ассеянным светом,  идущим через длинное окно  под  потолком. На
второй этаж шла  лестница без перил, направо,  налево  и прямо  --  закрытые
двери.  Никита  выбрал  левую.  Эта  была  столовая.  Дубовый,  не  покрытый
скатертью стол, стулья голландского фасону с  высокими резными  спинками, на
полках  фаянсовая и медная посуда. Понять,  трапезничали  здесь  сегодня или
нет, было невозможно, чистота помещения была безукоризненна.
     Тишина дома  вдруг окрасилась еле  заметным  звуком, он не был похож на
шаги или бытовую  возню, скажем на  кухне,  звук этот принадлежал скорее  не
дому, а саду,  словно ветер неловко зацепился за ветку осины и она зашептала
обиженно. От напряженного внимания Никите показалось,  что у,  него заложило
уши. Вот опять... Нет, это не из сада, это из дома, и звук уже другойРебенок
всхлипнул или котенок? Детский какой-то звук... А может, это Мелитриса?
     Он решительно бросился в  прихожую,  рванулся  к противоположной двери.
Она не открывалась. Звук явно шел оттуда, причем было  похоже,  что дверь не
заперта, ее кто-то держал изнутри.
     -- Откройте дверь, сударь! -- заорал Никита, выхватывая шпагу и с силой
ударяя в дверь плечом.
     Дверь поддалась  неохотно, оставляя на полу  размазанный,  темный след.
Господи, да это кровь! Никита протиснулся в комнату.
     Лежащий у двери был мертв. Он сидел раскинув ноги, все еще привалившись
спиной к двери.  От усилий  Никиты фигура его завалилась набок. Средних лет,
без парика, волосы черные,  костюм  богатый, но  хорошо ношенный. Обедневшие
графы  часто рядятся  в эдакие камзолы и рубахи с выношенными  брюссельскими
кружевами.  Огнестрельные раны две,  наверное, одна смертельная. Впрочем, он
не врач. Что теперь делать-то? Ведь труп...
     В  этот момент опять раздался  тот же звук, где-то совсем рядом. Никита
осмотрелся и увидел торчащие  из-за канапе ноги: непомерно  длинные  ноги  в
сапогах. Стонет, значит, жив!
     Это был  молодой мужчина  в ярком, шнурками украшенном камзоле. Залитый
кровью парик сполз на ухо, обозначив рану на  голове, рядом валялся разбитый
пополам  табурет. Очевидно,  он послужил боевым  оружием  защиты,  а  может,
возмездия. На уровне  своей  головы Никита заметил вошедший в  штукатурку по
самую рукоятку кинжал с блестящей гардой.
     -- Ба-а-тюшки-святы...-- услышал он за спиной осипший от волнения голос
Гаврилы.-- Это что же здесь такое деется? Вы-то живы?
     --  Умер! -- яростно крикнул Никита.--  Этого  человека надо привести в
чувство.-- И пошел к двери.
     Надобно обследовать  дом до конца. Он  бегом  взбежал  по  лестнице  на
второй этаж. Маленький коридор,  туалетная, далее  дверь  в спальню.  В этой
уютной комнате обитала женщина. На туалетном столике дорожный ларец,  полный
пилок, щеток для волос, щеточек для бровей, круглая перламутровая мушечница,
ароматник, шелковый веер с пейзажами, на стуле сетка для волос, на кровати с
балдахином у изголовья шляпка -- высокое  сооружение из кружев, лент, цветов
и бабочек, дрожащих  на тонких спиралях...  Обычно вещи и одежда, забытая на
спинке  стула, говорят  о хозяине или хозяйке  больше, чем они могли  бы или
хотели рассказать. Эти вещи  были безлики, то есть они принадлежали какой-то
другой  женщине, не Мелитрисе. Разве  носила она  когда-нибудь эти словно  с
французских  мод сошедшие платья и шляпки? Он открыл плетеную  корзину,  она
была полна тонкого, шелком вышитого белья. А может быть, он .совсем не знает
Мелитрисы? Кто поймет женщин? В  душе его уже шевелилось и набухало ревнивое
чувство. Кто покупал ей эти  красивые, дорогие безделицы? И какое право имел
он их покупать?
     В состоянии растерянности и обиды он спустился на  первый этаж. Раненый
уже открыл  глаза.  Рядом  с  его  головой  стоял знаменитый  Гаврилов  сак,
лекарств в нем было -- на слона. В комнате пахло нашатырем. Гаврила стоял на
коленях и быстрыми,  точными движениями  обрабатывал  рану. Глаза незнакомца
были мутными и злыми.
     -- Кто вы, сударь? -- спросил Никита по-немецки.
     -- А вы кто? -- прошипел раненый.
     -- Князь Оленев.
     -- А...-- протянул раненый и закрыл глаза.
     --  Это  вы мне писали? --  громко спросил  Никита, боясь, что  раненый
опять потеряет сознание.-- Где княжна Репнинская? Кто нарисовал план? Вы? Да
не молчите, ради Бога!
     Раненый  вдруг начал мелко дрожать, казалось, что  каждая его косточка,
жилка,  волос,  все  пришло  в  движение,  и  Никита  опять   вспомнил,  как
беспорядочно плещется осина на ветру.
     -- Его  надобно поднять с  полу,-- сказал  Гаврила.--  И укрыть  тепло.
Несите  одеяла,  батюшка Никита  Григорьевич. Да что-нибудь  согревающее.  В
карете в  правом кармане  был ром, а в другой двери  -- водка польская. Хотя
ром  вы  с Александром Федоровичем намедни вылакали. Но  водку  я  сберег...
Поторопитесь.
     Никита  поторопился.  Раненого подняли  с  полу,  уложили  на  длинное,
желтого шелка канапе, укутали  английским  пледом.  Потом  Гаврила осторожно
влил в его полуоткрытый  рот согревающее зелье. Щеки его  порозовели, на них
неожиданно проявился рисунок,  множество мелких  шрамов и оспин  залиловели,
как реки и водоемы на карте. Он поискал глазами Оленева.
     -- Вы  опоздали, князь,-- сказал он с усилием.-- Теперь  я уже не знаю,
где фрейлина Репнинская. Она жила здесь, наверху.
     -- Зачем такая  тайна? От кого вы ее прятали?-- А в  голове пронеслось:
"Не может быть, чтоб она была влюблена в этого, разноцветного..."
     -- Ото  всех мы ее прятали,-- сказал раненый,  выплевывая  с брезгливой
гримасой что-то изо рта, может  быть волос или осколок зуба, пострадавшего в
драке.-- И от наших и от ваших.
     -- Что это значит? Говорите внятно! Каких таких -- ваших? -- разозлился
Никита.
     -- Да плохо, ему. Вишь- не соображает,-- вступился за раненого Гаврила.
     -- Я  все  соображаю...  Это  присказка  такая. Все  за вашей фрейлиной
охотятся,-- с усилием произнося каждое слово, сказал раненый.-- Покажите...
     Никита  понял,  что он просит  предъявить ему в  качестве пароля план и
письмо.  Поднеся  близко  к  глазам,  он внимательно посмотрел  план,  потом
прочитал письмо и спрятал бумаги во внутренний карман камзола.
     --  Этот  гад!  -- он кивнул  в сторону трупа.--  Падаль! Экий...!-- Он
перевел  дух,  слишком  много   сил  отняла  страстная,  матерная  ругань.--
Выследил, напал на меня. Он, конечно, за девчонкой охотился, да вот... сдох!
Я не знаю, сколько их было. Если двое, то Репнинскую похитили.  А если один,
тогда она сбежала,-- он облизнул запекшиеся губы.
     -- Куда сбежала? Зачем?
     -- Эх,  и  трудно ее стеречь,-- он засмеялся вдруг  ухая,  как  филин в
ночи.-- Такая прыткая, шельма. Она давно хотела сбежать. Она  по вас сохнет,
князь.
     -- Попрошу вас выражаться о фрейлине Репнинской уважительно!
     -- Да будет тебе... Князь, девчонку спасать надо. Я  вышел  из игры,  а
ты, князь,  поспешай за своей егозой. Куда они ее повезли? Разве угадаешь?--
Он опять закрыл глаза и забормотал, сам с собой разговаривая: -- Если вторым
был Цейхель,  то повезли ее к Фридриху. А может, и сам  Сакромозо приперся в
Познань. Они ведь сами этот город выбрали.
     -- Что вы такое говорите?
     --  А  тебе  это  знать  не  надобно,--  вскипел неожиданно  раненый.--
Сакромозо -- суть тайна.
     --  Сакромозо прячется под личиной  банкира Бромберга,-- сказал Никита,
желая вызвать раненого на откровенность.-- Это уже точно доказано.
     С  того  разом  слетела вся хворь, и  он  посмотрел  на  Никиту  ясным,
испытующим взглядом.
     -- Кем доказано?
     -- Не важно.
     -- Вот и ищи Бромберга... и Цейхеля, мерзавца. Только я думаю, они тебе
не понадобятся. Тебе Мелитриса  нужна. Вот  и поспешай  за ней. Я так думаю,
пока здесь драка была, она и дала деру. Она в игольное ушко пролезет. Деньги
выгребла  из сумки,  наняла телегу или карету или  верхами...  Второй-то раз
побег у нее получится. По Финскому заливу прыгала кузнечиком, право слово...
     -- Он бредит?-- Никита повернулся к Гавриле.-- Я его не понимаю.
     Раненый  вдруг  пришел  в  страшное  возбуждение,  ноги  его  пришли  в
движение, он попытался встать,  но  тут же рухнул на канапе,  схватившись за
голову. Вынужденное безделье было для него непереносимо.
     -- Почему ты, ваше сиятельство, такой  глупый глупец? Ты должен бежать,
трюхать на своей карете что есть мочи, а ты со  мной беседы беседуешь? Ты ее
догонишь, помяни мое  слово! Она знает, что ты  в армии. Туда и поскачет, не
заблудится... прямо к главному штабу. Дорожку туда протоптали...
     -- Я понял. Я поеду. Но как же вы?
     -- Не  твоя забота. Я  у себя дома.  Лекарство только оставь,-- он взял
бутылку с водкой, сделал из горлышка большой глоток.-- Ну иди же!  Иди!  Что
стоишь пнем? Спасай фрейлину?


        Спектакль, поставленный фортуной

     Солдат  погнал  карету по  той же  дороге,  по  которой они  явились  в
Познань.  Может, и наивно  было ожидать,  что Мелитриса  тоже  воспользуется
главным трактом, мало ли вокруг  объездных  путей,  сколько  же,  сколько  у
большой реки малых речек и ручейков. Но растравлять душу в  дороге подобными
мыслями-.--лучше уж вообще дома сидеть! Из города карета выпорхнула  птицей,
и лошадей стегать  не надо было, солдат только кнутом вертел да посвистывал,
как соловей-разбойник. На таком веселье проскакали верст десять, дальше дело
пошло хуже. Дорога вконец испортилась, да и лошади подустали.
     --  Это  куда  же  они, некормленные,  прискачут?  -- ворчал Гаврила.--
Человека вот эдак-то с утра не покорми да заставь бежать...
     Никита  вначале  не  обращал  внимания   на   его  бурчню,  потом  стал
покрикивать -- прекрати, и без тебя тошно, а потом сказал уверенно:
     -- Ты прав. Надо выпрячь лошадь. Я поеду верхом.
     --  А  верхом,  думаете,  она  очень шибко  побежит? Здесь  одна только
приличная  --  коренная, а  другие --  одры.  Услужил  вам дружок ваш Белов,
подсунул кляч и кучера-бестолочь.
     -- А кучер-то чем  тебе не нравится?  --  воскликнул Никита и  принялся
стучать по передней стенке кареты, призывая солдата остановиться.
     Тот, видимо, не слышал, дорога пошла  под гору, и лошади стали набирать
скорость.
     --  Снулый  он,--  торочил Гаврила,-- и поговорить с ним  нельзя. Но уж
если рот откроет, то  потом  захлопнуть его никак не может. И такой  срам из
уст его  льется! Людей  он  ненавидит, то есть все человечество! Всю  земную
народность.  Говорит,  все люди --  воры.  Потому,  вишь, что у его прежнего
начальника  в Нарве дом  обворовали. Все унесли и даже обои холщовые со стен
сняли. А война, говорит, главное воровство. Воруют, говорит, вещи без весу и
деньги без счету.
     -- Прекрати, Гаврила, ну что ты мелешь?
     -- И девицу  вашу,  говорит, украли!  --  карета  подпрыгнула  вдруг, и
камердинер ударился о ее потолок.
     -- Как это -- украли? И откуда он знает про девицу?
     --  Дак не глухой.  Сами  все... Мелитриса да Мелитриса... Я-то молчок.
Понимаю. Тайна.
     -- Но  с чего он взял, что ее украли? Раненый  определенно говорил, что
она бежала.
     --  Он так  же  определенно говорил про недруга вашего -- Сакромозо.  Я
вначале думал, что это горячечный бред, а  теперь сомневаюсь.  Может, он вас
просто  хотел поскорей  из дома  этого розового  выпроводить?  Его  по  роже
видно,-- жулик.
     -- Что ж ты там-то молчал? -- закричал Никита.
     -- А... Чтоб поскорее убраться из этого проклятого дома.
     Там  мертвец  у  стены  лежит.  Вдруг  полиция нагрянет?  Начнут допрос
снимать, то да се...
     Никита бешено заколотил в стенку кареты, а потом открыл дверцу и заорал
что есть мочи:
     -- Останавливай! Приехали!
     Вся картина недавних событий предстала перед  его глазами, повернувшись
совсем другой стороной. Почему он поверил этому пятнистому мужику с разбитой
головой? Словно околдовал он его своим бредом, зельем клейким опоил!  Как он
подгонял  Никиту,  как подхлестывал!  А  ведь  могли представить  все совсем
иначе.  Мелитриса испугалась драки, криков, выстрелов  и, потеряв голову  от
страха,  выбежала на улицу. Но куда ей  идти в чужом  польском  городе, кого
звать на помощь? Конечно, она выждет какое-то время, а потом вернется назад.
В спальне  никаких  следов борьбы. Все чинно, мирно. О,  Боже,  отчего он не
подумал об этом раньше? Какой он дурак!
     Лошади встали, Никита выпрыгнул из кареты.
     -- Поворачивай лошадей! Мы едем назад в Познань.
     На лице солдата появилось тупое, непробиваемое выражение.
     -- Это как же я их разверну, дорога-то узкая. Да  и устали лошади.  Они
шибко бежали, потому  что постоялый  двор близко. А назад они ни за  что  не
поскачут.
     Разговор шел о  придорожной харчевне, в которой им  пришлось заночевать
перед Познанью.
     -- Ладно. Пусть отдохнут твои  кони. Но не более  десяти минут. А потом
разворачивайся и назад в Познань.
     Солдат, охая, подчинился.
     И  опять  пошла  скачка.  Одно  утешение,  теперь  ехали  в  правильном
направлении, Никита  это душой чувствовал!  Ведь если вдуматься,  все  могло
случиться еще хуже, чем  в том сюжете, который он вообразил. Вся эта сцена в
доме- картинка -- перевертыш!  Как понимать  эту фразу, мол,  Мелитриса всем
нужна,  и вашим и нашим? Наши  --  это Тайная  канцелярия --  это понятно. А
"ваши" кто такие? Ваши -- это не иначе как пруссаки.  Сашка предполагал, что
все  случившееся с Мелитрисой -- это игры нашей  секретной службы. А раненый
-- ее агент... А если он их агент? А наш агент сидит раскинув ноги у двери с
двумя пулями в груди... Никита даже застонал  от презрения к себе. Ну почему
он ему поверил? По-русски  чисто говорит,  слова  матерные знает? Да мало ли
их, христопродавцев, для которых родина пустой звук?
     Сейчас он вернется в розовый дом и,  что бы там ни говорил  этот тип  с
проломленной  головой, пробудет в особняке  столько,  сколько найдет нужным.
Можно там  вообще  поселиться.  Вызовет  полицию, все объяснит.  Несчастного
этого надо похоронить. А он будет ждать Мелитрису, если  она до  сих пор еще
не вернулась.
     Ему казалось, что дорога туда, когда они летели в погоню, длилась минут
пятнадцать,  ну двадцать...  Назад  они ехали уже час, а  шпили  познаньских
костелов как торчали на  горизонте, не желая приближаться, так и торчат.  Ну
вот и окраина, наконец, скоро мост через реку Варту.
     Подойдя к розовому  дому,  Никита вдруг смутился, все происшедшее с ним
показалось   не   реальностью,   а  навязчивым  сном,  который   является  с
периодичностью  в  полгода.  Среди синих  лесных  пейзажей или в  запутанных
переулках   неведомого  сумеречного  города  с  тобой   происходят  какие-то
странные,  подвластные  только логике сна,  события.  При  свете дня все они
воспринимаются  как  абсурд, но стоит опять попасть в тот же сон, вся ночная
камарилья опять обретает смысл.  Зачем же он снится опять, этот окаянный дом
с львиной мордой на дверной ручке?
     Никита  уверенно толкнул  дверь.  На  этот  раз  она  была заперта.  Он
нетерпеливо застучал ручкой.
     --  Откройте,  сударь!  Это я!  Князь  Оленев!  Надо  решить  некоторые
вопросы!
     Гаврила с кряхтением тоже  вытряхнулся из кареты,  проклятая  качка все
бока  ему  отбила.  Подойдя  к барину, стал к двери спиной и начал методично
бить в нее каблуком. Крики  и стук разносились  по всей  улице, и, словно  в
некой трубе, завихрялись в спираль и, усиленные эхом, неслись вдаль.
     Из дома напротив,  небольшого  фахверкового строения с высокой  крышей,
вышла старушка  в пестрой юбке  и  белом  чепце, постояла,  послушала, потом
нерешительно придвинулась ближе.
     Разговор с ней  завязался по-польски,  и вел его снулый  солдат. Никита
хоть и понимал, что говорила старушка, толкового вопроса задать не мог.
     -- Не надо стучать, Панове. Дом пуст.
     -- А ты откуда знаешь, старая?
     -- Уехали  все.  Приехала карета, вышла из  дома молодая  панночка, они
сели в карету и уехали.
     -- Когда это было? Только что?
     -- О, нет! Это было утром, вернее, в полдень. Часы на башне в монастыре
ионнитов пробили 12 раз.
     -- Гаврила, я тебе часы дал в руки. Сколько на них было?
     -- Половина первого. Это я точно помню. Мы с постоялого двора выехали в
десять. Стали искать табачную лавку...
     -- Понятно,--  перебил он  камердинера.-- Полчаса не хватило. Мелитрису
увезли  до  нашего прихода.  Тогда же  и  драка  произошла. Раненый  ошибся.
Напавших на  дом было  не двое, а трое.  Спроси ее, спроси,-- обратился он к
солдату.-- Девица шла добровольно или ее тащили силой?
     --  О  нет,  панове,  она шла  добровольно,  только ругалась  громко,--
старушка застенчиво улыбнулась.-- А господа с ней рядом тесно шли, а высокий
все ее успокаивал, но что говорил- не знаю. По-немецки не разумею.
     -- Спроси ее, чей это дом.
     --  Пана  Быдожского.  Сам он живет за рекой, при  лавке, а дом сдает в
аренду.
     -- Спасибо вам, добрая женщина,-- стал повторять Никита на все лады, но
и денег хотел ей дать, но постеснялся чего-то. Теперь ему надо было поскорее
избавиться  от разговорчивой  старушки,  да так, чтобы  она  потеряла  к ним
всякий интерес.  Он  велел подогнать карету  ближе к дому, чтоб  с  улицы не
видно  было,  как он  перелезает  через  забор. В дом придется попасть через
окно. Если воры пользуются  таким способом,  то и у князя должно получиться.
Если старушка не видела,  как из дома выносят мертвеца, значит, они все там,
и раненый  и его  жертва.  Сейчас он учинит  полный допрос.  Во-первых, надо
узнать, не Осипов ли  его фамилия?  И кто вызвал его  в Познань? И за  какой
надобой. Много вопросов, знай отвечай! Видимо, у  раненого только и  хватило
сил, чтобы встать и закрыть дверь,  а теперь он лежит на  канапе, и на  него
таращится мертвец. Страшная картина!
     Каким-то чудом  Никите  удалось выставить стекло, не разбив  его. Рядом
пыхтел Гаврила, он и не заметил, как тот перелез через забор.
     --  Подмогу,  Никита  Григорьевич...  Ну  подмоги,   беспокойная  душа,
подмоги... Никита спрыгнул на  пол и очутился  в  столовой на  первом этаже.
Чтото  в комнате  изменилось.  А...  вот  окна  задернуты шторами, и  оттого
полумрак. Три часа назад здесь все было залито  солнцем. Он пересек прихожую
и вошел в  комнату, где  лежал раненый. Она была пуста. Более того, она была
убрана. С пола вытерли кровь, поставили на место мебель,  поломанный табурет
бесследно исчез.
     Никита  тряхнул  головой,  словно  пытался  вывести себя  из  состояния
обморока или  шока. Что за странный  спектакль разыграла перед ним жизнь. На
миг ему представилось, что, как  только его карета свернула за угол, мертвец
преспокойно встал, снял  испачканный краской или клюквенным соком  камзол --
чем  имитируют кровь в театре? -- сунул этот камзол в  сумку и направился  к
двери,  а  раненый прытко вскочил: подожди, я с тобой...  Видно, так искусно
была "разбита" его голова, что даже Гаврила не заметил подделки.
     Он поднялся по лестнице наверх. В спальне тоже был полный порядок -- ни
развешанных платьев,  ни предметов туалета. Весь реквизит "актеры"  унесли с
собой.
     -- Надо ехать, барин. Здесь мы ничего не дождемся.
     -- Но как они смогли вынести незаметно вещи, раненого и мертвеца?
     -- Почему незаметно. Через сад...
     Конечно...  Какой он  болван! Третья  дверь в прихожей вела в кухню,  а
оттуда  прямиком  в сад. Как  он  не  заглянул туда раньше? Ясно, что  кроме
раненого в этом доме обитал еще кто-то...
     Теперь  можно  не торопиться. Никита вдруг со  всей очевидностью понял,
что с самого начала не верил в удачу. И может быть, весь остаток жизни уйдет
на  то,  что  он  будет  мотаться  по   городам  и  государствам  в  поисках
ускользающей тени, миража, имя  которому  -- Мелитриса. Но бред раненого  --
реальность, уже хотя бы потому, что он знает эти имена- Цейхель и Сакромозо.
Только  бы доехать до