Александра.  Они сядут рядом  и  составят четкий  план
действий.  Что  за  насмешка судьбы?  Почему  этот оборотень,  прикинувшийся
банкиром, так нагло  и  по-хозяйски распоряжается  жизнью  его  самого и его
близких. Его  надо  найти...  найти  и убить, потому что  он шпион,  враг  и
негодяй!
     Так  думал  князь  Оленев,  глядя  на  неторопливо   пробегавшую   мимо
деревеньку, она  словно  повертывалась к  путникам то одним своим боком,  то
другим.  Дубы  у  погребца  хороши, ох и желудей с  них, наверное, будет  по
осени...  А вот и мельница. Сетчатые крылья закреплены, не вращаются. В этом
было  что-то  противоестественное,   словно  стрекоза   перестала  трепетать
крыльями,  но  не  упала, зависнув в  воздушном  потоке. А потом  потянулось
озеро... Вода, с  отраженным в нем закатом,  морщилась, напоминая  заморский
шелк. .

           Другой вослед слепой любовной страсти,
           Ввергает сам себя в бесчисленны напасти,
           Стремится на огонь, оружие и меч,
           Готов и жизнь свою безвременно пресечь...

     "Как там дальше-то? -- с раздражением подумал  Никита. -- А... вот:

           Готов и жизнь свою безвременно пресечь.
           Днем ноги, ночью мысль не ведает покоя...

     О,  как  прав скромный поэт Дубровский!* А ты идиот,  князь Оленев! Что
тобой движет? Любовь? А может  быть, желание  исполнить  долг опекунский? Ах
ты, Господи, Господи"...

     * Адриан Дубровский, поэма "На ослепление страстями", 1757 г.
     ________________

     Когда на следующий  день  карета князя вернулась в Ландсберг, Никита не
застал там ни Белова, ни его полка. Вся русская армия пришла в движение.
     --  Куда движемся,  голубчик?--  спросил  Никита  у  начальника  обоза,
который поспешал вслед передовым отрядам.
     -- А шут его знает, сударь. Вперед... Знать  бы, где  он, этот перед...
Фельдмаршал Фермер вел свои войска к крепости Кистрин.


        Взгляд назад

     Мы  оставили  нашу  героиню  в  тайном  доме  в Кенигсберге в  обществе
небезызвестного  Акима  Анатольевича.  Мелитриса  не  только не обрадовалась
встрече с ним,  но пришла в  совершенное  уныние. Жизнь  ее  сделала  крутой
виток, но завихрение событий не подняло ее вверх,  не приблизило к выходу из
больной ситуации, а вернуло к  отправной точке. Кенигсбергское  узилище мало
отличалось от мызы  под  Кенигсбергом, и страж  тот же, и носа  на улицу  не
высунуть, и будущее так же выглядит неясным и безнадежным.
     Мелитриса не  знала,  что  Лядащев  и Аким  Анатольевич  развели  самую
активную деятельность. Первая попытка с помощью Мелитрисы выйти на Сакромозо
кончилась для них полной неудачей, все усилия ушли в песок.
     Кроме Цейхеля на встречу в белый особняк приезжал еще маленький, яркий,
как колибри, человечек. Лядащев сам видел, как он вместе с Цейхелем  садился
в  карету. Далее слежку Василий Федорович  осуществлял верхами. На полпути к
своему дому Цейхель высадил человечка на темной улице, и тот проворно нырнул
в трехэтажный, невзрачного вида  дом- Естественно, Лядащев  продолжил слежку
за Цейхелем, проводил его до самого дома, а на следующий  день наведывался в
трехэтажный дом, расположение которого хорошо запомнил.  Выяснилось, что дом
полностью  сдается  внаем  бедной,  неразговорчивой  и мрачной публике,  что
парадная дверь --в  доме не  закрывается ни днем, ни  ночью и что черный ход
его выходит на канал.
     Цейхель,  как  говорилось,  тоже исчез-  Удивительна  была  способность
переводчика неожиданно появляться и  исчезать. Может быть, генетическая была
заложена  в  нем  боязнь  слежки,  а скорее  всего, тайная  работа в  пользу
Германии приучила  его держать голову на плечах всегда  развернутой вбок. Он
никогда  не выходил  из дома в  ту же дверь,  в  которую  входил, благо  что
архитекторы и строители в те времена  строили дома с черными  лестницами для
прислуги и обязательным выходом во двор.
     На  третий  день  после   свидания   с  Мелитрисой  Цейхель  неожиданно
материализовался на службе, никто  не видел,  как он входил в  Замок, вполне
уместно  было  предположить,  что  прошлую  ночь  он  провел  где-нибудь  на
канцелярском  диване.  При обнаружении Цейхеля наблюдатель шел  по его следу
как хорошая гончая. Было замечено,  что  где-то около двух  Цейхель  ушел со
службы и по дороге домой  посетил банк Бромберга. До своего дома он дошел  к
трем часам,  поднялся  к  себе на  второй  этаж, а  после  этого  исчез  уже
окончательно.  Стоящий под окнами торговец мелочным товаром клялся, что  сам
видел его входящим в дом, видел, как он задергивал шторы на окнах. У черного
хода Цейхелева дома тоже стоял наблюдатель, не  отрывающий взгляда от  двери
даже  ночью.  Оставалось  только  предположить,  что  Цейхель   оставил  дом
наподобие сказочной дамы, вылетев на метле через каминную трубу.
     После  этого окончательного исчезновения Цейхеля и произошло  покушение
на служанку, и Мелитриса срочно съехала из гостиницы.
     В  отсутствие  Цейхеля  было  решено  понаблюдать  за банкиром.  Нельзя
сказать,  чтобы  Бромберг находился на  подозрении  у секретного отдела,  но
присмотреться к нему  следовало.  Во-первых, банк его  поддерживал не только
самые  тесные  деловые отношения  с Торговым домом  Альберта  Малина,  но  и
дружественные, а во-вторых, банк  этот был самым  молодым в Кенигсберге.  Он
существовал  всего-то пять лет, прочие  же  подобные учреждения  насчитывали
возраст  не  менее пятидесяти, а  то и больше лет. Известно было  также, что
Цейхель в  банке  частый гость. Но  попробуй  выясни, шляется ли он туда  по
денежным или шпионским делам.
     За Бромбергом следить  было  просто,  он был весь  на  виду:  устраивал
приемы,  посещал  общественные  места,  последнее  время стал  разъезжать  в
открытой коляске со своим гостем из Берлина, бароном  Дицем. Оба были веселы
и совершенно беспечны.
     Идея  написать  повторное  письмо  на Торговый  дом Малина принадлежала
Акиму  Анатольевичу.  Лядащев,  хоть  и  не  позволял себе  об  этом  думать
напрямую,  очень  не хотел  ввязывать  Мелитрису  в их дальнейшие  шпионские
интриги. Ведь  девочка совсем! По чьей-то злодейской воле попала в  страшную
передрягу,  ясно,  что  ни в  чем  она не  виновата. Удалось  вывезти ее  за
границу, за  пределы  виденья  Тайной канцелярии  -- и хорошо.  Пусть теперь
просто живет, зачем ей  участвовать в тайной войне с Германией. Но высказать
все  это   Акиму  Анатольевичу  с   его  домотканой   честностью  и  квасным
патриотизмом казалось совершенно невозможным.
     Письмо  было  написано от  имени Мелитрисы и выглядело  так: "Сударь! Я
вынуждена  оставить гостиницу и  держать  свое  местопребывание в  тайне.  В
"Синем  осле" произошел странный случай,  в моих апартаментах было совершено
покушение   на   служанку.  Боюсь,   что  у   стреляющего   было   намерение
скомпрометировать меня,  чтобы привлечь  внимание  полиции.  А от  полиции в
Кенигсберге  до  Тайной канцелярии в  Петербурге -- один шаг. Я  по-прежнему
настаиваю на встрече с господином Сакромозо. Ваш ответ вышлите  на гостиницу
"Синий осел" на имя графини Граудфельд".
     Ответ был получен очень быстро.
     Он был краток:  "Встреча с господином Сакромозо  произойдет в  Познани.
Письмо с уведомлением о  вашем  туда  прибытии и  месте встречи  пошлите  на
Торговый  дом..."  Далее шло  название  познаньского филиала Торгового  дома
Малина.
     --  Это ловушка,--  сказал  Лядащев. Но Аким,  деятельный и  суетливый,
словно его блохи кусали, так и взвился от нетерпения.
     --Ну почему ловушка? Почему обязательно капкан, западня. Им эта встреча
нужнее, чем нам. А мы  ничем не рискуем. В Познани наши войска.  Что ж у нас
такой товар пропадает зазря? --  он выразительно взмахнул головой  в сторону
комнаты Мелитрисы.-- Квартира  тайная  у нас в Познани есть, помощь получить
есть откуда.
     Перебрали  десятки  вариантов. Уговорили,  поехали, повезли Мелитрису в
Познань-  Кроме Лядащева и  Акима взяли еще  одного верного человека,  благо
карета  была  четырехместная.  Мелитриса  радовалась  поездке,  ей  наскучил
Кенигсберг, которого она совсем не  видела, а перемена мест  в юности всегда
благо. Кроме того,  она знала, что  они  едут в расположение  русской армии,
где, по ее мнению, обретался сейчас князь Оленев. Лядащев ее не разубеждал.
     Сразу по  приезде, как было уговорено, послали письмо в Торговый дом  и
принялись ждать. Ответ от Сакромозо должен был прийти  в табачную лавку пана
Быдожского
     Но дни шли  за днями, а ответа не было-  Лядащев места себе не находил,
понимая, что стал  заложником ожидания. В этот момент пришла  из Кенигсберга
тайная  депеша,  требующая  немедленного его там присутствия.  Ну вот,  знак
судьбы.  Лядащев  решил свернуть операцию  и  увезти Мелитрису с  собой.  Но
преданный  работе Аким опять встал на  дыбы. Они  уже  на месте, они столько
ждали, вот-вот придет уведомление от Сакромозо, у  него уже  есть  уговор  с
нашим гарнизоном, он уже знает офицеров, которые  пойдут с ним на  свидание,
он отлично со всем справится, или ему  не доверяют, черт  подери? У Лядащева
не  было никаких  оснований не доверять Акиму  -- он  был смел,  рассудочен,
неглуп, и потом, он видел его в деле.
     Расставание с Мелитрисой никак нельзя было назвать грустным.
     --  Все кончится хорошо,-- уверяла она  Лядащева, прижимая худые руки к
груди.-- У  меня  предчувствие- вот-вот  все  произойдет. И я уже  ничего не
боюсь. Я так устала ждать!
     Но уезжал  Лядащев в тяжелом настроении. В предчувствия он не верил,  а
внешне безопасная  и мирная жизнь в розовом доме не сулила никаких надежд на
успех.
     Первой  новостью   в  Кенигсберге  был  покаянный  рассказ  Фаины.  Она
молитвенно   сложила   перед  Лядащевым   руки   и   сказала,   что  сделала
недозволенное.
     -- Что ты плетешь? При всем желании ты вряд ли смогла бы выйти за рамки
приличия,-- не понял Василий Федорович.
     Нет,  оказывается,  могла.  В  "Синем  осле",  куда она  раз  в  неделю
наведывалась за корреспонденцией, некий господин обманом выудил у нее важные
сведения о Мелитрисе. О, господин Василий Федорович, она не сказала  ничего,
что могло бы повредить секретному отделу, виной всему была любовь, но теперь
она  не спит, ее мучают кошмары,  и так далее, и тому подобное, лицо ее было
красным от слез, в глазах стоячей водой мутнел ужас.
     -- Вы знаете этого господина? Кто он?!
     -- Князь Оленев,-- пролепетала несчастная. Лядащев рассмеялся, а потом,
к священному ужасу  Фаины, чмокнул  ее в  зареванную щеку.  Оленева  послала
судьба, так  решил  Василий Федорович. Князь  богат, знатен,  он опекун этой
девочки,  ему и  козыри  в руки.  Пусть увезет  ее  куда-нибудь подальше  от
России, скажем, в Рим или в Венецию, а у секретного отдела свалится огромная
глыба с души.
     В  этот же день Лядащев выяснил, что князь оставил Кенигсберг, уехав  в
армию. Найти его там  не составляло труда. По  мнению Лядащева,  Оленев либо
болтается около  штаба  фельдмаршала,  либо уже отыскал друга  своего  Сашку
Белова и  теперь находится в его полку. Вечером того же дня  Лядащев сочинил
Оленеву  письмо. Поскольку посылал  он его с обычной  почтой,  текст его был
скуп  и лаконичен,  если вражий глаз и  увидит  эту  писульку, то все  равно
ничего не поймет.
     Другое письмо, но уже  не  с объяснениями, а с приказом, было послано в
Познань. Акиму рекомендовалось сдать Мелитрису с рук на руки князю Оленеву.
     Теперь можно было заняться текущими делами.


        Кистрин

     Про осаду русскими Кистрина западные газеты писали  ужасные вещи, здесь
упоминалось и про нашествие варваров, и  про  изощренные зверства казаков, и
про сожженный город, в котором погибла половина мирного населения.
     Русская императрица совсем  иначе относилась  к бомбардировке Кистрина.
Нападение  Фермера  на этот  город, названное  ей  "счастливо  произведенным
действием",  вызвало ее  похвалу  и  одобрение. Она  пишет,  что фельдмаршал
Фермер "точно соответствовал нашим предписаниям,  нашим надеждам  на военное
искусство".  И  даже то,  что город  был  сожжен  дотла,  не  смущало обычно
милосердную  душу императрицы. "Пусть крепость Кистрин  не  взята,--  писала
она,-- довольно и предовольно того, что  примерною  храбростию нашего войска
неприятельское войско устрашено,  земские жители потерею своего свезенного в
город имущества научены полагаться более на  наши обнадеживания и оставаться
спокойно  в  своих  домах,  чем  полагаться  на  защиту   своего  войска,  а
истреблением обширного магазина, содержавшего более 600 000 четвертей хлеба,
конечно, сделано будет великое препятствие неприятельскому плану".
     Теперь, откинув эмоции, прибегнув  к документам и мнениям специалистов,
взглянем на это событие из нашего времени.
     Для того чтобы идти на  Бранденбургию, Фермеру необходимо было  перейти
через Одер. Как вы помните, первоначально он решил сделать это у Франкфурта,
но  отказался от этой мысли. Во Франкфурте  уже стоял генерал Дона со  своим
небольшим,  но весьма воинственным  гарнизоном. Решено было использовать для
переправы мосты  города Кистрина,  стоящего  на месте впадения  в Одер  реки
Варты.  Выбор  фельдмаршала  был  вполне  понятен.  Кистрин  считался ключом
Бранденбургии.  Как  водится,  походу  на Кистрин  предшествовали  споры  на
военном  совете, де, не  слишком ли высокая  плата  за  переправу через реку
брать  приступом  хорошо  вооруженную  крепость.  В результате спора генерал
Румянцев,  самый молодой и  горячий,  отправился с особым конным шуваловским
корпусом искать другую  переправу- ниже по течению реки. Вместе с Румянцевым
ушел также гренадерский полк Белова.
     Крепости  Кистрин  было около двухсот лет, построена  она  была по всем
правилам  военного искусства и  хорошо вооружена.  С одной  стороны крепость
была защищена Одером, с другой- топким болотом. На это болото Фермер пригнал
артиллерию и,  не  тратя времени на рытье траншей, валов  и укреплений, стал
бить прямой наводкой из всех пушек по городу.
     Фермер вовсе не собирался превращать город  в  пепел, и воевал  он не с
обывателями, в чем его обвиняли, а с армией Фридриха. Поэтому пушки целились
не  в город, а в  гарнизон  внутри  крепости.  Но при беспорядочном обстреле
несколько  лихих снарядов ловко угодили в пороховой склад,  это  и послужило
причиной пожара.
     Князь Оленев как  раз  успел  к этому  гигантскому  аутодафе и вместе с
армией наблюдал  за  горящим городом.  Сердце его содрогнулось.  Ничего  нет
страшнее  для  человека,  чем  бунт   одной  из  четырех  стихий,   будь  то
землетрясение, наводнение, ураган или пожар. По милости судьбы,  он не знал,
что внутри  этого  ада  находится Мелитриса.  В  этот  момент она  бежала по
горящему городу, ведомая Цейхелем  и вторым длинноруким господином, которого
панически боялась.
     Они   прибыли  в  Кистрин  в  последний  день  июля  и  остановились  в
неприметном, низком,  словно в землю вросшем доме.  В  одной из почти пустой
горниц этого дома Мелитриса и провела первую ночь. Хозяин дома был настолько
странен, что  девушка  поначалу сочла  его  сумасшедшим.  Он  был совершенно
погружен в  себя  и  словно не  осознавал, в какое  время  и  в  каком месте
находится.  С  приезжими  он  не  общался,  относясь  к   ним  с  непонятным
презрением, даже  с брезгливостью, и  все что-то бормотал про себя, деловито
снуя по дому с  книгами под  мышкой. Одежда его была неопрятна,  в некоторых
местах прожжена до самого тела, пахло от него сложно -- дымом и лекарствами.
     Через два дня они переехали в гостиницу, а утром злосчастного 4 августа
Мелитриса вместе со всеми горожанами  была взволнована известием о подходе к
городу русского войска. Все утро она молилась, ожидание  было непереносимым,
а потом, хоть и дала себе зарок ничего не спрашивать у ненавистного Цейхеля,
не выдержала:
     -- Что там за стенами города?
     -- Обычное дело,-- хмыкнул  тот.-- Не вижу  причин для  беспокойства.--
Город в осаде. Не волнуйтесь, сударыня. Мы никогда не отдадим Кистрин. Город
великолепно укреплен.
     -- Отчего же такая паника?
     -- Это понятно.  Жители боятся русских. Казаки и калмыки столь жестоки!
Они убивают детей, насилуют женщин...
     Мелитриса промолчала, хоть все нутро  ее вопило: это  подлая ложь! Пять
дней  общается  она с  этим  типом  и  все  еще  не выработала  четкую линию
поведения. Инстинкт самосохранения  подсказывал ей, что  лучше  всего просто
молчать и делать  вид, что веришь трескучим заверениям  Цейхеля. С той самой
минуты, как он без стука ворвался  в ее комнату в розовом особняке, а  потом
силой запихнул  в  карету,  она на разные лады твердила  одно и  то же:  "Вы
должны быть довольны. Вы хотели увидеться с Сакромозо? Мы везем вас к  нему.
Встреча состоится  в Кистрине. У нас не было времени вас предупредить, но мы
делаем все, как вы хотели".
     Стрельба и  крики в  гостиной розового особняка его словно не касались,
он протащил Мелитрису  мимо сизой от порохового дыма  комнаты,  не дав  себе
труда  объяснить,  что там  происходит, а она  не  задала  никаких вопросов.
Теперь надо было жить очень осторожно, на цыпочках.
     Мелитриса  не могла позволить себе  жалеть себя, запрещала бояться,  но
самый страшный запрет был наложен на мысли о князе Никите. Выражение лица ее
должно быть безучастным, никаким... но как это было трудно!
     Цейхель  исчез, его  место занял  второй  --  Миддельфок. Наградили  же
родители  этой смешной  фамилией  столь отталкивающую личность. Второго  она
ненавидела и боялась. Он не подыгрывал Цейхелю в его ненатуральной, показной
благожелательности, в карете исподтишка показал ей нож -- мол, не кричи!  --
а  теперь  смотрел  на  нее подозрительным,  настороженным  взглядом. Он был
необычайно длиннорук, тонкие, как плети, они висели почти до колен, при этом
плечи  его были широки  и  мускулисты, и Мелитрисе  казалось,  что в  случае
необходимости он достанет ее из любого угла в комнате, а если она выбежит на
улицу, страшные эти руки вырастут  до нужной длины и ухватят ее, чтобы потом
через окно втянуть обратно в комнату.
     Сейчас  он сидел  в углу,  громко, хрустко  ел яблоко,  перемалывая его
крепкими челюстями, и неотрывно смотрел на Мелитрису.
     Через час Цейхель явился. Он был чрезвычайно взволнован.
     -- Сейчас я был на крепостной стене. Обстоятельства ухудшились. Колонна
русских идет к виноградной  горе,  а это  значит, что  они  займут  выгодные
высоты. Артиллерию они разместили на болоте. С высоты их отлично видно. Если
русские  пушки  не  провалятся, быть  беде.  Собирайтесь,-- обратился  он  к
Мелитрисе.-- Через полчаса мы выезжаем.
     -- А что, позвольте спросить, мне собирать? Я перед вами уже собранная.
     Цейхель  поспешил приказать  заложить коляску. В  этот момент и начался
обстрел города калеными ядрами. Сплошной огненный дождь упал  на  крепость и
город. Пожары начались сразу во  многих  местах,  люди бросились  тушить их.
Скоро жители поняли, что это  бесполезно.  Надо  было  спасать  имущество  и
немедленно покидать город- Здесь и началась на  улицах невообразимая паника.
Все стремились к мостам через Одер.
     О том, чтобы воспользоваться  коляской,  не было и  речи.  Мелитриса со
своими  спутниками  просто влились  в  людской поток. В  руках  Цейхеля  был
большой, плотно набитый баул, который необычайно мешал ему в ходьбе. Они уже
не  шли, а бежали. Цейхель  и Миддельфок  словно  в клещи  зажали Мелитрису,
потом длиннорукий отстал, его оттеснила пробирающаяся  противу всех правил и
самого здравого смысла огромная повозка,  груженная клетками с  птицей. Куры
квохтали,  индюки  тянули  меж  прутьев  красные  морщинистые  шеи,  а  гуси
старались перекричать своих римских  собратьев, тех, которые, как  известно,
спасли  город. Хозяин повозки  стоял на телеге рядом с клетками  и надрывным
дурн