Фермер больше молчал и слушал, а его штабные -- генерал поручик Голицын
и Чернышев возражали, де, в указанном месте нет ни провианта, ни  фуражу, не
соломой же  с  крыш лошадей  кормить? Если нет лошадей,  то нет провианта, а
голодный русский солдат отвлекать Фридриха от Силезии не будет.
     Хоть и не без труда, генерала Андре уговорили, что переправляться через
Одер  у  Франкфурта русской  армии  никак  несподручно,  поскольку  прусский
генерал Дона снял осаду  со шведской крепости Стральзунд и теперь  поспешает
сюда, дабы мешать нашему продвижению. Решено было поменять направление армии
-- северное, с тем чтобы  поискать  другую, более  удобную  переправу  через
Одер.
     Через  день пути  русская  армия остановилась  у  Ландсберга,  обычного
прусского городка с четырехугольной площадью, окруженной сплошными  высокими
зданиями,  построенными  из камня и фахверков.  На  площади высилась  старая
ратуша, рядом  собор, все первые этажи были  заняты  лавками, где можно было
купить овощей и выпить кофе с булкой.
     Полк  Белова расквартировали  на  окраине  городка,  что  было  большим
везеньем, можно было по-человечески выспаться на белье и под периной. Дело в
том, что фельдмаршал завел фасон ночевать в чистом поле в  высоком  шатре, и
многие полки обязаны были следовать его примеру.
     На  следующий   день  выяснилось,   что  ноги  у  лошадей  находятся  в
бедственном положении,  их  необходимо подковать.  И  как всегда  необычайно
болезненно  встал  вопрос  фуража. Полковому интенданту было ведено  взять с
собой десять человек солдат и поехать в ближайшее местечко, дабы купить сена
и найти кузницу. Через  несколько часов  офицер  воротился ни с чем, кузница
оказалась  то ли закрытой,  то ли негодной, за сено  ломили неправдоподобную
цену.  Интендант заверял,  что можно найти сено в два, а  может быть,  в три
раза  дешевле. А  чем, позвольте вас спросить, кормить  лошадей сейчас? Мало
того что бестолковый  интендант не выполнил  приказа, так  он еще по  дороге
потерял половину солдат. Рассказ его был сбивчив и бестолков.  Вначале вроде
ехали вместе,  а  потом  вроде  солдаты решили заехать  в  соседнюю  деревню
"попить молочка".
     -- А что ж, все десять поехали молочка попить?
     -- Не пустил.
     -- Отчего же пятерых пустили?
     Интендант  только пожал плечами.  Белов знал фамилии  любителей парного
молока. Эти гренадеры в полном смысле слова оправдывали название полка, куда
брались самые высокие солдаты, косая сажень в плечах. В Семилетнюю гренадеры
вообще пользовались хорошей славой,  а офицерами в этих полках стояли лучшие
военные кадры.  Но  ведь от  широкости  характера  и  без присмотра  русский
человек, будь он хоть в форме, любую глупость может  учинить. А эти пять уже
были  на  примете.  Словом,  Белов  взял  ординарца  и  поехал искать  своих
гренадеров,  а заодно  самому выяснить положение  с  кузницей  и  сеном.  До
местечка М. было десять верст. Это  была маленькая, чистая, сытая деревушка.
Дом торговца  фуражом сыскался быстро.  Как только  хозяин увидел Белова, он
тут  же в  крик стал жаловаться, на бестолкового  интенданта  -- фураж уже в
тюках, взвешен, погружен.  "Промотал  деньги, мерзавец,-- подумал  Белов про
интенданта.-- А может, шкура, нажиться хотел?" Вопрос с кузницей тоже быстро
решился. Платить  надо кузнецам-то,  хоть  они и немцы, а не  орать  на  них
выпучив  глаза".  "Я  ему рожу-то разукрашу..."- шептал злобно  Белов, кляня
мерзавца интенданта.
     Ординарец  с  лошадьми   болтался  у  колодца.  Здесь  же   на  круглой
деревенской площади  произошла  неожиданная  встреча.  Белов только  мельком
бросил  взгляд  на беседующую в тени  лип пару  --  долговязого  драгунского
подпоручика  и  высокого католического монаха в выцветшей коричневой сутане.
Монах невольно  обращал  на  себя  внимание,  отброшенный  на  плечи капюшон
обнажил могучую, как у воина, шею  и лицо мыслителя с большим куполообразным
конопатым лбом.
     Поговорив с ординарцем, Белов оглянулся.
     Монах уже шел прочь быстрым, деловым  шагом. Только тут Александр узнал
в драгунском  подпоручике знакомого переводчика  из Кенигсберга --  Цейхеля.
Оба очень удивились этой встрече.
     Между Цейхелем и Беловым  никогда  не было добрых отношений. Александра
непереносимо раздражала способность  Цейхеля всюду совать свой немецкий нос,
он  был  не  просто  любопытен   --  настырен.  И  что  удивительнее  всего,
рекомендовал  Цейхеля  Белову  банкир  Бромберг,  умный  и  весьма уважаемый
человек. Но  насильно  мил не будешь.  Как-то они поспорили с Цейхелем из-за
сущей безделицы- кто лучше  смыслит в пистолетах.  В результате разругались,
подрались  как-то  глупо,   по-мальчишески,  и   Цейхель  схлопотал  стволом
пистолета по затылку, не больно,  но обидно. Крику было -- святых выноси, но
чтобы  драться на дуэли?.. "Простите,  я не  такой идиот",-- заявил Цейхель.
Вот и весь сказ.
     Но  встретить  в глухой  польской деревушке  знакомое лицо,  пусть даже
Цейхелеву рожу, все равно приятно. Но, видимо,  немец был другого мнения. Он
не только удивился встрече, но смутился страшно, словно его застали за чемто
предосудительным.
     -- Вот уж не ждал, что вы отправитесь на войну,-- заметил Белов.
     -- Служу. Переводчиком.
     -- Мой полк стоит в Ландеберге, а сюда я  за  фуражом явился.-- Надо же
было о чем-то говорить.
     -- И мой в Ландеберге. И я приехал за фуражом,-- поддакнул Цейхель.
     --  С  каких  это  пор  переводчики   отнимают  хлеб  у  интендантов?--
рассмеялся  Белов.-- А с монахом вы о сене  беседовали? Я и не знал,  что вы
католик. Цейхель переменился в лице.
     --  С  монахом  я беседовал не  о сене. Но  прошу вас,  господин Белов,
сохранить эту встречу в тайне.
     Дальше  Цейхель понес сущую  околесицу. Да, он католик, и это его боль.
Оказывается,  русские  вовсе не  так  веротерпимы, как  хотят казаться.  Он,
Цейхель, наивно думал,  что  они любую  религию  допускают, но  это не  так.
Главнокомандующий Фермер -- тот вообще лютеранин, а это еще хуже. Сейчас они
вместе поскачут в Ландсберг, а по дороге  он,  Цейхель,  подробно расскажет,
как трудно  быть католиком. При этом страдалец и веротерпец с  хрустом ломал
пальцы и смотрел на Александра с собачьей преданностью.
     А  вот  это  увольте... Переводчик уже  мучительно надоел  Белову. Идея
скакать с  ним рядом и  слушать нервные  всхлипы казалась отвратительной. Он
тут  же уговорил себя,  что  ему  необходимо наведаться  в штаб, то  есть на
обширное  поле в двух верстах от  местечка М. Чем черт не шутит,  может, его
гренадеры тоже где-то  там обретаются-  Вежливо, без  улыбки он расстался  с
горестным католиком, и они разъехались в разные стороны.
     После дубовой рощи и чахлого ручейка, заросшего ольхой и крушинойсовсем
русский пейзаж,-- он выехал на огромное, плоское, как поднос, поле.
     Еще  издали  Белов увидел высокий, круглый,  на  манер турецкого, шатер
фельдмаршала, а  рядом зеленую палатку, в ней обычно свершались богослужения
по лютеранскому чину. Шагах в десяти стояла палатка  русского протопопа- там
была  православная церковь. Фермор был благочестив  и следил, чтобы  в армии
неукоснительно соблюдались все церковные обряды и богослужения.
     Белов  совсем  запамятовал,  что  сейчас  было  как раз  время  службы.
Происходящего в самих палатках-храмах  видно не было, но вокруг православной
палатки  множество  людей  стояли  на коленях, в  первых  рядах разместились
калмыки и казаки из  личной охраны самого Фермера.  Фельдмаршал  находился в
зеленой палатке, вокруг тоже стояли лютеране. Их было много, гораздо больше,
чем представлял себе Белов.
     Протопопа армии он видел только однажды, когда их святейшество приезжал
в  полк для  наказания отца  Онуфрия. К стыду сказать, их полковой священник
был  пьяница и  никак не  вызывал  уважения офицерства. По  установленному в
армии правилу протопоп мог наказывать провинившегося телесно, то есть отдать
под кнут. Протопоп понравился Белову: лицо румяное, спокойное, темные волосы
без седины, аккуратно подстриженная борода. Черная бархатная ряса сидела  на
нем отлично,-- не  было  на  ней ни пылинки,  хотя  протопоп приехал  в полк
верхами,  как  обычный  военный.  Протопоп  внимательно выслушал все жалобы.
Офицеры честили отца Онуфрия на чем свет стоит, де, расхаживает по лагерю  в
непотребном виде, службу ведет гугниво, слова забывает и текст  божественный
сглатывает.  А  виной тому  водка проклятая! Постепенно азарт  ругающих стал
утихать, послышались вначале робкие, но потом набирающие силу голоса защиты.
Со  вздохом  вспомнили  вдруг,  что не  так уж он плох,  наш  отец  Онуфрий,
вопервых, добр и слово сочувствия всегда найдет, во-вторых,  отнюдь не трус.
Ну, бывает, выпьет в холодную ночь  после  того, как промесит верхами многие
версты грязи.  А он что -- не человек? И пьяным-то он бродил по лагерю всего
два раза,  а  теперь  клянется, что никогда подобного не повторится. Словом,
отмолили  офицеры своего  полкового священника, вместо неминуемого наказания
получил он только словесное внушение.
     Белов  оставил  лошадей  и прошел вместе  с  ординарцем к  православной
палатке.  Служба  шла  истово,  только  вдруг  возникал  в  рядах  молящихся
непонятный мирской шепоток, бросят фразу 6 каких-то мародерах, о предстоящем
опознании, и опять углубляются в  молитву. Александр тоже  преклонил колена,
пытаясь  сосредоточиться на высоком, но  шепотки не  утихали,  так и порхали
вокруг, В конце  службы он  узнал историю о мародерах, к сожалению, на войне
весьма обычную, и  сердце  его сжалось-  неужели  это его гренадеры  вызвали
такую панику в лагере и неудовольствие высокого начальства?
     История была такова. Накануне службы полковой пастор  из лютеран принес
графу Фермеру жалобу от  местного  арендатора.  Русские  богатыри не  только
ограбили его  дом и  унесли пожитки, но  избили самого арендатора,  и как-то
очень по-скотски обошлись с  его  женой.  Говорят, Фермер пришел  в ярость и
велел выстроить весь полк синих гусар.
     -- Синих гусар? Я не ослышался?
     --  Именно.  Выстроить  весь  полк,  чтобы  сразу  после  службы  найти
виновных.
     Как ни  чудовищна была  история,  у  Белова  отлегло от сердца- гнусное
преступление совершили не его  молодцы, другие.  И не он, а другой полковник
будет тянуться перед фельдмаршалом и, бледный от стыда и злости, выслушивать
сухое, корректное, но весьма обидное поношение.
     Служба меж тем  кончилась, из зеленой палатки вышел  Фермер  со свитой.
Фельдмаршалу  было пятьдесят, в одежде никаких излишеств, голубой  кафтан  с
отворотами,  голубая  лента через  плечо, на  груди ни  одной  награды, хоть
говорили,  орденов у него немало. В отличие от грузного Апраксина Фермер был
среднего роста, сухощав, с лицом строгим и бледным. Главнокомандующий махнул
рукой и решительно направился в дальний край поля, к палаткам голубых гусар.
Свита, последовала за ним.


        Опознание

     Синие  гусары  были уже построены. Вид у  них был хмурый, на всех лицах
застыло  одно общее выражение- крайнего недоверия  к предстоящей  процедуре,
опаски и вызова. Это что за экзерциция такая, когда гусар сняли с коней их и
выставили,   словно   пехотинцев,  на  всеобщее  любопытство  и   обозрение.
Опознание,  говорят... А кому  поверили? Какому-то  немчуре!  Ну производили
иные из нас рекогносцировку в тылы противника, целый день верхами, голодные,
холодные, а немчура небось браткам есть не дал и ругался непотребно.
     Немчура стоял  здесь же, молодой еще, кряжистый, бородатый, со  знатным
синяком  и  вздутием под  левым глазом  и лютой ненавистью  в  правом,  ясно
смотрящем. К Фермеру он подходить боялся, а все больше обращался к пастору в
черной  сутане с  ярким белым  воротником.  Рядом  с  пастором  возник вдруг
какойто долговязый  штатский,  очевидно из  волонтеров,  а может  судейский,
пошептал  в  ухо  и  исчез.  Белов  неожиданно  обозлился.  Виноваты гусары-
накажите,  все знают  -- за мародерство Сибирь,  а  то и расстрел по законам
военного времени. Но спектакль из армии на потребу  всяким штатским немецким
штафиркам устраивать,-- это значит достоинство русского солдата унижать!
     -- Начинается досмотр!-- крикнул кто-то срывающимся голосом.
     Фермер  опять  коротко  взмахнул рукой и пошел  по  рядам. За ним,  еле
поспевая,  бежал  арендатор,  зорко вглядываясь уцелевшим  глазом  в  хмурых
гусар.  "Не то, не  то,--  повторял он по-немецки.-- Я тех  негодяев на  всю
жизнь запомню!"
     Рядов  гусар было  три, и как  ни  быстро шел  Фермор, опознание заняло
порядочно времени. Мародеры все  не находились.  Когда были осмотрены все до
одного человека, честный арендатор, подводя итог, выдохнул последний раз "не
то", и  поднял недоумевающий  взор  на фельдмаршала.  На  лице его он увидел
явное неудовольствие.
     -- Что  же,  нам  еще  раз по  рядам идти? -- спросил Фермер в  крайнем
раздражении.-- Может быть, вы плохо видите из-за своего увечья?
     О, нет, какое там увечье, видит он превосходно, но среди этих гусар нет
тех негодяев. Может быть, негодяи были из других  полков, а только  нацепили
мундиры синих  гусар? Они были  высокие, оч-чень  высокие, подлые, страшные,
ужасные, жестокие...
     --  Это я  уже  слышал,--  Фермор явно  не знал, как  поступить дальше,
ситуация  явно  зашла в тупик, но  оставить гусар безнаказанными  было никак
нельзя.
     Сердце Белова опять  дрогнуло от  понятных  предчувствий,  а вдруг  эти
высокие, ужасные, жестокие и есть  его  любители парного  молока,  но в этот
момент мягкосердная  судьба  все  расставила по  своим местам. Вперед  вышел
гусарский офицер.
     -- Ваше высокопревосходительство, осмелюсь доложить, полк построен не в
полном   составе.  Несколько  человек  посланы  в   команду.  Надобно  и  их
проверить...
     Арендатор,  а  вместе  с  ним  и Ферморова  свита,  вздохнули  с  явным
облегчением. Все  как-то  сразу  поверили,  что негодяи  находятся  в  числе
отсутствующих, а  впрочем, черт  с ними, где бы они ни находились, только бы
кончился скорее этот стыдный, всех смущающий спектакль.
     К пастору опять подошел длинный франт, то ли волонтер, то ли судейский,
а поскольку он был на голову выше лютеранского попа, то склонился перед  ним
подобострастно-  все выслужиться хотят  перед ферморовым  духовником.  Белов
машинально прошел вперед, всматриваясь в штатского, а тот, явно почувствовав
на себе взгляд, повернул голову, и  Александр, с изумлением и счастьем почти
детским,  понял, что никакой это не франт, а  Никита Оленев.  На  лице друга
появилась нерешительная  улыбка, он словно боялся  поверить в  чудо встречи,
потом он вздохнул глубоко и бросился к Александру --
     Через   час   друзья  сидели  в  чистой  горнице  временного   Сашиного
пристанища, а хозяин  заставлял  стол пузатыми бутылями с легким лифляндским
пивом,  июльскими  дарами  огородов,  принес и  жареную курицу, и  тефтели с
подливой -- сил нет, вкусно!
     Александр ликовал.  Вернувшись в полк, он узнал, что  любители  парного
молока давно  вернулись из  своей "рекогносцировки", за фуражом были посланы
подводы. Теперь он принадлежал только себе и Никите.
     Ели,  пили, балагурили, стараясь  пока не говорить ни  о чем серьезном,
все  по верхам: какая погода в Кенигсберге,  каков характер у генерала Б. да
кто  такой  пастор  Тесин.  Здесь  же Никита рассказал,  как  был принят  по
рекомендательному письму Шувалова самим фельдмаршалом.
     -- Я  бы не осмелился идти к Фермеру,  неловок, ты понимаешь, но пастор
Тесин  -- поистине  незаменимый  человек  --  сам отнес  мое  письмо.  Я был
приглашен к обеду. Обед  был  в честь... не понял, в  честь  чего, но ликеры
пили и виват кричали.
     -- Обед был в городе? У бургомистра небось?
     --  Что ты?  В чистом поле, в его  шатре,  а суповые миски с  позолотой
внутри  -- по всем светским правилам.  Смешно,  право...  Кушанья  разносили
гренадеры.
     --  Это не мои,-- угрюмо сказал  Белов.-- Ни я сам,  ни гренадеры мои в
шатер фельдмаршала  не вхожи. И вообще, Никита, мои виды на славу, карьеру и
успех  сузились во-он  до той полоски на горизонте,--  он указал в  окно, на
синенький просвет в  пасмурном, закатном небе,-- а  вокруг все тучи, кручи и
прочий беспорядок. Бестужев, мой враг и благодетель, пал, а других радетелей
о себе не имею.
     -- Уж не повесил ли ты нос, гардемарин? -- усмехнулся Никита.
     -- Повесил, на гвоздь...
     --  Ладно,  сейчас  я  тебя  развеселю,-- Никита прихлебнул вина,  отер
рот.-- Рад сообщить, что у вас, сударь, появился еще один  радетель. Великая
княгиня.
     -- Их высочество?-- иронично скривился Александр.
     -- Именно.  Она велела передать, говорю почти дословно, дело  Апраксина
не  кончено,  тебе  никакая  реальная  опасность  не  грозит,  но  лучше  не
высовываться,  если  не хочешь быть востребованным как свидетель.  Ты в этом
что-нибудь понимаешь?
     -- К  сожалению,-- бросил Александр хмуро, и Никита понял,  что друг не
хочет  подробничать на  этот  счет, ну  и  пусть его.-- А  с чего это  вдруг
великая княгиня дала тебе подобное поручение? -- не удержался он от вопроса.
     --  Это длинная история. Она знала, что  я еду в Пруссию. А в  армию  я
явился не воевать, а к тебе за помощью.
     Стало совсем темно,  хозяин  принес  сальные свечи. Белов попросил  еще
пива.  Вино  кончилось...  А не  кофе  же  лакать в этой  дыре, где  чай  не
признают, а водку не гонят.
     -- Ну  что там,  выкладывай.-- Белов подпер щеку рукой, неотрывно глядя
на узкий язычок пламени.
     -- Я  приехал в Пруссию  на поиск княжны  Мелитрисы  Репнинской...--  и
Никита в меру подробно  и совершенно откровенно рассказал все, что связывало
его с "астрой  и звездочкой", а  иными  словами,  опекаемой  им фрейлиной Ее
Величества.
     Александр слушал не перебивая,  только лоб тер, словно хотел разгладить
ранние  морщины, а потом  начал  теребить нижнюю  губу, которая  кривилась в
подобие улыбки.
     -- А ведь и впрямь развеселил, князь,-- заметил он, когда Никита кончил
свой рассказ.--  Это  ли  не смешно, что мы одной и той же  Мамоне служим, а
получаем  только зуботычины. Да,  да, как говорили древние  греки, посмотрел
дурак на дурака, да и плюнул -- эка невидаль...
     -- Я тебя не понимаю.
     -- Да уж куда там... Ты знаешь, зачем я ездил к, Апраксину в ноябре? За
этими самыми письмами.
     -- Да ну? -- Никита был так ошарашен, что вскочил  на ноги, тень от его
фигуры зависла над Александром.
     --  А  ты  знаешь,  как  попали эти  письма к  фрейлине Репнинской?-- с
напором продолжил Александр.--Через  батюшку, полковника Репнинского. Он был
доверенным лицом великой княгини,
     -- А я-то подумал, что это она так расстаралась.
     -- Для себя их высочество расстарались.
     --  Да будет тебе,  Сашка. Великая  княгиня добра. Мелитрисе она вполне
искренне хотела помочь... Белов вдруг насмешливо сморщил нос:
     -- А ты не влюблен ли, гардемарин? Она хорошенькая -- твоя фрейлина?
     -- Ну что ты порешь чушь?  Влюблен -- не влюблен...  В  этом ли  сейчас
дело? Сейчас главное- ее из рук Тайной канцелярии вырвать.
     -- А  из первой бочки  пиво лучше было... Не находишь? Это горчит,-- он
отставил кружку.-- А  с чего ты взял,  что княжна в руках Тайной канцелярии?
Скажи  на милость,  зачем  бы им  тащить  княжну в Пруссию?  Они бы  и  дома
подыскали хороший сырой каземат и повели  неторопливое  следствие. Да ты  их
повадки лучше меня знаешь.
     Дверь вдруг распахнулась, и на пороге появился Гаврила в ночном колпаке
и пледе.
     --  Вы, Никита Григорьевич, запамятовали. Нам  надобно  Осипова искать,
этого инкогнито.  Вы бы порасспрашивали Александра-то Федоровича, он человек
головастый. Э...-- он вдруг сморщился, как от  горького.-- Вы  уж оба,  ваши
сиятельства, того...  хороши.--  И он  затянул на плаксивой ноте: -- Свой-то
за