о. Только я не очень хорошо знаю немецкий язык.
     -- А французский? --  не унималась Анна. Они уже вышли  из дворца и, не
сговариваясь,  свернули  на  аллею,  где за стрижеными, как пудели,  кустами
скрывалась беседка.
     -- Вы француженка?
     -- Нет, я  немка.-- Анна села на  узкую скамеечку, шедшую по  периметру
беседки.-- Меня  зовут Анна  Фросс, Я нахожусь  при  дворце  великой княгини
Екатерины.
     Дальнейший  разговор шел  на смеси  французского,  немецкого и русского
языков, последний Анна начала осваивать.
     -- Вы фрейлина? -- спросила Мелитриса. Анна  ничего не ответила, только
пожала плечами, но по  костюму, речи  и еще по кой-каким признакам Мелитриса
поняла,  что Анна  занимает  положение  ниже,  чем  фрейлина, но  выше,  чем
горничная.
     -- И о чем вы хотели?..
     -- Передать поклон от вашего опекуна...
     -- Вот как? -- опешила Мелитриса.
     Ревнивое чувство заставило ее сразу поставить  все с ног на голову -- с
чего  это вдруг  князь  стал посылать  приветы с незнакомыми,  да  еще столь
хорошенькими девицами? Анна уже не  казалась ей милой и любезной. Та угадала
чувства Мелитрисы и постаралась немедленно развеять неприятный осадок.
     -- Князь Оленев очень  добрый человек, он вызволил меня из беды. И хоть
он сам не богат, связи, видимо, имеет не малые.
     -- Что значит "небогат"?-- обиделась за Никиту Мелитриса.
     -- Я  видела  баронов,  которым не на что  купить себе  кружку  пива,--
рассудочно сказала Анна.
     -- Князь Оленев не таков. Мой опекун очень  богатый вельможа.  И  очень
скромный,  а в остальном вы правы. Какая  же беда приключилась с вами, милая
Анна? Может, я могу быть вам чем-то полезной?
     -- Нет, нет,  сейчас уже все хорошо. Благодарю вас. Я очень рада была с
вами познакомиться.-- Взор Анны затуманился.
     Мелитриса закивала, ей тоже хотелось быть вежливой и  доброжелательной.
Она  рассказала, какую комнату занимает, поведала о соседке, княжне Верочке,
пояснила, что  сейчас, когда государыня больна, ее днем можно видеть в любое
время,  только  надобно   Шмидтшу  уведомить  или  у  принцессы   разрешения
попросить.  Они разговаривали, словно дорогу мостили друг к другу, уповая на
какие-то теплые отношения, чуть ли  не на дружбу, но  Мелитриса чувствовала,
что все  эти  строительные  работы  творились в  угоду  показной  учтивости,
дешевой куртуазности придворных, не более. Теперь надобно вежливо расстаться
и,  с  единственной надобностью,  ловко  и непринужденно выйти из разговора,
Мелитриса спросила:
     -- Вы не знаете, как пройти в дворцовую канцелярию? Я живу здесь только
неделю и еще ничего не знаю.  Впрочем,  может  быть,  мне  нужна  придворная
контора...
     -- А что вас интересует?
     -- По почте мне прислали  вещи  моего убитого отца. Их  выслали с  поля
брани и направили в псковскую усадьбу, где  я раньше жила.  И  вот, наконец,
они дошли до дворца. Я получила уведомительное письмо.
     Анна сочувственно покивала головой, потом дала необходимые пояснения, и
они расстались. По дороге в канцелярию Мелитриса размышляла, что эта девушка
из Германии, Анна, никак не  может быть ее подругой, потому что она чужая --
по  крови, по мысли, по воспитанию. И взгляд у  нее хитрый, любопытствующий.
Вообще  в ней  есть  что-то крайне неприятное,  настораживающее.  Все  очень
логично укладывалось в голове Мелитрисы до тех пор, пока она не остановилась
вдруг, топнув ногой:  "Сознайся, черепашка очкастая, ты просто ревнуешь! Как
не  стыдно!..  Но  именно  из-за  этого между  нами никогда ничего  не будет
общего, она сама по себе, я сама..."
     У Анны, как известно, был  другой взгляд на  эти события. Роль, которую
она придумала для Мелитрисы, игралась только  в мыслях, и то, что она решила
познакомиться с Анной, объяснялось простым  любопытством или капризом. Вдруг
ей интересно стало, что это за родственница у князя Оленева? Но родственница
и отравительница... они были как будто разные люди.
     Используя  имя фрейлины Репнинской в тайной депеше, Анна  меньше  всего
думала о  самой носительнице имени, ей даже в голову не пришло, что, возведя
на  Мелитрису  хулу,  она может  нанести реальный вред  реальному  человеку.
Теперь, торопясь в покои великой княгини, она размышляла о необычных вещах и
удивлялась  тому, что ей приходит  это  в  голову. Странный феномен, вполне,
правда, привычный для людей: каждый из них обозначен каким-то именем. Имяэто
просто звуки. Но эти  звуки можно написать на бумаге. И если ты напишешь эти
закорючки  и  присочинишь что-нибудь  такое-этакое, то  можешь  нанести вред
живой плоти, состоящей из рук-ног, глаз, дыхания. Но почему собственно вред?
Может быть, она окажет этой Мелитрисе услугу? Она такая скучная, худая и все
щурится, зато в Берлине теперь знают, что она государыню отравила. Это  ведь
интересно!  Только  надо   сообразить-  нарочно  или   случайно?  Главная-то
отравительница она -- Анна Фросс, девушка гордо вскинула голову, но не могла
же она без  помощницы сделать такое  серьезное дело.  Пожалуй,  Мелитриса --
случайная  отравительница. Она дала Елизавете яд, не подозревая  об этом.  И
когда  императрица  наконец помрет...  то весь навар от операции  достанется
Анне.  Мелитрису  тоже  не  оставят   без  награды-  Только  почему  русская
императрица все не умирает и не умирает?!
     А Мелитриса меж тем сидела у себя в  комнате  над присланной  посылкой,
которая  состояла  из  одного  дорожного  ларца.  В  нем  отец  возил  самые
необходимые  вещи:  локоны  в мешочке из  парчи, один ее, другой маменьки...
бедная  маменька. Еще пара пистолетов. Чернильница походная- пустая, чернила
высохли. Книга... сонеты англичанина по имени Шекспир и письма. Целая  пачка
писем от любимой дочери и друзей, наверное...
     Мелитриса  вынула все  содержимое из ларца,  нажала пальцами  врастопыр
нужное место в стенках, пружинка щелкнула, обнажив тайник в донце ларца. Там
тоже лежали письма, посмотрела, два письма, денег не было, наверное, украли.
Мелитриса  закрыла тайник,  положила все  как было,  поцеловала  материнский
локон и встала на колени, чтобы помолиться за души несчастных  родителей ее.
Слезы текли без усилий, сами собой:
     -- Помоги, Господи, прости нас. Господи, помилуй...


        Шпиона поймали

     Дверь распахнулась, и чья-то рука втолкнула в каюту человека в  заячьей
шапке. Он рухнул перед Корсаком на колени и замер в угодливой и жалкой позе,
тем  более странной, что,  сложившись  пополам, стал похож на  кучу  тряпья,
такой грязной и мятой была его одежда.
     -- Шпиона поймал,--  произнес,  входя,  унтер-лейтенант  Почкин.--  Вот
падаль! Исцарапал меня всего!
     -- Где-то я его видел...-- задумчиво проговорил Алексей.-- Но где, убей
Бог, не помню...
     -- Во  сне  ты его  мог видеть,  когда  ужасы являлись,--  с ненавистью
заметил Почкин.
     Дело  происходило  на  фрегате  "Св.  Анна",  который  капитан Корсак с
великой  поспешностью провел  из Кронштадта  в Мемель-  Главное,  нужно было
успеть до того, как лед скует весь  Куршский залив, превратив его из моря  в
сушу... Сейчас была середина ноября- начало декабря, холод стоял собачий,  в
воде плавали куски льда, но  основное  было сделано.  Русский  фрегат пришел
вовремя и привез нужный армии груз.
     Унтер-лейтенант Почкин сел на корабль в последний момент по загадочному
приказу.  В представленной им бумаге  просто  рекомендовалось взять подателя
сего   на   борт.   Подписи   было   две,  одна   от  иностранной   коллегии
СанктПетербурга, вторая от отделения тайной экспедиции в Риге. В Почкине все
было подозрительно -- и его чин, и  повадки, и странное поведение, казалось,
он  следит  за  всей  командой, да  и сама его фамилия не  внушала  доверия,
наверняка выдуманная. Но все время пути агент  вел  себя тихо, по прибытию в
Мемель сразу сошел  на берег, а  теперь вот, спустя неделю, явился на борт с
синяком под  глазом,  с  грязными, окровавленными руками и с громким, резким
голосом -- у него словно изменился вдруг характер.
     . Тот,  кого называли шпионом,  тоже  был  изрядно помят. Только теперь
Алексей увидел, что руки его связаны, а на одной ноге нет башмака.
     -- Он немец? -- спросил Корсак нашего агента.
     -- Наш, паскуда... -- Почему ты думаешь, что он шпион?
     -- А  потому, что  я  эту  рожу еще по Петербургу знаю.  Еще там за ним
следил, а он  как в  воду...  Правда, адресочек оставил  невзначай,-- Почкин
притворно вздохнул, сочувствуя  невезучести пленного,--  даже два адресочка:
один- в Мемеле, другой-  в  Кенигсберге... Подожди, паскуда,  Кенигсберг  мы
тоже возьмем!
     Стоящий на коленях поежился.
     -- Что же это за адреса такие?-- не удержался Алексей от вопроса.
     -- Бывший Торговый дом. Там этого красавца я и взял- А теперь, капитан,
мне, стало быть, надо ваше содействие.
     --  Какое?  --  настороженно спросил  Корсак. С юности он  не любил все
связанное с  допросами, арестами и сыском. Служить Тайной канцелярии- все  `
"-. что в сточной канаве плавать, но, к сожалению, жизнь зачастую заставляла
его идти этим помойным курсом.
     -- Дело весьма секретное...-- отрывисто  сказал Почкин.-- Команда знать
его не должна...
     -- Зачем же вы его сюда приволокли?!
     -- А  куда я его приволоку?  Вам  хоть ничего не надо  объяснять,  сами
понимаете. Это во-первых. А во-вторых, его надо обыскать.
     -- Вот от этого меня избавьте!
     -- Обыскивать буду я,--  возвысил вдруг голос Почкин.-- А вы будете при
сем присутствовать, как бы понятой. И баста!
     Почкин подошел к безмолвно  стоящему  на коленях шпиону, рывком  поднял
его  на ноги.  .  -- Может, сам  скажешь, куда  шифровку  дел?  --  он резко
встряхнул шпиона, тот только замычал испуганно, но ничего не ответил.
     У шпиона, мужчины лет сорока, была крайне неприметная внешность, и если
не  считать синяков и ссадин, удивительной голубизны глаза, Алексей, однако,
мог с уверенностью  сказать,  что  при его  появлении  в каюте этой небесной
голубизны не было и в помине. "Экий хамелеон,--  подумал Алексей.-- А может,
глаза у  него голубеют сами  собой в минуту страха или  отчаяния?" Вспомнил!
Алексей сам  не ожидал от  себя подобного, на той  шхуне он так  погано себя
чувствовал, что все пассажиры были для  него  на одно  лицо. Кроме той милой
девушки. Интересно, как она?
     Обыск длился  долго. Почкин  снимал с арестованного одежду, внимательно
осматривал карманы, подкладку  и швы, затем  бросал ее в угол. Наконец шпион
остался абсолютно голым, если не считать заячьей шапки.  Потом и  шапка была
сорвана с головы, обследована самым  внимательным образом  и брошена в общую
кучу, рядом с которой стоял одинокий сношенный башмак.
     -- Где второй башмак?
     Шпион  сделал  неопределенный жест  плечами, мол,  шут  его знает, мол,
потерялся в пылу драмы, потом попросил плаксиво:
     -- Позвольте одеться?
     Почкин  зашипел ядовито ему  в  лицо,  что  если  не найдет шифрованной
бумаги, то, значит,  он  ее  проглотил,  и  посему  ему,  Почкину,  придется
разрезать  пленного на  куски,  чтобы исследовать желудок и  прочее.  Корсак
заметил,  что  ногти на  руках  арестованного голубеют,  словно  ополоснутые
синькой. Он еще не решил, скажет Почкину или нет о том, что встречался ранее
с этим человеком. Он чувствовал перед ним некую ответственность, ведь не зря
судьба столкнула их когда-то.
     --  Не пугайте  вы  его!  --  прикрикнул  он на Почкина.--  И  пусть он
оденется. Холодно же... да и унизительно! Как вам самому не противно?
     В этот  момент в дверь осторожно постучали, потом деликатно поцарапали.
Это  был характерный  жест  боцмана Петровича, которого вся команда за глаза
звала Корч, что значит пень. В трезвости  боцман был умным и даже деликатным
человеком,  по пьянке-  свиреп  и отвратителен. В течение рейса вся  команда
обычно  следила, как бы боцман не нахлебался рому или прочего горячительного
напитка.
     -- Войди, Петрович! -- крикнул Корсак.
     -- Здесь  вот -- деталь потеряли. Матросики из воды его вытащили. А при
вашем деле, как  я  понимаю,  деталь эта может иметь решающее значение,-- он
деликатно поставил  найденный  башмак  рядом  с  первым, на  полу немедленно
образовалась  лужа. Почкин раздраженно кусал нижнюю губу:  не хотят  канальи
тайну беречь!
     --  Матросам,  которые  достали башмак  из  воды,--  по  чарке водки,--
приказал  Алексей.--  Исключительно чтобы  согреться,-- возвысил  он  голос,
видя, как оживился боцман.-- Иди.
     Как только за Петровичем закрылась дверь, Почкин схватил мокрый башмак.
На  дотоле  безучастном  лице  арестованного промелькнуло что-то похожее  на
беспокойство. Теперь уже  не  только глаза  и ногти имели голубой цвет, но и
кожа  на  лице, сгибах рук, и  даже,  кажется, волосы начали отливать  серым
цветом.
     "Да он сердечник,-- подумал  Алексей, вспоминая лекции Гаврилы.-- Кровь
венозная, кровь  артериальная... не помню  уж  что, но  где-то  кислорода не
хватает, а может быть, наоборот, в избытке".
     --  Можете  одеться,-- сказал он, кивнув на кучу одежды. По  быстрому и
мимолетному взгляду, который бросил на Корсака шпион, Алексей понял, что тот
тоже его узнал.
     Почкин не возражал,  ему было не  до этого. Видимо, он уже  понял,  что
башмак и есть искомый "плод". Он сделал неприметное,  малое усилие, и каблук
отвернулся,  как пробка  на склянке химика.  Внутри полого каблука оказалось
письмо, вернее, записка, написанная на тонкой, словно шелковой бумаге.
     --  Цифры,--  произнес Алексей с недоумением  и оглянулся  на  странный
звук. Это шпион рухнул на груду тряпья, потеряв сознание.
     -- Притворяется,-- небрежно сказал Почкин.
     -- Нет, у него сердце больное. Его надо в лазарет.
     -- На виселицу его  надо,-- безучастно  заметил  Почкин, вглядываясь  в
цифры.-- А мне позарез нужен шифровальщик.
     -- Где вы  сейчас в  Мемеле сыщите шифровальщика? Разве  что при штабе,
где  гауптквартира  генерала Фермера.  Для этого вам надо в Либаву  скакать.
Прежде чем обыскивать, следовало бы допросить несчастного.
     -- Он не несчастный! Он коварный и жестокий  враг,-- в сердцах  крикнул
Почкин.-- Попадись я  к нему в руки, он бы со мной не миндальничал. А теперь
узнай у сук-киного кота,--  он  зло пнул полуодетое тело,--  куда  он шел? К
кому? Зачем?
     -- Бить  я  вам  его не дам,-- сказал Алексей.-- Я вспомнил, где  я его
видел.  На  шхуне "Влекомая фортуной".  В начале  июля я  плыл из Гамбурга в
Россию. Тогда этот голубоглазый господин выдавал себя за немца.
     -- Что ж вы мне этого раньше не сказали?
     -- А зачем? -- пожал  плечами Алексей.-- Вы  взяли его, как говорите, у
Торгового дома. В этом дому есть какие-то люди. Можно их расспросить!
     -- Да нет уже Торгового  дома. Груда развалин. В тот дом ядро попало, а
пожар довершил картину.
     -- Ах, как не повезло...
     -- А хоть бы и целый был...  Этот  Торговый дом  переписывается со всей
Европой,  а  может,  и  Африкой...  Как  нужного  адресата  раздобыть?--  он
замахнулся на бесчувственное тело.
     Шпиона меж  тем  уложили  на койку. Вечером  того же  дня  его увезли в
лазарет при городской тюрьме. На прощание Почкин дал Корсаку ряд объяснений,
а закончил разговор так:
     -- Раз уж он ваш знакомец, так вы за ним и наблюдайте... Заглядывайте в
узилище-то, может, заговорит.
     После этих слов  Почкин  исчез,  и встретил его Алексей  много позднее,
перед  самым Новым годом,  когда  в Мемель пожаловал со штабом и  армией сам
фельдмаршал Фермер. К  этому времени фрегат "Св. Анна" стоял плотно впаянный
в лед, а Корсак жил на берегу.
     Почкин нашел Алексея, чтобы идти в лазарет.
     -- Пошли, может, он с вами поразговорчивей будет.
     Голубоглазый шпион лежал  в отдельной комнате, под крепким караулом. Он
был  совершенно  беспомощным.  У  него отнялись рука, нога и  даже  язык, но
Почкин  не хотел этому верить и, страшно выпучивая глаза, орал в ухо  шпиона
свои  вопросы. Только поэтому  Корсак узнал,  как  продвинулось  его дело, в
противном случае Почкин, храня тайну, ничего не рассказал бы Корсаку.
     Оказывается, он нашел шифровальщиков из очень опытных. Удивляло то, что
для шифровки коротенького текста было  использовано не один, а  два, если не
три, способа шифрования. Это можно было объяснить как  необычайной важностью
депеши, так и вероятностью того, что  шифровальщик  был тупица. Пока, как ни
странно,  были расшифрованы только имена. В  правильности имен можно было не
сомневаться, потому что писаны  они были вместе с должностью или со званием,
понимай, как хочешь. Буквы были такие:
     фрейлина Мелитриса Кепнинская.  Кто, откуда, при  каком дворе  -- а шут
его знает? Сомнение вызвала так же первая буква фамилии, она была подпорчена
водой. И еще... рыцарь Сакромозо...
     Услышав это имя, Алексей  взволновался  ужасно. Правда,  он  так  и  не
понял, почему Почкин упирал на это имя: узнал он его из зашифрованной депеши
или знал раньше?
     Не добившись ничего от арестованного устрашающим  криком -- "даже имени
этой сук-ки не знаю!" -- страстный Почкин принялся  толкать больного локтем,
потом кулаком. Тот  втягивал голову  в плечи, мычал, ужасно тараща  глаза, а
потом начал синеть: ногти, сгибы рук, кожа...
     -- Все, хватит, пошли! -- не выдержал Алексей.-- Он умрет, и  вы ничего
не  добьетесь. Скажите мне  только,  какую роль в ваших  делах играет рыцарь
Сакромозо?
     --  Ишь  чего  захотел?--  зло  рассмеялся Почкин.-- Я бы  и сам  это с
удовольствием  узнал.  Прощай,  капитан! --  и  он  растворился в  вечернем,
снежном сумраке.
     Помнит ли читатель  имя- Сакромозо?  Если не помнит, то стоит напомнить
чернобрового красавца с острова Мальты, который десять лет назад привез юной
Фике (так звали в детстве великую княгиню Екатерину) письмо из Берлина от ее
опальной матери Елизаветы Иоганны Цербстской.
     Лицом  Сакромозо  никак  не  был  похож на Никиту  Оленева,  но фигура,
особенно сзади... Именно поэтому судьбе удалось сыграть с этими двумя людьми
злую шутку, Никита  Оленев попал вместо Сакромозо в крепость, а  мальтийский
рыцарь,   воспользовавшись   этим   обстоятельством,   сыграл   нужную   ему
политическую игру и благополучно исчез со сцены.
     Историю эту  Корсак знал во всех  подробностях, вот только Сакромозо он
не видел  никогда. Подозрительная  фигура, черная лошадка... И когда  Никита
после  похищения из  крепости был  ранен и  метался в бреду  между жизнью  и
смертью, Алексей Корсак  поклялся: если когда-нибудь  случай предоставит ему
возможность скрестить шпаги с Сакромозо, он не упустит этой возможности. Да,
дуэль, хотя Корсак был активным противником этого способа сведения счетов.

         * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. "SEMPER IDEM" -- "ВСЕГДА ТОТ ЖЕ" * 






        Прелестная Аннет

     --  А  не  говорила  ли при  тебе ее  высочество с  их высочеством  про
Голштинию и Данию? Припомни-ка...
     Анна отрицательно  покачала головой. Ответ на этот вопрос очень занимал
Александра Шувалова.  Елизавета  не могла простить Петру  отказ поменять его
голштинские владения  на датские земли -- Ольденбург  и Дельменхорст.  Отказ
явно шел в ущерб интересам России.  Елизавета  подозревала, что Петр говорил
здесь  со  слов  жены,  и   Александру  Ивановичу  очень  хотелось  поднести
доказательства этого выздоравливающей государыне, как подарок.
     -- Может, они все в письмах  обсудили, -- предположила Анна. -- Никогда
раньше не видела,  чтоб  с мужем переписывались. А здесь все пишут, пишут...
по каждой мелочи.  Сама записки  носила.  Петр Федорович,  правда,  редко  в
письменной форме отвечают. Чаще сами приходят и ругаются... А про этого, как
вы изволили называть, Вильямса, ничего не слышала. Там секретность. большая,
лишнего  не  скажут. Калмык Парфен у ее высочества на  посылках. Еще Василий
Шкурин -- предан  великой княгине, как пес, носит какие-то личные пакеты, но
куда