венский парень, когда война все равно ими уже выиграна. Мы
все время  считали, что  это  вьетнамцы  попросили у  русских снайпера; нет,
теперь  я  думаю,  что  это русские настояли на  том,  чтобы прислать своего
снайпера.
     - Ммм... - протянул Бонсон. - Это очень интересно.
     - Ну а я незадолго до того стал знаменитостью.
     - Да, я знаю.
     - Я думаю, что вы и впрямь могли что-то слышать.
     - Продолжайте.
     - Я становлюсь знаменитостью, а они начинают тревожиться. Независимо от
того,  что, по их мнению, знал Донни, было вполне возможно, что он поделится
своим знанием со мною. Значит... значит, следует для верности убрать и меня.
Все очень просто.
     -  Ммм,  -  снова произнес  Бонсон. Его лицо,  казалось, изменило  свои
очертания.  Глаза  превратились   в  узенькие  щелочки   и  глядели  куда-то
очень-очень далеко,  а  может быть, внутрь своего хозяина, голова прямо-таки
трещала от раздумий. Потом он снова взглянул  на Суэггера. - И вы не знаете,
что это могло быть?
     - Понятия не имею. Ни малейшего представления.
     - Ммммм, - промычал Бонсон.
     - Но вот чего я совершенно не могу понять: ведь Советского Союза больше
нет. И КГБ давно уже не  существует. Их нет, они уничтожены.  В таком случае
какое  значение сейчас могут иметь  все их долбаные секреты? Я хочу сказать,
тот режим, который пытался убить меня и сумел убить  Донни, ведь он же и сам
давно пошел ко дну.
     Бонсон кивнул.
     - Ну, -  сказал он, немного помолчав, - честно говоря, мы не слишком-то
хорошо  представляем себе, что происходит  в России. Но не рассчитывайте  на
то, что аппарат старого советского КГБ, как вы сказали,  пошел  ко дну. Он в
основном  как  раз остается на плаву,  только называет себя российским, а не
советским,  и до  сих пор  за ним стоит  государство с  арсеналами  ядерного
оружия, насчитывающими двадцать тысяч Единиц и системы доставки к ним. Этого
вполне хватит для того, чтобы разнести к  чертям весь  мир. Сейчас там  идет
мощная  политическая борьба за то, кто будет принимать решения - приверженцы
старого  советского строя, тайные  коммунисты,  или новая националистическая
партия  "Память",  которую  возглавляет  один парень по имени Евгений Пашин.
Кстати, у них вот-вот будут выборы.
     - Да, я слышал.
     - На этих  выборах  решится, какой  будет  Россия  в  течение ближайших
двадцати пяти лет  и что произойдет с двадцатью тысячами атомных боезарядов.
И с нами. Это все очень сложно, довольно опасно, и нет ничего невероятного в
том, что в деле, о котором вы говорили, замешан какой-то интерес русских.
     Боб прищурился, обдумывая сказанное.
     -  Поразмышляйте  над  этим,  и  вы  убедитесь,  что  я  прав.  Что  вы
намереваетесь  делать  дальше?  Если,  конечно,  я  не  выдвину  против  вас
обвинений во взломе и незаконном проникновении в мой дом.
     - Вы не  станете  этого делать, - ответил Боб. - Ну а что касается моих
планов, мне  кажется, что для того, чтобы выяснить, что случилось с Донни, я
должен  сначала  разобраться, что  же  произошло  с  Тригом.  Думаю,  что  я
отправлюсь  по этому следу. Я должен разрешить эту  загадку, чтобы  получить
хоть какой-то  шанс пригвоздить  парня,  который  решил поохотиться на меня.
Если я буду непрерывно двигаться,  отвлекать его внимание от моей семьи, это
может сработать.
     - Суэггер, мне это очень  интересно. Я хотел бы поддержать  вас. Я могу
дать вам людей. Команду. Обеспечение, стрелки, телохранители. Лучших людей.
     - Нет. Я работаю в одиночку. Я снайпер.
     -  Знаете что, Суэггер, я хочу дать вам один  телефонный номер.  Если у
вас будут  серьезные неприятности, если что-нибудь узнаете или же, напротив,
вступите  в конфликт с законом, то позвоните по  этому  номеру. Вам ответят:
"Дежурный офицер", и вы скажете... э-э, придумайте для себя пароль.
     - "Сьерра-браво-четыре".
     -  Понятно, "Сьерра-браво-четыре". Вы  говорите: "Сьерра-браво-четыре",
вас  немедленно соединят  со мной, и  вы будете изумлены  тем, что  я  смогу
сделать для вас и насколько быстро. Договорились?
     - Что ж, неплохо.
     - Суэггер, я  сожалею  по  поводу  Фенна.  Но  игра может  быть изрядно
грубой.
     Боб промолчал.
     - А теперь идите, убирайтесь отсюда.
     - Надо бы  мне  вытряхнуть  из  вас  кучу-другую дерьма за  то,  что вы
сделали с Донни. Он был слишком хорош для того, чтобы использовать его  так,
как это сделали вы.
     - Я выполнял  свою работу.  Я был  профессионалом. Это все,  что я могу
сказать по этому поводу.  И если вы когда-нибудь захотите  применить  против
меня  силу, то я использую всю силу закона для того, чтобы  наказать вас. Вы
не  имеете права расхаживать  по  стране  и стрелять  в людей.  И запомните,
Суэггер,  если  вы все-таки решитесь на это, то пеняйте на себя. Да, пеняйте
на себя. Прощайте. Впрочем, мы еще увидимся.


Глава 37


     Боб  спросил  себя, каково это -  родиться в таком доме, как  этот.  Он
находился  не  в  самом Балтиморе,  а  немного  севернее, в  районе, который
местные  жители  называли  Долиной,  в  отличной  местности  для  разведения
лошадей, со множеством пологих холмов, пышной зеленой растительностью, среди
которой там и  тут  возвышались  прекрасные старинные  дома,  говорившие  не
просто о богатстве, а о фамильном богатстве.
     Но ни один из  множества  домов  не  был настолько хорош, как этот.  Он
находился в конце дороги, которая начиналась в конце другой дороги, которая,
в  свою очередь, служила продолжением еще  одной  дороги.  Темная крыша дома
имела  очень  сложную  конфигурацию,  сложен  он  был из красного кирпича, к
которому  льнули густые  виноградные  лозы; все места,  откуда  были срезаны
лишние  отростки, были аккуратно закрашены белым. Дальше на  холмах на много
акров  простирался рай, в котором  росли  преимущественно яблони. Впрочем, и
сам  по  себе  дом  -  высокое  горделивое здание,  воздвигнутое  в  прошлом
столетии, - мог  являться раем, только в ином  обличье. Стоявшие вокруг дубы
отбрасывали на  землю пятна  тени. Поскольку все дороги здесь заканчивались,
было ясно, что  ты прибыл по  назначению. Справа начинался  английский парк,
правда, казавшийся на первый взгляд слишком запущенным.
     Боб поставил  на стоянку свой  арендованный  "чеви",  поправил узел  на
галстуке  и   подошел  к  двери.  Постучал.   Через  некоторое  время  дверь
приоткрылась, и в щелку выглянуло черное лицо, древнее, как само рабство.
     - Да, сэр?
     -  Сэр,  я  приехал для  встречи  с  миссис Картер. Я говорил  с ней по
телефону. Она лично пригласила меня.
     - Мистер Стаггер?
     - Суэггер.
     - Да, конечно. Входите.
     Он вступил в минувшее столетие, сначала умолкшее, а теперь уже начавшее
приходить  в упадок. Здесь  пахло  плесенью и старыми гобеленами, словно  он
находился в  музее,  где  не  хватало  лишь этикеток  перед  экспонатами  да
отпечатанных  на  мелованной  бумаге  путеводителей. Его  вели под  строгими
взглядами висевших  на  стенах  прославленных предков хозяев  по  безмолвным
коридорам и безлюдным  комнатам, заполненным покрытой пылью изящной мебелью,
пока  он не оказался на застекленной веранде, где  в  плетеном кресле сидела
старая леди, пристально озиравшая свое имение. Из окна открывался прекрасный
вид на парк и аллею, уходившую вниз по склону в яблоневый сад.
     - Миссис Картер, мэм?
     Старуха повернула  голову,  окинула посетителя быстрым взглядом  ярких,
несмотря на возраст, глаз и жестом пригласила присесть на плетеный диван. Ей
было  на вид лет семьдесят, ее кожа казалась очень смуглой из-за чрезмерного
увлечения   флоридским  загаром,  а  глаза  смотрели   очень  проницательно.
Серо-стальные  седые  волосы  были  подстрижены. Одета она  была  в слаксы и
свитер, а в руке держала стакан с коктейлем.
     -  Мистер  Суэггер. Ну  что  ж,  вы хотите  поговорить  о моем  сыне. Я
пригласила вас сюда, хотя ваши объяснения  по поводу причин, по  которым вам
нужен такой разговор, звучали довольно невнятно. Впрочем, судя по голосу, вы
знаете, чего хотите. Значит, вы интересуетесь моим сыном?
     - Да, мэм, интересуюсь. Тем, что с ним произошло.
     - Может  быть, вы писатель,  мистер Суэггер? Его упоминали в нескольких
ужасных  книгах, а в одной из них даже посвятили ему  целую  главу. Это было
просто кошмарно. Я надеюсь, что вы не писатель.
     - Нет, мэм, ни в коей мере. Я читал кое-какие из этих книг.
     - Вы похожи на полицейского.  Может быть,  вы  полицейский или  частный
детектив? Это  не  связано с  каким-нибудь иском о признании  отцовства? Лет
двадцать  пять  тому назад  какой-то мерзкий  тип  заявил, что Триг  был его
отцом, и  потребовал  баксы. В таком  случае, мистер  Суэггер, позвольте мне
поставить вас в  известность, что все эти баксы не достанутся  никому, кроме
Американской кардиологической ассоциации, так что вы можете сразу отказаться
от этой идеи.
     - Нет, мэм. Деньги меня не интересуют.
     -  В таком  случае вы солдат.  Я вижу  это по вашему поведению и манере
держаться.
     - Да, мэм,  я много лет был морским  пехотинцем. Мы никогда не говорим:
солдат. Мы были морскими пехотинцами.
     - Мой муж - отец Трига - воевал  под командованием Меррилла в Бирме. Их
называли  "Мародеры  Меррилла". Это было очень страшно. Он навсегда подорвал
там  здоровье; ему приходилось видеть и делать самому ужасные вещи. Это было
очень неприятно.
     - Война - очень неприятное занятие, мэм.
     - Да, я знаю.  Насколько я понимаю, вы участвовали в  той  самой войне,
ради  окончания которой  мой единственный  сын  по-дурацки пожертвовал своей
жизнью?
     - Да, мэм, я был там.
     - Вам приходилось участвовать в настоящих боях?
     - Да, мэм.
     - И вы были героем?
     - Нет, мэм.
     - Уверена, что вы просто скромничаете. Но зачем же вы приехали, если вы
не пишете книгу?
     - Смерть вашего сына каким-то образом связана с другими вещами, которые
до  сих  пор никак не  удается  объяснить.  Она  также связана, я думаю,  со
смертью того молодого человека, о котором я упомянул в телефонном разговоре,
другого морского пехотинца. У меня пока что есть только смутные соображения;
я ничего еще толком не знаю. Я надеялся, что вы могли бы сообщить мне о том,
что вам известно, и благодаря этому удастся что-нибудь прояснить.
     -  Вы  сказали  по телефону, что не считаете,  что  мой  сын покончил с
собой. Вы думаете, что он был убит?
     - Да.
     - Почему вы так считаете?
     - Я не могу сказать определенно.
     - У вас есть какие-нибудь доказательства?
     -  Очень  косвенные.  Есть   некоторые  признаки   того,  что  к  этому
происшествию так  или  иначе причастна какая-то  разведка. Он мог что-то или
кого-то видеть.  Но я совершенно убежден  в том, что здесь не могло обойтись
без агентов-призраков.
     - Значит, мой сын не был балбесом, взорвавшим себя во имя такой ерунды,
как пиетет к левым убеждениям и достойное дебила тупое презрение к правым?
     - Да, мэм, такова моя теория.
     - А что дальше следует из вашей теории? Куда она ведет?
     -  Возможно,  его использовали обманным путем. Возможно,  его  убили, а
тело бросили в руинах, чтобы придать всему  этому  видимость акции протеста.
При наличии его трупа такая версия становилась совершенно неоспоримой.
     Женщина жестко взглянула ему в лицо.
     - Но  ведь вы не маньяк, не так ли? Вы  кажетесь вполне разумным, но вы
не  из  тех ужасных людей из  радиопостановок, агентств новостей  или борцов
против антиамериканского заговора?
     - Нет, мэм.
     - А  если вам удастся понять, что  на  самом  деле произошло, то как вы
поступите с вашим знанием?
     - Использую  его для того, чтобы  остаться в  живых. Есть один человек,
который  старается  убить меня.  Я  думаю, что он тоже  такой призрак. Чтобы
попытаться остановить его, я должен понять, почему он за мной охотится.
     - Это кажется очень опасным и романтичным.
     - Но жить в таких условиях очень тошно.
     -  Что ж,  мистер  Суэггер,  полагаю, что если  бы  вы вошли в любой из
большинства  домов в Америке  и  выложили там  эту  историю,  вас  сразу  же
выставили  бы  за  дверь.  Но  мой  муж   двадцать  восемь  лет   пробыл  на
дипломатической службе, и я  имею представление  о  том, кто такие призраки.
Это злонамеренные жалкие людишки, способные сделать все, что угодно, лишь бы
помочь кому-то  расстаться с жизнью. Мне, ему,  любому. Поэтому я знаю,  что
делают  призраки. И если  призраки из этого мира  убили  моего сына,  то мир
должен знать об этом.
     - Да, мэм, - сказал Боб.
     - Майкл, - повысила  голос старая леди,  - скажите Аманде,  что  мистер
Суэггер  останется  на  ленч.  Я  покажу ему дом, а потом у нас  с ним будет
продолжительная  беседа.  Если  появится  кто-нибудь желающий убить  мистера
Суэггера, то,  пожалуйста, скажите этому джентльмену, что мы просили нас  не
беспокоить.
     - Да, мэм, - невозмутимо ответил дворецкий.

     * * * * *

     - Здесь все осталось точно таким  же, -  сказала  она, -  каким  было в
последний день.
     Боб посмотрел  вокруг. Мастерская художника  была  выстроена  в  задней
части здания, в котором некогда жила прислуга. Дом был маленьким, но все его
внутренние стены снесли,  и осталась  одна огромная неотделанная  комната  с
красными кирпичными  стенами  и гигантским окном, смотревшим  на сады. Здесь
все еще пахло масляными красками и скипидаром. На грубо сколоченном из досок
стеллаже  стояли  банки из-под краски, из которых торчали старые  кисти, пол
был заляпан пятнами краски, и на всем  лежал толстый слой пыли. К стене были
прислонены три или четыре холста,  очевидно законченные; еще  один оставался
на мольберте.
     - Полагаю, что ФБР все это осмотрело, - сказал Боб.
     -  Да, они это сделали, причем  довольно бесцеремонно.  Я хочу сказать,
ведь он уже был мертв.
     - Да, мэм.
     - Вот, посмотрите сюда. Это его последняя работа. Очень интересная.
     Она подвела Боба к картине, прочно установленной на мольберт.
     - Довольно  банально, -  продолжала  хозяйка. -  Но все же мне кажется,
этот сюжет очень подходил для того, чтобы передать его тревоги.
     Это был,  как ни странно,  орлан, символ  Соединенных Штатов Америки, с
его  классической  белой  головой, с налитым силой коричневым величественным
туловищем. Он сидел на ветке, обхватив ее стиснутыми когтями. Боб смотрел на
картину, пытаясь понять, что же в  ней казалось ему настолько выразительным,
настолько живым,  настолько болезненным.  И  вскоре он осознал, что это  был
вовсе не символ, а самая настоящая  птица, живое существо.  Птице, вероятно,
только что пришлось перенести какое-то  тяжелое  испытание, и  свет, которым
пылали ее глаза, был не самодовольным победительным блеском взора хищника, а
потрясенным  взглядом  ошеломленного счастливца,  которому случайно  удалось
уцелеть.  В  Корпусе  это  называлось   "взглядом  тысячного  метра",  такое
выражение появлялось  в глазах после того, как удавалось штыками и саперными
лопатками отбить  последнюю лобовую  атаку. Боб  видел, что  когти,  сжавшие
ветку,  темны  от  крови  и  что кровью  испачканы  и  перья  птицы,  плотно
прилегающие к  могучему  телу. Он  пригнулся и  посмотрел внимательнее. Было
удивительно,  как тонко  удалось Тригу проработать все детали: довольно-таки
небольшие  пятна  крови  выделялись  своей  тяжестью  и   сыростью  на  фоне
остальных, чистых и гладких перьев.
     Боб посмотрел на единственный нарисованный глаз птицы: в нем, казалось,
застыли  незабытые  ужасные  видения, его  радужная  оболочка, выписанная  с
невероятной   тонкостью,  состояла  из  мельчайших  разноцветных  пигментных
пятнышек, которые представляли собой  единое целое, живое целое.  Боб  почти
физически ощущал, как под  кольчугой  из  перьев  подрагивают мускулы, почти
наяву  видел,  как  грудь  вздымается  от   тяжелого  дыхания,  все  еще  не
успокоившегося после напряженных усилий.
     -  Этому мальчику приходилось вести прямо-таки адскую  борьбу, - сказал
он.
     - Да, так оно и было.
     - Скажите, он рисовал с натуры? Эта птица нисколько не похожа на любого
из  тех орлов,  которых  мне когда-либо приходилось видеть. Для  изображения
такого взгляда нужно было оказаться в диких краях, разыскать гнездо  птицы и
увидеть птицу сразу же после того, как она вышла из серьезной передряги.
     - Вероятнее, что он увидел это выражение у человека и придал его птице.
Но  он  тогда приехал с Запада.  Он очень  много  путешествовал,  делая свои
картины. Он объехал весь  мир, побывал и в Гарварде, и на  войне, участвовал
во  всех  крупных  пацифистских  демонстрациях,  заседал  в  комитетах,  был
иллюстратором  бестселлеров  -  и  все  это, когда  ему еще  не  исполнилось
двадцати пяти.
     - Интересно, под орлом он подразумевал свою страну?
     - Не знаю. Вполне возможно. Хотя я подозреваю, что в таком случае птица
была бы  менее живой,  более схематичной.  А эта птица слишком  уж живая для
того, чтобы быть  символом. Может быть, он  изобразил в ней свое собственное
отвращение  к  кровопролитию.  Я  не  вижу в этой птице чего-нибудь особенно
героического;  я  вижу  потрясение  того,  кому  случайно  удалось  уцелеть.
Впрочем, не думаю, что вы можете многое извлечь из этой картины.
     - Да, мэм, - согласился Боб.
     - Не  знаю почему, но ему было  необходимо закончить  эту  картину. Или
одну  только птицу.  Он объявился  поздно вечером  в  маленьком  грузовичке,
грязный  и  потный.  Я  спросил  его,  что  он делал. Он ответил: "Мама,  не
волнуйся,  с этим  я разберусь". Тогда  я спросила  его, зачем он приехал на
этот раз, а он сказал, что должен закончить птицу. Потом он отправился  сюда
и, не  отрываясь, рисовал  в  течение семи  часов. Я  видела предварительные
эскизы.  Они  были  разными,  как  обычно.   Хорошие,  но  ничего  очень  уж
вдохновенного. Но в тот последний вечер это было единственное место, куда он
должен был  пойти, и  эта  картина  -  единственная  вещь, которую ему  было
необходимо сделать.
     -  Вы  можете  рассказать  о  нем  еще  немного?  Случились  ли  с  ним
какие-нибудь перемены после того,  как он вернулся  из Англии?  Как он  себя
чувствовал и вел, мэм?
     -  Как  я  понимаю,  вы  хотите спросить,  не  приключилось  ли  с  ним
чего-нибудь из ряда вон выходящего?
     - Да, мэм. Офицер из разведки, с которым я говорил обо всех этих делах,
сказал, что службы безопасности, наблюдавшие за ним, полагали, что за время,
проведенное в Англии, он переменился.
     - Они присматривают за всеми непослушными мальчиками, не так ли?
     - Несомненно, они стараются никого не упускать.
     Они  перешли из мастерской в  другую  комнату,  где все еще сохранялось
несколько грубо сделанных предметов мебели. Хозяйка села.
     - К семидесятым  он во всем разочаровался.  Он  участвовал в движении с
шестьдесят пятого  года. Думаю, для него, как и для всей тогдашней молодежи,
это было не столько общественное движение,  сколько форма развлечения. Секс,
наркотики и все такое прочее. Чем обычно занимается молодежь. Чем занимались
бы и мы в сороковых,  если бы нам не было необходимо выиграть  войну. Но  до
начала семидесятых  я никогда не видела его  настолько подавленным.  Все эти
демонстрации,  судебные приговоры,  избиения, которым  подвергался  он  сам,
убитые и искалеченные люди, которых ему приходилось видеть немало, - все это
не давало  никакого результата. Война все  так же  продолжалась,  все так же
погибали  мальчишки   и  использовался  напалм.  Триг  путешествовал,  писал
картины; у него было  жилье  в Вашингтоне, он побывал повсюду. В  шестьдесят
восьмом году он  провел четыре  месяца  в  тюрьме, потом  успел еще два раза
предстать перед судом. Тем, кто разделял его взгляды, он должен был казаться
настоящим  героем; конечно  в особом роде. Но это страшно изматывало  его. И
еще были проблемы с Джеком, его отцом, который под вл