ингофоном и швырнул  ее
в  снег.  Следующей  вещью, требующей  проверки,  была  винтовка. Боб открыл
футляр, достал оружие, повертел в руках. Вроде бы все казалось в порядке, но
уверенности в  этом  не  было. Тот  же  самый  резкий удар,  который погубил
электронику,  мог сбить прицел.  Но  проверить это нельзя было  никаким иным
способом, кроме  как стрельбой. А  сейчас он не  мог  стрелять, так что  ему
оставалось  лишь  надеяться  на то, что фирма "Юнертл" делала  по-настоящему
прочные прицелы, которые в состоянии вынести то, чего не выдержало остальное
оборудование.
     Боб встал. Его трясло от боли,  и  в голове промелькнула мысль,  что он
может ослабеть, потерять сознание и умереть в снегу. Через год его найдут, и
это будет напечатано во всех газетах.
     "По крайней мере, отмочу напоследок хорошую шутку", - подумал он.
     Он посмотрел вокруг. С одной стороны не было ничего, кроме бесконечного
океана заснеженных  гор. Это направление его  явно не устраивало, и  в  этот
момент,   слава  богу,   на  горизонте  появился   чуть   заметный  просвет,
обозначивший восток.
     Похоже,  что  он оказался  на  изрядной  высоте.  Боб  знал,  что полет
проходил с  северо-запада на юго-восток  и что летчики намеревались сбросить
его  на  равнину, расположенную  ниже гор и  ранчо. Если он  пролетел дальше
намеченной  точки,  то   отклонился  в  меридиональном,   а  не  в  широтном
направлении и, значит, мог угодить на гору Маккалеб, теоретически рассуждая,
на северо-западный ее склон. И внизу,  примерно  на  тысячу восемьсот метров
ниже, должно было находиться ранчо. Боб не мог его  разглядеть: долина в том
направлении  была укрыта плотными облаками, которые старались спрятать ее от
всего остального  мира. Виднелись  только  пики,  торчавшие  дальше,  за тем
разрывом, который мог быть только долиной.
     Боб вскинул винтовку  на плечо, проверил  компас  и отправился вниз  по
склону.
     Земля была голой, практически лишенной растительности,  как будто здесь
совсем недавно взорвалась ядерная бомба, уничтожившая все живое. На неровной
поверхности лежал снег, и в  одних местах его слой был толстым и пушистым, а
в других - на удивление тонким. Боб дважды споткнулся о камни, невидимые под
гладкой белой пеленой.
     Снегопад  продолжался, и снежинки  больно  били его в лицо. Но яростный
ветер утих, и снежные дьяволы  больше не крутились  вокруг  белыми смерчами,
бросая ему жестокий вызов. Боб даже не слышал  ветра. Он спускался с горы по
диагонали,  чуть  ли  не  бегом,  чувствуя,  как  толстые  рубчатые  подошвы
врезаются  в  твердую промерзшую  почву,  и пытаясь  поймать  ритм,  который
позволял бы двигаться  быстро,  но  в то  же время  без излишнего риска.  Он
тяжело дышал и уже начал потеть  в своей  меховой куртке. Впереди показалась
полоса голого камня, и он свернул в сторону, чтобы обойти ее.
     Время  от  времени Боб  останавливался, опускал  на глаза  очки ночного
видения  и - ничего не  видел. Впереди и  ниже, словно твердая непроницаемая
стена,  протирались облака. Сквозь очки облака казались  зелеными, они почти
не отличались от  снежного покрова и с такой силой отражали свет, что нельзя
было разглядеть ничего, за исключением разве что мелькавших тут и там черных
пятен камней.
     Ему пришло в голову,  что он мог совершенно неправильно рассчитать свое
местонахождение.  Он мог оказаться где угодно и сейчас бежит,  как дурак,  в
какую-то совершенно ненужную ему пустую долину, где не будет никакого шоссе,
никакого  ранчо,  никакой  Джулии,  никакой  Салли,  никакой  Ники.   Просто
безжизненные просторы  Запада, точно такие  же, какими они  были в то время,
когда сюда вышел Иеремия Джонсон.
     И что тогда?
     Тогда ничего.
     Тогда все кончено. Тогда  он будет  скитаться по горам, возможно, убьет
какую-нибудь дичь. Он, конечно, выживет, но через три дня или через  неделю,
обросший бородой, он выйдет к людям и найдет совсем другой мир - без жены, с
убитой горем осиротевшей  дочерью, мир,  в котором будет процветать все  то,
против  чего он боролся,  а  все  то, чего  ему  удалось достичь,  исчезнет.
Соларатов с  толстой  пачкой  денег  в кармане вернется в Москву к  блинам и
борщу.
     "Иди! - приказал  он себе. - Просто иди, отбрось эти мысли и сделай то,
что должен".
     Он  посмотрел через плечо  и обнаружил,  что  дело  плохо:  на  востоке
становилось заметно светлее.
     Он помчался вниз по склону, пытаясь обогнать рассвет.

     * * * * *

     Восход озарил вершины гор.
     Соларатов поежился.
     Ему совершенно  не было холодно.  Он потянулся и извернулся всем  телом
так,  что захрустели  пальцы и  все  суставы,  разгоняя оцепенение,  которое
начало охватывать его тело после долгого неподвижного лежания на земле.
     Снег, облепивший его спину, осыпался.  Итак, осталось сделать последний
шаг. Он знал, что с ним все в порядке. Человек вообще может пробыть в  снегу
гораздо дольше, чем винтовка.
     А вот с винтовкой все  не так просто. Смазка на морозе может загустеть,
превратиться в вязкую  массу, свести на нет  настройку спускового механизма,
помешать движению затвора. Газы, образующиеся при сгорании пороха,  окажутся
не настолько горячими, какими  им следует быть,  и  пуля  полетит  по  иной,
совершенно   непредсказуемой  траектории.  Металл  и   стекло  сожмутся  под
действием  холода,  и прицел уйдет из  пристрелянного положения. Пар  от его
дыхания может попасть на линзы и затуманить поле зрения. Что угодно может не
сработать.  Существуют  сотни  причин,  из-за которых хороший выстрел  может
оказаться никудышным.
     Соларатов открыл  затвор "ремингтона" и  потянул  рычаг  на себя.  Нет,
ничто не препятствовало легкому плавному ходу; масло нисколько не загустело.
     Он медленно, чрезвычайно медленно подал затвор вперед, пока механизм не
дошел  до  упора,  а  затем  повернул  рычаг  на  пять  сантиметров  вниз  и
почувствовал, как затвор встал на место.
     Не   укладываясь  в  положение   для  стрельбы,  он   обхватил  ладонью
пистолетную рукоять винтовки, просунул палец в скобу  спускового  механизма,
почувствовал изгиб спускового  крючка. Погладил его пальцем через  перчатку.
Без  сознательного приказа указательный  палец легонько надавил  на  крючок,
какое-то мгновение  ощущая упругое сопротивление, а затем спусковой механизм
щелкнул  -  такой  звук, как будто отломилась  ручка  у  чашки из  костяного
фарфора. Идеально: два килограмма, ни больше, ни меньше.
     Соларатов подтянул  винтовку к себе  и  внимательно рассмотрел дуло, на
котором  было  закреплено   оптимизационное  устройство   фирмы  "Браунинг",
гасившее вибрацию ствола. Крепление было безукоризненно плотным.
     И  наконец  он  снял перчатку, расстегнул молнию своей меховой  куртки,
просунул руку под несколько слоев одежды и добрался  до кармана рубашки, где
хранилась пластмассовая коробочка с двадцатью  патронами. Рядом с сердцем. У
самого теплого места  на  его  теле. Сняв крышку,  он вынул  четыре патрона.
Затем аккуратно засунул коробочку обратно в карман, чтобы  патроны не теряли
тепло. Открыл затвор и один за  другим вставил патроны  в магазин. Почему-то
это  занятие  всегда доставляло Соларатову  большое  удовольствие.  Это было
самое сердце, самая суть винтовки: преодолевая легкое сопротивление пружины,
осторожно  ввести патрон за патроном  в камеру  магазина, медленным, плавным
движением затвора  завершить  синкопой  их  единение,  и  наконец, в финале,
затвор запирается с таким же весомым звуком, как и дверь банковского сейфа.
     Никаких предохранителей. Он уже очень много  лет вообще  не пользовался
предохранителями. Не  верил  в  них.  Если  ты  используешь  предохранитель,
значит, не  доверяешь себе. Если ты полагаешься на прихоти механики, значит,
напрашиваешься на неприятности. Просто  держи  палец подальше от  спускового
крючка, пока мишень не окажется на мушке. Вот и все.
     Соларатов подышал на руку и перевел взгляд вниз, на дом.
     В чуть  зародившемся утреннем  свете дом  стал  виден лучше. Все так же
горел свет в одном из  окон  на втором  этаже, но  теперь к  этому световому
пятну добавилось такое же на первом. Его  оранжевый жар так и пылал  в ночи.
Со своей позиции Соларатов видел только одно окно, остальные заслоняла крыша
крыльца.  В глубине  этого  единственного  видимого окна  время  от  времени
передвигалась какая-то фигура. Вероятно, женщина готовила  завтрак, а что же
еще?  Она варила кофе, жарила  яичницу,  кипятила молоко, чтобы сварить кашу
для ребенка.
     Но  которая  из женщин?  Жена  агента  ФБР? Или  жена снайпера?  Именно
поэтому он не мог сейчас всадить пулю в эту тень. А вдруг это окажется не та
женщина? Соларатов не мог позволить себе еще одну неудачу; к тому же вряд ли
когда-нибудь еще обстоятельства сложатся так же благоприятно для него.
     "Не торопись, - сказал он себе. - Не делай никаких движений до тех пор,
пока не будешь полностью уверен".
     А свет  все разгорался, хотя вроде бы каждая следующая секунда ничем не
отличалась от  предыдущей.  Просто  цвет  понемногу  сменялся  с  черного  с
серо-свинцовой  окантовкой на  серо-свинцовый  с  серой  окантовкой.  Облака
нависали все так же низко, хотя снег из них уже не сыпал.  Солнца сегодня не
будет.  Пройдут  часы,  прежде  чем  кто-нибудь  сможет  добраться  сюда  на
вертолете, еще больше времени потребуется для  того, чтобы добраться сюда по
земле; разве что на снегоходах можно успеть раньше. Ну что они тут застанут?
К тому времени он уже будет далеко-далеко, и никто  не  сумеет связать его с
совершившимся преступлением.
     Телефон!
     Ну конечно же!  Последняя деталь, о которой он  напрочь забыл и которая
может погубить его!
     Он  стреляет,  убивает женщину  и уходит.  Но вторая женщина  видит  ее
мертвое тело  в  снегу, сразу  же  набирает  номер телефона и соединяется  с
офисом  шерифа. Оттуда  вызывают по радио патрульных  на снегоходах, которые
дежурят  где-нибудь неподалеку  на шоссе. Они  доберутся  сюда за  считанные
минуты, не снижая скорости, взлетят по  склону и быстро обнаружат его следы.
Они сообщат о его  местоположении. Сюда будут высланы другие  полицейские. И
он закончит  свою  карьеру на выбранной наспех,  негодной огневой  позиции в
этом   позабытом   Богом   уголке  Америки,  убитый  из   охотничьего  ружья
каким-нибудь деревенским  увальнем, который ради развлечения помогает шерифу
или следит за порядком в заповеднике.
     Соларатов  вновь впился взглядом  в  дом,  тщательно  исследовал  его и
вскоре  заметил  паутинку  телефонного  провода,  отходившего   от   столба,
вкопанного  возле дороги, и спускавшегося к  дому. Его глаза расширились  от
изумления.
     Линия уже была повреждена! Провод оборвался под тяжестью снега!
     Да,  воистину это было предзнаменование!  Словно Бог, которого, как его
учили,  не существовало, пришел ему на  помощь  и  не просто устроил снежный
буран, чтобы  закрыть все дороги, но и оборвал телефонную линию! Может быть,
Бог был коммунистом?
     Снайпер улыбнулся, вернее, почти незаметно растянул губы.
     И тут же перевел взгляд  обратно на дом. Внезапно полутемный снег перед
ним озарился оранжевым светом - это широко распахнулась передняя дверь.
     Он смотрел,  как маленькая  девочка  сбежала  по  лестнице и с  разбегу
плюхнулась в сугроб. Там,  где он находился,  отчетливо слышался ее  смех. В
мире не существовало никаких других звуков.
     А потом он увидел женщину, стоявшую на верхней ступеньке крыльца.

     * * * * *

     Такое впечатление, будто он угодил в суп.
     Вокруг  не было  ничего, кроме  облаков, видимость  мгновенно  упала до
нуля. Он пробирался сквозь облако  и чувствовал, как его  пропитывает влага.
Влага  осела  на его куртку, и  белая  водоотталкивающая  ветронепроницаемая
поверхность  арктического  полевого обмундирования заблестела.  Его  ресницы
слиплись от сырости. Темно-серый ствол винтовки покрылся мелкими каплями.
     Очки ночного  видения  нисколько не  помогали, показывая со всех сторон
ровный зеленый фон.
     "Брось их, - сказал себе Боб. - Избавься от них. Полное дерьмо!"
     Но он только сдвинул их на лоб: очень может быть, что, когда он вылезет
из этой каши, очки потребуются ему для того, чтобы искать дорогу среди скал,
или еще чего-то в этом роде.
     С винтовкой через плечо он пробирался вперед,  напрягая все силы, чтобы
не снижать темпа. Но теперь почва стала  более скалистой, а он не мог видеть
достаточно далеко для того, чтобы  выбирать верный путь через сбегающие вниз
расселины,  забитые  снегом  извилистые  проходы  между  скалами,  все  чаще
встречавшиеся  пучки какой-то  растительности, которым облепивший  их липкий
влажный  снег   придал   невероятные,  кошмарные  формы.  Впереди  отдельным
предательским облачком клубился выдыхаемый им пар.
     Он   упал.   Снег  набился  ему  в  рот,  попал  под  меховую   куртку.
Прооперированная  нога болела  так, словно рану раздирали когтями. Он трясся
всем телом.
     "Встань, черт тебя возьми!"
     Боб поднялся на ноги,  вспоминая  другой темный туманный  и сырой день.
Это было  так давно, как будто происходило в  какой-то другой жизни.  В  тот
день он был таким наэлектризованным, все его рефлексы были живы, он двигался
и действовал  естественно,  словно животное, словно  тигр, и, как он  теперь
понял, втайне любил такое свое состояние.
     Теперь  он чувствовал себя  старым и  медлительным, утратил координацию
движений. Его одолевали холод и сырость. У него болела нога, особенно бедро.
Боль  в бедре становилась все сильнее, и  Боб понял, что от  удара разошелся
только-только  начавший заживать  разрез выше колена, сделанный там, где все
эти годы  сидела  в  глубине кости,  одевшись  соединительной  тканью,  пуля
Соларатова.
     На   него  снова  накатила  ярость,   горячий  алый   поток,  безумная,
всесокрушающая ненависть.
     "Боже, помоги мне, - взмолился он. - Боже, помоги снайперу".
     Он  бежал  все  дальше  вниз, выскочил  на  светлое  место  и  какое-то
мгновение думал, что наконец-то выбрался  из  облаков,  но  уже в  следующую
секунду понял, что это ему только показалось.

     * * * * *

     Снег!
     В  сером рассветном  освещении снег  казался  гигантской кучей... чего?
Самой  мягкости!  Ники  представила  себе  ванильное  мороженое,  наваленное
повсюду  огромными  белыми  кучами,   достаточно  плотное  для  того,  чтобы
подхватить ее  и удержать  на  поверхности, когда она  прыгнет  в  него. Она
кинулась  в сугроб, но ощутила только  холодное  жесткое  прикосновение, а в
следующее мгновение всюду,  где снег соприкасался с открытой кожей, побежали
струйки ледяной воды.
     Ники захихикала от восхищения.
     - Мама! Это так здорово!
     -  Милая, не  отходи  далеко. Я пока еще не могу пойти  с  тобой. Через
несколько минут появится солнце.
     - И-и-и-и-и-и-и-и! Я хочу кататься на санках!
     - Нет, детка, подожди немного. Пусть сначала встанет тети Салли. Если с
тобой что-нибудь случится, я не смогу добраться до тебя.
     Девочка бежала по  колено в снегу, пропустив  мимо ушей последние слова
матери. Санки были  в  сарае. Она точно знала  где. Сарай -  вернее,  бывшая
конюшня - был пуст,  но сани стояли там, в восьмом  стойле,  прислоненные  к
яслям. Она помнила их во всех мельчайших подробностях: это были старые санки
с рыжими от ржавчины полозьями, с пробитым фанерным сиденьем. Ей  надо  было
забрать  их  вчера  вечером, сразу  же  после того, как объявили, что  будет
снегопад!
     - Ники! - окликнула ее мать.
     Ники  обернулась и увидела мать.  Та стояла на крыльце,  завернувшись в
большую  меховую  куртку, накинутую  на плечи, и  здоровой  рукой прикрывала
глаза от хлопьев снега, которые почти утихший ветер нет-нет да и швырял ей в
лицо.
     - Ники! Вернись!
     Ее мать стояла на крыльце.

     * * * * *

     "Это она? Черт возьми, она это или нет?"
     Женщина стояла на крыльце возле полуоткрытой  двери.  Спусковой крючок,
на котором лежал его палец, так и умолял нажать на него.
     Точка  миллиметровой  шкалы  лежала  точно  в  центре  ее  груди;  рука
нисколько  не дрожала.  Поза  снайпера  была  идеальной. Adductor magnus был
напряжен  и надежно прижимал  туловище  к  земле.  От  окончания  войны  его
отделяло  одно усилие в  два килограмма. Ни холода,  ни  страха, ни дрожания
руки, ни сомнений, ни колебаний...
     Но... Она ли это?
     Соларатов видел ее лишь однажды, через прицел с расстояния в 722 метра,
и то в течение  одной-единственной секунды. Поэтому он не мог с уверенностью
ответить на собственный  вопрос. Женщина завернулась в  пальто, и одна  рука
была не видна.  Может  быть, это означало, что невидимая рука загипсована, а
может  быть,  не означало  ничего.  Так  надевают  пальто,  когда  не  хотят
просовывать руки в  рукава и застегивать пуговицы. Кто угодно может  одеться
таким образом, на минутку выйдя из дома.
     Женщина повернулась и скрылась за дверью.
     Он выдохнул.
     - И-и-и-и-и-и-и-и! - донесся издалека восторженный детский визг.

     * * * * *

     - И-и-и-и-и-и-и-и!
     Этот звук  был  таким далеким, слабым,  чуть  слышным. То  ли случайный
порыв ветра донес его сюда, то ли Божья благодать.
     Но он мог означать только одно: "Мое дитя".
     Несмотря на  расстояние. Боб безошибочно  узнал этот хрипловатый тембр,
эту  бьющую через  край жизненную энергию, этот не  сознающий  себя героизм.
Этот дух.  Черт  возьми, в его девочке столько пыла! Она унаследовала это от
своего деда; вот уж пылкий был человек!
     Она находилась где-то слева, очень далеко.  В той стороне не было видно
ничего, кроме неровной земли, да и то лишь на несколько шагов.
     "Пропади оно пропадом!" - подумал Боб.
     Он  снял  с плеча винтовку и, быстро  передернув  затвор, перевел ее  в
боевое  положение,  дослав  в  патронник один  из  0,  308-дюймовых патронов
"федералс примо".
     Он бежал, и бежал, и бежал.
     Он перепрыгивал через  камни, наращивая темп, его ноги взметали снежные
вихри,  каждый из которых  отнимал дополнительную  порцию  энергии. Сердце и
легкие   работали   на  пределе,   и   ровное   дыхание   сменилось   сухими
всхлипываниями, при каждом из  которых его гортань  обжигало, словно  огнем.
Однако он еще  прибавил  ходу,  он бежал;  а  когда  он  вышел из  скального
лабиринта, склон  сделался круче  и  ему пришлось замедлить  шаг,  чтобы  не
упасть, но  он  стал двигаться прыжками  и снова набрал  скорость, и все это
происходило за гранью возможностей его организма.
     И внезапно он выскочил из облаков.
     День  сразу  просветлел,  и  перед  Бобом  раскинулась покрытая  снегом
долина, похожая на огромную чашу ванильного мороженого. Все было еще  серым,
так как  солнце  не успело  выйти  из-за гор.  Он разглядел дом,  телефонные
столбы, вдоль которых проходила дорога,  загон, обозначенный лишь верхушками
столбов,  увенчанных  большими  снежными шапками,  сарай,  вероятно  забитый
всяким  хламом, - все  казалось милым, как на  поздравительной открытке, - и
своего ребенка.
     Девочка весело танцевала в нескольких метрах от крыльца.
     - И-и-и-и-и-и-и-и! -  снова  завизжала она, и  ее голос мощно и  звонко
разнесся по горам.
     Боб  увидел, что он  находится  на  гребне хребта,  подковой огибающего
долину с трех сторон.
     Он увидел горящие в  доме огни, прямоугольник теплого света,  льющегося
на  снег  из открытой  двери, а  потом  на  крыльце произошло  еще  какое-то
движение и кто-то подошел к лестнице.
     Он  увидел свою  жену:  Джулия стояла на  верхней  ступеньке,  запахнув
наброшенную на плечи  меховую куртку.  Ники кинула в нее снежок,  она резким
движением  увернулась,  куртка  на  мгновение  распахнулась,  соскользнула с
плеча, и стал заметен белый гипс на ее левой руке.
     Боб повернулся  и вытянулся  на снегу, слегка  раскинув ноги,  упершись