ятье!
     Сакромозо казалось, что  он  кричит громоподобно, но  севшие  голосовые
связки рождали звуки не громче квохтания взволнованной курицы. Все произошло
так быстро, что наш рыцарь  не успел испугаться, только руки свело и  сердце
застучало в другом ритме, словно в  спальню его внесли новые,  очень громкие
часы.
     Генрих, к удивлению хозяина, молчал. Когда Сакромозо выбрался, наконец,
на  свободу  и окинул взглядом  картину разрушения, то увидел,  что  Генрих,
краснорожий весельчак  и любитель пива,  лежит с  лицом белым, как блин,  на
земле в  крайне  неприятной  для  глаза  позе,  лошади  беснуются, а  рядом,
выпутывая их из упряжи, хлопочут двое, по виду крестьяне или ремесленники,--
словом, особи мужеска пола  в посконных портах и рубахах с грубой  вышивкой.
Откуда они взялись  -- Бог весть. Не будь они откровенно белесы, один из них
даже с сединой,  он бы принял их за цыган, что  шныряют по дорогам  и крадут
лошадей.
     Сакромозо хотел  было крикнуть: прочь, бездельники!  --  и  даже ощупал
пояс в поисках пистолетов, как заметил стоящую поодаль простую  крестьянскую
телегу, груженную соломой.  Видно, не  ругать  надо случайных  помощников, а
благодарить.
     Обе  его гнедые  с  заляпанными глиной  гривами  не пострадали,  только
дрожали  крупно, перебирая  ногами и таращась испуганно  розовыми глазами. С
кучером  дело обстояло хуже. Генрих  не умер,  как в первую  минуту  подумал
Сакромозо, но придавленная  каретой нога его сломалась, а  от боли он впал в
глубокий шок.
     Мужики  работали  так  быстро и  споро,  что Сакромозо не успел дать им
каких-либо  указаний. Да и не до этого ему  было.  Он  приклеился взглядом к
днищу  экипажа. Если бы  оно треснуло, то из потайного ящика прямо на дорогу
потекли, мешаясь с дробью, талеры. Сейчас оставалось только молиться Богу  и
не  мешать.  Каким-то  чудом,  действуя  сломанной   оглоблей  как  рычагом,
добровольные помощники поставили карету на колеса.
     Когда крестьяне подняли с земли Генриха, тот застонал, но глаз так и не
открыл. Они не спросили,  куда  нести кучера, сами поняли, что окровавленная
нога перепачкает внутреннюю обивку кареты, и понесли  бесчувственное  тело к
телеге, уложили его там на солому и для тепла прикрыли  рогожей. После этого
они вернулись к карете.
     --  Что делать будем, барин?-- спросил тот,  что  помоложе. У него были
хитрые, рыжие глаза и  нос  уточкой  с характерной пупочкой на конце, словно
щипцами   придавили.  "Какие  у  славян  носы  непородистые,--   подумал   с
раздражением Сакромозо и перевел  взгляд на второго, пузатого, с  сединой на
висках.  Вид у второго  был  вполне благообразный, лицо даже можно  было  бы
назвать красивым,  если бы не  опаленные до  корней брови, из-за  отсутствия
столь важной детали лицо его выглядело неприлично голым.
     -- На пожаре опалил,-- буркнул крестьянин, не
     опрятным движением  локтей подтягивая  порты  на  большом, мягком,  как
тесто,  животе.-- Карету  вашу  чинить надо,--  добавил он  степенно.--  Тут
недалеко кузня.
     -- Там  же  постоялый  двор,--  вмешался первый  с  носом уточкой.-- Вы
можете следовать туда верхами, а карету мы пригоним.
     -- Нет,-- твердо сказал Сакромозо.-- Я останусь здесь.
     Сейчас  он  очень  пожалел,  что  не  уложил  деньги  и  тайную  депешу
английского министра  Питта в  обычный  дорожный  сак.  Придется  покориться
ситуации, не доставать же  под внимательным взглядом двух...-- он подыскивал
слово и уверенно нашел его -- двух разбойников тщательно спрятанное золото.
     -- Я останусь здесь,-- повторил Сакромозо,-- а вы поезжайте в кузницу и
приведите людей. Я заплачу.
     Телега с бесчувственным Генрихом неторопливо свернула на проселок.
     Целый час пришлось  рыцарю торчать в одиночестве в  разбитой карете, но
когда появились люди  с  постоялого двора  во  главе с "носом уточкой", дело
сладилось  быстро.  Пришедшие  качали   головами,   цокали   языком,   жалея
поцарапанную карету, а потом как-то  в  один  миг  починили  упряжь. Певучую
славянскую речь с огромным количеством шипящих  звуков Сакромозо воспринимал
как музыкальное  сопровождение,  в  котором  клавесин  слишком  дребезжит, а
скрипки путают партию.
     В  отсутствие  людей Сакромозо пересыпал золото  в наплечную сумку, она
отчаянно тянула плечо вниз, а рыцарь изо всех сил старался показать, что она
невесома. Зато теперь он мог оставить карету в кузнице без присмотра.
     Наутро вопрос настырного крестьянина повторился.
     -- Что делать будем, барин?-- и носом повел эдак нагло.
     А  черт  его знает, что  делать? Можно  скакать  верхами, до Логувского
монастыря- здесь не более тридцати верст,  а там можно  попросить экипаж. Но
монахи скареды,  просто  так  не дадут.  Конечно, если им  заплатить, то они
доставят экипаж  в Логув.  Но ведь  обдерут его всего  по  дороге,  а  потом
скажут, что на них мародеры напали.
     -- А не  согласишься  ли  ты,  милейший,  пойти ко мне  на службу?  Сам
видишь, кучер нужен.
     Сакромозо  остановился на  этом с носом уточкой только потому, что  тот
довольно  бойко   трещал  по-немецки.  Акцент,  конечно,  чудовищный,  слова
исковерканы, все на  уровне "твоя моя понимайт",  но  ведь действительно все
"понимайт" и сам может объяснить, что хочет.
     -- Ну что ж, можно,-- немедленно согласился крестьянин.
     --Ты кто?
     -- Ремесленник. Сапоги тачаю. Зовут Стефан. Как платить станешь?
     Вот  тут  Сакромозо и  проявил бдительность. Мало того  что Стефан,  не
торгуясь, принял его условия, прямо скажем, не сулящие особых выгод, он  еще
посмотрел на рыцаря  не столько хитрым, сколько пытливым взглядом. Сакромозо
допускал, что простолюдины могут быть хитры и себе на уме, но у этого в лице
появилось вдруг  другое, умное  выражение. И по-немецки затарахтел уж как-то
слишком бойко.
     --  А  напарник  твой,  этот...--  Сакромозо  показал  руками  обширный
живот,-- умеет лошадьми править?
     -- А как же... В крестьянстве жить -- да не уметь.
     -- А по-немецки как?
     -- Да мы все одинаковы. Не один год под германцем живем.
     -- Вот и позови его, пузатого  без  бровей.  Так  у Сакромозо  появился
новый  кучер,  он даже имени его не узнал, так и звал -- по профессии, кучер
да кучер, молчаливая  бестия, все глазами по  дальним углам шарит,  прямо не
смотрит. Но хоть сам не  навязывался на козлы лезть, и то хорошо. Значит, не
держал в мыслях непременно ограбить богатого путешественника .
     -- Едем в  Логув. Дорогу знаешь? Безбровый неопределенно пожал плечами,
мол, что не знаю, спросим.
     -- Хорошо бы добраться туда к вечеру. Стрелять умеешь?
     -- А зачем стрелять?-- поинтересовался безбровый.
     -- Да  мало ли... Ладно, гони... Ехали без приключений, если не считать
отряда русских  драгун, которые остановили их при переезде через реку, чтобы
проверить паспорта. До  Логува  было уже рукой подать. За себя  Сакромозо не
боялся, но, к его  удивлению,  у новоиспеченного кучера  тоже была проездная
бумага.  При   проверке  документов   безбровый  совсем  стушевался  и  даже
занервничал, и Сакромозо понял, что ему  есть что скрывать. Скоро и дорожный
патруль остался позади, лошади шли ходко.
     Вскоре поднялись  на  высокий, плосковерхий  холм, с  которого  как  на
ладони видны  были и яркий закат,  и  отражение его в озерах, и  лежащий меж
двух озер монастырь с высокой толстой башней и крепостными стенами. Еще миг,
и видение монастыря скрылось, дорога пошла вниз буковым лесом. Сквозь стволы
деревьев медно полыхало небо.
     Логувский монастырь принадлежал  ордену госпитальеров, или ионитов, как
называли они  себя на старинный лад. Крепостным  стенам и  замку было  более
четырехсот лет, они стояли  на земле, принадлежащей когда-то Великополыне, а
теперь  Бранденбургу,  поэтому  вполне  понятно,  что  и настоятель,  и  вся
монастырская братия  служили верой и правдой  не только Богу, но и  Великому
Фридриху. Но  почему  Сакромозо, вольный ворон  и  перекати-поле,  уже более
пятнадцати  лет предан прусскому королю, нужно объяснить подробнее.  Если  в
двух  словах:  и  тот  (хозяин)  и  другой (слуга)  принадлежали  к великому
братству "вольных каменщиков", где нет ни слуг, ни господ.
     Вот здесь надо перевести дыхание, надобно найти правильный тон, дабы не
впасть  в  романтическую  пошлость,  где все розы,  грезы, кресты  и  замки,
таинственные символы и эзотерические тайны  -- это с одной стороны. С другой
же  стороны  автор ни  в коем  случае не  хочет бросить тень  на  масонство,
определив туда если не злодея, то уж во всяком случае не любимого героя.
     К  термину   "жидомасонство"  я  отношусь  примерно  так   же,   как  к
"жидохристианству", то есть полной нелепице,  а тем, кто со мной все-таки не
согласится,  я посоветую  пойти  в  хорошую библиотеку и заняться  изучением
материала *.

     *  Не моему времени и не моему поколению насмешничать над масонами, тем
более русскими.  "Что  есть свободный каменщик?" -- вопрос из  катехизиса. И
ответ:  "Он  есть  свободный  человек, умеющий  покорять волю  свою  законам
разума".  Масонство  в  России как  реальная  сила (их  было  немного, 30-50
человек)  заявило  о себе  во второй половине XVIII века, а уже в 1792  году
главный из них,  талантливейший просветитель, был  осужден  императрицей  за
"колобродство,  нелепые   умствования  и  раскол".   Сам  митрополит  Платон
заступился за Новикова письмом к Екатерине, "...молю  всещедрого Бога, чтобы
не  только в словесной пастве, но и во всем мире были христиане таковые, как
Mовиков". В XVIII веке  понятия Разум  и Бог не были взаимоисключающими, они
никак не противоречили друг другу. Позднее писали, что Новиков попал под суд
по  проискам  иезуитов. Может быть,  но  вероятно  другое. Екатерина боялась
влияния масонов  на наследника Павла Петровича, и самого наследника боялась.
Обычная  борьба  за  трон,  как  все  знакомо...  Новиков  был  заключен   в
Шлиссельбургскую крепость в ту самую камеру, где сидел и был убит несчастный
принц  Иван  Антонович.  Автор  не  претендует на  широкое  знание  предмета
(масонства), но, отдавая дань времени, не  может оставить без внимания столь
сильное политическое и нравственное движение в  обществе. Сколько их было  в
XVIII веке, чисто внешних  игр  в  ритуал и  таинственность! За  символами и
"иероглифами нравственности" они прятали  истинно христианское  учение. В то
время  как современные мне теологи, алхимики, маги, шаманы и  суперколдуны в
главной своей ипостаси -- суета, пустота и морок.
     _____________

     Однако мы уже  приехали. Была глубокая ночь. Отворились кованые ворота,
и хромой монах в надвинутом на глаза  капюшоне, с зажженным фонарем в  руках
приковылял к карете.  Узнав  Сакромозо,  он  зашептал слова приветствия  или
молитвы, а может, и  вовсе проговорил пароль,  из которого сидящий на козлах
кучер, как ни напрягал слух, не понял ни слова.
     -- Накорми лошадей да устрой моего кучера. Что отец-настоятель?
     -- Здоровы, слава Всевышнему.
     Тяжело ступая  затекшими ногами, Сакромозо  пошел по мощеной  дорожке в
глубь   двора,  где  над  узким  порталом  горел  фонарь.   Там  размещалась
монастырская гостиница.


        Урим и тумим (Лирическое отступление)

     Мы забыли упомянуть, что Сакромозо был мистиком.
     О,  сколь  противоречива  человеческая натура!  XVIII век,  вошедший  в
историю как век Просвещения: энциклопедисты, Вольтер,  Руссо, точное знание,
принципы  трезвости, полезности, здравого  смысла и насмешки над суеверием и
излишней   чувствительностью.   Немецкий   философ  Христиан  Вольф   считал
"деятельность чувств  низшей способностью  познаний", а превыше всего ставил
законы  логики.  Но то,  от чего предохраняли и с чем боролись  адепты  идей
просвещения, расцвело  в XVIII веке пышным  и  вольным цветом, как сорняк на
забытой  пашне.  Чувствительность  переходила в  экзальтацию,  религиозность
подменялась  самым  низкопробным суеверием и мистицизмом. Современники  сами
говорили  о  себе с  насмешкой, не понимая, как  могут мирно  сосуществовать
столь полярные мнения. Одна из  берлинских  газет писала  с  грустью: "мы  с
трудом  достигли вершины разума  и убедились, что  не все предметы  доступны
нашему  пониманию.  Недовольные сим положением, мы  бросились в  глубочайшую
пучину суеверий и ищем новых открытий в мраке средневековья и схоластической
философии".
     Все  вышесказанное имеет прямое отношение  к рыцарю Мальтийского ордена
ионнитов  маркизу  Эгюсту  Сакромозо.  Впрочем,  мы не будем  углубляться  в
подробности его происхождения, они покрыты мраком. Неизвестно даже,  фамилия
это  или псевдоним.  Говорили, что он француз, другие склонялись к тому, что
он испанец,  были люди,  которые  причисляли  его к племени  басков, что  уж
совсем вздор. Одно то точно, немцем он никогда не был и на службу к Фридриху
попал случайно *. К 58-му году, когда он верой и правдой зарабатывал в своем
банке деньги  на войну, отношения  его  с мальтийцами  сильно  охладились  и
держались  на том,  что Сакромозо  иногда  выполнял  роль  посредника  между
Орденом и королем Пруссии.

     * Умные люди говорят, что случайность это высшая закономерность.
     ______________

     Сакромозо отошел от  задач и  деятельности Мальтийского  ордена. Еще  в
России он намекал кой-кому, что дела Мальты бесперспективны,  что Европа уже
не  заинтересована в  Ордене,  как раньше. Да  и  от каких пиратов  защищать
склочный материк, если корсары исчезли, пираты повымерли и Мадагаскарская их
республика переживает  тяжелые  дни.  Сакромозо  разочаровался в рыцарстве и
воспылал верой в идею креста и розы, в шестиверхую звезду и мистерии вольных
каменщиков. В словах этих есть определенная неточность. Первоначальный орден
любви и  братства  со  временем оброс такими  мифами,  что  зачастую  трудно
отделить  масонов  от  ионнитов,  последних  от  мальтийцев,  мальтийцев  от
тамплиеров, а всех вместе от розенкрейцеров*.

     * Розенкрейцеры называли себя истинным орденом Иисуса, но это не мешало
им использовать алхимию, каббалу и искать философский камень.
     ________________

     Масонство в Германию пришло из Шотландии. Первые немецкие масоны ездили
на заседания своих лож через Ла-Манш. Но  скоро  английский мастер  разрешил
открыть   в  Гамбурге  постоянную  ложу,  которая  носила  впоследствии  имя
"Авесалом".  Первоначально  в  нее  входило одиннадцать  "немецких  господ и
добрых братьев".
     Привлечение  в  ложу Фридриха было большой победой  вольных каменщиков.
Это случилось  в  1738  году,  будущий  король  был тогда  еще  кронпринцем.
Поначалу  Фридрих был очень активен, он даже основал  в собственном  замке в
Ренсберге  масонскую  ложу  и  принял  звание   гроссмейстера.  Его  примеру
последовала знать, но, став королем, Фридрих охладел к масонству- либо делом
заниматься, либо в мистические бирюльки играть. И какое, к черту,  нужно ему
вольное  братство,  если  самое интересное в мире дело война.  Однако масоны
Европы все  равно  относились к  нему как  к  своему.  Война раздувает любое
мистическое  пламя, и  на  полях сражений  быть масоном считалось  признаком
хорошего тона, товаром качества.
     Как  уже говорилось, первоначально  масонство вовсе  не было  носителем
сакральных    тайн.    Орден    был    открыт   для   всех,    кто    жаждал
самоусовершенствования, братской любви и внутренней  свободы,  но  Сакромозо
попал  в  ложу именно  влекомый  тайной.  Его чрезвычайно  занимали  обряды,
символы, масонские ковры с вышитым отверстым гробом, символические циркули и
наугольники приятно волновали душу.
     А настоящими носителями тайн были именно розенкрейцеры, заявившие о сем
как  о  ветви  масонства.  Их   тайна  была  связана  с   древними  ессеями,
александрийскими  гностиками  и  легендарным  Гермесом  Трисмегистом-  отцом
египетского  оккультизма. Со всей страстью  скучающий Сакромозо  бросился на
поиски  истины. Это  сейчас просто, возьми хорошую энциклопедию и читай  про
катаров, тамплиеров, изумрудную скрижаль, хиромантию и символы Таро, а в век
Просвещения все это было за семью печатями, собирать надо было по крохам.
     Но тайна,  полученная из живых рук, особенно  волнует. Да осилит дорогу
идущий!
     Сакромозо взволнованно читал древний трактат Трисмегиста: "Смерть  есть
наше  освобождение  из 3 материи.  Тело есть  куколка (кроизолинда), которая
открывается,  когда мы созрели для более высокой жизни.  При  смерти наш дух
выходит  из  тела,  как  аромат  из  семени  цветка".  Древние  тексты  были
убедительны,  и,  конечно, он  им  верил, что  не  мешало  ему  обращаться с
собственной  телесной оболочкой  с возвышенной бережливостью. Сакромозо  был
истинным  сыном  своего  века.  При  внешней  смелости  он панически  боялся
умереть, самые  мысли о смерти  он  прятал  от себя  так  тщательно,  словно
обладал даром бессмертия.
     Ему  очень по нутру  пришлась  масонская мудрость:  де, истинный  масон
умрет не прежде, чем утомится от жизни и сам возжелает смерти.
     В  руки  к  Сакромозо  попал  розенкрейцерский  трактат,  где  подробно
объяснялось, как приготовить "утрим и тумим" -- вещество, с помощью которого
можно  разговаривать с  духами и потусторонним миром,  но  ему и в голову не
пришло  заняться этим практически.  Но красота рецепта его поразила:  берешь
сосуд, в нем смешиваешь  майскую  росу, собранную  в  полнолуние, две  части
мужской и  женской крови от чистых целомудренных людей. В этот же сосуд надо
было  добавить   "один  гран  тинктуры  из  анимального  царства",  то  есть
животного. Согласитесь, это волнует.
     Конечно, он читал пастора Рихтера "Теорико-практическая теофилософия --
истинное  и  совершенное  приготовление философского  камня братства  ордена
Злато-розового креста", но при этом получал золото не в  тигле алхимика, а в
конторе, которая называется банк. Словом,  наш  герой был очень практической
натурой, он был умен, образован, иногда циничен, жизнь любил страстно, зачем
же нужны ему были оккультные масонские сумерки?  Бог  весть... Творец бывает
не только  добр или коварен, иногда  он  шутит шутки. Эти  шутки и сослужили
Сакромозо плохую службу, но об этом впереди, а пока вернемся к сюжету.


        Логув

     Готический сводчатый зал на первом этаже  сразу  за приемным покоем был
самым красивым  помещением замка.  Его почти не коснулась перестройка, и  он
являл собой тот  вид,  который дали ему архитекторы  и  художники в XV веке.
Высокие стрельчатые окна на уровне галереи посылали рассеянный свет, оттеняя
мозаичный  пол, дивные итальянские полотна, гобелены  и лиможские  расписные
эмали, изображающие Страсти Господни.
     Замок   построили  рыцари-мальтийцы,  затем  он  был   отдан  монастырю
госпитальеров. Еще шла утренняя  месса, до залы  долетали  музыка  органа  и
пение,  Сакромозо  даже   казалось,   что  он  улавливает  запах  ароматного
воскурения, идущий из кадильниц в храме.
     Прошло еще полчаса. Раздались удары колокола, и тут же кто-то осторожно
коснулся  плеча  Сакромозо.  Он  неторопливо  оторвал  взгляд от  созерцания
Всескорбящей. Перед ним стоял молодой монах с красивым, нежным лицом.
     -- Месса кончилась. Господин настоятель ждет вас.
     Наконец-то! И вот  они сидят в просторной келье настоятеля,  на широком
столе  аппетитный  дымящийся  завтрак.   Слава  Богу,  до  поста  далеко,  а
настоятель, добродушный сангвиник, не считал чревоугодие смертным грехом. Не
было забыто и монастырское вино:
     крепкое, густое, с запахом трав и миндаля.
     От вина настоятель отказался- годы, седьмой десяток  начал, отсчитывает
время,  в сердце перебои, подагра замучила. Но рябчики на вертеле, бутылочки
с сотейным медом, сыр со слезой, спаржа -- очень неплохо для  завтрака!  Это
сердцу не повредит...
     Ели молча, ни о погоде, дороге, здравии более не было сказано ни слова,
ф