этот момент всегда был самым трудным: порой
человек, ошеломленный случившимся, неспособен  был хоть как-то  реагировать.
Некоторые  были  совершенно подавлены  и  не  замечали ничего  происходящего
вокруг. Некоторые держались неловко, кое-кто оказывался даже слегка ошарашен
появлением такого красивого морского пехотинца, как Донни,  с целой  охапкой
медалей, тяжело свисающих с форменного кителя, с наголо остриженной головой,
с   фуражкой,   столь  же  белой,   как  и  перчатки,  с  его  непроницаемым
достоинством,  его   безупречными  театральными  движениями,  его  внушающей
благоговение  внешностью  кинозвезды.  Обаяние  Донни  зачастую  оказывалось
сильнее печали,  определяющей  весь  момент. Одна убитая  горем  мамаша даже
сфотографировала  приближавшегося  к  ней  капрала  "Инстаматиком",  который
держала в руках.
     Однако сегодня капрал не был доволен  тем  уровнем  мастерства, который
демонстрировала его  команда. Конечно,  дело было  в рядовом  первого класса
Кроу, отнюдь не лучшем человеке в отделении.
     - Ну  что  ж, Кроу, -  сказал  он  после того,  как  молодые  солдаты с
покрытыми  обильным  потом  лицами  замерли на  месте, завершив ритуал,  - я
специально наблюдал за тобой. Ты сбился  с  ноги во время первого перехода и
отстал на полтакта во время поворота налево от катафалка.
     - А-а, - протянул Кроу,  подыскивая самое подходящее замечание, которое
напомнило бы о его героическом прошлом. -  Мое проклятое  колено.  Это из-за
той ерунды, которой мне пришлось столько пережить в Кесане.
     Солдаты  негромко засмеялись: все сведения  о  Кесане Кроу почерпнул из
репортажей "Нью-Хейвен реджистер".
     - О, я и забыл, что ты у нас такой герой, - иронически отозвался Донни.
- В таком случае отожмешься не пятьдесят раз, а только двадцать пять. В знак
признания твоей великой жертвы.
     Кроу   пробормотал   что-то  невнятное,   но  беззлобное,   а   солдаты
расступились, чтобы освободить ему  место для исполнения епитимьи. Он стянул
с рук перчатки, принял  упор лежа и  принялся отжиматься. Впрочем, последние
шесть движений очень  мало  напоминали то гимнастическое упражнение, которое
описывалось в уставе.
     -   Прекрасно,   -  похвалил  Донни,  сделав  вид,   будто  не  заметил
погрешностей.  - Может  быть, в конце концов удастся  добиться, чтобы  ты не
очень походил на девчонку. Что ж, ладно. Теперь...
     Но в этот момент из-за правого  плеча Донни внезапно вынырнул ординарец
командира роты, рядовой первого класса очкарик Уэлч.
     - Эй, капрал, - шепотом сообщил он, - тебя срочно вызывает командир.
     "Вот дерьмо, - подумал Донни. - Интересно,  в чем  я провинился на этот
раз?"
     -  О-о-о!  -  негромко  пропел  кто-то.  -  Похоже,   у  кого-то  будут
неприятности.
     - Эй, Донни, - подхватил другой, -  наверное, тебе  хотят дать еще одну
медаль.
     - Это наконец-то пришел контракт из Голливуда.
     - А ты  не знаешь, в  чем дело? -  обратился Донни к Уэлчу, который был
главным распространителем штабных слухов.
     -  Понятия не имею.  Знаю только,  что у  него сидят  какие-то парни из
военно-морского флота. Он сказал, чтобы ты не задерживался.
     - Уже лечу. Баскомб, заменишь меня. Еще двадцать минут. Особое внимание
повороту налево от катафалка. Похоже, именно он особенно расстраивает нашего
друга Кроу.  Потом отведешь их в столовую. А я вернусь к вам как только, так
сразу.
     - Есть, капрал.
     Донни  расправил накрахмаленную сорочку,  проверил,  не  сбились  ли  в
сторону пуговицы,  спросил  себя, есть  ли у него  время переменить сорочку,
решил, что нет, и направился в казарму.
     Пробираясь среди  упражняющихся  морских пехотинцев, он  быстрым  шагом
пересек  парадную  палубу.  Искусники  из  роты  "А"  -  почетный  караул  -
практиковались  в своей  сложнейшей пантомиме. Знаменные  расчеты  осваивали
тонкости  работы  с  флагом.  Целый  взвод  отрабатывал  подавление  уличных
беспорядков:  солдаты,  согнувшиеся  вдвое под  тяжестью боевого снаряжения,
громко топая, мчались по Солдатской аллее.
     Донни дошел до Центральной аллеи и свернул к казарме, успев  по  дороге
повстречаться   всего  лишь   с   какой-нибудь   полудюжиной  помешанных  на
субординации  офицеров  морской  пехоты  и  каждый  раз   подбрасывая  вверх
напряженную  правую  руку  в  воинском  салюте. Войдя в здание, он  повернул
направо,  нырнул  в открытый люк - так морские пехотинцы называли  двери - и
миновал  вестибюль.  Там  было полутемно, и лампы  ослепительно отражались в
покрытом   восковой  мастикой  и   тщательно  отполированном  линолеуме.  На
выкрашенных в зеленый цвет стенах - переборках - висели фотографии различных
операций морской  пехоты, снабженные агрессивными подписями, изобретенными в
Центре общественных  связей.  Эти  тексты предназначались  для  того,  чтобы
повышать боевой  дух морпехов,  но никогда не достигали своей  цели. Наконец
капрал  оказался  перед  дверью  с  надписью  "Командир",  под которой  была
прикреплена табличка, извещавшая  о том, что командира зовут "капитан  М. К.
Догвуд, КМП США". Предбанник  был пуст, так как рядовой первого класса  Уэлч
все еще носился по гарнизону, выполняя приказания.
     - Фенн? - послышался голос из-за второй двери. - Входите.
     Донни  вошел  в  кабинет,   своего  рода  тайную  часовню,  в   которой
поклонялись  одновременно   и   мужественной  диктатуре  морской  пехоты,  и
бюрократической заскорузлости правительственного учреждения, и обнаружил там
сидевшег