Ждите меня в конце аллеи.
     Блюм  принял Никиту  за агента  Тайной канцелярии и  совершенно потерял
голову от страха, что не  помешало ему мелкими перебежками сопровождать Анну
по кустам до  самого входа в  дворцовый парк.  Там он отстал, только крикнул
вслед, что непременно придет завтра.
     На следующий день  Блюм пришел на свидание загодя и притаился за дверью
костела, высматривая через  стекло агентов Тайной канцелярии. Кому в Берлине
пришла в голову  идиотская  мысль --  довериться  этой  женщине? Анна  Фросс
ненадежна.  Трусливой  ее не  назовешь, это правда, но  смелость ее  особого
рода.  Она держится  на том,  что у Анны  нет  воображения.  Она  просто  не
понимает, что ей надо бояться.  Она глупа и самонадеянна, наглая,  порочная,
строптивая девчонка!
     Особенность их отношений состояла в том,  что на  Иону Блюма совершенно
не действовали  прелести Анны,  и это несказанно  злило  балованную  девицу,
Конечно,  ей  меньше  всего  нужны были ухаживания маленького барона, просто
рядом с ним весь ее житейский  опыт  распылялся  в  пустоте. Она никогда  не
показывала явно своей  власти над мужчинами, будь то Мюллер или сам Шувалов.
Она как  бы с удовольствием подчинялась им, только незаметно  подправляла их
приказы и советы, корректировала  само течение жизни, и всегда с пользой для
себя. А Блюму приходилось объяснять, потом ругаться, потом огрызаться!
     Сегодняшний день  не был  исключением. Разговор с Анной начался сразу с
деловых вопросов,  заданных таким настойчивым  и наглым тоном, что Блюм даже
растерялся.
     -- Я  должна кое-что сообщить в- Берлин. Вы ведь пишете туда, как это у
вас называется... отчеты? Мне нужно знать, куда писать.
     -- Я не уполномочен говорить с вами об этом,-- одернул негодницу Блюм.
     -- Так вы не дадите мне адрес?
     --  Вот именно,-- в  голосе барона  слышался целый букет чувств: обида,
негодование, даже зависть.
     "Какой непроходимый дурак, какое  ничтожество, какой урод! -- фраза эта
уже  готова была  сорваться  с языка Анны,  но не сорвалась.-- Зачем тратить
силы на ничтожество? Она точно знает, что не прошибет его. Просто надо зайти
с другой стороны".
     -- Когда вы  пишете  в Берлин,  вы меня  как-нибудь  называете в  ваших
письмах?
     -- Конечно.  Только я пишу не в Берлин, а впрочем, это не важно. Вас  я
называю  "моя кузина леди  Н.". Я пишу  иносказательно. Мои письма шифруются
как  разговор  о наследстве. Например,  я  рассказываю о  стаде:  столько-то
лошадей   в  стойлах,  столько  коров  на  лугах,   столько-то  нетельных  и
предназначенных на бойню. Лошади  --  это крейсера, быки --  фрегаты, коровы
молочные -- прамы и бомбардирные корабли.
     -- А коровы нетельные? -- перебила его Анна.
     -- Это те корабли, что на верфи в ремонте пребывают.
     -- Прекрасно! Вы очень изобретательны, мой милый  барон.  А в следующей
депеше после того, как перечислите все стадо, припишите неиносказательно:
     моя  кузина леди Н. сообщает, что при помощи...  здесь  фамилия,  она у
меня  записана...  выполнила то,  ради чего  приехала в  Россию,-- Анна мило
улыбнулась.
     --  Это  что  же  вы такое выполнили?  -- глаза  Блюма  сверкнули лютым
любопытством.
     --  Я  не уполномочена  говорить  вам  об  этом,--  распутные глаза  ее
смотрели весело.  Повторив  слово в слово  Блюма, Анна  меньше  всего хотела
прищемить хвост "этому ничтожеству", она повторила их машинально, как  некий
пароль в их опасной игре, но Блюм от негодования потерял дар речи.
     Дальнейшее   их   времяпрепровождение  можно  охарактеризовать  словами
"крутая ссора".  На них оборачивались,  поэтому Блюм схватил Анну  за руку и
увел  подальше от костела  и людной Невской  перспективы. Не буду  приводить
полностью  их  разговор.  Блюм  отчаянно   завидовал.  Девчонка  так  высоко
забралась, конечно, она может собрать во дворце весьма ценную информацию! Он
завидовал,   кричал  и   брызгал  слюной.   Анна  вначале  была   совершенно
невозмутима, только повторяла через равные паузы: "Вздор какой! Вы говорите,
не подумав!" Но когда  Блюм  обозвал ее девкой, Анна сильно и резко  ударила
его по пунцовой, висячей щечке, потом подумала и повторила удар, но била она
уже, казалось, другого человека -- Блюм был  нем, испуган и на все согласен.
Наконец, он обрел дар речи.
     -- Если надо сообщить фамилию, мы прибегнем к цифровой шифровке. Но для
этого мне надо связаться с одним человеком. Я не могу назвать вам его имя.
     --  И  не называйте.  Я вообще  думаю, пусть все  идет от вашего имени.
Словато все равно мои. Вот я здесь написала,-- она протянула Блюму маленький
клочок бумаги.
     Тот опять взъярился:
     --  Сколько  можно повторять!  Ничего  не  доверять бумаге.  Вы играете
жизнями. Со своей жизнью вы  вольны обращаться как вам заблагорассудится, но
с моей прошу быть поосторожнее.
     -- Да кому она нужна? -- бросила Анна.
     -- Па-а-а-пра-а-шу!..-- разговор угрожал вновь взорваться,  но тут Блюм
прочитал записку,  и  вся  его злость перетекла  в  жгучий, профессиональный
интерес.-- Объяснитесь... И кто такая Мелитриса Репнинская?  Какое  право вы
имели привлекать к делу каких-либо девиц, не посоветовавшись со мной?
     -- В  этом деле,  барон,  мне ваш совет не  нужен,--  с улыбкой  начала
Анна,--  а какая-либо  девица,  как  вы изволили  выразиться,-- фрейлина  Ее
Величества,-- она поманила Блюма пальчиком, и такая в лице ее была сила, что
он неожиданно для себя потянулся ухом к ее губам.
     Анна  перешла  на  шепот, и по  мере  ее рассказа  лицо  и глаза барона
наливались кровью,  потом совершенно  сравнялись  цветом с бордовым шелковым
галстуком на его шее. У него затряслись руки, потом челюсть, а потом все его
хилое, в шелка обряженное тело.
     -- Так отраву давала эта самая Мелитриса?
     -- == Просто она имела доступ к государыне, а я нет, Но надо, чтобы они
там,--  она выразительно ткнула пальцем в небо, имея в  виду, однако, вполне
земную  Пруссию,-- понимали, что все равно я главная. Не будь Мелитрисы, они
бы мне не поверили,-- добавила она вдруг доверительно, но  тут же пожалела о
своей откровенности.-- Все, Блюм, больше не надо вопросов.
     Но барон и не собирался их задавать. Громадность  события не  позволила
ему отвлечься на мелкие подробности и откровения, спорхнувшие нечаянно с губ
Анны.
     -- Мы пошлем вашу депешу, зашифрованную двумя способами -- иносказанием
и  цифирью.  Послание необходимо  дублировать,  одно пойдет через английское
посольство,  а второе  с  курьером  прямо  на  Торговый дом.  Здесь  уместно
иносказание,-- он тонко  улыбнулся,-- например, описание болезни  особы, той
самой, чье наследство мы хотим оспорить, то есть прибрать к рукам.
     --  Не  надо  иносказаний. Моя фраза  должна  быть передана дословно. А
дальше можете писать  про  коров, стада рыб, стаи лошадей- словом,  все  что
хотите! Теперь я пошла. В следующую пятницу не ждите меня...
     -- Не  буду ждать. Только умоляю, будьте  предельно осторожны! Иначе мы
пропали. Вам  сказочно везет... но не забывайте об осторожности,-- прошептал
барон ей вслед, приседая от страха.



        Служебная дружба

     Они  как-то  очень быстро сошлись,  а для деловых отношений  --  просто
стремительно. Белову нравилось, что Понятовский легок, весел,  всегда хорошо
настроен и обладает  хорошим вкусом. В одежде граф остановился на той грани,
переступив  которую мог бы  быть прозван в Петербурге  петиметром,  то  есть
молодым  щеголем, для которого искусство  одевания  ставится превыше  всего.
Однако  в  общении  он  иногда  переступал некую опасную грань, и все как-то
неожиданно,  пошло. То  вдруг намекнет Белову, что  у того, дескать, средств
недостаточно,    и    он.    Август    Станислав    Понятовский,   мог    бы
поспособствовать...--  именно  в  таких выражениях  и  говорил,  из-за  чего
Александр  сатанел; то принимался  намекать  на  свои  близкие  отношения  с
великой княгиней, обещая новому другу какую-то неясную протекцию; то спесиво
кидался  ругать   русских,  прямо  в   глаза  говоря,  что   в  России  одни
иностранцылюди.  В   такие  минуты  Белов   искал  ссоры,  пытаясь   понять,
бесцеремонен граф или глуп. Потом понял-  ни  то и ни другое, он был  просто
безобразно молод (сейчас  бы сказали -- инфантилен), и таким  ему предстояло
оставаться еще долго. Но  несмотря  на молодость,  в нем угадывались задатки
умного  человека, пока эти задатки проявлялись в наблюдательности, причем  в
каждой   мелочи  граф  умел  обнаружить  смешную  сторону,  о  чем   тут  же
высказывался на чудовищном русском.  Он знал, что его русский смешон,  и сам
веселился больше всех.
     А то вдруг в нем брала верх романтическая черта,  и он начинал говорить
так,  словно   цитировал  Вольтера   или  Платона.  Однажды  после   пышного
разглагольствования  о добродетелях, а может  быть, о пороке, или  о том и о
другом,  потому  что  первое не может существовать  без  второго,  Белов  не
выдержал и, схватив Понятовского за рукав, быстро спросил:
     -- Кто?
     К удивлению Александра, он тут же был понят и получил ответ:
     -- Декарт!
     С этого началась у них любимая  игра. Каждый старался уличить другого в
присвоении чужих мыслей,  причем присваивать отнюдь не возбранялось, а можно
сказать-  приветствовалось.  Желательно  было  назвать  и  автора  афоризма.
Понятовский знал великое множество цитат, у Александра  было подозрение, что
он, подобно молоденьким офицерам в полку, заучивает их специально.
     -- Мы презираем не  тех, у кого есть пороки, а  тех, у кого нет никаких
добродетелей...
     Понятовский выразил легкую заинтересованность:
     -- Ларошфуко?
     -- Монтень,-- сознался Белов.
     -- Вы любите Монтеня?
     --  Друг мой любит,-- признался Александр.--  Он  даже  спит с книгой в
руках.
     -- А вы?
     --  Я  нет.  Как говорил  кто-то из древних, я  не  нуждаюсь в --друге,
который повторяет каждый мой жест, это проделает лучше моя тень...
     Александр хотел добавить, что большинство  афоризмов запомнил в  полку,
слушая  молодых  офицеров, которые  в минуту затишья иди безделья на  зимних
квартирах переписывали  в специальные  книжки  особо  звонкие  и  лаконичные
изречения, но не добавил. Кто поймет этих польских вельмож? Еще обидится...
     Особый успех имели изречения про любовь.
     -- Говорят, что время укрепляет дружбу, но ослабляет любовь.
     -- Как точно сказано! -- восхитился Понятовский.-- Кто?
     -- Не помню, право.
     -- Может быть, вы сами сочинили?
     -- Э... нет. Уверяю  вас, о чем бы мы с вами  ни говорили, мы повторяем
уже  сказанное.  Все  уже сказано  под луной...  . -- Кто? -- глаза  у графа
блеснули.
     -- Не кто, а кем... Нами.
     В этот  момент  в  руках  Понятовского  появилась книжица  в сафьяновом
переплете, в петельку был вставлен короткий карандаш с золотым наконечником:
     -- Напишите... Видите ли, сознаюсь, я коллекционирую мысли...
     --  А  я  в  молодости  коллекционировал адреса,-- Белов  рассмеялся  и
аккуратно записал собственные слова, ставшие цитатой.
     Понятовский внимательно следил за его  рукой, на щеках полыхал румянец,
длинные ресницы трепетали. Мальчик, красивый мальчик...
     Он представил Белова, как он говорил, "нашему  кружку".  Кружок состоял
из семейства  Нарышкиных -- Льва и двух сестер с мужьями. Льва  Ивановича он
знал  раньше и  не  любил его,  отдавая  должное  уменью  балагурить. Можно,
конечно, говорить-  шут,  и еще  добавить "гороховый",  а можно...  лицедей,
актер, достойный шекспировских подмостков.
     Сергея  Елагина,  бывшего секретаря Кирилла  Григорьевича Разумовского,
Александр тоже  знал, они  встречались за  зеленым сукном и  на  гвардейских
попойках. Ададуров был ему  не знаком, хотя имя это было у всех на слуху. Он
был  когда-то  учителем русского  языка  великой  княгини, и  с тех пор  они
сохранили самую дружескую привязанность  друг  к другу. Знакомство  со  всей
этой публикой  происходило в театре, и понадобилась опера, балет и, наконец,
русская  комедия, прежде чем все были представлены. Ададуров был последним в
этом списке, и  в  этот  же вечер  Бедов был приглашен в  чей-то  особняк  в
Графском  переулке.  Бестужев  очень   обрадовался   этому  приглашению   и,
использовав  оказию,  направил с Александром пакет -- два  тонких, тщательно
заклеенных и печаткой проштампованных листка.
     -- Храни как зеницу ока, понял?-- сказал он на прощанье.
     Особняк был ничем  не примечателен.  Кажется,  нарышкинский,  а  может,
гагаринский.  Его  провели  в  китайскую  гостиную.  Кроме тяжелой  гипсовой
лепнины, раскрашенной в яркие чистые цвета, здесь присутствовали на полках и
подставках деревянные драконы, рыбы и неведомый уродец  с клыком между глаз.
В этой гостиной, которая как по мановению волшебной палочки  вдруг опустела,
Белов и был представлен великой княгине.
     Она вошла в комнату решительной, несмотря  на полноту, легкой походкой,
на смуглых  щеках  горел румянец- не накрашенный, подлинный,  все знали, что
великая княгиня не сурьмится и не красится. Одного  взгляда было достаточно,
чтобы понять -- она его вспомнила
     С  тех   далеких  времен,  когда  Анастасия  была  любимой  статс-дамой
Елизаветы,  прошло без малого  десять лет.  И встретились-то  они всего один
раз,  но  какой!  Тогда  рушилась  катальная горка,  и он  вынес  испуганную
Екатерину на руках.
     Все  это,  видимо,   промелькнуло  перед  ее  глазами,  она  улыбнулась
благосклонно.  Зубы  были  очень белы,  но  один  передний  немного  сколот.
Александр еще  заметил, что ошибся, румянец  был нарисованный, на левой щеке
чуть ярче, чем на  правой, кожа на висках  отливала желтизной, а губы словно
обметало  в  простуде. "Да она  беременна,-- вспомнил  вдруг Белов дворцовые
сплетни,--скоро подарит России дубликат наследника".
     --  Ваше высочество,--  смеясь  глазами  и  морща губы,  как  капризный
ребенок, сказал Понятовский,-- мой  друг  Александр  Белов интересуется, как
здоровье государыни.
     Екатерина слегка кивнула, это был  пароль, придуманный  Бестужевым  при
последней их встрече.
     --  Ваш друг  метит  не  в  бровь,  а  в  глаз.  Мы  все переживаем  за
государыню.  Но здоровье Их Величества  оставляет желать  лучшего,-- голос у
Екатерины  был  низкий,  приятного тембра, но акцент его портил, внося некую
сумятицу в мягкий славянский говор.-- Что просил передать Алексей Петрович?
     Александр достал из внутреннего кармана камзола пакет:
     --  Извольте,  ваше  высочество.  Их  светлость  граф  Бестужев  просил
передать,  что все  здесь изложенное,-- он показал на пакет,-- не более  чем
черновик.
     Екатерина вскрыла  пакет,  прочитала  первые  фразы и тут  же  спрятала
бумаги в сумку.
     -- Вы знаете, что здесь написано?
     -- Нет, ваше высочество.
     Она кивнула, такой ответ пришелся по нраву.
     -- Ответ Алексею Петровичу передать через вас?
     -- Так точно.-- Белов по-гвардейски щелкнул каблуками.
     Неизвестно по какому знаку гостиная наполнилась людьми.
     --  Тогда  завтра,--  Екатерина встала, и Белов  понял,  что  аудиенция
окончена,
     И еще Александр понял, что никогда не сможет стать полноправным  членом
этого кружка, и дело вовсе не в происхождении... И при Елизаветинском, и при
молодом дворе  было полно безродных, которые не только графами, дворянами не
всегда были, однако  со временем получали всевозможные титулы. И то сказать,
чем  эти Елагины, Ададуровы лучше него? Он тоже бы хотел, вот  так, небрежно
развалясь у  камина, слушать  речи Екатерины,  а потом  весело  хохотать при
любой  шутке. Этого не  будет потому, что молодые  щеголи обитают здесь  для
услады- для милых разговоров и игры в карты, а может, и для альковных дел, а
он, Белов, всего лишь на посылках, то есть  для  дела, а потому пребывает на
другой, низшей ступени,
     Видимо, Понятовский заметил  замешательство Белова, потому что подошел,
обнял за талию, шепнул в ухо:
     --  Вы  произвели  великолепное  впечатление.  Их  высочество давно  не
испытывали  такого  удовольствия  от  разговора.  Коротко,  но  самое важное
сказано... Она вас помнит и благодарна вам все эти годы.
     -- Излишняя сладость пуще горечи,-- усмехнулся Белов.
     На этот раз Понятовский не спросил: "кто?", но весь вечер не отходил от
Александра и был весьма предупредителен.
     В  то время как компания веселилась  в  китайской гостиной, сэр Вильямс
тревожно  ходил по кабинету,  потом опять  садился за стол, чтобы  писать  и
рвать черновики.  Ему  надо  было  сочинить простой  и убедительный текст, и
чтобы Екатерине все было в нем понятно, но чтоб чужой, если не приведи Бог к
нему попадет записка, остался в  полном недоумении. А может быть,  ничего не
писать? Может  быть,  подождать  приватного  разговора?  Но будет ли он, при
сегодняшней ситуации? Изнемогая  под  обилием  вопросительных знаков,  посол
очередной  раз  сел  за  стол  и  написал  -- без  обращения и даты: "Я имею
совершенно  точные  сведения --  не  спрашивайте  откуда -- развязка близка!
Поверьте, она неминуема. Я знаю, знаю... Я места себе не нахожу от волнения!
У вас не много времени, будьте готовы! Уверяю вас, она не будет жить, она не
может жить!"
     Вильямс перечитал записку, вычеркнул повторы, знаки восклицания заменил
точками, потом переписал  текст начисто.  Он  не только  написал  на  пакете
"срочно!",  но и посыльному  внушил- передать письмо  немедленно и только  в
собственные  руки. Поэтому,  когда посыльный  явился  во дворец,  камердинер
Екатерины отправился вместе с письмом  и посыльным в особняк к их высочеству
и не  нашел ничего лучше,  чем пройти  вместе  с  ним  же прямо в  залу, где
находилась великая княгиня с гостями.
     -- Что такое, Василий?-- грозно  спросила она  Шкурина, тон  был таков,
что камердинер  услышал недосказанное: "Как посмел ты,  дурья башка, явиться
прямо сюда? Что у нас- пожар, землетрясение?" Посланник Вильямса протянул ей
пакет.
     Екатерина вскрывала его при всех, и только десяток устремленных  на нее
глаз  помог  сохранить  самообладание.  Столь своевременная записка Вильямса
пошла в сумку вслед за Бестужевским проектом, ни много ни мало -- манифестом
о престолонаследии.
     -- Господа, как это ни грустно, но я вынуждена вас оставить,-- голос не
дрожал  от  возбуждения,  глаза смотрели  весело.  Предчувствие  опасности и
грядущих перемен не только пугало, оно пьянило.
     Екатерина  быстро  вышла.  Понятовский  пошел  следом.  Перед  тем  как
подняться  на ноги,  он выразительно посмотрел на Белова.  Тот воспринял это
как приказ -- "следуй за нами".
     В вестибюле к великой княгине подошла стройная, миловидная девушка, она
накинула плащ на плечи  Екатерины, хотела принять из  ее рук сумку, но та не
отдала- Было  очень много суеты, камердинер открыл дверь, но великая княгиня
медлила  выйти, в комнате поднялся страшный сквозняк, хозяйка дома бормотала
слова сожаления, посыльный Вильямса порывался  сказать  что-то их высочеству
лично, но ему это не удавалось.  Екатерина задержала взгляд на Белове, потом
что-то  сказала  на  ухо  Понятовскому и  быстро  пошла к двери. Хорошенькая
девушка засеменила за ней.
     -- Кто это?  -- спросил  Белов Понятовского,  и  тот сразу понял, о ком
речь.
     -- Это Анна Фросс, помощница повивальной женщины, так, кажется, говорят
в  России.  Вот  в  чем  дело,  друг  мой. Их  высочество  считает, что  при
теперешней ситуации безрассудно их высочеству встречаться непосредственно  с
вами. В  целях конспирации их высочество  предпочитает  иметь  одного своего
посредника.
     -- Вас?
     --  Вы  должны нас  понять...--  поляк  совершенно  смешался.-- Это  не
потому, что их высочество вам  не доверяет... Как раз  может случиться  так,
что я через вас буду сноситься с канцлером. Вы меня понимаете?
     -- Более чем. Служба есть служба. Разрешите откланяться...