изаветой, когда та лежала в Царском на стоптанной траве,
     голова  и  вовсе  в песке,  вызвало в ее памяти смутные видения. Нянька
рассказывала,  что мать тоже померла в одночасье, шла себе  и вдруг упала...
наверное, тоже на стоптанный газон, и  лицо, изуродованное конвульсией, тоже
кто-нибудь закрыл белым платком,
     Наконец, на подиуме, назовем так  возвышение со  столом  Ее Величества,
где-то в левой кулисе, началось движение утиральника. Придворные вздохнули с
облегчением,   обер-гофмаршал    приободрился,   неловкая   минута   прошла.
Приближения долгожданной  салфетки  не почувствовала  только государыня.  Ей
надоело стоять с мокрыми руками, она сильно их встряхнула и вытерла о подол.
Капли  воды  веером  полетели  на  близстоящих,  они  даже  не  поморщились,
почувствовав на себе холодные капли. Тут с Мелитрисой  случилась странность.
Она  почти  подошла  к государыне,  и как только та взмахнула руками,  вдруг
упала на колени,  словно подкошенная.  Она  сама не  поняла,  сознательно ли
опустилась  на  колени или  просто  споткнулась,  наступив  на  подол --  Но
"случайно  или нарочно"-  это было  не важно, потому что получилось  хорошо.
Мелитриса упала не без  изящества,  а словно копируя  старинную картину  или
гобелен  с  куртуазными  сценами. Видно,  Елизавета этого никак  не ожидала,
потому  что  рассмеялась  весело.  И  все рассмеялись вслед  за ней, и  даже
обергофмаршал, что стоял, держа в одной руке жезл, а в другой утиральник.
     -- Встань, милая, встань... -- сколько музыки было в "этих словах, если
что-то и не постарело в Елизавете, так это голос.
     Мелитриса  была  смущена  до  чрезвычайности,  поэтому  на все  вопросы
отвечала   только   междометиями,   присовокупляя   "благодарю   Вас,   Ваше
Величество". Из  ее ответов  можно было понять, что  никогда и нигде никакой
девице не жилось столь прекрасно, как во дворце, мелкая взяточница принцесса
Курляндская выглядела  по ее оценке Прекрасной Дамой, Шмидша, эта образина и
пьяница, -- образцом человеколюбия. Да  мало  ли что  она там отвечала! Кому
нужны были ее ответы.  Государыня  излучала доброту, и Мелитриса купалась  в
ней, как в золотой купели.
     Она   еще  стояла  перед  императрицей,  а  придворные  уже  подсчитали
количество и  качество благ, которые  получит эта  удачливая  и  пронырливая
фрейлина.  Вот  ведь молодежь пошла!  Еще молоко на  губах не  обсохло,  а в
хитрости и стариков обгонит.
     В былые времена все  было бы  именно так, как предсказывали  придворные
сплетники, но Елизавета была уже не  та. Она позволила Мелитрисе  поцеловать
себе руку, пообещала  ей любовь и внимание,  а через  час уже забыла о своем
обещании.
     Елизавета  не  любила посещать  Сенат, Конференцию, коллегию -- словом,
все  то, что  называется государственными  учреждениями. Прежде чем обсудить
или  подписать  какой-то документ,  бывший канцлер Бестужев и  теперешний --
Воронцов долго ее умащивали и  умасливали, ходили вокруг да  около, объясняя
великий  смысл составленной  ими  бумаги.  В молодости  Елизавета  тянула  и
отнекивалась вовсе не из высоких соображений,  пусть-де  еще  поработают над
документом,  просто  ей  было лень  окунуться  в  скучный  чиновничий мир. С
возрастом появился некий опыт. Она поняла, что бумага должна отлеживаться, и
теперь  зачастую  откладывала  подписание  сознательно,  хотя, как и прежде,
говорила легкомысленно: подпишу после маскарада... или после бала... или ужо
выдадим фрейлину К., а там после свадьбы -- то и подпишем.
     С  сегодняшними указами,  касаемыми завоеванного Кенигсберга, торговли,
моря Балтийского, армии и  прочая, дело обстояло иначе. Она сама хотела быть
милосердной, сама предложила указы, даже текст наговорила. Например, "Указ о
дисциплине  русских  войск на занятых территориях  и  о  содействии развития
торговли   в  Восточной  Пруссии".  Канцлеру   осталось   только   записать,
отредактировать и найти хорошего переписчика.
     Конференция была в полном сборе. Все  разместились у просторного стола,
на  котором стоял богатый письменный прибор. Только  когда Елизавета села за
стол,  канцлер  ловко  подсунул  первый,  великолепно  оформленный документ:
"Объявляем во всенародное известие! По благополучному  покорению ныне оружию
нашему целого королевства Прусского, свет,  может быть, ожидал... что учиним
мы за ужасные разорения в Саксонии возмездие в Пруссии..." Далее текст указа
говорил, мол, ничуть не бывало. "Мы повелеваем во имя  человеколюбия войскам
нашим  строжайшую  дисциплину... наблюдать  и  никому  ни  малейших  обид  и
утеснении... не чинить... Соизволяем мы и среди самой худой войны  пекчись о
благосостоянии невинных худому своему жребию земель, а потому торговлю  их и
коммерцию не усекать, а защищать и вспомоществовать" *.

     * Автор дает указ с некоторыми сокращениями, поскольку за витиеватостью
и многословием  XVIII  века великий смысл указа для нас,  потомков, если  не
пропадает, то прячется за частоколом пустых фраз.
     _______________

     Елизавета поставила  короткую  подпись и перешла к  следующей бумаге. А
вечером ей стало плохо. Видно, перетрудилась, если не телом, то душой, опять
живот  вспух, словно  камнями набит, и  еще  изжога,  и  пятки ломит, и ноги
отекли,  а  в  голове  туман.  Поэтому  вполне понятно,  что императрице  не
сообщили о скандальном происшествии, которое  приключилось на следующий день
после памятного разговора в ожидании утиральника.
     Происшествие  было  столь необычным, что не знаешь  сразу,  как  его  и
обозначить.  Если  в  двух словах, то  --  Мелитриса  пропала, если подробно
рассказывать,  то получается большая нелепица. Как может пропасть среди бела
дня из дворца человек, да еще если этот человек фрейлина самой императрицы?
     Но, видно,  кто-то что-то знал  наверняка, а может, догадывался, потому
что усилий к поиску пропавшей не предпринимали никаких. И вообще все слишком
быстро успокоились.
     А дело было так. День выдался хлопотный, и Верочка  Олсуфьева появилась
в  спальне  только к ночи.  Мелитрисы в комнате не  было. Укладываясь спать,
Верочка подумала, что, очевидно, к подруге  приехал  опекун. Странно только,
что она  не надела на свидание любимое платье-роброн  цвета весенних фиалок.
Платье это с накладками из флера и  золотой  бахромой -- очень  красивое  --
висело на спинке кровати. Может, Мелитриса его жалеет,  не носит часто, чтоб
не обтрепалось.
     Среди ночи  Верочка проснулась, заглянула  за ширму-  кровать Мелитрисы
была пуста. Это становилось интересным! Может, это и не  опекун, а настоящий
воздыхатель  появился? Одно  дело целоваться в коридоре, и совсем другое- не
явиться домой ночевать. Беспокойство тоже было, сверлило душу потихоньку. Но
за свою фрейлинскую жизнь Верочка всего насмотрелась, поэтому повернулась на
другой бок и уснула.
     Утром никто не заметил пропажи Мелитрисы,  Верочка тоже молчала- ждала,
мало  ли  какие дела могли задержать подругу в городе. Но она  не пришла и к
обеду,  и к ужину, здесь  уже  следовало бить  тревогу. Ни шубы,  ни  капора
Мелитрисы на месте не было, все это внушало самые серьезные опасения.
     Лучше  было  бы  сообщить о пропаже  фрейлины принцессе  Курляндской, в
трудные минуты она может быть и добра и понятлива,  но мадамы нигде не было,
Пришлось говорить со Шмидшей.
     Вредная чухонка вначале ничего не хотела понимать, а может быть, делала
вид, что ничего не понимает. Потом вдруг раскричалась:
     --  Добегались,  допрыгались!  Вертихвостки,  вертопрашки,  капризницы!
Никуда  не  пропала  ваша  Репнинская!  Куда  ей  пропасть?  Или  утопилась,
негодница?
     Последнее предположение было выкрикнуто просто так, с  пьяных фантазий.
Шмидша готовилась ко сну, уже расплела надвое хилые седые косы, облачилась в
теплую  ночную   рубашку  и   приняла  две  немалые   чарки  восхитительного
горячительного напитка, а тут... здрасьте! Фрейлина исчезла!
     Через  минуту  смелое  предположение   Шмидши  стало  достоянием  всего
фрейлинского крыла.  Теперь уже  никто  не  сомневался  в  истинной  картине
происшедшего, спорили только о способе исполнения.
     -- Где утопилась-то? Зима, чай... Ведь не в корыте?
     -- Зачем в корыте? В Неве...
     -- Или в Малой Невке... в  фонтанной  реке. Возможностей много! Прорубь
только найти!
     --  Ах, несчастная, бедная мученица Мелитриса! Плач и  вой стоял до тех
пор, пока  не  вернулась во дворец  принцесса Курляндская.  Она  невозмутимо
шествовала  по анфиладе  комнат  к  своим покоям, а  к ней  одна  за  другой
кидались заплаканные перепуганные фрейлины. Когда гофмейстерина приблизилась
к  своим  апартаментам,  плач  стих.  Она  попросила  зайти  к  ней  Верочку
Олсуфьеву, да, да... именно сейчас, это дело не дотерпит до утра.
     -- Верочка зашла в знакомую гостиную, остановилась у двери.
     --  Это  вы,  фрейлин, подняли шум? --  в  голосе  принцессы  прозвенел
металл, правда пока не грозно, а эдаким нервным колокольчиком.
     -- Я, ваша светлость.
     -- Как вы  посмели  говорить,  что Мелитриса  утопилась?  Это не просто
дерзость! Это... кощунство!
     Маленькая  принцесса  быстрым  шагом  прошлась  по  комнате, когда  она
нервничала, то заметно хромала.
     -- Ничего подобного я не говорила,  --  обиделась Верочка. -- Что, мол,
утопилась, сообщила госпожа Шмидт.
     Принцесса словно споткнулась и упала в кресло.
     --  Старая дура! -- фраза была произнесена вполголоса, но принцесса тут
же пожелела о сорвавшемся с губ восклицании.
     Умные Верочкины глаза смотрели пытливо, она ждала пояснений.
     --  Госпожа Шмидт просто решила попугать вас. На самом деле все обстоит
совсем не так.. Мелитриса уехала, -- она вздохнула и добавила: -- в Псков, в
свою усадьбу Котину.
     -- Вот как? Насовсем?
     -- Я не знаю... Может быть,  и насовсем.  Этого еще никто не  знает, --
глаза  принцессы смотрели куда-то  вбок, да  и  выражение лица  было  словно
скошенное.
     -- А почему она уехала? И со мной не попрощалась?
     -- Тетка... вы  знаете,  у нее есть  престарелая  тетка.  Так  вот- она
умерла, -- принцесса встряхнулась, словно обрела, наконец, линию поведения.
     -- Но Мелитриса не получала никаких писем.
     -- Ей и не надо было их  получать. Достаточно,  что это письмо получила
я. Умерла тетка, и мадемуазель Репнинская уехала  на  похороны. Я не  вижу в
этом  ничего странного!  -- С  каждым словом принцесса словно  подхлестывала
себя, взвинчивала, а потом уже стала кричать  в  лицо растерявшейся Верочке.
-- Теперь идите!  И не смейте баламутить головы  другим! Если  надо будет, я
сама все объясню!
     -- Да  пожалуйста!  --  прошептала  Верочка  обиженно. --  Только  один
вопрос. Можно?
     -- Какой вопрос?
     -- Князь Оленев, опекун Мелитрисы, знает?
     -- Он знает все, что ему положено знать, -- принцесса подошла к Верочке
вплотную и стала подталкивать ее к двери. -- Князь Оленев сам получил письмо
из псковской  усадьбы.  А если  не  получил, то  получит. И я ему  обо  всем
напишу. Всенепременно. Спокойной ночи!
     -- А сундук с вещами Мелитрисы?..
     --  Сундук я  возьму к  себе  на сохранение...  -- услыхала Верочка уже
из-за закрытой двери.
     Верочка  быстро  уснула  и спала  без  снов,  а наутро опять  появились
сомнения.  В  чем? Она  и  сама не знала.  Могла  умереть престарелая тетка?
Могла, ей без малого сто лет. Должна была Мелитриса, наследница, ехать к ней
на похороны? Вне всяких сомнений. Так в чем же дело?
     А  дело в том, что собака зарыта совсем не  там, куда  тыкала пальчиком
принцесса Курляндская!  И чего она все бегала,  суетилась и  горбом  трясла?
Потому что хотела утаить главное.  Может быть,  про  покойную  тетку она все
сама сочинила...
     За сундуком не шли. Верочка примерила  фиолетовое платье Мелитрисы, оно
было почти впору,  только корсет чуть  жал.  Верочка  давно  мечтала о таком
платье. Если Мелитриса, не приведи господь, умерла, ведь и такое может быть,
то  платье  это  останется  как  память.  Корсет нужно подпороть... там всех
делто- вынуть парочку пластин из китового уса. А лиф сидит отлично!
     Если  все  хорошо  и благополучно кончится, то есть Мелитриса вернется,
она с удовольствием вернет ей платье. В конце концов  Мелитриса  сама давала
ей  это  платье... один  раз...  на  прогулку  с графом В. Верочка  еще  раз
прошлась перед зеркалом. А принцессе Курляндской она не верит, не верит!
     Этим  же  вечером  княжна  Олсуфьева  написала  подробное  письмо князю
Оленеву, а  наутро отправила его через почтовую контору по адресу.  Не беда,
если ее  письмо  продублирует послание  принцессы Курляндской.  А  вот  если
опекун и по сию  пору ничего не  знает,  то это...  злодейство, вот что  это
такое!


        Темное дело

     Письмо от Верочки Олсуфьевой шло до Никиты Оленева пять  дней,  как  мы
видим,  и  предки наши  умудрялись  иногда везти почту со скоростью верста в
неделю. В руки к Никите оно попало, когда тот поспешал в  карете, дабы ехать
к скульптору Николаю  Шилле. Прочитав его в дороге, князь отнесся к посланию
Верочки более  чем  спокойно. Даже, помнится, подумал, вот и  прекрасно, что
тетка  умерла.  Она давно в маразме, а  теперь  у Мелитрисы будут  кой-какие
деньги и из-за деревни Пегие Воробьи не надо судиться.
     Непонятное  беспокойство  заставило спустя  полчаса еще  раз перечитать
письмо. Верочка,  конечно, барышня, и  психология у  нее  девичья,  то  есть
убогая, настоянная на мечтах о несбыточном и любви ко всякой таинственности,
но  ведь она права --  не могла Мелитриса уехать в  Псков, не поставив его в
известность.
     Как только с делами скульптора  было покончено, Никита поехал во дворец
и  получил от ворот поворот.  Придворная контора  заявила,  что  о посещении
надобно извещать за два дня.
     --  А почему  не  за месяц?  --  негодовал Никита.  --  Я  же  не  к Ее
Величеству рвусь,  а к  обер-гофмейстерине,  принцессе  Курляндской.  У меня
неотложное дело!
     -- Не положено. Сегодня большой выход. Фрейлины на литургии.
     Неожиданно  препятствие  еще  больше  расстроило и огорчило Никиту.  Он
направился вдоль ограды, выискивая  незапертую калитку, дыру в  решетке или,
наконец,  знакомого охранника. И вообразите- нашел! Знакомый солдат стоял на
часах у шлагбаума, в эти ворота проезжали сани с дровами, сеном и провизией.
Jогда-то Никите удалось во дворце  за мелкую услугу всучить ему  пару монет,
сейчас он повторил этот маневр, увеличив мзду на гривенник. Солдат пропустил
Никиту на хозяйственный  двор. Оттуда через дворцовый парк  он направился во
фрейлинское крыло.
     Литургия давно кончилась,  гофмейстерина была  в своих покоях, но князя
Оленева приняла не сразу, а  когда  они встретились, начала вести  ничего не
значащий разговор о толщине льда на Неве, о  погоде, цене на китайский шелк,
про уходящую зиму и грядущую весну. Верочка убедительно просила не упоминать
в  разговоре о  ее  письме, поэтому  визит Никиты  должен  был выглядеть как
случайный. Первый его вопрос прозвучал невинно:
     -- Ну, как там моя подопечная?
     --  Ка-ак? Вы  ничего  не  знаете? -- изумление  принцессы  было  столь
искренним,  что  Никита  начал  волноваться  уже всерьез. Однако  он  вполне
правдоподобно сыграл удивление  и потом,  скорбно кивая, выслушал рассказ об
умершей в усадьбе Котице престарелой тетки.
     -- Уехала? -- переспросил Никита.
     -- Уехала...
     -- А когда вернется?
     -- Не сказала.
     -- А что сказала? -- Никита начинал терять терпение и мысленно заклинал
себя не повысить голос...
     -- Видите  ли,  князь... Я не  провожала  Мелитрису Репнинскую. Я  была
занята у Ее Величества.
     -- А кто провожал? Госпожа Шмидт?
     --  Нет, нет... не она. Я не знаю  точно, кто именно. Видимо, кто-то из
статс-дам.
     -- Что вы мне посоветуете? Письмо в усадьбу Котица написать?
     Принцессе неожиданно понравилась эта мысль. До этого  она сидела словно
замороженная, только глаза шныряли туда-сюда и все мимо собеседника. А здесь
вдруг размякла:
     -- Напишите, конечно.  И все узнаете.  На  этом  и  расстались.  Теперь
предстояло поговорить  с Верочкой. Видимо,  ей запретили  принимать князя  в
своей  комнате,  свидание  прошло  в  гостиной.   Бледненькая,   испуганная,
настороженная,  она  начала  говорить  в полный голос, но  со  второй  фразы
перешла на шепот, это придавало ее словам неожиданную интимность.
     -- Ах, князь Никита Григорьевич, почему вы не ехали раньше? Она вас так
любит.
     -- Я ее тоже люблю, -- так же шепотом сообщил Никита.
     Радости Верочки не было предела.
     -- Если бы она вас  слышала!  Вы  душка,  душка! -- прокричала и  опять
сникла. -- Самое возмутительное, что Мелитрису никто не  ищет. Понимаете? Не
могла она уехать в свою Котину, не известив вас, своего нежного друга.
     Никита понимал, что все это выглядит не так,  как должно. Из  псковской
усадьбы  явилась бы  Лидия.  С воплями она кинулась бы  на шею  Никите, хотя
никаких  прав  на это у нее нет. Потом вместе с  Лидией они потащились бы во
дворец. Кибитка из  Котицы, по всем понятиям, должна  быть  худой, лошади --
одры, и он бы непременно ссудил бы своих. И кибитку бы им поменял.
     Верочка  уже трещала что-то  к делу не относящееся  и улыбалась большим
ртом, повторяя на все лады:
     --  Вы такой  умный, князь... вы не  поверите этой  сплетне.  Мелитриса
вообще на  мужчин не  смотрела... Если бы она с  вами  сбежала, тогда другое
дело...
     Только тут до Никиты дошло, о чем толкует эта маленькая кокетка.
     -- Выбросьте из головы этот вздор! -- взорвался Никита. -- Все-то у вас
амуры на уме.
     -- Я  и говорю. Без фиолетового платья Мелитриса никуда не побежала бы,
ни в какие бега...
     -- А где вещи Мелитрисы?
     --  Их забрала к  себе принцесса, то  есть  мадама. Опять настало время
удивиться.
     -- И как она это объясняет?
     -- Мадам говорит,  -- Верочка явно  копировала нелюбимую гофмейстерину,
--  что  когда  фрейлина  Репнинская  вернется,  она  будет  жить  в  других
апартаментах. Но при этом тонко намекает, что вряд ли Мелитриса вернется.
     Чертовщина какая-то! Разговор явно зашел в тупик. Дома за ужином Никита
поделился своими переживаниями  с камердинером Гаврилой. Тот все внимательно
выслушал, а потом высказал трезвую мысль.
     -- Ваша Курляндская  явно финтит, сказать не хочет, а что-то знает.  Но
ведь и служащие в дворцовой канцелярии тоже что-то знают. Они же должны были
фрейлине отпускную бумагу писать.
     Никита не  поленился,  опять поехал  во  дворец.  Об  отъезде  фрейлины
Репнинской в  Псков не знал  никто.  Более того, конторские  обиделись, мол,
куда это она могла уехать без подорожной бумаги и прогонных  денег. Да  быть
такого не может!
     -- Разгадку этого темного дела мы можем найти  только в усадьбе Котица,
-- сказал Никита по возвращении.  -- Как ты думаешь,  Гаврила, сколько будет
идти туда письмо?
     -- А  это,  Никита Григорьевич,  как звезды  скажут. Может  и год идти.
Ехать туда надо...
     Никита изучающе посмотрел на камердинера, а потом его как прорвало.
     -- Я уже два  дня потратил  на  --эту нелепую  историю. У  меня  сейчас
жизньвот, -- он вскинул голову и схватил себя за шею, -- поджимает! Завтра в
академии обсуждается  регламент.  Иван  Иванович  внушает,  чтоб три  раза в
неделю собираться для обсуждения дел. Куда там- он махнул рукой. -- Разве их
уговоришь? А  завтра полный сбор --  Разобраться надо с регламентом. Что это
за академия такая, в  которой пятнадцать учеников. Сорок- это уже число! При
них пять профессоров, шесть академиков  и восемь адъюнктов. И не  меньше! Ты
слышишь, Гаврила?
     -- Куда уж меньше... -- отвлеченно вздохнул камердинер.
     Никита опять было начал кричать, но Гаврила перебил его:
     -- Не надрывайтесь, ваше сиятельство. Устанете без пользы. Вам силы для
других боев нужны, а в Псков поеду я