ался заменить ему отца, после того как его родного
отца  не  стало,  о  том,  как  Сэм  советовал  ему  бороться  с  охотничьей
лихорадкой, сохранять спокойствие и холодную голову.
     И теперь он, как наяву, слышал Сэма:
     "Будь сдержаннее, малыш. Не дергайся. Как только начнешь дергаться, все
пропало и назад уже не вернешь".
     И  поэтому  он  был  спокойным,  он  был  смертоносным  он  был  из тех
охотников,  кто   стреляет  наверняка  и  кому  не  приходится  гоняться  за
подранками по кровавому следу, кто сам является частью природы.
     Но он таким не был.
     Он был воплощением войны в ее самом жестоком виде.
     Никогда прежде Боб  не  ощущал  этого  чувства.  Оно напугало  его,  но
одновременно и подбавило возбуждения.
     "Я война, - думал он. - Я заберу их всех. Я заставлю их матерей рыдать.
Я не знаю милосердия. Я война".
     Это была лишь случайная мысль, промелькнувшая в его сознании и сразу же
вытесненная напряжением боя, но ее никак нельзя было позабыть.
     Командир взвода будет  слева, а не впереди,  он будет  разговаривать со
своими людьми, заставляя их держаться вместе.
     Боб начал охоту на говорящего человека и когда нашел его, то всадил ему
пулю в рот и навсегда заставил умолкнуть.
     "Я война", - думал он.
     Он  быстро взял на прицел человека,  подбежавшего к упавшему офицеру, и
чуть не  застрелил его,  но сдержался, выждал лишнюю секунду, пока к первому
не присоединился другой, который на мгновение склонился над  упавшим, принял
на себя командование и повернулся, чтобы отдать приказ. Сержант.
     "Я война".
     Он пристрелил сержанта.
     Солдаты  уставились друг на друга  -  для  него они были  уже  мертвыми
целями -  и  после мгновенного приступа  паники совершили единственно верный
поступок.
     Они кинулись к нему.
     Похоже, что ему не удалось  бы разделаться  со всеми ими  или хотя бы с
половиной;  он  не  мог убежать от них  или скрыться. Ему оставалось  только
одно.
     Он поднялся, охваченный безумием боя, с лицом, черно-зеленым от краски,
с выпученными от ярости глазами, и заорал:
     - Ну, подходите, вы, подонки! Я хочу еще немного подраться! Подойдите и
попробуйте взять меня!
     Они  увидели, как  он появился на склоне над  ними, и  чуть ли  не  все
уставились  на него,  застыли  на  месте, глядя на  это безумное  чучело  со
смертоносной винтовкой, которое стояло на  травянистом пригорке и не боялось
их. Неведомо почему, ни один из них даже не подумал начать стрелять.
     Мгновение  затянулось,  вся  ситуация  уже ощутимо  отдала  безумием  в
какой-то особенно утонченной форме.
     А потом они все побежали к нему.
     А  он  рухнул  на  землю и  пополз в том  единственном направлении,  на
которое они никак не могли рассчитывать.
     Им навстречу.
     Боб  полз, напрягая  все силы,  огибая пучки  густой  травы, и  в конце
концов они начали стрелять.
     Они остановились лишь  в нескольких метрах от  своего  врага  и открыли
стрельбу от  бедра,  как будто участвовали  в каком-то ритуале, где насмерть
перепуганные  люди  пытаются убить дьявола. Свинцовый шквал  несся в воздухе
прямо над его головой,  скашивая стебли травы  и  падая где-то далеко за его
спиной. Это казалось ритуалом разрушения. Они стреляли и стреляли, вставляли
полные  магазины  и,   пытаясь  убить  его,  снова  сыпали  пулями  с  таким
ожесточением, словно старались напрочь снести вершину холма.
     Он полз вперед, пока не увидел перед собой  ноги и целые кучи стреляных
гильз.
     Стрельба прекратилась.
     Боб услышал, как кто-то крикнул по-вьетнамски:
     - Братья, американец мертв. Идите и разыщите его тело, товарищи.
     - Сам иди и ищи его тело.
     - Говорю вам, он мертв. После такого ни один человек не уцелеет. А даже
если он еще жив, то все равно больше не сможет стрелять в нас.
     - Вот и прекрасно, иди отрежь ему голову и принеси нам.
     - Папа Хо желает, чтобы я оставался здесь. Кто-то должен командовать.
     - Я останусь здесь, брат. Позволь, я уступлю тебе честь осмотреть тело.
     - Дураки, мы пойдем все вместе. Перезарядите автоматы, будьте  начеку и
стреляйте во все, что шевелится. Убьем американского демона!
     - Убьем демона, мои братья!
     Он смотрел, как ноги начали приближаться к нему.
     "Стань маленьким, - приказал себе Боб. - Будь очень, очень маленьким!"
     Он  сжался в  комок, стремясь  сделаться настолько неподвижным, что это
сошло бы за настоящую смерть. Это был талант, которым  он обладал,  истинная
мечта охотника - делать так, чтобы его тело врастало в землю, а не лежало на
ней.  Он   беспокоился  только  из-за  запаха   своего   пота,   насыщенного
американскими жирами, что могло бы насторожить самых внимательных из них.
     Ноги подошли совсем близко.
     Он видел перед собой парусиновые ботинки и пару купальных шлепанцев.
     "Они  выиграли   эту   проклятущую  войну,  победили  нас  в  купальных
шлепанцах!"
     Две  пары ног раздвигали траву,  и  каждая  была  неповторима  в  своей
исключительности.  У человека, обутого в купальные шлепанцы,  были маленькие
грязные, заскорузлые ноги. Шлепанцы были, вероятно, только случайной деталью
его обмундирования; он вполне  мог бы воевать  босиком в снегу или на острых
камнях.  У второго  ботинки  были дырявыми,  вернее, изодранными в  клочья и
держались  только на веревке, которая связывала верх с подошвой, - обувь для
комического  бродяги,  нечто  такое,  в  чем  вполне  мог бы  щеголять  Клем
Кадиддлхоппер  из  Ред-Скелтона.  В  следующее мгновение  ботинки  двинулись
дальше, прошлепали  мимо, а Боб пополз вперед, стараясь не  шевелить  траву,
пока не перевалил через высокую кочку. Там он поднялся, осмотрелся вокруг и,
не  увидев  ничего в  тумане, рысцой  побежал  направо, вниз  по  склону,  к
колонне, которая, вероятно, уже снова двинулась в сторону "Аризоны".
     И столкнулся с солдатом.
     Солдатом северовьетнамской армии.
     Первое мгновение  Боб и этот балбес, по-видимому отставший  из-за того,
что пялился по сторонам, просто смотрели друг на друга. Человек  открыл рот,
собираясь закричать, и одновременно завозился, пытаясь  вскинуть свой АК, но
Боб  кинулся на  вьетнамца  в зверином прыжке, взорвавшись вспышкой ничем не
приукрашенной  дикой  жестокости, разбил  ему рот  головой и подмял его  под
себя, прижимая автомат противника к его груди всем  своим весом. Левой рукой
он  обхватил   горло  вьетнамца  и  принялся  сдавливать  его,  все  сильнее
наваливаясь на противника, а правой пытался нащупать свой нож "рэндолл".
     Вьетнамец отчаянно извивался, корчился и  колотил Боба по шее и голове.
Потом одна рука опустилась,  вероятно, он  тоже  вспомнил о ноже, но Суэггер
немного откатился налево,  поджал  колено  и со всей  силой, на которую  был
способен, вонзил его в  пах противнику.  Он услышал, как у того  перехватило
дыхание, а все тело содрогнулось от дикой боли.
     Ну  а в  следующее мгновение  у  Боба  в рук оказался  нож,  и  никакие
гуманные порывы его  не сдерживали. Он вонзил оружие в живот врагу, повернул
так,  что острый  край  врезался  в  кишки,  и сильно дернул влево.  Человек
спазматически  задергался,  испытывая непреодолимую  боль,  вцепился  обеими
руками в  запястье Боба, из стиснутого большой  ладонью  горла вылетели чуть
слышные  хриплые звуки. Боб выдернул  нож  и нанес удар вверх, почувствовав,
как тяжелый клинок  вошел в  гортань. Он оттолкнулся от умиравшего  солдата,
приподнялся  и  еще два  или  три раза вонзил нож в часто-часто вздымавшуюся
грудь; после каждого удара тело судорожно выгибалось.
     Он  сел.  Осмотрелся  вокруг  и  увидел  в  полутора  метрах   от  себя
"ремингтон". Вытер  лезвие "рэндолла" о свои камуфляжные брюки и засунул его
в косо нашитый на  грудь карман-ножны. Быстро проверил свое снаряжение:  два
пистолета, фляга. Подобрал "ремингтон", но на то, чтобы искать потерянную во
время схватки шляпу, времени уже не оставалось. Облизал губы. Он рассек кожу
на макушке, когда боднул северовьетнамца,  из ссадины вытекло немного крови,
и струйка дотянулась  до уголка рта; соленый вкус потряс его. Боб повернулся
и посмотрел на убитого.
     Почему  это оказалось настолько  легко?  Почему  этот  человек оказался
таким слабым?
     Ответ  был  очевиден: солдату исполнилось от силы лет четырнадцать.  Он
еще никогда  в жизни  не брился.  Его мертвое лицо было  очень грязным, но в
общем-то безмятежным. Раскрытые глаза  были яркими, но совсем пустыми. Белые
зубы. Прыщи на лбу и щеках.
     Боб смотрел на окровавленную кучу, которая только что была мальчиком, и
на него нахлынуло непреодолимое  отвращение.  Он согнулся, его затошнило, он
срыгнул  несколько комьев не успевшего  перевариться  сухого пайка,  перевел
дыхание, вытер кровь  с  рук  и повернул обратно  на предстоявший ему  путь,
путь, который вел к вражеской колонне.
     "Я война, - думал он, - и это моя работа".

     * * * * *

     Фук  Бо,   политический  офицер  батальона  Хуу  Ко,  был  непреклонен.
Коренастый  низкорослый человек, обучавшийся  в русском штабном училище, Фук
Бо  обладал тупой напористостью партийного аппаратчика;  этот человек жил  и
дышал ради дела партии и был виртуозом диалектики.
     - Брат полковник, вы должны двигаться дальше, чего  бы  это ни  стоило.
Тратить  впустую  время означает лишиться нашего  драгоценного преимущества.
Сколько  народу может убить один человек?  Ну,  допустим,  сорок, пусть даже
пятьдесят! Это примерно двадцатипроцентные потери, с точки зрения Партии они
вполне допустимы. Иногда бывает необходимо жертвовать жизнью  бойцов,  чтобы
выполнить задание.
     Хуу  Ко  задумчиво  кивнул. Впереди  опять  послышался частый огонь,  и
колонна снова  остановилась.  Никаких сообщений от фланговых  патрулей и  от
отозванных  назад саперов пока  что  не  поступало.  А  американец продолжал
атаковать их точными прицельными выстрелами, безошибочно выбирая командиров.
     Как он их узнавал? Кадровые командиры не имели  никаких  броских знаков
различия,  наподобие хлыстов  для верховой езды,  сабель или особых головных
уборов. Командиры ничем не отличались от рядовых бойцов и согласно партийной
теории, и на практике. И все же этот американец как-то инстинктивно угадывал
их и когда стрелял, то выбивал лидеров. Пусть это происходило не каждый раз,
но все равно достаточно часто для того, чтобы нанести непоправимый урон.
     - Он выбивает  наши кадры, брат политический офицер.  И что будет, если
мы пойдем дальше, а он будет продолжать расстреливать нас на всем протяжении
нашего пути?  И когда  мы доберемся до цели,  то останемся  без командиров и
наша  атака закончится неудачей?  Что тогда скажет партия? Кто  подвергнется
тогда самой громкой критике?
     - Наши бойцы  могут  сами выдвигать командиров из  своей среды.  В этом
наша сила. В этом наша мощь.
     - Но  командиров необходимо обучать, а потеря подготовленных командиров
ради  самолюбия политического  офицера, который хочет  обрести славу на том,
как его колонна  уничтожит американский форт в  самом  конце  уже выигранной
войны,   может  само  по  себе   рассматриваться   как  поступок,  требующий
определенных выводов.
     - Я  все думаю, дорогой  брат полковник:  не осталось  ли в  вашей душе
следов   западного   гуманизма,  этого  отброса  упаднического   обреченного
общества?  Вы  слишком  уж  сильно  переживаете по поводу таких  вещей,  как
малозначащие отдельные жизни, тогда как ваши  мысли должно занимать движение
масс, соотношение исторических сил, наши великие цели.
     - Я склоняю  голову перед тонким и проницательным критическим анализом,
который проделал мой  брат,  -  ответил  полковник. - Но все равно продолжаю
верить в то, что терпение является залогом успеха  долгого пути, и в то, что
упорство есть добродетель.
     - Любезнейший полковник, - сказал политический офицер,  побагровев, - я
поклялся  комиссару,  что американский  форт будет взят. И поэтому я требую,
чтобы приказали двигаться дальше, невзирая на...
     Фук Бо внезапно умолк. Трудно говорить, когда у тебя нет нижней челюсти
и  языка. Он попятился. Из безобразной дыры,  возникшей там, где  только что
был  рот, с бульканьем  полилась кровь,  хлынула яркими  струями  на  грудь.
Похоже, что он все еще пытался продолжать говорить, но его аргументы звучали
так  невнятно,  что  при  всем желании  полковник  не  мог  бы понять  их  и
последовать им. А в следующее мгновение глаза Фук Бо потускнели, обретя цвет
старых  двухфранковых монет.  Он  умер,  стоя на ногах,  и уже  мертвый упал
навзничь, примяв высокую траву, и его падение на мокрую землю сопровождалось
всплеском грязной воды.
     Люди,  окружавшие  старшего  полковника,  поспешно попадали на  землю в
поисках  укрытия, но старший полковник  чувствовал, что американец не станет
стрелять в него.  Он знал, что на  этот  раз уцелеет.  Ему  стало  ясно, что
американец не просто снайпер, но еще и психолог и стремится удалить из массы
людей  самых важных с  виду,  кичливых, властных. Политический офицер Фук Бо
был вспыльчивым человеком и говорил со своим старшим полковником настойчиво,
с  оживленной,   почти   драматической  жестикуляцией,   говорил  громко   и
злоупотреблял  повелительными  жестами.  Присмотревшись  к  его   поведению,
американец   решил,  что  это  и  был   командир,  распекавший  своевольного
подчиненного. Так  что полное отсутствие у старшего  полковника тщеславия  и
напыщенности сделало его как бы невидимым в снайперском прицеле.
     Прогремел еще один выстрел; в изрядном отдалении от командира вскрикнул
и повалился сержант.
     Старший  полковник  отвернулся  от  невидимого стрелка  -  единственный
человек, стоявший во весь рост среди залегших в траву солдат,  - и спокойно,
будто рассуждая на отвлеченную тему, сказал своему заместителю:
     - Нужно выслать еще один взвод: боюсь, что от первого нашему противнику
удалось ускользнуть. И  прикажите всем укрыться в траве. Мы вовсе не обязаны
погибать из-за излишнего самолюбия хоть партии, хоть какого-то американского
охотника за  славой. Приказ  был немедленно передан. Старший полковник снова
повернулся к холмам, откуда американец все еще продолжал охотиться на них.
     "Да, мсье,  -  подумал он  на  языке своей молодости, почти забытом  за
минувшие  годы,  -  вы,  мсье,  tres  formidable".  Потом он  вернулся к  размышлениям  о  том, как  покончить с  этим
человеком.

     * * * * *

     Пуллер  последними  словами  ругал  тучи,  которые  нависали низко  над
землей, были напитаны влажностью, густы и казались темнее, чем кровь на полу
палатки, куда складывали раненых, а  тучи ответили на  его гнев новым ливнем
струи  которого,  падая  в  жидкую  грязь,  словно   пули,  вздымали  жидкие
фонтанчики.
     Никаких самолетов.
     Нет, сегодня  они не прилетят,  только не сегодня,  когда это  небесное
дерьмо  прямо-таки  придавило  землю.  Он окинул  взглядом  свою  погибающую
империю  из  грязи, неряшливых  блиндажей, развалившихся хижин  командиров и
разбитых нужников,  вокруг которых  все было засыпано  разбросанным взрывами
содержимым выгребных ям.  Над  тем  местом,  где  находился взорванный вчера
склад боеприпасов, все еще  курился  легкий дымок. Вьетнамцы и  американские
солдаты сидели за валами или, низко пригибаясь, перебегали с места на место,
с  великой опасностью  для жизни выглядывали из-за заграждений и стреляли из
винтовок. Грязь воняла буйволиным навозом, кровью, но все это забивал резкий
острый запах пороха.
     Неподалеку взорвалась мина, и майор поспешил укрыться за парапетом. Тут
же раздались крики:
     - Врача, черт возьми, врача!
     Но ни врача, ни хотя бы санитара не было. Джек Димс, бывший с майором с
шестьдесят  пятого  года и хорошо  владевший как  приемами  оказания  первой
помощи,  так  и  подрывными   работами  -   на   самом  деле  очень  хороший
профессиональный солдат, - вчера был  убит пулей, попавшей в  грудь. Истекая
кровью, он громко призывал своих детей.
     Пуллер содрогнулся.
     Взорвалась  еще  одна мина.  Слава  богу,  у вьетконговцев были  только
60-миллиметровые минометы,  которые  швыряли  в  "Аризону"  мины размером не
больше ручной  гранаты; такие  мины  могли убить  человека только при  столь
редкой  удаче, как  прямое  попадание,  или  если бедняга  во время  разрыва
оказывался под открытым небом и принимал на себя смертоносный град осколков.
А   вот  когда   заявится   старший  полковник  Хуу  Ко  со  своими  гадкими
мальчишками...  У него будет  с  собой целый взвод  минометов "чи-ком-53"  с
трубой  аж в  82 миллиметра, а  это совсем другое дело.  Если они  решат  не
кидаться с ходу в атаку,  то могут  своими  камушками разнести "Аризону"  на
мелкие  кусочки,  а потом  без помех войти  и добить раненых. Да,  так оно и
будет,  а  потом  они  бесследно  скроются  в  холмах.  Так  можно  было  бы
переместить  на  другое место всю  линию фронта. Получился  бы очень изящный
план, особенно сейчас, когда американские силы тают прямо-таки на глазах, но
у армии ДРВ не  хватает уверенности в себе,  зато искушение слишком  велико,
чтобы от него отказаться, и  потому они, впервые с шестьдесят восьмого года,
все же отказались от своей обычной оборонительной стратегии.
     Пуллер  снова  всмотрелся  в   глубину   затянутой   туманом  долины  и
почувствовал  озноб, будто ему  за шиворот засунули большой  кусок  льда. Он
вглядывался  вдаль, как будто мог проникнуть  взором  сквозь  эту клубящуюся
ватную, но все равно пустую мглу, но, увы, был не в состоянии сделать это.
     Время от времени оттуда доносились один-два выстрела - надсадные хлопки
винтовки морской пехоты калибра 0, 308, и в ответ всегда раздавалось нервное
стрекотание множества автоматов. Значит, морпех все еще находился в игре.
     "Парень, да  ведь ты  тигр,  -  подумал майор. -  Я не знаком с  тобой,
братец, но ты самый настоящий чертов тигр. Ты один стоишь  между нами и этой
сворой псов".
     - О'ни не добраться до него, - сказал И Док.
     - Нет, - отозвался Пуллер. Ему очень хотелось взять отряд,  отправиться
на  помощь  снайперу и привести его  сюда,  но он знал, что  не  может этого
сделать, что любая попытка не приведет ни к чему, кроме тяжелейших потерь. -
Пока нет, но они все-таки до него доберутся, будь они прокляты.

     * * * * *

     Теперь они все-таки добрались до него.
     Они собирались взять его, и весь вопрос состоял в том, раньше или позже
у них это получится.
     Откуда же подбираются эти парни?
     И в следующее мгновение он это узнал.
     Это скорее всего было саперное подразделение, то самое, которое шло  во
фланговом  охранении, поспешно  вернувшееся  оттуда, где они были. Вероятно,
лучшие солдаты Хуу Ко, настоящие профи.
     Боб  лежал  ничком на вершине небольшого пригорка,  все еще ощущая себя
смертью, и жадно хватал ртом воздух. На земле под ним лежал его "ремингтон",
и затвор  снайперской  винтовки сейчас безжалостно,  словно желая проткнуть,
упирался ему  в живот. Неудобно изогнувшись, он видел через подпрыгивавший в
такт дыханию оптический прицел, как они подкрадывались к нему.
     Они  откуда-то  знали,  что  он  сидел  именно  на  этом  холме; здесь,
наверное, сработал инстинкт очень хорошего охотника. Но потом он понял: "Они
нашли в  овраге мертвого  солдата и выследили меня". Пробираясь через мокрую
слоновую траву, он наверняка стряхнул с нее росу, где-то примял ее, а где-то
наступил на голую землю, оставив отпечаток подошвы. Для понимающего человека
этого было больше чем достаточно.
     И теперь они обложили его на этом проклятом холме, и все  будет кончено
через несколько минут. О, эти парни знали толк в своем деле.
     Они  рассыпались  широкой  цепью  и  очень  грамотно взбирались  вверх:
два-три  человека   делают  несколько  шагов,   еще   двое   их  прикрывают.
Одновременно можно было разглядеть не больше  трех человек, державшихс