она  двинулась  утром  с  большим
подносом в комнату князя.  На подносе дымился кофе, булочки были  поджарены,
масло  уложено  розочками. В дверях она была остановлена Гаврилой. Он строго
посмотрел  сухой розе в глаза, отнял поднос и  плотно закрыл за собой дверь.
После этой сцены хозяйка не упускала возможности многозначительно улыбнуться
постояльцу  и   намекнуть  прямым  текстом,  что  не  все  русские  щедры  и
приветливы, встречаются такие крохоборы, что и немцев за пояс заткнут.
     Словом,  кенигсбергская  жизнь  потекла,  и  Никита  тут же  постарался
пустить ее по нужному руслу. Но было вовсе  не просто найти в большом, чужом
городе, где полно трактиров, гербергов, постоялых дворов и гостиниц- нужную.
Mикита  предположил, что искомый  "Синий осел"  должен  располагаться  не  в
центре.  Вряд  ли  Мелитриса  и  ее  спутник,  кем  бы  он  ни был,  захотят
афишировать  свое  пребывание в прусской столице. Но поиск надо начинать все
равно с центра города. Вначале он расспросил хозяйку.
     -- А почему он синий? -- спросила разумная женщина.
     -- Какой цвет предпочитаете вы?
     -- Зачем мне предпочитать цвет ослов? Они бесцветны.
     Словом, фрау  К. не знала такой гостиницы. После этого разговора Никита
стал  обращаться  к  хозяевам  всех  гостиниц,  харчевен  и  аптек,  которые
встречались на его пути. Было бы легче, если бы спрашиваемые честно отвечали
"не знаю".  Не желая  ронять своего профессионального реноме  и симпатизируя
русскому  с безукоризненным  немецким, они давали советы и взаимоисключающие
друг друга указания.
     Никита нашел "Синего осла"  только  на третий  день. Надо ли описывать,
каким громом среди ясного неба, "ударом  поддых", как говаривал Корсак, было
сообщение,  что проживающая в  гостинице графиня Грауфельд оставила сей  дом
неделю или около того назад при странных обстоятельствах.
     -- И что это были за обстоятельства?
     -- Мне  не  хотелось бы говорить  на эту  тему, сударь,-- твердо сказал
хозяин.
     -- Но вы же сами сказали мне про "обстоятельства"!
     -- Простите, сударь, во  всем  виновата моя болтливость. Время военное,
смутное...
     -- Графиня Грауфельд жила одна?
     -- Нет. Графиня приехала с господином.
     -- Графом Грауфельдом? ,
     -- У господина была другая фамилия. Сейчас посмотрю... вот Осипоф... Он
опекун графини.
     -- Как опекун? Я ее опекун!
     Хозяин посмотрел  на Оленева  внимательно. Вся  эта  история с прежними
постояльцами  выглядела  подозрительно,  а  теперь что  ни  день  появляются
какието люди, и всех интересует эта русская девочка в очках.
     --  Что  за  фамилия такая  дурацкая --  Осипов? Куда  они  отбыли?  --
негодовал Оленев.
     -- Сие мне неизвестно.
     Хозяину давно  прискучил глупый разговор, да и не  обязан он...  "Синий
осел"  приличная  гостиница, а не притон для таинственных проходимцев. Но...
"Нет такой  вершины, которой не возьмет осел,  груженный золотом",-- говорят
французы.  Оленев  был  щедр, а "Синий  осел" не  был  исключением из прочих
упрямых   парнокопытных.  Хозяин  не   только   рассказал  все   подробности
"загадочных обстоятельств", но показал недавно вернувшуюся к жизни служанку,
что  лежала  в комнате  за  стойкой,  а  потом проводил Никиту  в  те  самые
апартаменты, где жила таинственная графиня.
     -- Когда все приключилось, я имею в виду выстрел, дамы -- графиня  и ее
дуэнья, занимались шитьем.  Вот здесь на столе  лежало очень много оранжевой
материи, такой шелковой...  Прямо зарево! Я и не знал, что русские так любят
оранжевый цвет-Никита  вдруг усомнился  во всем,  рассказ хозяина  попахивал
легким сумасшествием.
     -- Как выглядела графиня?
     -- Юна...  худа... красива,-- хозяин поднял  глаза  к потолку.-- Дуэнью
зовут Фаина. Она добра и бестолкова,  крупная такая дама,-- он поднял руки и
растопырил пальцы, показывая  полногрудость  загадочной дуэньи.--  Да, забыл
сказать... графиня носила линзы.
     Она!
     На квартиру Никита явился совсем потерянный. Что делать?  С чего начать
поиск? Вывод напрашивался сам собой -- надо звать на помощь друзей.
     -- Сейчас  лето. Корсак  ваш  в  плавание  ушел, помяните  мое слово,--
пытался отрезвить барина Гаврила.
     -- Ушел, значит,  письмо ему  оставлю. Корсак человек общительный,  мог
чтонибудь  видеть,  слышать...  Гаврила,  неужели  ты  не хочешь  съездить в
Me-мель? Алешка о нем столько рассказывал!
     Дорогу в Мемель покрыли за три дня. С чем хорошо в Пруссии, так  это  с
дорогами: гладкие, твердые,  без ненужных  изгибов. Да и что говорить, место
плоское и грунт  отменный. При таких песчаных грунтах  и в  России  могли бы
быть приличные дороги.
     Имея в  кармане  рекомендательное  письмо от Ивана Ивановича  Шувалова,
Оленев сразу направил стопы к вице-адмиралу Полянскому -- ив тот же день был
принят.  Полянский принял князя очень  благосклонно  и сообщил,  что  фрегат
Корсака вкупе  с галиотом  "Стрельна" вышли в  море во исполнение приказа Ее
Величества.  Оленевым  было  испрошено  позволение  оставить  Корсаку  малое
письмецо  и  получено разрешение передать оную  писульку флигель-адъютанту с
тем, чтобы в конце навигации, а именно осенью, он и вручил ее адресату.
     От последних слов вице-адмирала Никите  стало  особенно  тошно. Мало ли
какие  беды случались у  него в жизни, но в одном судьба  всегда была к нему
милостива -- она не отказывала в помощи друзей. Где вы, гардемарины?
     В самом  трагическом  настроении он вернулся в  Кенигсберг, и  тут  ему
повезло. Не столько веря в успех,  с которого  начал  поиск (так грибник все
шарит  и шарит  под  елкой, где в  прошлом году нашел белый),  Никита  опять
поехал к "Синему ослу". И надо же  такому случиться, что в тот самый момент,
когда он приступил к разговору  с хозяином, в общую залу вошла невообразимая
особа  в обширной шляпе с васильками и  оранжевой юбке, очень  похожей на те
абажуры,  которыми далекие  потомки  Оленева  стали украшать свой призрачный
уют.
     -- Она,--  сказал хозяин, не скрывая  своего восхищения.-- Сия дама уже
приходила сюда  после отъезда.  На  ее имя  поступает почта.  Только  она ни
бельмеса по-немецки. Несколько слов...
     Фаина подплыла к стоящему за стойкой хозяину, отстранила Никиту локтем,
расправила на груди черные кружева и сказала на чудовищном немецком:
     -- Потеряла брошку... в комнате, когда здесь жила...
     --  Вам ничего  нет,--  поспешно отозвался  хозяин,  выразительно  кося
глазами в сторону князя.
     Никита  понял, что слова про потерянную  брошку  не  более чем  пароль.
Удостоверившись  взглядом  в  моральной  поддержке  хозяина,  он  решительно
положил руку на сдобное плечо обладательницы васильков:
     --  Вы  были  горничной  у  княжны Репнинской? Дама крепко зажмурилась,
потом подпрыгнула  на месте и с неожиданным  проворством метнулась к  двери.
Никита бросился за ней, крича вдогонку:
     --  Подождите,  сударыня. У меня благие намерения. Я друг Мелитрисы.  Я
князь Оленев. Я ее опекун. Мы сейчас купим сто брошек. Где Мелитриса?
     Он догнал ее уже на  улице, и то потому, что  она вдруг встала столбом,
повернув к нему разгоряченное лицо:
     -- Это я вам письмо послала?
     -- В нем было три слова? -- ответил Никита вопросом на вопрос.
     -- Вот  именно,  сударь.-- Фаина улыбнулась,-- и заметьте,  написано ее
почерком. А она мне говорила:
     "Фаина,  можешь  сама написать  эти  три  слова.  Главное,  чтоб он  их
получил".
     Видя явное  смущение  князя, она плавным жестом  поправила поля  шляпы,
кокетливо повела плечом.
     -- Только уйдемте отсюда поскорее. Мне нельзя здесь задерживаться.
     И она почти  побежала  вперед,  матерчатые  васильки  порхали перед  ее
красными щеками, как мотыльки.
     -- Нам надо поговорить,-- поспешая за ней, повторял Никита.
     Они поговорили, отбежав от "Синего осла" на расстояние, которое обычным
шагом  можно покрыть  только за полчаса.  Перед ними расстилалось живописное
длинное  озеро,  за  спиной-  обычная  улочка, застроенная  серыми,  узкими,
впритык стоящими домами, противоположный берег принадлежал садам и ивам.
     --  Туда,--  Фаина  указала на  узкий  пешеходный мостик  и побежала  к
деревьям, купающим в воде ветви, длинные, как волосы красавицы.
     Под ивами она перевела дух.
     -- Только я вам ничего определенного сказать не могу. Так и знайте.
     -- А мне и не надо,-- Никита уже отсчитал пять монет.-- Мне бы в  самых
общих чертах.
     Он готов  под присягой поклясться,  что не  заметил,  как из  его  руки
исчезли  деньги. Вот  он  их держал,  вот  размышлял,  а не обидит ли ее сия
подачка, а вот, судя по удовлетворенному  лицу  Фаины, деньги уже  находятся
где-то в складках ее обширной оранжевой юбки, а может, под  шляпкой  или под
парусящими от ветра кружевами.
     -- Спрашивайте... ладно. Бог с вами. Но знайте, мне вам ничего отвечать
нельзя. Меня  не  только  от должности  отставят, но и жизни могут лишить. Я
знаю,  что  говорю. Но знаю  также,  что превыше  всего в мире  -- любовь,--
васильки на шляпе закивали с  полным  согласием.-- Отвечать вам  буду только
"да" и "нет", а то ведь вы захотите душу мою до дна опорожнить.
     -- Согласен. Где Мелитриса?
     Фаина выразительно расширила глаза.
     -- Ах, да... Мелитриса сейчас в Кенигсберге?
     -- Нет.
     -- То есть как -- нет? Ее увезли?
     --Да.
     -- Силой?
     -- Нет.
     -- Кто?
     --  Кто-кто...  Дед Пихто!--  в сердцах  крикнула Фаина.-- Договорились
ведь!
     --  Ну ладно, успокойтесь. Ее увез Осипов?  -- Видя, что  она медлит  с
ответом, Никита уточнил: -- Тот человек, что жил с ней в гостинице?
     --Да.
     -- Ей угрожает опасность?
     Фаина  пожала  плечами,  де,  нам всем  в  этой  земной юдоли  угрожает
опасность.
     -- Он повез ее в Петербург?
     -- Туда ей нельзя,-- вдруг более развернуто ответила Фаина.
     -- Почему?
     Вздох,  поднятые  к небу глаза...  Чертова оранжевая утка -- как  с ней
разговаривать?
     -- Вы можете мне внятно сказать, кто и зачем похитил Мелитрису? Кому вы
служите? --  Никита  поспешно отсчитывал серебрянные  рубли,-- руки  его  от
нетерпения дрожали.-- Кто этот Осипов?
     -- Вот этого я вам никогда не скажу,-- Фаина решительно отвела его руку
с деньгами.--  И как вы фамилию-то  эту узнали?  Не положено  вам знать, кто
такой  Осипов. Засекреченная  эта фамилия! И забудьте  ее.  Они  к Мелитрисе
хорошо относятся, не обижают. Они ее спасти хотят.
     -- От чего -- спасти?
     -- Как от чего? Она же государыню хотела отравить!
     -- Государыню?..-- Никита что  есть  силы  вцепился в ствол ивы, да так
ловко, что оцарапал руку корешком отломанного сука.
     Не хотела Фаина этого говорить, но, видно, бдительность потеряла, видя,
как князь страдает, где-то  на дне души  отворились вдруг запретные двери, и
тайна  проворным  воробьем  выпорхнула  на  свободу.  Сейчас  главное клетку
поплотнее  захлопнуть,  ничего  более  не   сказать.  Эх,  как   он  руку-то
располосовал. Наверное, гвоздь в старом дереве был -- не иначе.
     Никита меж  тем  достал  платок,  стараясь  стянуть  кровоточащую рану.
Вечная  его.  история!  Он  вспомнил вдруг,  как  поранился стаканом,  когда
Гаврила  принес весть  о  смерти  младенца-брата.  Но  "смерть  общий удел",
говорят древние.  Мальчик мог умереть,  это понятно.  Но Мелитриса не  может
быть отравительницей. Хотя на Руси все возможно. Бумага все стерпит.
     -- Донос?  -- он строго посмотрел на Фаину. Та трясла головой -- ничего
больше не скажу!  Да он и не будет спрашивать. Теперь  понятно,  почему дело
это  окутано  тайной и  почему  Фаина  помертвела  от  страха. Перед  Тайной
канцелярией мы все делаем стойку смирно и запечатываем рты.
     -- Успокойтесь. Я не буду вас больше мучить вопросами. Но адрес свой вы
мне можете дать?
     -- Нет.
     -- Клянусь, я им воспользуюсь только в случае крайней необходимости.
     -- Нет.
     -- Подойдем с другого  боку... Я  должен найти  Мелитрису.  Я должен ей
помочь. Я должен ее увидеть.
     Фаина смотрела на  него  вытаращив глаза, потом отерла тыльной стороной
ладони пот на висках и подносье.
     -- Она верит  мне,-- продолжал Никита, ударяя себя в  грудь  кулаком, в
котором были зажаты монеты.-- Я не имею права бросить ее на произвол судьбы.
Ради Мелитрисы  я  приехал  в  этот  город.  И плевать  я  хотел  на  Тайную
канцелярию!
     --  В Польшу они ее повезли,--  сказала  Фаина  свистящим шепотом.--  В
горнило  войны.  Зачем --  не знаю. Думаю, что они ее прячут.-- Она  поймала
кулак Никиты, разжала его без усилия и взяла деньги.
     -- Только ради любви, так и знай. Ишь, вспотели,-- она любовно огладила
монеты.
     -- А Осипов -- подлинная фамилия?
     Фаина  погрозила  Никите  пальцем, словно нашкодившему  ребенку,  потом
подобрала юбки и быстро пошла прочь.
     -- Клянусь, ни одна живая душа не узнает о нашем разговоре. Спасибо.
     --  Прощайте,  князь,--  донеслось   из  ивовой  пущи,  оранжевая  юбка
последний раз полыхнула закатом и пропала за деревьями.


        Разное

     Как  это   часто  бывает,  если  ты   на  правильном  пути,  судьба  не
останавливается  в  своих  благодеяниях.  Зайдя  в  тот же вечер  в  недавно
открытый православный храм, Оленев встретил  там своего попутчика- полкового
священника отца Пантелеймона, милейшего человека, и тут же выяснил, что отец
Пантелеймон собирается в действующую армию.  Никита сразу стал просить взять
его с собой.
     --  Волонтером, ваше сиятельство? Помнится,  вы не хотели  воевать. Что
заставило вас переменить решение?  Зачем вам ввергать  себя в  пучину  горя,
греха и соблазна?
     -- Какой соблазн,  батюшка?  Я должен  найти друга- полковника  Белова.
Может быть, военная канцелярия  в  самом Кенигсберге смогла бы сообщить мне,
где находится его полк?
     --  Могла  бы,--  улыбнулся  священник,--  только  за  точность  бы  не
поручилась.
     -- Вот и я так думаю, а потому буду искать его в самой армии.
     Никита надеялся, что  рекомендательное письмо Шувалова, уже послужившее
ему, откроет полог палатки фельдмаршала Фермера.
     --  Ну что  ж,-- сказал милейший  отец  Пантелеймон,--  рад оказать вам
услугу. Но для поездки в  армию, которая, по моим сведениям, вышла из города
Познань и направляется теперь к Одеру, чтобы идти воевать Брандербургию, вам
надо иметь тщательно выправленный паспорт.
     -- Я же оформил паспорт в Петербурге.
     --  Его, батюшка  князь,  надо  перерегистрировать в  местной ратуше  у
нашего наместника графа Корфа. Если вы  завтра представите мне свой паспорт,
то я, пожалуй, помогу вам ускорить эту процедуру.
     Теперь предстояло сообщить Габриле о предстоящем отъезде, да так, чтобы
он не потащился за барином. В этом была своя трудность. Гавриле не  нравился
Кенигсберг и его жители. Влажный морской воздух вызывал у камердинера боли в
суставах (можно  подумать,  что в Петербурге воздух был суше), квартира была
тесна и неудобна, торговля  шла плохо. Гаврила решил в Пруссии подзаработать
и  захватил из отечества капли глазные, кармин красный,  пудру для париков и
чрезвычайно вонючую мазь для снятия мозолей. Но как видно, глаза у немцев не
болели, а обувь готовили удобную и  не способствующую мозолеобразованию. Еще
Никита подозревал, что не последнюю роль в образовавшейся нелюбви к прусской
столице сыграла одна из ее дочерей, а именно фрау К.
     Отношения их, как уже говорено, получили  трещинку сразу  по приезде, и
Гаврила тут же это  неблагополучие  и усугубил. Начав торговлю, он, конечно,
предложил  сухой  розе красный  кармин, дабы подрумянила  она  свои  бледные
ланиты. Фрау К.  обиделась смертельно и тут же нажаловалась Никите. Смысл ее
речей сводился к тому, что "может быть, она и не красавица и, может быть, ей
не двадцать  лет,  но она никому  не позволит... и так  далее".  "Немедленно
отвяжись  от фрау К.",-- приказал Никита камердинеру, но этим только  подлил
масла в огонь. Камердинер  хотел бы отвязаться, да не знал, как это сделать,
жили-то рядом! Скоро разногласия  Гаврилы и квартирной хозяйки приняли более
жесткий  характер, потому  что  затронули  проблемы  национальные,  а  также
победителей и  побежденных,  Гаврила  был  обозначен  как человек  жестокий,
нетерпимый, глупый, а  также  оккупант  и  феодал.  Враждебные  стороны были
безукоризненно  вежливы,  но  не  разговаривали,  а   шипели,  как  сало  на
сковороде. Зная вполне сносно разговорный немецкий, Гаврила не удостаивал им
хозяйку,  а  в витиеватую немецкую  фразу вставлял  столько слов из  родного
"великого  и  могучего",  что  сам себя  с трудом  понимал- Фрау  К.  вообще
разговаривала только пословицам, считая, очевидно,  что с народной мудростью
не  поспоришь.  Allzurlug  ist dumm  -- этой фразой  кончала  она  беседы  с
камердинером.
     Такая  была  расстановка  сил,  когда  Никита  сообщил,  что собирается
уезжать  из Кенигсберга,  оставив Гаврилу здесь.  Последних  слов камердинер
просто  не  услышал, сказав "глупости какие", и  тут же  начал собираться, и
спрашивать, что  готовить на сегодняшний  праздничный  ужин -- отметить надо
событие!

     Умный учится, дурак учит.
     -- Гаврила, я еду в армию... на войну, понимаешь?
     -- И на войне  бриться  надо, а кто вам воду поутру согреет? Кто умоет,
кто оденет?
     -- Сам оденусь, в конце концов! Денщика мне Белов даст...
     -- Глупости какие! Белов ваш только брать умеет, а чтоб давать...
     Они препирались  до самого вечера,  Гаврила меж тем  успел  приготовить
"курю в  щах  богатых"  и  "блины  тонкие",  расходуя,  по  мнению  хозяйки,
немыслимое количество  дров. В довершение всего был приготовлен  взварец  --
великолепный напиток из пива, вина, меду и кореньев разных с пряностями.
     Гаврила  сам предложил позвать фрау К. к  столу  -- "расставаться  надо
подобру, а  то пути не будет". Фрау милостиво согласилась: выпила, откушала,
опробовала, привезенная из России черная икра произвела на нее особо сильное
впечатление,  а то, что Гаврила прислуживал за столом и  с поклоном подносил
ей кушанья, примирило ее полностью с феодалом и оккупантом.
     Но за десертом Гаврила развязал язык:
     -- Смешной вы, немцы, народ...
     -- Прекрати, Гаврила...
     -- Слушаюсь, ваше сиятельство... Так вот, сколько  лет с вами вожусь, а
понять  не  могу,  с  чего  вы  такие  скопидомы?  --  последнее  слово  он,
естественно, произнес по-русски.
     -- Что есть скопидом?-- доброжелательно поинтересовалась фрау.
     -- Скопидом -- это такой гомункулус, который себя и близких своих из-за
талера удавит...
     Фрау К. посмотрела на Никиту, ожидая внятного перевода, но поскольку он
его не сделал, как могла поддержала разговор:
     -- Талер сейчас  очень хорошие деньги!  Даже Гаврила  не  нашелся,  что
можно  на  это возразить. По счастью, Никите удалось отвести разговор из-под
падающих Гавриловых бомб на более спокойные позиции. Стали обсуждать тягости
войны, высокие цены, разговор как-то сам собой вышел на Белова.  То да се, и
вдруг спокойным тоном брошенная фраза:
     -- Господину Белову нужна была моя квартира, чтобы следить во-он за тем
домом.
     -- А что это за дом такой?-- насторожился Никита.
     -- Торговый  дом Альберта Молина. Господин Белов  все  искал  какого-то
человека со странной фамилией... Я один раз слышала, он обсуждал с кем-то...
но забыла.
     -- А у Белова бывали гости?
     -- О, да...  Иногда был симпатичный  такой человек... он моряк. Фамилию
его я забыла, но он сам мне ее перевел -- степная лисица.
     -- Корсак! -- воскликнул радостно Никита.
     -- Вот именно. Было еще много господ офицеров.  Веселые люди,  деньги и
вино лились  рекой.  Один раз был переводчик из замка,  он  немец, зовут его
Цейхель, но они поссорились, и крупно. Говорили, что до дуэли дело не дошло,
но  я  думаю-  врут,-- язык сухой розы слегка заплетался,  щеки без  всякого