ни.
     - Больше  шевели  мозгами. Думай  о том, что  возможность  распределять
обязанности  между людьми - это  власть  над жизнью и смертью.  И если  люди
налагают на тебя какие-то обязанности,  то не исключено, что они делают  это
не в твоих интересах  и  не в интересах страны, а только исходя  из каких-то
собственных соображений.  Ладно,  Донни?  Заставляй  себя  думать о мире,  в
котором каждый человек  выполнял бы  свои  собственные  обязанности  и никто
никому не указывал бы, что  делать, в котором  единственным законом  были бы
Десять Заповедей.
     - Я... - выдавил из себя Донни и запнулся.
     - Вот что, - сказал  Триг.  - У меня для тебя кое-что есть. Я собирался
послать  это  тебе из  Балтимора, но  ты дал мне возможность  сэкономить  на
марках и избавил от лишней беготни. Это так, мелочь.
     Он шагнул в сторону, присел  над лежавшим на земле густо покрытым пылью
рюкзаком, пошарил внутри и вытащил папку.  Раскрыв ее, он достал оттуда лист
плотной бумаги.
     - Иногда, -  сказал он, - когда мной руководит дух, я  бываю очень даже
ничего себе.  Конечно, птицы удаются мне намного лучше, но  это у меня  тоже
неплохо получилось. Впрочем, пустяк.
     Донни всмотрелся в подарок: это был лист кремовой бумаги, вырезанный из
того  альбома, который  Триг  всегда носил  с  собой.  На нем очень  тонкими
чернильными штрихами были изображены он сам  и Джулия, увлеченные разговором
среди деревьев в парке Потомак.
     В рисунке было нечто особое: художник запечатлел их,  возможно, не  так
точно, как это сделала бы фотокамера, зато он смог каким-то образом передать
их любовь, то, как они  смотрели друг на  друга, то безоговорочное  доверие,
которое они имели друг к другу.
     - Bay! - воскликнул Донни.
     - Сам ты вау. Я набросал это той же ночью в моей тетради.  Это было так
красиво - вы двое рядом. Ко мне даже вернулась надежда,  что  у человечества
еще может быть лучшее будущее. А теперь проваливай, убирайся отсюда  ко всем
чертям, выполняй свой долг!
     Триг подтянул его к себе, и Донни почувствовал тепло его тела, крепость
его поджарых мышц и, пожалуй, что-то еще: страсть, обращенную на непривычные
ему объекты, но все же подлинную и впечатляющую. Похоже, что Триг плакал.

     * * * * *

     Из-за спин агентов ФБР Питер видел, как Донни и Триг обнялись, а  затем
Донни вышел из полосы света и исчез.  Конечно, он направился к своей машине,
которая, как теперь видел  Питер, стояла всего лишь  метрах в  пятидесяти от
него. Как же он промахнулся! Донни, конечно, увидит его здесь вместе с двумя
шпионами, которые, судя по всему, но намеревались никуда уходить, и выставит
его полнейшим дураком.
     Он почувствовал, что его охватывает отчаяние.
     -  Я должен идти,  - сказал  он  более  крупному  из  двоих  офицеров в
штатском.
     -  Нет, - отрезал тот,  и  второй агент тут же шагнул  ближе и  схватил
Питера, как будто собирался повалить его.
     Питер  попытался  было  вырваться, но его схватили еще крепче,  и через
несколько секунд он и впрямь  оказался на земле. Двое мужчин наклонились над
ним.
     - Это просто смешно, - с трудом проговорил он.
     Похоже, что  они были согласны с ним. Они  озадаченно смотрели  друг на
друга, словно не знали, что делать дальше, но в следующий момент один из них
резко обернулся.
     Мотор автомобиля Донни ожил; вспыхнули фары.
     Человек  с  фотоаппаратом  отпустил  Питера,  оставив  второго,  повыше
ростом, следить за ним, и, пригибаясь, побежал к воротам.

     * * * * *

     - Ну что, помог  он тебе? - спросила Джулия, пока они, не торопясь, шли
по темной дороге.
     -  Да, - ответил  Донни. - Он мне помог. По-настоящему. Теперь  я знаю,
что делать.
     - Может быть, мне стоит пойти поздороваться с ним?
     - Нет, он в  каком-то очень странном  настроении. Я плохо понимаю,  что
здесь  происходит.  Так что  давай  просто  уберемся отсюда.  Мне  нужно еще
кое-что сделать.
     - А что он тебе дал?
     - Это картина. Очень хорошая. Я потом покажу ее тебе.
     Они поднялись на темный  пригорок. Донни уже различал впереди очертания
автомобиля.  Но внезапно он почувствовал волнение:  они  были здесь не одни.
Это было странное чувство, которое могло бы пригодиться в стране, населенной
враждебными индейцами,  - ощущение чьего-то взгляда. Он вгляделся в темноту,
пытаясь рассмотреть опасность,  но не увидел ничего, никакого движения. Одни
только поля, слабо освещенные луной.
     - А кто был этот блондин? - поинтересовалась Джулия.
     -  Фицпатрик,  его  приятель. Этакий здоровенный  ирландец. Они грузили
удобрения для разбрасывателя.
     - Странно.
     - Он сказал, что они решили заняться погрузкой ночью,  чтобы не таскать
мешки по жаре. Черт возьми, ведь это всего-навсего удобрения. Кто знает?
     - Что же все-таки происходило с Тригом?
     - Не знаю. Он был,  м-м-м, странный, вот и все, что я  могу  сказать. У
него было  то же  самое выражение,  что  и на  фотографии  в "Тайм", где  он
спасает  окровавленного парнишку от полицейских в Чикаго  и у него самого из
головы хлещет кровь.  Он  был очень  упорным,  настойчивым,  не  можно  было
почувствовать за  всем этим  большое эмоциональное  напряжение.  Можно  было
подумать, что он готовился к смерти или чему-то еще в таком роде. Я не знаю,
почему и как. Это немного меня напугало.
     - Бедняжка Триг. Возможно, даже у богатых мальчиков есть свои демоны.
     - Он изо всех сил обнял меня. Он плакал. Может быть  в этом было что-то
от извращения.  Я  чувствовал,  как  его  пальцы  стискивали  мои  мышцы,  и
чувствовал, что он  был счастлив, обнимая меня.  Я не знаю.  Все  это  очень
непонятно.
     Они дошли до автомобиля,  Донни включил мотор и зажег фары. Подав задом
прямо в траву, он развернулся и поехал по дороге к воротам.
     - Господи! - вдруг воскликнул он. - Пригнись!
     И  в  тот же момент из  кювета  появилась незнакомая  фигура. Одетый  в
костюм  человек находился слишком далеко для того,  чтобы можно  было что-то
предпринять. В свете фар мелькнул  фотоаппарат. Донни вздрогнул, когда перед
ним  вспыхнула  лампа-вспышка,  полностью  ослепив его привыкшие  к  темноте
глаза.  Перед  ним  заплясали  огненные  круги, вызывавшие  в  памяти ночной
обстрел  с  применением "отеля  "Эхо"",  он с  силой  нажал  на газ,  машина
рванулась вперед,  выскочила на дорогу, повернула направо,  и  вот тут-то он
по-настоящему разогнался.
     - Бог  ты  мой, они нас сфотографировали,  - сказал он.  -  Шпики. Этот
парень наверняка был из ФБР! Святой Христос!
     - Я отвернулась, - сообщила Джулия.
     -  Значит, с тобой все  в  порядке.  Не думаю, что  он разглядел  номер
машины: фонарь номерного знака у меня давно разбит. Ему досталась только моя
рожа. Очень она им пригодится! Шпики! Не-ет, все это очень странно.
     - Я все думаю, что это может значить? - сказала она.
     - А  то, что  Трига  вот-вот арестуют. Трига и этого парня, Фицпатрика.
Нам  повезло, что мы  вовремя  убрались оттуда. Я находился в  двух шагах от
военной тюрьмы.
     - Бедняжка Триг, - сказала Джулия.
     - Да, - согласился Донни. - Бедняжка Триг.

     * * * * *

     Агент выпустил Питера. Тот встал и отряхнулся.
     -  Я ничего не  сделал,  - объяснил  Питер. - Я  приехал навестить моих
друзей. Вы не имеете никакого права задерживать меня, понимаете? Я ничего не
сделал.
     Агент угрюмо взглянул на него и промолчал.
     - Я пойду. Это вас совершенно не касается, - сказал Питер.
     Он повернулся и пошел  прочь. Агент, как ему показалось, был совершенно
растерян. Питер шел вперед, ожидая, что его  вот-вот  окликнут, но оклика не
последовало. Он сделал еще шаг и окончательно преисполнился уверенностью, но
он не видел и,  вероятно, даже не  почувствовал мастерски нанесенного  удара
дзюдо, сломавшего ему позвоночник, и он, в расцвете своей прекрасной юности,
преисполненный  любви к  своему  поколению, преданный благородной идее мира,
умер, не успев опуститься на землю.


Глава 8


     Донни и  Джулия  въехали  в округ  Колумбия около  четырех часов утра и
зарегистрировались в мотеле на  Нью-Йорк-авеню, в населенной туристами зоне,
окаймляющей  центр города.  Они  были  слишком утомлены для секса, любви или
хотя бы простых разговоров.
     Донни  поставил дешевый будильник на  8.00 и крепко спал, пока  громкий
дребезжащий звон не заставил его раскрыть глаза.
     - Донни! - тревожно окликнула его тоже проснувшаяся Джулия.
     -  Милая, сейчас  мне необходимо  кое-чем заняться. Ты оставайся здесь,
выспись как следует. Я заплатил за две ночи.
     Я позвоню тебе, как только смогу, и мы решим, что делать дальше.
     - О, Донни.
     Она захлопала  ресницами, отгоняя сон. Даже спросонья с немного опухшим
лицом  и  волосами,  спутанными,  как  крысиное  гнездо,  она  казалась  ему
несравненной красавицей. Донни наклонился и поцеловал ее.
     -  Только не делай  чего-нибудь слишком глупого и не  старайся проявить
благородство, - предупредила Джулия. - Они убьют тебя.
     - Обо мне не беспокойся, - уверенно ответил Донни. -  Со мной ничего не
случится.
     Он быстро оделся, сел  в  машину, проехал полтора километра через район
города, именовавшийся  Юго-восток, миновал Юнион-стейшн, свернул  налево  на
холм, пересек огромную тень купола Капитолия, повернул на Пенсильвания-авеню
и в конце концов оказался на Восьмой улице. Он нашел место для стоянки перед
магазинами  напротив  базы,  запер автомобиль и направился  прямо к  главным
воротам.
     С  противоположной  стороны  Восьмой  улицы маленький  форпост  морской
элегантности казался совершенно безмятежным. Выстроившиеся  вдоль улицы дома
офицеров  выглядели величественными  и  роскошными.  В просветах  между ними
Донни  видел  толпившихся  на  "парадной  палубе"  людей  в  форменках;  они
занимались  своей бесконечной строевой подготовкой, стремясь  безукоризненно
овладеть   непостижимыми  для  всех   непосвященных  требованиями   воинских
ритуалов. Оттуда доносилась  грубая,  точная и требовательная брань  младших
командиров. Трава, которую пестовали отряжаемые в наряд  специально для этой
цели молодые люди,  была, несмотря на удручающе жаркую весну, темно-зеленой,
упругой и чистой, как ни в одном другом месте Вашингтона.
     Он вразвалочку перешел улицу и оказался возле ворот, откуда за ним  уже
давно наблюдал дежуривший по проходной рядовой первого класса.
     - Капрал Фенн, на разводе вас объявили в самовольной отлучке, - сообщил
он.
     - Я знаю. С этим я разберусь.
     - Мне приказано доложить о вашем прибытии командиру вашей роты.
     - Выполняйте приказание, рядовой. Будете вызывать береговой патруль?
     -  Насчет этого мне  ничего  не говорили.  Но капитану Догвуду я сейчас
позвоню.
     - Валяй. А я пойду переоденусь в форму.
     - Хорошо, капрал.
     Донни  миновал главные ворота, пересек вымощенную  брусчаткой  площадку
для стоянки автомобилей и, повернув налево, направился по Солдатской аллее к
казармам.
     На  ходу он обратил внимание на странный феномен: мир  вокруг него  как
будто  замер,  по  крайней  мере  мир Корпуса морской  пехоты. Казалось, что
марширующие взводы  как  один останавливаются  и все  солдаты  провожают его
глазами.  Он чувствовал устремленные на него сотни взглядов; лающие команды,
постоянно заглушающие одна другую, внезапно стихли.
     Донни вошел в здание и поднялся по лестнице точно так же, как делал это
уже сотни раз. Оказавшись на втором этаже - второй палубе, как  было принято
говорить, -  повернул  налево  и, миновав  кубрик  отделения, вошел  в  свою
комнатушку.
     Он  отпер  шкафчик,  разделся, обул  шлепанцы-вьетнамки,  завернулся  в
полотенце и прошествовал в душ, где как  следует обдал себя кипятком и густо
намылился  дезинфицирующим мылом.  Вымывшись,  он вытерся,  вернулся  в свою
комнату, натянул свежие трусы и вытащил полуботинки.
     Вид у  них мог быть  и получше. В  течение  следующих десяти  минут  он
полностью  сосредоточился  на  своей  обуви,  приводя  ее  в соответствие  с
извечной  модой Корпуса морской пехоты, и в конце концов она засверкала, как
новое зеркало. Как только он покончил с ботинками, в двери возникла идеально
прямая, как и подобало кадровому военному, фигура взводного сержанта Кейза.
     - Мне Пришлось  объявить тебя в  самовольной отлучке Фенн, - сообщил он
тем особым,  присущим только кадровым унтер-офицерам морской пехоты голосом,
скрипевшим, словно  наждачная бумага на меди. - Может быть, ты хочешь, чтобы
я надрал твою молодую задницу пятнадцатой статьей?
     - Застрял в городе. Были личные дела. Так что прошу извинить.
     - Нарядов у тебя сегодня нет. Сказали, что у тебя ровно в десять важное
дело по судебной части.
     - Да, сержант. На Военно-морской верфи.
     - Ладно, в таком случае я исключу тебя  из  рапорта. Сегодня ты делаешь
то, что нужно, морпех. Ты меня слышишь?
     - Да, сержант.
     Кейз, удовлетворенный ответом, покинул его.
     Хотя ему  этого  и  не  приказывали -  он даже  не  знал,  какая  форма
назначена сегодня приказом по базе, - он решил надеть  парадную форму "синяя
А".   Натянул  носки,   подвязал  их  на  икрах,  чтобы  они  ни  при  каких
обстоятельствах не сползли, снял с вешалки пару темно-синих брюк с  красными
лампасами и  надел  их.  Зашнуровал свои  сияющие полуботинки. Поверх свежей
футболки надел идеально  выглаженный синий форменный китель с горящими ярким
блеском пуговицами  и красными выпушками, застегнув его  на все пуговицы  до
стоячего воротничка, украшенного рельефно вытканными золотом орлом, глобусом
и якорем, подпоясался белым летним ремнем, туго затянув его, отчего его торс
сделался похожим на  торс молодого  Ахиллеса,  прогуливающегося  под стенами
Трои. Белые летние перчатки и белая летняя фуражка придали его облику полную
завершенность.
     На груди  виднелись ленточки  медалей  -  ничего  бросающегося в глаза,
потому  что морские пехотинцы -  суровые воины, не делающие ничего  напоказ.
Красная  полоска напоминала о,  пожалуй, самом горячем дне, когда он брел по
грудь в  густой  от буйволиного навоза  воде  рисовой плантации, выволакивая
обратно  в  мир живых, в мир  новых шансов раненого рядового, а  чуть ли  не
полмира  одиночными  выстрелами и  очередями садили по  нему  пули.  Лиловая
ленточка  говорила  о  пуле,  которая через несколько  недель пробила  ему
грудь.  Все остальное было в общем-то чепухой:  ленточки медали Национальной
обороны,  медали  за службу  в  Южном  Вьетнаме, ленточка  за  упоминание  в
президентском приказе (в приказе было упомянуто все III десантное соединение
морской  пехоты,  действующее  в   Дурной   Земле),  вьетнамский  "Крест  за
Храбрость"  и  знак стрелка-снайпера  из винтовки и  пистолета с  подвесками
повторного подтверждения. При взгляде на этот китель ни  у кого  не могло бы
возникнуть ассоциаций с  фруктовым салатом, зато каждому стало  бы ясно, что
перед ним  морской  пехотинец, участвовавший  в настоящих  боях и получивший
ранение, человек, старавшийся выполнить свой долг.
     Донни  поправил белую летнюю фуражку, чтобы козырек низко  нависал  над
его  синими глазами, вышел  из комнаты и отправился на встречу с коммандером
Бонсоном.

     * * * * *

     Он вышел  из казармы и зашагал к кабинету капитана,  откуда его  должны
были  вызвать.  Навстречу попался  дежурный офицер, и Донни  четко отдал ему
честь.
     - Фенн, я что-то не помню, чтобы на сегодня объявлялась такая форма.
     - Сэр, для того места, куда я должен явиться, она в самый раз.
     - Фенн... Выше голову. Будь молодцом.
     - Спасибо, сэр.
     Двое  сержантов, в  том числе Кейз,  проводили  его  взглядами. К  тому
моменту,   когда  он  дошел   до   Солдатской   аллеи,   благодаря  какой-то
сверхъестественной  вибрации  воздуха  все уже знали,  что  он надел  полную
парадно-строевую  форму.  Люди,  облаченные в  повседневное  обмундирование,
смотрели  на  него с подозрением,  возможно, с  некоторой враждебностью,  но
прежде  всего с любопытством. Парадная  форма, естественно, не была  сегодня
объявлена в приказе по  гарнизону,  и  то, что  морской пехотинец  вызывающе
прямо-таки  мятежно расхаживает  в  таком  виде,  было  чрезвычайно странно.
Вероятно, если бы Донни  вышел из казармы  голышом, он  и то не  произвел бы
подобного фурора.
     Донни  шагал по  Солдатской аллее, полностью отдавая себе  отчет в том,
что за ним следят все больше и больше глаз. Краем глаза он замечал, что люди
подбегают поближе, чтобы хотя бы мельком взглянуть на его  шествие. А  когда
он проходил  мимо Центрального  дома, где проживали не имеющие семей молодые
офицеры, пара свободных  от службы первых лейтенантов в бермудах и футболках
вышла из подъезда, чтобы тоже посмотреть, как он проходит мимо.
     Он вышел  на стоянку,  где  уже стоял неподалеку  от лестницы, негромко
гудя  включенным  мотором,  коричневый   правительственный  "форд",  свернул
налево,  поднялся по ступенькам  и вошел в комнату первого  сержанта,  через
которую нужно было пройти, чтобы попасть в кабинет капитана Догвуда.  Первый
сержант,  державший  в  руке украшенную  надписью "Семпер фи" фарфоровую
чашку с кофе,  кивнул ему, а всегда толпившиеся здесь  посыльные и ординарцы
поспешно расступились, освобождая Донни дорогу.
     - Тебя ждут, Фенн.
     - Да, первый сержант, - ответил Донни.
     Он вошел в кабинет.
     Капитан Догвуд сидел за своим столом, а Бонсон и Вебер, оба  облаченные
в летнюю защитную форму, сидели напротив него.
     - Сэр, капрал Фенн по вашему приказанию прибыл, сэр, - доложил Донни.
     - А, Фенн,  очень  хорошо, - сказал Догвуд. - Вы  что, забыли, какая на
сегодня объявлена форма? Я...
     - Сэр, никак  нет, сэр,  - ответил  Донни. - Сэр, разрешите обратиться,
сэр.
     Наступила пауза.
     - Фенн, - сказал капитан, - я должен как следует разобраться, прежде...
     - Дайте ему сказать, - перебил Бонсон,  очень неприветливо посмотрев на
Донни.
     Донни повернулся, чтобы смотреть ему прямо в лицо.
     -  Сэр,   капрал  желает  заявить   категорически,  что  он  не  станет
свидетельствовать  против  такого же морского  пехотинца,  как  и он сам,  в
обвинении,  по  которому  не  имеет никакой персональной информации.  Он  не
станет давать  ложных показаний под присягой и не будет принимать участие ни
в каких слушаниях, касающихся Единого кодекса военной юстиции. Сэр!
     -  Фенн,  что вы  несете?  -  зловеще  спросил  Вебер.  -  Ведь  мы  же
договорились.
     - Сэр, мы  никогда ни о чем не договаривались. Вы дали мне приказ вести
расследование, что я и делал  вопреки моим  принципам, вопреки  имеющимся  у
меня моральным убеждениям.  Я  выполнил свою  обязанность. Мое расследование
дало  отрицательный  результат.  Сэр, вот и все, что я имею сказать по этому
поводу, сэр!
     - Фенн, - сказал Бонсон, вперив в него злобный взгляд, - вы  и  понятия
не  имеете, с какими силами взялись играть и к чему это может вас  привести.
Это вовсе не игра, это серьезное дело, это защита безопасности нашей нации.
     - Сэр, я сражался за нашу нацию и проливал кровь за нашу нацию. Ни один
человек, кто всего этого не прошел, не имеет права указывать мне, как  нужно
защищать нашу нацию, какое бы звание он ни имел, сэр! И еще, сэр, я хотел бы
высказаться  до  конца, сэр. Вы дерьмо,  подонок и червяк, и вы не ничего не
сделали для Соединенных Штатов Америки,  и если вы хотите поговорить со мной
с глазу на глаз,  то давайте выйдем. И захватите с собой Вебера.  Ему я тоже
напинаю задницу!
     - Фенн! - воскликнул лишившийся было дара речи Догвуд.
     -  Ладно,  капитан  Догвуд,  - сказал Бонсон.  - Я  теперь вижу,  какие
морские  пехотинцы служат у  вас в "Восемь-один". Я  очень разочарован.  Это
обязательно отразится  и на вашей судьбе, капитан. Я подробно изложу все это
в моем рапорте. Фенн, на вашем месте я пошел бы укладывать вещи. Не забудьт