денег.
     На  этот раз  пруссаки не кричали, мол, нет аптеки,  вы  сожгли аптеку!
Охранники тоже люди, и возможность заработать для них так же  заманчива, как
для  всех прочих.  Тут же  выяснили, что аптекарь уже явился на  пепелище, и
хоть  от  дома  его  осталась  одна  труба,  склады  не  пострадали. Словом,
лекарства и бинты появились.
     Вскоре  раненым  сделали   еще  одну  послабку.  Фон  Шаку  сообщили  о
бедственном положении генерал-майора Монтейфеля и бригадира Сиверса. "Еще не
хватало,  чтоб  у меня  генералы  помирали!"  -- раскричался  старый вояка и
распорядился перевести  раненых офицеров из подвала  на  второй этаж.  Новое
помещение тоже было голо, сыро, замусорено какой-то дрянью, старыми метлами,
вонючим тряпьем, но камера имело окно, выходящее на внутренний двор.
     Появление лекарств  и  дневной свет очень подняли дух раненых,  прежнее
уныние  сменилось  надеждой. Главное, встать на  ноги, а там они  поспорят с
судьбой, Бог  даст, еще успеют сразиться  с проклятым Фридрихом  в следующей
баталии.
     Лекарь  появлялся  исправно в  три часа дня. Теперь  он  уже работал не
один, ему помогал вихрастый, молчаливый мальчишка,  худой, как ветла. То  ли
он  плохо  видел, то ли  слышал, но, бинтуя рану, он очень близко  приближал
лицо  к пораженному  месту,  а  потом пугался, вся его цыплячья  спина так и
передергивалась.
     --  Что пужаешься?--  ворчал  лекарь.--  Гной  ране  на пользу, значит,
заживает.  Ты  больше рукам своим  верь,  чем глазам. Руки у тебя славные...
работящие. Возьми отвар, давай всем подряд.
     Некоторые   пили   горьковатый,  вонючий  отвар,   иные   отказывались,
подмигивая, мол, желали бы чего-нибудь покрепче. Белову  отвар явно пошел на
пользу, он  в первый раз заснул без  чертовых кружений перед глазами, заснул
прямо днем, привалившись к холодной стене.
     А в подвале меж тем уже шла игра. Одна колода карт сыскалась в  полевой
сумке подполковника, другую достал в городе заботливый лекарь. В самом деле,
не умирать же раненым со  скуки! Играли по маленькой. Полковник  Белов  внес
изменения в устав игры:
     как  только некто  выигрывает  пять монет,  он  обязан жертвовать их на
лекарства.  Новые   правила  направили   азарт  играющих  совсем   в  другом
направлении.  Поскольку  колоды было  только две, то играли  "с вышибанием",
както   сами  собой  организовались   две  команды,  у   каждой  были   свои
сочувствующие, они бились об заклад, с  тем чтобы выигрыш тоже употребить на
йод и микстуры.
     Теперь в камере  было больше  хохота, чем  стонов,  и даже  рассказы  о
недавнем сражении приобрели другой,  бесшабашный оттенок. О  своих полках, о
доме, о столь ожидаемом обмене  пленными не  говорили ни слова, будто  зарок
дали, и если вдруг тяжелая душная тоска повисала  над лазаретом, а тоска  --
болезнь заразительная, то  какой-нибудь  звонкий голос возвращал  разговорам
мажорную ноту.
     -- Господа, я предлагаю выигрыш от закладов тратить на жратву.
     -- Присоединяюсь. Жратва -- то же лекарство.
     -- И пиво. Пиво тоже микстура.
     -- От пива слабит. Вино или водка, это действительно лекарство!
     -- Игра, господа!
     -- Нет, в  долг  я вам  не дам, не отдадите. Разве что, как  в  кабаке,
играем на вашу епанчу... или чулки.
     -- А честь  мундира?  И потом,  как  же  я  без чулок-то? Лучше  я буду
зрителем.
     -- Надолго ли вас хватит!
     -- Господа, послушайте,  какой конфуз!  Перед Цорндорфом я проигрался в
прах. Платить нечем. Майор Кротов поверил в долг до вечера- В сражении нас с
Кротовым разметало в разные стороны. Я вздохнул с облегчением. Но вообразите
мой  восторг, когда сегодня утром лекарь сообщил  мне,  что  майор Кротов  с
разрубленным плечом сидит под нами в кистринском подвале. И требует долг!
     Оглушительный хохот был сочувствием рассказчику.
     В разгар веселья к Белову подошел мальчик с кружкой в руке.
     -- Пейте ваш отвар, господин Белов.
     Александр припал к кружке, мальчик, склонившись, внимательно изучал его
лицо.
     -- Теперь позвольте перевязать вашу рану.
     -- Какая там рана! Царапина. Так заживет.
     -- Нет  уж, вы  позвольте. Отойдем  к  окну,--  голос  мальчика  звучал
умоляюще, и Белов покорно последовал за ним.
     У  окна  всегда кто-нибудь  сидел, как впередсмотрящий  на рее,  и  без
перерыва сообщал лазаретному обществу подробности из жизни крепости:
     --  Рыжий  шельма  куда-то  поперся,--  так  они  называли  офицера  из
охраны,-- бодренько... Солдаты прискакали на  рысях... трое...  видно, жрать
пошли...  Дрова  привезли,  загодя...  аккуратная  нация...   туши  скотские
волокут... это не про нас...
     -- Пожалуйста, оставьте  нас  на некоторое  время,-- вежливо  обратился
мальчик  к  драгунскому  капитану  у  окна.-- Я  должен  перебинтовать  рану
господина полковника.
     Капитан фыркнул  недовольно,  но отошел.  Прохладные  и  чуткие  пальцы
мальчика коснулись лба Белова. Когда он стал отрывать пропитанные сукровицей
и  гноем  бинты,  Александр крякнул  негодующе, но  шепотом  заданный вопрос
заставил его забыть о боли.
     -- Скажите, господин полковник, у вас есть такой друг -- князь Оленев?
     -- А как же!
     -- Тише, умоляю.  Не  рассказывал ли  вам князь  Никита о некой  особе,
фрейлине их величества?
     --  Мелитрисе Репнинской? Он разыскивает ее  по всей Пруссии. В Познань
за ней поехал...
     --  В Познань?  --  прошептал мальчик.-- Князь Никита был  в Познани? А
я...-- в его голосе послышались слезы.
     Александр   вырвал  голову  из  его  рук  и  посмотрел  внимательно  на
обиженное, худенькое личико, под глазами синяки, губы пухлые, уголки кровят,
видно, от недоедания.
     -- Княжна,  это вы? --  спросил он шепотом, заранее уверенный в ответе.
-- Ти-ише...
     -- Свят, свят. Бог Саваоф... Как вы здесь оказались?
     -- Это длинная история. Вы поможете мне выбраться отсюда?
     -- Жизни  не пожалею.  Здесь  где-то в  крепости  среди пленных  пастор
Тесин. Он  близко сошелся  с  Никитой.  Может быть,  он  о  князе что-нибудь
знает?-- Мелитриса  закивала быстро,  завязала бинт тугим узелком. На этом и
расстались.
     Неожиданная встреча потрясла Александра. Он понял,  что судьба  вручила
ему обязанность заботиться об  этой  несчастной и странной  девушке. Но  как
держится! Ни слова жалобы... Она, наверное, мерзнет в этой жалкой одежде, но
это не главное --  одна  среди  мужичья,  никто же не знает, что она девица.
Сколько вопросов  он должен ей задать,  чтобы  осмыслить  происходящее.  Но,
может  быть,  это  нескромно- лезть в  чужую душу?  Ой... какая, к  чертовой
матери, скромность? Мы в плену!
     На следующий день Белов с нетерпением ждал  появления "мальчика", но им
удалось обменяться только двумя фразами.
     -- Вы спросила пастора про Никиту?
     -- Да, но он отказался говорить на эту тему.
     -- Вы сказали ему -- кто вы?
     Мелитриса отрицательно покачала головой.
     -- У пастора Тесина здесь очень много забот,  зачем отягощать его плечи
еще одной?
     -- Но почему?
     -- Боюсь, его очень смутит  сама мысль, что я женщина. Нельзя требовать
от него больше,  чем он может  дать. Он и  так мне помог.  Он святой,  право
слово...--  Мелитриса  говорила спокойно, ласково, как-то  очень  женственно
клоня голову набок,
     Удивительно, что  другие  не  угадывали  в  "мальчике" девицу. Прозрев,
Александр уже забыл, что и сам испытывал к помощнику лекаря только жалость и
благодарность.  Он  присмотрелся  к   своим  товарищам,  пожалуй,  они  были
внимательнее, чем он сам. Во всяком случае, все с "мальчиком"  были ласковы,
обращались зачастую на  "вы",  но никто  не задавался  вопросом- как он сюда
попал-  Видимо,  легенда  о том,  что  "мальчик"  сын  покойного полковника,
достигла  и  офицерского  каземата.  А хорошо  бы,  чтоб эти  охламоны  хоть
материться  при  Мелитрисе  перестали! Может быть,  поставить их  на  место,
раскрыть им глаза. Знаешь, гардемарин, и думать забудь! Это не твоя тайна.
     Обращение   к   себе   забытым  юношеским  "титулом"  заставило  Белова
улыбнуться. А ведь  само выскочило!  Неужели  жизнь  опять  требует от  него
романтических подвигов?  Жизнь, господа, Родине,  честь, господа, никому!  И
вперед, гардемарины!
     На следующий  день  Белову выпала  очередь дежурить у  окна и оповещать
раненых о жизни крепости.  Дежурству этому каждый в  казарме  радовался, как
подарку. Белов расположился с комфортом, даже соломы подстелил, чтоб задница
от камней не мерзла.
     -- Господа, у нас гости... Ого, карета о двух гнедых... очень недурных,
между прочим. Карета из дорогих, кто-то к нам пожаловал из начальства...
     Лакированная карета  имела очень странный силуэт, она была выше обычной
и из-за  обилия  багажа казалась брюхатой.  Карета обогнула по дуге  широкий
двор и остановилась возле входа в главную башню.
     --  Ба... штатский,--крикнул  Белов,  глядя  на  вылезающего из  кареты
пассажира,   тот  поднял  лицо,   и  Александр  обмер.--  Банкир...  он   же
Сакромозо,-- прошептал он одними губами. .
     В  лазарете шла  активная  игра,  поэтому раненые не  обратили  особого
внимания на внезапное молчание "впередсмотрящего".
     За Сакромозо  из кареты  вылез плотный  верзила -- монах.  А не эти  ли
могучие плечи он видел рядом с Цейхелем в польской деревне?
     -- Ой, неужели... быть не может... Василий Федорович...-- вдруг услышал
Александр шепот за спиной.
     Рядом  стоял  "мальчик", он  подошел  совсем  неслышно  и  через  плечо
Александра внимательно смотрел во двор.
     -- Какой еще Василий Федорович?-- прошептал Белов подозрительно.
     -- Лядащев... Да вон же он... кучер!
     Белов всмотрелся внимательно. Да, это был он, костюм простолюдина сидел
на нем ловко и естественно --  со спины, а профиль вызывал невольную улыбку.
Ну  и  пузат  был   Василий  Федорович,  словно   на  шестом  месяце.   О...
пошелпошел... походка явно чужая, хромает и ногу волочит при ходьбе. А может
быть, он ранен?
     --   Ну  вот,   теперь  все   будет  хорошо,--   истово  перекрестилась
Мелитриса.-- Это он за мной приехал,--  глаза ее опять влажно заблестели, но
никаких тебе слез, только восторг.
     --  Да  откуда же  он  знает,  что  вы  здесь?  --  рассеянно прошептал
Александр.--  Видно, у него в этой крепости свои  дела. Но во всяком случае,
гардемарины, это нам очень на руку!


        Лядащев

     Мудрец  Монтенье своих трудах писал:  "...пока  мы  сами  устанавливаем
правила  своего поведения, мы  обречены  на  чудовищный  хаос".  Цитату  эту
вспомнил Лядащев,  когда  очутился во внутреннем дворе Кистринской крепости.
Изречение  всплыло  в  памяти  .вроде бы  и  некстати,  потому  что  Монтень
употребил его,  кажется, относительно  обычаев  в  чужой стране, но  Василий
Федорович примерил цитату на  себя,  и она  пришлась  ему впору,  как старый
камзол.
     Правила  своего  поведения надо  устанавливать,  сообразуясь  с  общими
правилами,  ситуацией и законами бытия,  которые говорили ясно -- надо брать
Бромберга, а если хотите, Сакромозо, еще на постоялом дворе:
     двое на дворе справились бы, а он, Лядащев, пошел на поводу собственной
натуры, ввязавшись  в авантюру, суть которой -- проникнуть вместе с банкиром
в  логово Фридриха  и в его секретный  отдел в  Берлине.  Вместо  этого  они
явились в сожженный Кистрин и сколько проторчат здесь -- неизвестно.
     Банкир, он же рыцарь, все время опережал Лядащева на один ход. Когда по
зрелому размышлению и сопоставлению фактов связей стало  ясно, что  банкир и
есть Сакромозо -- право  же, больше некому! -- и осталось сделать один мазок
на пестром полотне -- визуальное опознание, банкир сбежал в Лондон. Чиновник
из Тайной  канцелярии, специально  для  опознания  приехавший из Петербурга,
только крякнул от возмущения:
     -- Надо было  брать! Сами же говорили, Сакромозо  -- резидент прусского
секретного отдела!
     -- А если это не он? Если мы ошибаемся?
     -- Но мы же прислали вам словесный портрет. Неужели этого мало?
     -- Да он растолстел,  как боров! --  взорвался Лядащев.-- Ваш словесный
портрет  ничему не противоречит,  но ничего  не утверждает. Рост, цвет глаз,
породистый нос -- это еще не улики!
     -- Ну давайте пройдем все по пунктам...
     -- Пунктами мы ничего не добьемся. Вам надобно его дождаться.
     -- А если он вообще не вернется в Кенигсберг? -- возопил чиновник.
     -- Вернется. У него здесь банк.
     Чиновнику нашлась работа в военной канцелярии в замке. Он  не жаловался
на  вынужденную задержку, каждому  охота  пожить  за  границей и  добавку  к
жалованию получить.
     О  возвращении  банкира  сообщил  агент  Почкин,  который   в  страшном
возбуждении явился на секретную квартиру, тыча в лицо туго свернутую бумагу.
     -- Вот... письмо. От ве-ернейшего человека- капитана Корсака.
     -- Тесен мир,-- усмехнулся Лядащев.-- Я и не знал, что Алексей Иванович
интересуется  нашими делами. Ты прав,  он честнейший человек.  Кто  доставил
письмо?
     -- Матрос со "Св. Николая". Фрегат Корсака еще в море, а матрос приплыл
на взятом в плен галиоте... вместе с банкиром.
     Лядащев развернул бумагу, через минуту снисходительная улыбка исчезла с
его лица.  В  письме  Корсак  очень толково  и  подробно  излагал встречу  с
прусским галиотом и его пассажирами.
     -- Похоже, именно Блюма я  видел у  белого особняка,-- задумчиво сказал
Лядащев.
     -- Черт  с  ним,  с Блюмом. Я за ним  сам поеду в  Мемель. Банкира надо
брать.
     --  Завтра же утром устроим визуальное опознание,-- педантично  заметил
Лядащев.
     За домом Бромберга было установлено наблюдение.  Трудность  состояла  в
том,  что банкир из  дома не выходил,  но стало  известно,  что он оформляет
выездной  паспорт  на  два  лица.  Приказ   паспортному  отделу   последовал
незамедлительно -- ни под каким видом бумаг не выдавать.
     Визуальное опознание состоялось  весьма  традиционно. Через два  дня  к
вечеру банкир выполз-таки из дома,  решив  напоследок посетить Торговый  дом
Альберта. Малина. В этот краткий промежуток времени и места  наш  чиновник и
столкнулся с ним в буквальном смысле нос к носу.
     --  Простите,  я  чуть не сшиб вас  с ног.  Сударь, дурацкая  привычка,
задумался... нет бы посмотреть под ноги. Еще раз прошу извинения.
     Банкир  молча выслушал  весь этот вздор  и важно проследовал дальше,  а
чиновник бросился к Лядащеву, чтобы выпалить с порога:
     -- Узнал, Василий Федорович! Он... рыцарь, все эдак же  щурится и морда
надменная. Но раздобрел... Не иначе у вашего Сакромозо сахарная  болезнь или
печень не в порядке!
     -- Сегодня ночью будем брать, чтоб без шума. Все было предусмотрено, но
не  учли  малой  блохи  -- переписчика-взяточника. Неведомо каким путем  эта
мразь оформила и выдала  банкиру паспорт. Когда Лядащев в сопровождении пяти
офицеров явился ночью к  дому  Сакромозо, птичка уже  улетела.  Следивший за
домом  агент успел проследить, по какой дороге банкир  выехал из  города,  а
дальше -- ищи-свищи.
     И началась гонка... В помощники себе Лядащев  взял подпоручика Фирсова,
малого  веселого,  неглупого,  отчаянного  вруна,  азартного,   как  черт,--
надежного. Удивления  достойно,  что к  ночи  следующего  дня  они  настигли
лакированную карету на постоялом дворе. Хозяева экипажа мирно почивали.
     -- Утром будем брать? -- приставал Фирсов.
     -- Ни в коем  случае. Я тебя к банкиру в кучера  сосватаю, а сам следом
поскачу. Надо же выяснить, куда он так торопится?
     Здесь же  на  постоялом  дворе  раздобыли телегу  с лошадью и  устроили
маскарад с переодеванием.  Фирсов ко всему относился, как к веселой игре. Он
же помог нанести карете банкира некую травму, которая со  временем привела к
дорожной аварии.
     И  опять  Сакромозо все  переиначил. В  кучера  он  выбрал  степенного,
немолодого,  пузатого, а  лихой  Фирсов, вместо того чтобы  выпрячь лошадь и
вести тайное  наблюдение  вехами, по глупому  недомыслию остался  трястись в
телеге и отстал от кареты Сакромозо задолго до монастыря.
     Теперь Лядащев остался один, как бы  сейчас сказали- без связи. Когда в
Логуве  в карету Сакромозо взгромоздился  огромный монах, Лядащев понял, что
вопрос  "брать  -- не  брать" отпадает сам собой. Против  двоих он никак  не
потянет. Думай,  Василий Федорович, думай...  Еще  на постоялом дворе,  куда
после аварии  пригнали  карету, Лядащев заметил,  что  Сакромозо гнется  под
тяжестью саквояжа, он и потом не  выпускал его из рук. Что может быть в этом
саквояже? Оружие... нет, оружие  лежит  в секретном днище кареты, это второе
дно он  обнаружил  в  кузнице; Если не оружие,  то золото. За  этим  золотом
суккин  сын и  наведывался  в  Кенигсберг, это ясно.  Может  быть, Сакромозо
ударился в бега? С эдакими деньжищами он обеспечит себя на всю жизнь.
     Но  нет,  явились  в  Логув. Понаблюдать за  Сакромозо  в  монастыре не
удалось,   монахи  лучшие  в   мире   соглядатаи,  очевидно,   им  приказали
присматривать  за кучером. Может быть, Сакромозо оставит золото в монастыре?
Сейчас все  монастыри собирают Фридриху  дань, деньгам  здесь  сохраннее. Но
Сакромозо поехал дальше все с тем же саквояжем. Монах -- это  для присмотра,
а может, для охраны. Пока  версия, что банкир намылился бежать, отпадает. Из
дела выходят в одиночку, а не в сопровождении монахов.
     Направление Сакромозо  указывал одним словом --  прямо! И только  когда
стало  ясно,  что карета  вот-вот  пересечет  условную границу,  за  которой
хозяева -- пруссаки,  был назван  пункт назначения -- Кистрин! Мать честная,
он же сожжен! Но армия Фридриха где-то там, рядом. Может быть,  в Кистрине у
Сакромозо и произойдет встреча с королем?
     Рассказать толком,  как они пересекали тот невидимый глазу шов, который
отделяет русские владения от прусских, Лядащев бы не взялся, его задача была
гнать лошадей. Мимо заставы пронеслись с гиком. Охране это,  естественно, не
понравилось.  В секунду  организовалась  погоня. Верхами на  свежих  лошадях
догнать  карету  проще  простого,  и  не  возьми  монах  вслед за  Сакромозо
мушкетон,  еще  не известно, чем  бы кончилось дело. Монах стрелял метко, но
целился главным образом в лошадей, считая их более крупной мишенью.
     Лядащев  правил  лошадьми стоя,  карета моталась, скрипела, как  старая
каравелла  в  шторм.  Пуля  сбила  с  Лядащева  шапку. Только бы  колесо  не
отвалилось у этой лакированной толстобрюхой красавицы. И тут  он понял,  что
погоня отстает, видно,  не  хотелось  преследователям  залезать  глубоко  во
владения  прусского  короля.  Еще  один  подъем, спуск с  холма,  и  вот уже
навстречу карете спешит на рысях отряд прусских Драгун.
     -- Немедленно проводите меня в крепость  Кистрин к генералу фон Шаку,--
голос у Сакромозо резкий, требовательный, он словно переродился.--  Не  надо
лишних вопросов. За неповиновение будете расстреляны. Я вам это обещаю!
     До  крепости  их сопровождал  караул из  четырех  драгун. По приезде  в
крепость  монах  куда-то  пропал,  не  появился он и  на  следующий день,  а
Сакромозо разместился где-то в башне, рядом с покоями коменданта, про карету
и думать забыл,  а поутру, отмытый, расфранченный и чрезвычайно озабоченный,
отправился в город пешком.
     Лядащев  нагнал  его  во  дворе.  --  --  Господин,  лошади  в  конюшне
застоялись. Проехаться бы верхами.
     -- Прогуляй их по двору,-- бросил Сакромозо.-- Тебя здесь кормят?
     -- Вместе с гарнизоном.
     -- Ну и отлично.
     На следующий день повторилась та же  история. А скажите на милость, как
в таких условиях вести слежку? Лядащев сунулся с лошадьми в" главные ворота,
я,  мол,  кучер  их сиятельства,  мне,  мол,  ведено подать карету  в город.
Загалдели: каков пароль, назови лозунг, приказа не было, иди к коменданту...
     Простого взгляда было  достаточно, чтобы  определить: крепость живет по
строгому,  военному распорядк