го  как это закончится,  ты
отправишься домой.
     Его голос как-то  странно дрожал; такого Боб никогда  еще не замечал за
собой. Откуда  это взялось, он  не знал.  Но  так  или иначе, Бобу открылось
нечто  вроде озарения: будущая жизнь всего мира теперь  почему-то зависит от
того,  попадет ли Донни домой целым и  невредимым, и если он, Боб, допустит,
чтобы парня убили здесь, ради всего этого никчемного дерьма, то ему придется
держать ответ перед всей вечностью.  Очень странно. Ни разу еще, ни на одном
из  многочисленных  полей битвы,  на которых ему  пришлось  побывать, он  не
чувствовал ничего подобного.
     - Я в полном порядке, - сказал Донни.
     - До скорой встречи, "Сьерра-браво-четыре".
     Донни  провожал взглядом удалявшегося сержанта. Этот человек походил на
Марса, или  Ахиллеса, или еще кого-то  из той  же  компании  и был настолько
захвачен экстазом битвы, что, в общем-то, не хотел, чтобы она заканчивалась,
не хотел возвращаться назад. У Донни снова возникло странное чувство, что он
был предназначен для того, чтобы оказаться свидетелем всего этого и сообщить
о случившемся.
     Кому сообщить?
     Кому  есть до  этого  дело?  Кто  станет его  слушать?  Представление о
солдатах как о героях  полностью  исчерпало себя.  Теперь они превратились в
убийц  младенцев  или  же,  в лучшем  случае, в  дураков, тупиц,  безмозглых
сосунков,  которые не могут придумать, как разбить машину, в которой сами же
и крутятся.
     Так  может быть,  это была  его обязанность  -  запомнить,  что  Боб Ли
Суэггер существовал в этом мире, и, когда времена так или иначе переменятся,
рассказать эту  историю. О том, как один сумасшедший сукин сын из Арканзаса,
ловкий как змея, тощий как палка,  стойкий как горы, попер в одиночку против
целого  батальона  и поимел  его во  все дыры, и сделал это,  в общем-то, за
просто так, если не считать того, что  никто на свете не сможет сказать  про
него:
     он не пришел нам на помощь.
     Что  сделало  этого человека  таким?  Его  тяжелое  и жестокое детство?
Корпус, ставший его домом, его любовь к  драке, его представление  о стране?
Все это ничего не объясняло; он не поддавался объяснению. Откуда происходила
его бессмысленная храбрость? Что заставило его так дешево ценить свою жизнь?
     Донни быстро оказался на вершине холма. Это была весьма сомнительная  с
военной  точки зрения высота, куда  меньше,  чем тот  холм,  на  котором они
обосновались в прошлый раз;  просто бугор, за которым разворачивалась другая
долина,  гораздо более  просторная,  чем  предыдущая. Здесь  им и предстояло
сражаться.
     Он  отцепил застежки  минных сумок  и вытащил три "клейморки",  штатные
мины направленного действия типа М-18А1.
     Господи,  какое же омерзение вызывали  у  него  эти  маленькие  штучки.
Примерно  двадцать  на  двадцать  сантиметров  в  длину и  ширину  и  десять
сантиметров  в  толщину,   немного   выпуклые,  они   казались   безобидными
пластмассовыми коробочками, только  наполнены они были взрывчаткой С-4, а  в
пластмассу  было  вплавлено  около  семисот  кусков картечи.  Ты  открываешь
отделение сумки, извлекаешь оттуда сотню метров провода, разматываешь его до
своего укрытия, а там присоединяешь к электрической  подрывной машинке М-57,
которая  находится  в  особом подсумке  и  напоминает  зеленый пластмассовый
эспандер для  тренировки  пальцев. Когда  ты  стискиваешь эспандер в кулаке,
электрический  разряд идет  по  проводу  к детонатору,  семьсот  граммов С-4
взрываются и из коробочки со скоростью три тысячи километров в  час вылетает
семьсот стальных шариков. Все, что оказывается в пределах пятидесяти метров,
-  человек,  животное,  овощ или  минерал  -  в  то  же  мгновение неизбежно
превращается  в  спагетти.  Идеальная  вещь  для  людей,  отбивающих  атаки,
устраивающих  ночные засады, держащих круговую оборону,  а также для  нудных
штабных совещаний, хотя в морской пехоте на корпуса мин заботливо наклеивали
таблички  с  надписью "Сторона,  обращенная к противнику",  чтобы безмозглые
новобранцы с  перепугу не  напутали  и  не пробили  дыру в своей собственной
обороне.
     Донни  развернул ножки  у  каждой  мины,  удостоверился  в том,  что  к
противнику  обращена  именно  нужная  сторона,  и  расставил  три  штуки  на
расстоянии  двадцати метров.  Теперь ему  предстояло выполнить  определенную
техническую  процедуру,   в  которую   входило   срывание  защитных  крышек,
приведение детонаторов в боевое положение, вворачивание их в соответствующие
отверстия, подсоединение проводов и тому подобное. Покончив со всем этим, он
размотал провод назад и саперной лопаткой наскоро  выкопал неглубокий  окоп,
хотя  хорошо знал,  что  если  дело  дойдет до использования мин, то  немало
осколков  полетит и в неположенную сторону, так что, переживет он устроенный
собственными руками взрыв  или нет,  было  до  определенной степени  спорным
вопросом.
     Донни  опростал флягу - в ней оставалось всего полтора глотка  воды - и
отбросил  ее в сторону. Хорошо бы сейчас  закусить сухим пайком, подумал он,
но еда осталась далеко отсюда, вместе со всем остальным снаряжением.
     Впрочем,  теперь  он,  вместо  ставшей  привычной  за  последнее  время
гнетущей тяжести, ощущал чуть ли  не головокружительную легкость. У  него не
было  ни  пищи,  ни  воды,  ни  подзорной  трубы,  ни   клейморовских   мин.
Единственным его  грузом, помимо магазинов  для  М-14, оставалась  проклятая
рация PRC-77, висевшая за спиной на паре туго натянутых жестких лямок. Донни
даже осмелился снять ее с плеч и опустить на землю и теперь  чувствовал себя
по-настоящему легко. Он двигался  с изяществом танцора.  Свобода  от боли во
всем  теле, которую  он испытывал,  вступая  в  сражение  с двадцатью  семью
килограммами груза, от которых потом  осталось всего  девять  килограммов, а
теперь и вовсе ничего, оказалась поразительной. Он уже приучился не обращать
внимания на боль в спине; теперь она  исчезла. "Вот здорово, - подумал он, -
похоже, что  я умру, в первый  раз  за все время,  проведенное в  'Наме,  не
испытывая боли в пояснице".
     А  в следующий  момент  прогремел выстрел,  и  Донни  поспешно  схватил
ракетницу,  засунул ракету  в патронник, закрыл  затвор, поднял руку вверх и
выстрелил.  Ракетница издала  хлопок наподобие игрушечного  миномета, ракета
вылетела из толстого ствола и, шипя, исчезла  в темном небе. Прошла секунда,
и ночь озарилась ярким светом; парашют раскрылся, и ракета медленно  поплыла
над долиной, рассыпая гроздья искр. Искры были белыми, как снег.
     Боб уже стрелял.
     Занавес поднялся, и последний акт начался.

     * * * * *

     Они  оказались гораздо ближе, чем рассчитывал Боб.  Он подкрутил прицел
до  всего  лишь трехкратного  увеличения получив очень широкое  и ясное поле
зрения. И все же они были  для него не  столько целями,  сколько намеками на
цели  порывами  движения,  которые, обладая особым ритмом  воспринимались на
фоне гораздо  более плавных  природных движений  принадлежащими  человеку  и
превращались  во все более неестественные мятущиеся тени  по мере того,  как
ракета опускалась все ниже и ниже.
     Он видел;  он  стрелял.  Кто-то  перестал  шевелиться; может быть, люди
просто  залегли.  У  него  было  восемьдесят  патронов,  а  осталось  меньше
двадцати. "Боже,  я сегодня убил  много мальчишек. Иисус, черт бы тебя взял,
Христос, я учинил сегодня немало убийств. Сегодня я был смертью, я был самым
лучшим  порождением  Корпуса  морской  пехоты,  убийца с  каменным  сердцем,
уничтожавший перед собой все, что двигалось".
     Что-то пошевелилось  в прицеле, он  выстрелил, и движение прекратилось.
Было  ясно,  что вьетнамцы  не могли заметить  его, хотя  понимали,  что  он
находится очень близко, и поэтому их главный босс решил продолжать движение,
не считаясь с  потерями, выйти на  исходный пункт атаки  на "Аризону", вести
свое войско через минные поля, как это делали русские генералы.
     Можно было подумать, что он говорил Бобу: ты не сможешь убить нас всех.
Мы возьмем над тобой  верх через нашу  готовность принять смерть. Именно так
мы выиграли эту войну; именно так мы выиграем это сражение.
     Он четко  слышал, как сержанты  кричали: "Bi!  Bi! Bi!", что  означало:
"Идите!", пытаясь  заставить  солдат сдвинуться  с  места,  но они  не могли
разглядеть  его благодаря его  самодельному  пламегасителю и, главное, из-за
своего панического страха. Было ясно, что солдаты не хотели идти дальше.  Он
проник им в души; это было основным отличительным качеством  снайпера, самым
ужасным из всего того, что снайпер мог сделать. Он угрожал каждому лично, на
что  не  способны  никто  и  ничто  из  того,  что  убивает  на  войне;  его
бесчеловечность неизмеримо превышала бесчеловечность  тех, кого он убивал, а
это было самым невыносимым и  страшным из всего,  с чем мог столкнуться даже
самый дисциплинированный солдат.
     Уверенным  движением Боб вставил патрон в  патронник, выстрелил и успел
заметить, как кто-то умер. Он быстро выстрелил еще раз в тускневшем свете, в
следующее мгновение хлопнула новая ракета,  над головой опять вспыхнул свет,
и  он увидел множество целей. Они находились так близко, что стрельба по ним
была  просто преступным убийством, но такой была его  работа  этой ночью: он
стрелял, перезаряжал винтовку,  перебегал через высокую траву в другое место
и,  как только загоралась очередная ракета, снова впивался взглядом в прицел
и убивал  еще несколько  человек.  Его "я" целиком растворилось в  ярко-алом
вопиющем  азарте, полностью овладевшем его  разумом,  он был  уже  вовсе  не
человеком, а системой, предназначенной для убийства всего и вся, не знающей,
что  такое  совесть, повинующейся  лишь древнейшим  инстинктам, в  его мозгу
звенела песня жажды крови. Как же это было легко!

     * * * * *

     Нхоунга,  заместителя  командира,  больше не было  в живых. Он  лишился
жизни за какую-нибудь секунду: пуля насквозь пронзила ему шею с тем  звуком,
который издает топор, рассекающий говяжью  тушу. Нхоунг умер, стоя на ногах,
и на землю упал его труп. Его душа отлетела, чтобы встретиться с предками.
     - Мы погибаем! Он видит  нас! От него никуда не деться! - вопил молодой
солдат.
     - Заткнись, ты, болван! - заорал в ответ Хуу Ко, которому  больше всего
хотелось достать до неба, погасить голыми руками эти богопротивные ракеты, а
потом оторвать головы снайперу и его корректировщику.
     - Теперь он слева от нас! - кричал  полковник, успевший  заметить,  что
его  заместитель  от удара  пули  повалился направо.  -  Он  слева,  братья,
стреляйте туда из всех стволов, прикончите демонов!
     Его  солдаты принялись палить куда  попало,  даже не пытаясь  целиться.
Кружевные  строчки  трассирующих  пуль  рассекали тьму,  как  нити  паутины,
взрываясь тусклыми  вспышками, когда  попадали в стволы деревьев или толстые
стебли   травы.   Впрочем,   целью  всей  этой  пальбы  было  дать  солдатам
успокоиться,  а  полковник  за  это  время должен был  решить, что же делать
дальше.
     Он стоял во  весь  рост.  Свет  вспыхнул, казалось,  прямо  у  него над
головой. Он,  несомненно,  четко выделялся  среди всех окружающих, и  ракета
неспешно опускалась прямо к нему. Человек рядом с ним упал, сраженный пулей;
в  следующее  мгновение  упал  человек,  стоявший позади. Хуу  Ко  находился
посредине  светового  пятна,  он был  мишенью. Впрочем,  это было совершенно
неважно. Его жизнь ничего не значила.
     -  Штурмовой  взвод  номер один,  продвинуться  на  сто  метров  влево!
Штурмовой взвод номер два,  прикройте их огнем. Минометный  взвод, выставить
минометы  в ста пятидесяти метрах на холме,  направление  на  десять часов к
нашему фронту. Пулеметный взвод, занять позицию в ста метрах правее!
     Он ждал, когда снайпер убьет его.
     Но  вместо  этого произошла  удивительная  вещь.  Никакого  выстрела не
последовало.
     Снайпер зажег факел и принялся размахивать им, как будто хотел сказать:
"Вот он я! Приходите  и убейте меня!" Хуу Ко отчетливо видел этого человека:
тот находился удивительно близко и размахивал факелом.
     - Вот он, убейте его! Вы его видите! Убейте его! - срывая голос, кричал
Хуу Ко.

     * * * * *

     Как  только Боб высунулся из травы, вспыхнула еще  одна ракета,  на сей
раз  низко,  снова  залив  ночь  белым  светом. Зрелище, открывшееся  ему  в
прицеле, увеличившем все происходящее в три раза, было устрашающим: он видел
бегущих  в  панике  людей,  он видел, как  они  совершенно безадресно  палят
куда-то  в  его сторону, он увидел посреди  этого  мятущегося  скопища людей
отчаянно кричавшего человека.
     Командир, подумал он.
     - Ну, детка, если я уложу тебя, то смогу назвать этот день удачным!"
     Стоявших было трое. Один  из них въехал в середину прицела, и Боб нажал
на спуск. Проклятье!  - дернул, и пуля пошла выше. Он знал, что попал в шею;
в круге прицела его жертва подалась назад, выпрямившись во  весь  рост, явно
мертвая. Боб быстро передернул затвор, но ракета  уже погасла.  Он ничего не
слышал. Очереди  хлестали темноту во  всех направлениях,  наугад, как  будто
перепуганные люди решили устроить фейерверк, чтобы отогнать демонов.
     Зажглась очередная ракета, низко и ярко, залив долину резким светом.
     Боб мигнул, полуослепленный, увидел еще одного стоявшего,  выстрелил  и
точно  попал.  Не  успел убитый  упасть, как  он провел прицел мимо  второго
человека к третьему, быстро выстрелил и поразил  его прямо в середину груди.
После этого снова передернул  затвор, одновременно прицеливаясь  в третью из
выбранных им жертв.
     "Получи! Вот тебе! Тебя больше нет!"
     Он вдохнул  и  выдохнул, заставив  себя  успокоиться.  Ракета,  похоже,
спускалась прямо на этого храбреца, и Боб увидел, что, кем бы он ни был, это
был он.
     Теперь стоял на месте только  один этот офицер,  несомненно,  полностью
приняв на себя командование.  Он выкрикивал  приказания  так громко и четко,
что  Боб мог разобрать протяжные вьетнамские слова  даже сквозь стрельбу Ему
было лет сорок, маленький, коренастый, на вид настоящий  профессионал, и  на
его зеленой полевой форме  были прикреплены три звезды старшего  полковника;
их удалось  рассмотреть  только  потому, что снижавшаяся ракета  очень  ярко
осветила этого человека.
     Боб  еще  раз  перевел  дыхание  и  заметил,  что  от яркого  освещения
материализовалось  даже  бесполезное все  это время перекрестье  прицела;  в
кругу  четко выделялись  волосяные линии, резко  и  беспощадно  пересекавшие
грудь полковника, и в  эту секунду Боб мягко, плавно нажал на  спуск, крючок
сдвинулся  с  места  со  слабым  щелчком,  какой  издает  сломанная  веточка
бальсового дерева, винтовка  отдала в  плечо, и  смерть  устремилась  в свой
недальний путь.
     Но  что-то  пошло  не  так:  вместо  мельтешащих теней,  среди  которых
возвышалась  неподвижная  фигура,  Боб  увидел  яркие  огни,  скачущие пятна
пламени,  ослепившие  его привыкшие  к темноте глаза.  Он  замигал,  пытаясь
восстановить зрение,  но мир так  и оставался отгороженным от  него огненной
стеной. Происходило что-то загадочное.
     Но уже в следующее мгновение он понял,  что  случилось. Его самодельный
пламегаситель, закрепленный изолентой, в конце концов не выдержал сотрясений
от выстрелов, сполз вниз, отклонив пулю от траектории,  а парусиновый чехол,
попав под  вспышку, мгновенно загорелся.  Винтовка превратилась в сигнальный
факел,   обозначивший  его  местоположение.  Боб  тупо  смотрел  на  нее  на
протяжении целого мгновения, показавшегося  ему очень  длинным, а потом  изо
всех сил отбросил свое обезумевшее, предавшее его оружие в сторону.
     Теперь  у  него  не  оставалось ничего,  кроме почти неуловимого  шанса
выжить.
     Едва он  успел повернуться и броситься  бежать, как  вокруг засвистели,
защелкали по стеблям пули. Его сильно ударило в спину, сшибло на землю. Боль
была нестерпимой.
     Он совершенно ясно понял: "Я погиб. Я умираю. Вот  и все". Но почему-то
перед глазами у  него не развернулась панорама жизни,  он не ощутил  острого
чувства потери, угрызений совести, а только сильную тупую боль.
     Впрочем, протянув руку, он нащупал не  горячую кровь, а горячий металл.
Пуля должна  была угодить ему прямо  в позвоночник,  но, к счастью, попала в
перекинутый за спину автомат М-3, больно ударив его хозяина, но не  причинив
ему никакого  серьезного вреда. Боб отбросил пришедшее в негодность оружие и
стремительно, с  невероятной скоростью перебирая  руками и извиваясь, пополз
по траве, а мир, казалось, непрерывно взрывался вокруг него.
     Он  не  знал, какого направления  ему следует придерживаться, а  просто
полз,  напрягая  все  силы,  дурак,  отчаянно  цепляющийся за  жизнь, -  его
поведение было  до смешного далеко от героизма - и, словно  мантру, повторял
только  одну  фразу:  "Я  не  хочу умирать,  я не хочу умирать,  я  не  хочу
умирать".
     Он  двигался без остановки, преодолевая ужас, и  наконец оказался перед
небольшой кучкой деревьев, в середину которых забился и замер. Вокруг него в
темноте двигались люди, то  и дело гремели одиночные выстрелы  и очереди, но
спустя бесконечно долгое время шум и суета передвинулись  куда-то  дальше, а
он начал красться в другом направлении.
     Все  шло хорошо,  а потом кто-то закричал  и северовьетнамцы, будь  они
прокляты,  начали  пускать  свои  собственные  ракеты.  Ракеты  у  них  были
зелеными,  не  такими  яркими, как  американские,  зато их  было много,  они
заполнили небо, как множество солнц какой-то неведомой  планеты, и, рассыпая
зеленые  искры, снижались к земле сквозь  густой, сразу позеленевший воздух,
словно дело происходило в гигантском аквариуме.
     Пережив  мгновение первобытного страха, Боб просто выпрямился и кинулся
бежать. Он мчался, будто ему всадили шило в задницу. Он изо всех сил работал
ногами  и то и дело, как ненормальный, кидался из стороны в сторону, пытаясь
избежать  освещенных  участков, но  в  те самые моменты, когда небо начинало
чернеть, раздавались  нестройные хлопки и над головой  у  него вспыхивал еще
десяток или полтора зеленых ракет "чи-ком".
     Вот, показалось  ему,  это  должно  быть  то  самое  место.  Выкрикивая
срывающимся голосом: "Я... о...  любви... тебе... пою... Джулия", он увидел,
как  прямо  перед  ним поднялся  на  ноги  Донни; он  стоял  со своей  М-14,
уверенный, непоколебимый, мощный,  и сразу  же  начал очень  профессионально
стрелять по преследователям своего командира.
     Боб добежал до парнишки,  ощущая за плечами все полчища  ночи, и с ходу
нырнул в отрытый Донни окопчик.
     - Клейморки! - завопил он.
     - Они еще слишком далеко! - ответил Донни.
     Боб приподнялся  и выглянул: в воздух  взлетела новая  порция  ракет, в
свете  которых  на  них мчалась чуть  ли  не  целая  рота вьетнамцев,  чтобы
наверняка покончить с врагами.
     - Давай! - выкрикнул Боб.
     - Нет! - отрезал Донни, державший в руках сразу три подрывные машинки.
     Где этот младенец  набрался хладнокровия? Он держал  их  в  руках, а по
всему холму трещали выстрелы, в глазах рябило  от трассирующих пуль, плыли к
земле зеленые ракеты, все громче кричали  подбегающие люди, и в конце концов
он вытянулся в окопчике, улыбнулся и стиснул одновременно все три аппарата.


Глава 16


     У Донни оставалось три магазина к М-14 по двадцать патронов  в  каждом.
Боб имел семь патронов в своем 0, 45-дюймовом  кольте, плюс одну снаряженную
обойму и семь патронов  в 0, 380-дюймовом кольте, к которому  дополнительных
обойм  не  было.  У  Донни оставалось  четыре гранаты. Еще  у  Боба был  его
"рэндолл сервайвер", у Донни - штык.
     Вот и все.
     - Дерьмово, - заметил Донни.
     - Похоже, что нас вот-вот подадут к столу, - согласился Боб.
     - Дерьмово, - повторил Донни.
     -  Это я  виноват,  - сказал Боб. - Прости, Свинина. Я мог  уволочь  их
куда-н