--  Котов? --
И  вдруг  рванулась, ударилась  головой  о  высокую спинку кресла и  трубно,
нечеловечьи завыла. На Аглаю Назаровну обрушился припадок.
     Видно,  это  было  вполне привычно, потому  что Аглаю  Назаровну  сразу
подхватили, положили на пол, откуда-то появились подушки, Прошка метнулась к
барыне  и  принялась  оглаживать  потное лицо.  Про Гаврилу  в  суете  и  не
вспомнили, но  он протолкался сам  вперед и, глядя, как  выгибается  в руках
гайдуков тело княгини, как пузырится у бескровных губ пена, "подвел черту":
     -- Падучая... Держите барыню крепче. Алексей Иванович, живо!  В красной
банке  настойка дурмана.  Несите сюда. Надо  три капли... нет,  лучше пять в
ложку с водой, -- и добавил с удивлением: -- Ноги-то у нее почему двигаются?
     Когда  Алексей принес настойку и ее в нужной пропорции с трудом влили в
сведенный судорогой рот Аглаи Назаровны, Гаврила перевел дух.
     -- За  дело, Алексей Иванович! Я  тут  с ними поговорю, как сумею, а вы
достаньте серп да идите на задворки парка пустырник жать. Сок из него будете
давить, и поить начнем всех принудительно. Пустырник отвадит доносы писать!
     --  Иду,  Гаврила.  --  Алексей  испуганно  огляделся.  Вокруг,  словно
призывая   его  на  подвиг,   кричало,  вопило   и   бесновалось   население
справедливого государства.
     Алексей  выбежал  из  дома так стремительно,  словно там бушевал пожар.
Вместо серпа он прихватил на кухне длинный, с изогнутым лезвием, нож. Только
когда  стемнело,  и  уже  нельзя было  отличить  лопух  от крапивы,  а  куча
нарезанного  пустырника  соперничала  в размерах со  стогом, Алексей  сел на
землю и утер пот со лба.
     "Ну и дела... А  Котова в этом доме знают.  Хорошо знают, И  похоже, не
любят. Где ты,  штык-юнкер? Защищайтесь, сэр! Я вышибу дух из вашего хилого,
поганого тела, сэр! "
     Луна  поднялась высоко  над  деревьями,  засеребрила  воды  Фонтанки  и
влажную от испарений  чугунную решетку. Алеша направился к месту встречи. Он
не  заметил, конечно, как  мелькнула  за  кустами фигура  в  белом  -- тихий
садовник  Мятлев  торопился  по  своим  делам.  Вначале  он  шел  осторожно,
пригнувшись, но  выйдя к ограде, припустился бегом. У скрытой плющом калитки
он остановился, ржавый ключ с трудом повернулся в замке. В парк проскользнул
человек в плаще и сразу исчез за деревьями.
     -- Крапива,  черт!  --  выругался Никита,  забыв произнести пароль.  --
Алешка, наконец-то!
     -- Гардемарины, у нас тут такие события! Брому надо, много!
     -- Зачем?
     -- Гаврила велел. Они здесь все помешанные.
     Трудно   было  Алексею   объяснить  друзьям  особенности  быта  в  доме
Черкасских, но  когда понимание было достигнуто, Никита посоветовал  -- пока
не поздно, дать деру!
     -- Нет, -- сказал Алеша.
     -- А если тебя  начнут расспрашивать, откуда, мол, знаешь Котова и  все
такое? Княгиня его не любит, а князь? Может быть, Котов его доверенное лицо.
Закуют тебя в колодки...
     -- Нет, -- упорствовал Алексей.
     -- Я тебе принес кое-что, -- сказал молчавший до  сих пор Саша. -- Одно
старое письмо. Оно послужит тебе пропуском.
     -- Какое еще письмо?
     -- Бери,  бери, --  подтвердил  Никита. -- Это из бестужевских бумаг. С
этим письмом можешь идти прямо к Черкасскому.
     Раздался  какой-то невнятный  шорох,  кажется, совсем  близко  зашумели
верхушки деревьев.  Друзья  замерли,  напряженно вслушиваясь. Никита  сделал
несколько шагов в темноту.
     -- Никого нет. Ветер.
     -- Так ты понял, Алешка?
     -- Легко сказать  -- иди к князю, -- проворчал Алексей, пряча бумагу на
груди. -- А где его  найти? На половину синих не пускают. И потом мне завтра
весь день сок из пустырника надо давить. Гаврила велел.
     --  А  местная  болезнь  заразная,  --  разозлился  Саша.  --  Ты  тоже
ополоумел.  Ты  зачем в  дом этот пришел? Врачеванием заниматься? Ладно,  ты
руками-то  не  маши. Нечего оправдываться... Письмо носи  на себе.  Ему цены
нет. Да прочти его, прежде чем нести к Черкасскому.
     -- До завтра, сэры! Честь никому!..
     Алексей  вернулся  на  поляну,   ухватил  сколько  могли   обнять  руки
"с-собачьей  крапивы"  (он  не   забыл  второго  названия  пустырника!  )  и
направился к дому.
     Трава была тяжелой, колола  руки. Алексей шел, ногами  ощупывая дорогу,
стараясь, не натолкнуться на дерево и не угодить в яму. С-собачья крапива за
все цеплялась и  норовила выскользнуть из рук. Он и не заметил, как сбился с
дороги.
     "Где  это я? Кажется, на территории князя. Не  могли  указующие таблицы
поставить! Черт их разберет!  Кленовая аллея принадлежит "белым", липовая --
"синим", это я помню... Но кому, ради всех святых, принадлежат елки? Сэры, я
заблудился... "
     Он  поднырнул  под  колючую   крону,  продрался  через  сухие  ветки  и
неожиданно  очутился на  липовой  аллее.  Куда:  направо,  налево? Он  пошел
направо к фонтану, освещенному слабым светом фонаря.
     -- Чей это фонтан? Чей фонарь? Если  мне не изменяет  память, у фонтана
сходятся все  аллеи, -- сказал  Алексей вслух и тут же спрятал лицо в охапку
травы.
     По ту сторону фонтана стояли люди, и одежда их была не белого цвета, их
было  трое.  Казалось, никуда  они  не  торопятся,  никого  не  ждут,  стоят
неподвижно, молча, как духи.
     Вот  один из  них  медленно  подошел к фонтану, наклонился и  стал пить
воду, тонкой струйкою бьющую из трубки. Потом распрямился, отер рукавом губы
и,  закинув голову, посмотрел на  луну выпуклыми  тусклыми глазами.  Алешины
руки  сами  собой   разжались,  и,  слабо  охнув,  он  повалился  на  охапку
пустырника.
     Сомнений не было. Этот бородатый, худой,  медленный в движениях человек
был не кто иной, как штык-юнкер Котов.

        -21-

     Саша стоял в тени  собора Святого Исаакия и всматривался в прохожих. Он
знал обыкновение Лукьяна Петровича прогуливаться вечерком в хорошую погоду и
надеялся встретить его, успокоить, а также напомнить об обещании похлопотать
об аудиенции у вицеканцлера.
     Прошедший  день был  не  по-осеннему жарок,  и теперь  прогретые  камни
собора дарили  прохладному вечеру свое тепло. Огромный,  немосковского толку
собор возвышался над площадью, как опаленный в борьбе с неприятелем корабль.
Когда-то били на его башне куранты с музыкой. Государь Петр купил эти часы в
Амстердаме и очень гордился этой покупкой. Со временем собор обветшал, и для
укрепления  стен к нему пристроили  крытые деревянные  галереи.  Лучше бы не
укрепляли соборные стены, потому что случилась гроза, рядом в дерево ударила
молния, и  из-за этой  самой галереи  случился великий пожар. Дотла  сгорели
стропила,  перегородки,  кровля  и  амстердамские  часы  с курантами.  Собор
поправили, покрыли  медными  листами крышу,  но и по сию пору видны  кое-где
следы  пожара,  а главное, собор онемел, у казны  не было ни денег, ни охоты
покупать  в  Амстердаме  новые  часы. Да  и  зачем считать время? Пусть себе
течет... Его не остановить.
     Однако не идет  Лукьян Петрович. Саша еще раз обошел вокруг  собора,  и
вдруг крик:
     -- Белов!
     Господи,  неужели  это  Ягупов?  Саша  настолько  привык  видеть  этого
матерого  преображенца в поношенном мундире и  сивых скособоченных  сапогах,
что не  сразу  признал  его в  разодетом самодовольном  франте.  Ягупов  был
роскошен. Ярко-красный кафтан, горчичного  цвета камзол с золотыми галунами.
Пышное, заколотое брошью жабо  кокетливо пенилось вокруг могучей шеи. Он был
пьян, благодушен и разговорчив.
     -- Женюсь, братец! Хорошо,  а? И  посмотри,  каков я на вид! -- Крепкий
удар по плечу заставил Сашу слегка присесть.
     -- Очень рад. Поздравляю.
     --  Угадай,  кто  моя  невеста?  Фея северной  столицы,  очаровательная
амазонка Елена  Николаевна. -- Второй  удар пришелся по спине и  вернул Саше
прямое  положение тела: --  А  ты  что  пасмурный такой? Опять  крест надо в
крепость передать? Это мы мигом!
     -- Нет, что вы? Благодарю вас. И не надо об этом так громко.
     -- Да плевать я хотел на всех любопытных! Пусть слушают. У меня Леночка
согласие дала. 0-го-го!  --  закричал он  вдруг на  всю  площадь, захохотал,
утирая выступившие от смеха слезы огромным, атласным футляром. -- Надька вот
только хворает. Я ведь от нее  письмо получил. Не письмо, записочку передали
верные люди. Застудили  ей легкие в крепости. У них там сыро, холодно, мышей
полно.  , И в ссылке,  думаю, не  лучше. --  Ягупов скрипнул  зубами.  --  Я
сегодня   этого  пакостника  встретил,  курляндца.   Ходит  гоголем,  мундир
внакидку. У него, вишь, шпагой плечо проткнуто. Всем и каждому  болтает, что
дрался на  дуэли и заколол обидчика. Я думаю -- врет. Этакого труса на дуэль
надо  связанным вести, а  то и на  руках волочить, он  будет  в обмороке и в
мокрых штанах.
     -- Это вы о ком? -- насторожился Саша.
     -- Да Бергер... Сущая каналья! Где-то болтался в последнее время, видно
его не было, а теперь, дерьмо, опять всплыл.
     "Бергер... приехал,  значит. Отлежался  в охотничьем  особняке, пережил
бурю и явился. А что за этим последует? Незамедлительный вызов к  Лестоку...
вот что последует... "
     -- Белов, ты  что молчишь-то? -- Саша  почувствовал, что  Ягупов трясет
его за плечо. -- Я говорю, Васька Лядащев о тебе справлялся,  мол, давно  ли
видел... и  все такое. Это не к добру, когда Ваське кто-то нужен. Человек-то
он неплохой. Да мы  все хорошие,  откуда только подлецы берутся? Ты к Ваське
не ходи. Ну его к черту...
     -- Да, да, конечно... Прощайте, Ягупов. Извините, очень тороплюсь. -- И
Саша  чуть ли  не  бегом  поспешил домой,  как он  мысленно  называл  жилище
Друбарева.
     Только бы старика  не взяли... Драгуны  вполне могли потребовать  его к
ответу  за отсутствие постояльца, и хоть известил его Саша запиской о  месте
своего пребывания, старик, святая душа, ни за что не откроет на допросе этой
тайны. И вообще, как могла прийти ему в голову эта шальная, подлая мысль  --
уехать к Никите на целых три дня и подставить под удар Друбарева?
     К счастью, Сашины страхи были напрасны, в доме  на Малой Морской царили
тишина и покой. В гостях у Лукьяна  Петровича был Замятин. Старики сидели  в
большой  горнице  за   столом,  заваленным  бумагой,  перьями.  Бутылочка  с
чернилами была уже  наполовину опорожнена. Видно, старики не  теряли времени
даром.
     -- Сашенька, как хорошо, что ты наведался!  -- обрадовался Друбарев. --
Мы тут послание от твоего имени составляем.
     -- Ага, депешу, -- подтвердил Замятин.
     Он  как всегда  был  значителен  и  громогласен,  но  легкое  смущение,
какая-то суматошность проскальзывали в его поведении. То перья начнет чинить
-- бросит, то съемы  схватит,  чтоб  снять  нагар со свечей, хоть в этом нет
никакой необходимости.
     -- Какое послание, какую депешу? -- не понял Саша.
     -- Их сиятельству вице-канцлеру. Вот  смотри.  Здесь  разные  варьянты.
Выбери, какой понравится.
     "Всемилостивейшее сиятельство! --  начал читать Саша. -- С глубочайшим,
преисполнившим сердце холопа вашего благоговением и, ощущая крайнее смущение
и слабость в телесах, исспрашиваю -- благоволите холопа вашего... " Нет, это
не подойдет.
     --  Вот   эту   почитай.   --   Замятин   протянул   следующую  бумагу.
"Всемилостивейший  князь и сиятельство! Издревле верный холоп  ваш с великим
обрадованием, стараясь показать  сиятельству вашему истинное свое почтение и
любовь, которое всегда к вам имел, дерзнул из глубины сердца своего припасть
к ногам вашим. Прилежно стараюсь и тщусь  довести до вашего сведения, что  я
наг и бос, сир и убог... "
     --  Это совсем  невозможно, --  взмолился Саша.  -- Я вовсе не сир,  не
убог!
     -- Надо почтительно, Сашенька, -- сказал  Друбарев, укоризненно покачав
головой.
     Саша вдруг разозлился.
     -- Да разве с таким письмом получишь скоро аудиенцию? Читать противно.
     Замятин запыхтел, стол под ним заходил ходуном.
     -- Я про тебя говорил кой-кому,  -- сказал он, стараясь  не смотреть на
молодого  человека.  -- И этот  кой-кто посоветовал  написать объяснительное
письмо.  И чтоб как подобает, с  подробностями! А что я еще могу?  Я человек
маленький, -- видно, трудно дались Замятину эти уничижительные слова, и чтоб
скрыть неловкость, он добавил  ворчливо: -- Юность, прости господи... Все ей
просто. А  каково мне объяснить, что  мальчик-курсант  желает  встретиться с
вицеканцлером? И зачем ему сия встреча?
     -- А  затем,  --  вскипел  Саша, --  что меня сегодня  опять на  допрос
поволокут.
     -- Какой  допрос? -- Иван Львович всем корпусом повернулся к Друбареву,
но тот опустил глаза и ничего не ответил.
     -- И вообще, -- продолжал Саша, -- не вовремя мы  затеяли эту писанину.
Все сжечь и немедля, Марфа Ивановна, голубушка, растопите печь!
     Голос  Саши звучал  так уверенно, что  ни  у кого и  мысли  не возникло
ослушаться. Друбарев поспешно унес в свою комнату письменные принадлежности,
Иван  Львович свалил в  корзину  черновики  бесполезных посланий и  депеш, а
Марфа  Ивановна  ловко  свернула их  в жгуты, чтобы использовать в  качестве
растопки.
     -- Шел бы ты, Иван Львович, домой от греха, -- сказал Друбарев.
     Замятин  погрозил  ему  кулаком,  и  у  тебя,  мол, завелись  тайны, но
расспрашивать не стал и величественно удалился.
     Саша  как в  воду смотрел,  в одиннадцать  часов явились  драгуны.  Все
подробности -- и волнение Лукьяна Петровича, и грубость солдат, и плач Марфы
Ивановны в чулане, и  неторопливое шествование к  дому на  Красной  улице --
повторились как  в несколько раз виденном, набившем оскомину, сне. Небольшим
отличием,   просмотренной   ранее   деталью,   хотя   она   словно   незримо
присутствовала на каждом допросе, была скульптурно окаменевшая позади кресла
Лестока фигура Бергера.
     Лицо его, обычно багряно-раскрашенное румянцем, было бледным. Саша  еще
раз   поразился,  как  странно  преображает  бергерову  физиономию  ощущение
опасности: глаза, узкий нос, острый  подбородок словно сгрудились, сбились в
кучу, и  всей  поверхностью лица  завладели круглые, мучнисто-белые,  словно
непропеченные булки,  щеки.  Бергер смотрел прямо перед собой  не мигая.  На
появление Саши он никак не отреагировал, словно видел его впервые.
     -- Ну! -- сказал Лесток.
     Это  "ну"  относилось  явно не к Бергеру, но тот, словно спина царского
лекаря подала ему тайный  знак,  весь  встрепенулся, пошел волнами, и  Белов
понял, что его бывший попутчик смертельно напуган, а появление Саши напугало
его еще больше.
     "Нам устраивают очную ставку, --  подумал  Саша, -- иначе зачем вся эта
кутерьма? "
     --  Повтори,  курсант Белов,  что тебе известно  о бумагах, которые  де
Брильи вез в Париж, -- произнес Лесток хмуро.
     --  Ничего не известно, -- скороговоркой  сказал  Саша.  --  Одно  могу
присовокупить... Вот они, -- кивок на Бергера, -- говорят французу:
     бумаги в  обмен  на  паспорта!  И еще  сказали: отдашь  бумаги,  кати с
девицей в Париж.
     -- А дальше что было?
     -- Де Брильи  выхватил шпагу, --  Саша с  деланной наивностью  повторил
этот жест, -- и началась битва.
     Видимо, Бергер опять принял от спины Лестока только ему видимый сигнал,
потому  что  вдруг боком, мелкими шажками  начал обходить кресло сиятельного
следователя, шаркая, приблизился к Белову и замер рядом с ним.
     -- Ну? -- Окрик, как щелчок кнута.
     Бергер поспешно переступил с ноги на ногу, набрал в грудь воздуха:
     -- Я, ваше  сиятельство... Обыск, ваше сиятельство... Не было бумаг! Де
Брильи без сознания... Я в доме  туда, сюда! Все перерыл. -- Бергер отчаянно
жестикулировал, и не из его бессвязной речи, а из пластичной игры рук и ног,
которым отнюдь не мешало раненое плечо, Саша с удивлением  узнал, что Бергер
ранил  француза,  что пока  шевалье был без сознания наш герой,  превозмогая
боль в проколотом плече, сделал полный обыск в доме и что только жесточайшая
горячка, помутившая разум смельчака, позволила де Брильи и девице Ягужинской
беспрепятственно бежать из особняка на болотах.
     Этот  полный самой  бессовестной  лжи и искренне  сыгранного драматизма
рассказ совершенно подорвал  как физические, так и  моральные силы  Бергера.
Ноги его странно  обмякли, согнулись в коленях, щеки стали  сизыми. Злорадно
ожидая, что курляндец не устоит и по-детски сядет на корточки, Саша подумал:
"Ну, каналья, сейчас я расскажу, как ты там делал обыск! "
     Он уже сделал шаг вперед, чтобы Бергер понял и, боже, избавь, не оперся
об него своим тряпичным  телом, и уже подыскивал гневные  слова  правды, как
чей-то голос (неужели это был он сам? ) твердо сказал:
     -- Ваше сиятельство, господин Бергер рассказал все совершенно правдиво.
Де Брильи напал первый. Битва была жестокой.  Бергер дрался, как лев, он мог
бы убить француза!
     -- Этого еще не хватало, -- проворчал Лесток.
     -- Обливаясь кровью, ваше сиятельство,  Бергер делал в доме обыск очень
тщательно. Он не мог исполнить лучше вашего приказа, он сделал все, что было
в человеческих силах.
     -- Что ж ты раньше молчал об этом? -- насмешливо спросил Лесток.
     -- Я полагал,  что  это  привилегия господина Бергера --  рассказать  о
себе. Моя роль в этих событиях слишком ничтожна.
     Лесток хмыкнул, откинулся в  кресле, достал маленькую табакерку  и стал
неторопливо  запихивать в  ноздрю  большого  мясистого носа табак. Глаза его
светились  откровенной иронией, и  Саша  живо представил,  как лейб-медик  с
такими вот ироническими глазами насмешничает со всем миром -- азартно играет
в карты, пьет,  угодничает с дамами, кляузничает  на всех императрице. Видно
было,  что он давно понял --  бестужевских  бумаг нет и  не  будет, и теперь
забавлялся, глядя,  как два плута выгораживают друг друга. По каким-то своим
законам этикета человеческих  отношений Лесток не только не осуждал Белова и
Бергера за вранье, но даже признавал такое поведение  единственно возможным,
считая, что честность в данной ситуации была бы только помехой. И еще Лесток
думал: "Нет, Шетарди, вам не удастся свалить на меня свои просчеты и ошибки!
Я хотел одного --  арестовать беглянку Ягужинскую, но  агенты  мои оказались
жалкими трусами. И более, господа французы, я никаких интриг не затевал... "
     Саша оглянулся, желая посмотреть, что  выражает  физиономия Бергера  --
удовлетворение, насмешку, благодарность?  Лицо  Бергера ничего  не выражало.
Глаза его  раздвинулись, облегчив переносье, щеки поджались и покраснели. Он
был спокоен.
     В  какой-то  момент Саше стало  смутно  и пакостно,  но он  прогнал это
ощущение. Он пытался нащупать  в глубине души если  не угрызения совести, то
хотя бы  легкое  неудобство от того, что стал помогать  Бергеру. Бергеру! --
который уже давно опростал  свою  совесть, выкинув на свалку  такие понятия,
как "порядочность", "честь", да, он, Александр Белов, теперь в одной упряжке
с Бергером, а что делать, если жизнь такова?
     Но, видно, рано  Саша успокоился и занялся анализом души своей.  Лесток
вдруг встал, запахнул золотой халат и прошелся по комнате.
     --  Скоро в Москве будет еще один свидетель... --  сказал он жестко, --
сам Шетарди. А потому разговор наш не окончен. Вам известно, что такое дыба,
юноша, -- спросил он Сашу почти добромжелательно.
     -- За что, ваше сиятельство? -- пролепетал тот.
     -- Я просто хочу,  чтобы вы поняли важность предстоящего вам разговора.
И ты тоже! -- крикнул он злобно Бергеру. -- Из Петербурга не выезжать!
     Когда Саша выходил из комнаты, раздался неожиданный  грохот,  всхлип, и
все стихло. Нервы Бергера не выдержали, он упал в обморок.
     В предрассветной мгле Саша дошел до дома. Друбарев не спал.
     -- Милый Лукьян Петрович,  простите меня.  Простите, что навлек беду на
ваш  дом.  Простите,  что... -- У Саши не было сил  продолжать,  ком стоял в
горле.
     -- Да  будет тебе, -- как-то буднично сказал Друбарев, поправляя ночной
колпак