е  описания  битвы Дона  с той  же
значительностью и скрупулезностью  стал рассказывать об отступлении русских.
Они уходили с поля боя на  виду нашей армии, построившись в две  колонны,  в
полном боевом порядке,  между  колоннами шли обозы с ранеными и матерьяльной
частью, солдаты на руках  тащили артиллерию, в том числе трофейную,  а также
уносили десять прусских знамен.
     Сакромозо не мог скрыть своего удивления:
     --  Но  почему  же  король  не  преследовал  их?  Почему  не  разгромил
противника полностью?
     -- Господин  банкир,  мы  потеряли  под  Цорндорфом  одиннадцать  тысяч
человек, и  что особенно важно- ощущение собственной победы.  Кто знает, что
было  бы,  не наткнись русская солдатня  на бочки с вином? В рукопашном  бою
русские  не  знают  себе  равных.  Большая  часть  ран  в нашей  коннице  --
сабельные, и раны нанесли пехотинцы. Выпьем за победу?
     -- Выпьем... А каковы дальнейшие планы?
     --  Я  не раскрою вам военной тайны,  если  скажу, их  величество очень
рассчитывает на помощь англичан.  Хватит им прятаться за собственное золото.
Деньгами не оплатишь жизнь солдат. Нужна реальная помощь, например, флотом.
     Сакромозо ушел от  скользкой  темы. Поговорили о достоинствах кухни,  о
будущей  зиме,   перемыли  кости  общим   знакомым,  посмеялись  о  симпатии
коменданта  фон  Шака к престарелой  баронессе,  а потом  опять вернулись на
прежние позиции.
     -- А  каково  настроение короля?  -- Сакромозо  словно  за  язык кто-то
тянул.
     -- Говорят, не из самых лучших. У их Величества  хандра. Но это вы сами
можете узнать. В конце недели король будет в Кистрине.
     Вот  это  новость  так  новость! Сакромозо  понял, что пора  прекратить
играть  с судьбой  в прятки, надобно  принимать решение. Давно ворочалась  в
голове  его некая мыслишка, и как ни гнал он ее от себя, напоминая о законах
масонского братства, она только разбухала, как попавший в весеннюю лужу боб,
и уже стала прорастать зеленым ростком.
     Кажется,  как недавно это  было: новый дом  в Кенигсберге, новые связи,
свежеиспеченный  банк.  Рыцарю не просто стать банкиром,  мешают  не  только
незнание  предмета, который он так и не  выучил, все за  него  в банке делал
Ведель,  он  служил  лишь прикрытием,  но и сомнения этического и морального
свойства. Выбор был мучительным, и очень тогда помог ему магистр  Жак. И все
совпало...  Древние  кабалистические  таблицы  не  врут,  только надо  уметь
правильно истолковать ответ.
     На следующее утро прямо после  завтрака  он отправился к магистру Жаку.
Поехал  верхами,  взял с  собой  кучера, давно  пора  было  размять лошадей.
Пузатый форейтор его сидел в седле с выправкой кавалериста. Ишь, шельма...
     -- Мне ждать их сиятельство?
     -- Нет, возвращайся в крепость. Тебя пропустят, я предупредил.
     Встреча с магистром опять  произошла в подвале, но на этот раз горел не
горн,  а  камин и серебряный  шандал  о  семи  свечах.  Тепло, уютно,  пахло
можжевельником и мятой.
     Магистр  Жак  понял  Сакромозо  с  полуслова  и ужасно взволновался. Из
обширного, моренного до черноты  дубового шкафа были извлечены пять заветных
медных  таблиц, на  которых чья-то  рука вытравила целую армию цифр. Алхимик
любовно смахнул с них пыль.
     -- Формируйте ваш вопрос к оракулу, сударь!
     Я рад доверием вашим. О, я не о себе! Я червь и магический посредник. Я
рад,  что вы верите в авгуральную науку. Этим волшебным таблицам  более трех
тысяч лет.
     Вопрос к оракулу был  давно  сформулирован. По  счастью, магистра  Жака
вовсе не надо было посвящать в существо дела, ему нужны были только цифры:
     число  слов в вопросе, число  слогов  в каждом слове и  тому  подобное.
Сакромозо начал считать эти цифры в уме и сбился.
     -- Дайте клочок бумаги.
     Магистр  Жак  услужливо исполнил  его просьбу.  Чернила  были  красные,
словно  кровью  писал, поэтому доверенная  бумаге тайна  выглядела  особенно
тревожно: "Ждать ли мне приезда короля или не ждать совсем?"
     Сакромозо посчитал нужные  цифры и  немедленно сжег бумагу  на  пламени
свечи.
     Магистр Жак  надел  очки  и  приступил к  расчетам, губы его  беззвучно
шептали:  восемь-  двойной  гентанер, пять -- пентаграмма, девять  -- полное
совершенство...  На бумаге появился  конус из цифр, опущенный  острием вниз.
Теперь надо было доверить полученные от математических  действий цифры самим
таблицам. Всем пяти, поочередно!
     Сакромозо не торопил магистра. Он знал, труд его долог, но не допускает
ошибки. По спине  рыцаря пробежал  легкий озноб, который  всегда рождается у
человека при соприкосновении с  сакральной тайной.  Осторожно  тикали  часы,
пламя нервно вздрагивало. Все было полно ожиданием.
     -- Вот,-- магистр протянул Сакромозо карточку, на которой были в четыре
ряда  написаны цифры.--  Сей магический ключ  имейте при  себе,--  сказал он
важно,--  а  ответ  на  ваш  вопрос  воспринимайте  ушами.  Звучит  он  так:
"Некоторый  друг  человеков  исполнит  твое  хотение  к   твоей   погибели".
Удовлетворены ли вы?
     -- То есть как?
     Нет,  Сакромозо  не был удовлетворен.  Холодок,  бродивший вдоль спины,
исчез, а появившееся чувство досады вызвало неожиданную  боль в висках --  в
этой лавочке ему явно подсунули не тот товар. Он набычился, глядя исподлобья
на алхимика.
     --В моем вопросе была частичка "или".
     --  В науке кабалла нельзя так ставить вопрос. Таблицы не отвечают либо
так, либо эдак. Но ваше хотение вам известно. Оно может быть только одно.
     -- В том-то и дело, что нет! -- воскликнул чистосердечно Сакромозо.-- Я
на перепутье. Я не знаю точно, чего хочу,-- и пылко воскликнул про себя:
     "Свободы! Или этот  идиот,-- некоторый друг  человеков  -- считает, что
она для меня пагубна?"
     -- Не рекомендуется задавать  один и тот же  вопрос .дважды. Но если вы
доверите  провидению  решить за  вас,  что вам  лучше  хотеть,  то мы  можем
повторить опыт.
     На  составление  второго вопроса Сакромозо  извел  целый  лист  бумаги.
Наконец выкристаллизовалась очень точная  фраза: "Прав ли я, что хочу  выйти
из  игры?"  Восемь  слов.  Количество слогов,  кажется,  одиннадцать,  знаки
препинания не  в счет.  Он  вручил  свою  судьбу  магистру, старательно сжег
бумагу на свече и приготовился к длительному ожиданию.
     К тиканью часов присоединился еще какой-то неясный звук.
     -- У вас капает вода?
     -- Это водяные часы, не мешайте...
     Вот так по капле, по секунде уходит жизнь. Желая занять себя, Сакромозо
стал шарить  глазами по полкам и уткнулся в  модель  земного шара. Глянцевый
бок  глобуса  соблазнительно  подставлял  ему  карту  Америки.  Может,  туда
направить путь? Дракон на картине явно подмигнул ему кровавым оком.
     -- Ответ  получен,-- торжественно провозгласил магистр Жак.-- Слушайте:
"Некоторый  искренний друг  испровергнет твое хотение к твоему щастию",-- он
выразительно  посмотрел  на  рыцаря  поверх   очков.  .  --  Что  значит  --
испровергнет?  --  в голосе рыцаря  звучало величайшее изумление.--Исполнит,
что ли?
     --  Испровергнет, значит, испровергнет. Старые таблицы  вещают  истину.
Главное в  ответе, что у вас есть  искренний друг в щастие. Вы на правильном
пути.
     Сакромозо  задумался  глубоко  и  надолго,  магистр  терпеливо  за  ним
наблюдал. Больше вопросов науке в  этот день не задавали. Посидели у камина,
попили вина, потолковали о том  о сем, например, о космосе-астрале, о  тайне
кристалла, поспорили,  что  есть лучший  растворитель  для  золота.  Магистр
утверждал,  что  утренняя роса,  сей эликсир, что  хочешь  растворит,  нужно
только  время. Сакромозо  больше упирал на смесь  кислот, именуемых  царской
водкой.
     На прощанье магистр вручил ему карточку с цифрами по второму гаданию.
     -- Не  потеряйте. Се есть  ваш талисман, а  словесный  ответ  держите в
памяти.


        Побег

     Я хочу объяснить читателю, что значил побег Белова из  крепости Кистрин
и с какими трудностями, моральными и физическими, он столкнулся.  Физических
было  мало,  и последствия  контузии не могли ему  помешать. Не большой труд
выставить  раму  из окна второго  этажа, пройти в полной  темноте  по узкому
карнизу, а потом спуститься вниз по крепкой, на века сооруженной водосточной
трубе, прикрепленной к стене чугунными скобами,
     Главным  было выехать за  ворота  крепости, но эту задачу взял  на себя
Лядащев.
     Обывателю  двадцатого века, переживавшему если не лично, то посредством
литературы, театра и кино  войну  14  года, гражданскую,  вторую  мировую  и
отечественную, побег из плена в моральном отношении кажется не только вполне
естественным, но и честным, геройским поступком. В самом деле, человек бежит
из концлагеря,  но он же  бежит сражаться  за  свободу. Правда, за его побег
расстреливают и отправляют в печь десять, сто,  а может быть, тысячу человек
-- нас этим не удивишь и, к сожалению, не испугаешь.
     Но в XVIII веке  воевали иначе  и думали не так, как мы.  Понятие чести
стояло очень высоко, но зачастую их понятие чести нам кажется  не ясным, как
бы  размытым.  Во-первых,  побег  русского офицера не  давал  прусской армии
возможности получить по обмену своего  соотечественника. Это было  дурно  не
только  с точки зрения  прусского кодекса чести, но и нашего, русского. Есть
устав войны, и ему необходимо следовать. Во-вторых, бежавший из плена сильно
ухудшал  судьбу оставшихся в плену товарищей, поэтому прежде,  чем  решиться
оставить крепость, Белов оповестил об этом всех сокамерников.
     Объяснение  было  простым: в Кистрин проник работник секретного отдела,
он склоняет  его  на побег,  поскольку ему  --  в  целях государственных  --
требуется помощь Белова.
     Первый  вопрос  к  Белову  был  таков:  "Откуда  он  узнал о  появлении
секретного работника?"
     Ответ  был  прост:  "Увидел  в  окно,  господина  Л.  Белов  знает  уже
пятнадцать лет".
     Вопрос второй: "Каким образом Белов узнал, что у секретного отдела есть
в нем надоба?"
     "Через мальчика, которому разрешено выходить на крепостной двор".
     Третий: "Почему господин Л. доверил мальчику столь важную задачу?"
     Над этим  вопросом Белов задумался,  но потом решил, что не время и  не
место  темнить перед товарищами,  которые остаются  в  неволе.  Кроме  того,
"мальчик",  она  же Мелитриса, весь день не появлялся  ни в  камере,  ни  во
дворе. А это значит, что ее не схватили и ей удалось бежать.
     Голос Александра неожиданно дрогнул:
     -- Я должен открыть вам, господа,  тайну,  которая  мне не принадлежит.
Надеюсь на вашу скромность. Тот, кого мы называли "мальчиком", есть на самом
деле фрейлина Ее Величества Мелитриса Репнинская. Каким образом она попала в
плен, я рассказать вам не могу. Это является тайной ее и господина Л.
     Последний  ответ  вызвал  полное смятение  в обитателях камеры,  да что
смятение,--  шок,  после которого  минуту молчали,  глуповато  и  потрясение
посматривая  друг  на  друга, а потом загалдели  все  разом:  "И ты  знал  и
молчал..." "Не нужны мне чужие тайны, но что женщина- мог же предупредить!..
Ну  это ни в  какие сани,  господа!..  Белов, вы  скотина! А наши разговоры,
господа, я умру с краской стыда на лице!"
     Именно  последний  ответ  обеспечил  Белову   при  голосовании   полное
единодушие: все были  за побег. Даже майор кавалерии, у  которого  были свои
счеты с секретным отделом и  который  во время всего разговора хмуро буравил
Александра взглядом,  а на все его ответы неодобрительно встряхивал головой,
поднял  забинтованную  руку  в  утвердительном смысле. Александра не  только
благословили на побег, но и  помогли ему, чем смогли. Надо ли говорить,  что
они сберегли чужую тайну. По выходе из крепости они  рассказывали, что среди
них, пленных,  была женщина,  которая добровольно взяла на себя роль  сестры
милосердия, но само имя Мелитрисы всуе никогда не упоминали.
     В  случае неудачи  Белову  вне  всяких  сомнений грозила-  виселица.  В
подтверждение этого обращаюсь к старым мемуарам шведского дворянина, некоего
Горна, который воевал на стороне Фридриха, а  потом попал  в наш плен. Горна
привезли  в  Петербург. Он  был знатен, имел  весьма  высокий чин  в  армии,
поэтому  перед  заключением  его  в  Петропавловскую крепость его  удостоили
аудиенции с сильными мира сего.
     В  мемуарах Горн  *  подробно описывает  сцену  разговора  с  канцлером
Воронцовым и Ив. Ив. Шуваловым. Фаворит спросил шведского дворянина:
     --  Скажите, господин Горн, может быть, вам это известно, почему король
Фридрих велел колесовать в Кистринской крепости одного из наших офицеров?

     *   Для  любопытных:  "Записки  Горна"  опубликованы  в   1916  году  в
"Военноисторическом сборнике".
     ________________

     От  этой  фразы  кровь  стынет в  жилах,  но  шведский  офицер,  весьма
обиженный на русских, никак не потерял самообладания.
     -- В Кистринской  крепости был составлен заговор. Более  трех четвертей
пленных принимали в нем участие.  Для  расследования этого  заговора  король
Фридрих  собрал  военный  совет. При разборе выяснилась фамилия  офицера  --
зачинщика, какой-то малый чин, подпоручик. Я не знаю подробностей.
     -- Это неправда, что  зачинщика поддержало большинство наших  офицеров.
Не у всех  сдали нервы,-- возразил Шувалов.-- Кроме того, мне  известно, что
пленные содержались в ужасных условиях.  Я сам  неоднократно посылал  деньги
генералу Чернышеву, он менял  их на тайлеры и делил между пленными,  которые
голодали. На все наши предложения об обмене Фридрих отвечал отказом.
     Швед приосанился и независимо ответил Шувалову:
     --  А  я считаю, что наказание, к которому король приговорил офицера, о
коем  вы имели честь спросить меня, было справедливое и не противное законам
цивилизованного государства, так  как достоверно известно, что  сей офицер в
видах своего освобождения замыслил перебить весь прусский гарнизон.
     Горячий  дворянин хотел добавить еще одну  фразу, но сдержался. Не имея
возможности высказать ее вслух, он с неким задором справедливости  вписал ее
потом  в свои заметки: "Ваша  императрица  Елизавета, давая  обет  не лишать
жизни  ни  единого  преступника в  течение своего царствования,  вообразила,
повидимому, что и все прочие монархи должны поставить себе это в закон" *.

     * Не берусь утверждать, что мы первыми  отменили смертную казнь, но то,
что  у русских  в XVIII  веке людей не казнили  смертию целых двадцать  лет,
вызывает законное уважение и к нации и к ее государыне.
     ___________

     Но и без  этой  фразы  сказано было достаточно. Иван  Иванович вспылил,
наговорил Горну обидных дерзостей,  но присутствующий канцлер  Воронцов, как
человек более мягкий, переменил тему разговора.
     Подробности   о  колесовании  в  Кистрине  рассказал  генерал-лейтенант
Чернышев,  вернувшийся  в  1759  году  из плена.  Рассказ  его  был  ужасен.
Колесование  происходило на  виду у  всех  пленных,  для  чего их вывели  на
крепостной двор.  Вокруг  выстроился весь  прусский гарнизон, вооруженный до
зубов. Фридрих хотел устрашить казнью не только русских,  но и своих солдат,
среди которых были люди самых разных национальностей.
     Но  всего  этого Белов не  мог  предвидеть и  оставлял  плен  с  легким
сердцем. Договор Лядащева с Беловым, через Мелитрису разумеется, был  таков:
если кучер Сакромозо выведет лошадей на прогулку с  завязанными хвостами, то
это будет означать: "Скоро,  будь  готов", а уже если  лошади  будут  укрыты
красными с кистями  вольтрапами, то значит -- "сегодня". Местом встречи была
назначена все та же конюшня, вернее небольшой закуток в ней, предназначенный
для кареты Сакромозо. Выйти за пределы  камеры Александр мог только ночью, и
Лядащев должен был это учесть.
     Все раненые взялись  по очереди следить за манипуляциями  кучера, боясь
упустить  условный  знак,  но  когда  старый  офицер-улан крикнул:  "Узлы на
хвостах!", Белов ушам своим не поверил. Оные узлы появились спустя час после
его разговора с ранеными.  "Прыток Василий Федорович",--  подумал Александр,
он и представить себе не мог, какие планы побега придумал мнимый кучер.
     Как  мы  уже  говорили,   обязанности  Лядащева  по  приказу  Сакромозо
распространялись только на  карету и лошадей. Он  ни разу  не был  позван  в
покои  рыцаря, он даже  не знал  толком, куда выходят окна его апартаментов.
Сакромозо входил в дверь башни, примыкающей к крепостной стене, и совершенно
исчезал из поля зрения. Лядащеву запрещено было  выходить за стены крепости.
Исключением  был тот  день, когда пастор передал  офицеру просьбу  Сакромозо
выслать  за  ним карету. Именно это и позволило Лядащеву вывезти из крепости
Мелитрису.  Романтическое совпадение, скажете вы? Но вся  наша жизнь состоит
из совпадений, благих  и  несчастливых. Творец, придумывающий нашу судьбу,--
лучший из романистов.
     Лядащев не знал  также,  кого посещает в  городе  Сакромозо, но рассказ
Мелитрисы  многое  ему объяснил. Уверенность  Лядащева, что  Сакромозо решил
оставить службу  Фридриху и дать деру  -- куда глаза глядят, появилась из-за
неотступного наблюдения  за поведением "хозяина" и анализа  каждой  небрежно
брошенной фразы.
     Настроение Сакромозо во все время путешествия в Логув  и  далее было не
из лучших, но  в Кистрине его прямо-таки пожирала мрачная сосредоточенность.
Когда возвращались ночью  от Дона, рыцарь выглядел рассеянным и озабоченным,
что-то  спросил невпопад,  не слушая  ответа, а когда вернулись в  крепость,
окинул  критическим  глазом  карету,  хотя  что можно  увидеть в темноте,  и
бросил:
     -- Приведи все в порядок, сбрую, колеса... ну я не знаю, что там еще...
     -- Слушаюсь, ваше сиятельство. Мы уезжаем?
     --  Не твоего  ума  дело.  Завтра, часам  эдак к  одиннадцати,  оседлай
лошадей.
     Во время утренней прогулки, которая продолжалась около  часа, Сакромозо
спросил, выдержат ли лошади длинную  дорогу, ведь на  подъезде к Кистрину их
чуть не загнали.
     Кучер  заверил,  что  лошади  в  прекрасном состоянии,  доскачут,  куда
прикажете, хоть до  Берлина. На "Берлин" словесно Сакромозо не отреагировал,
только поморщился, как от боли.
     После  прогулки,  как  уже говорилось,  Лядащев  оставил рыцаря у  дома
алхимика, а по возвращении в крепость завязал лошадям хвосты.
     К вечеру Сакромозо неожиданно появился в конюшне.
     -- Упакуй багаж,-- приказал он коротко и добавил  с загадочной улыбкой:
-- Испровергнет... вот чертовня!
     -- Не понял, ваше сиятельство!
     -- Завтра в пять утра мы уезжаем. Сейчас солдаты принесут багаж.
     -- Куда ж  нам ехать, господин хороший, если через три  дня  в Кистрине
ждут  Фридриха?  Весь  гарнизон  на  ушах  стоит.  Во  всяком  случае,  пора
набрасывать на лошадей красные вольтрапы.
     Когда  Лядащев вывел лошадей на двор, было почти темно, поэтому он взял
в руки горящий факел. Караул на крепостной стене поначалу  взволновался, но,
увидев странного кучера Сакромозо, успокоился,  только велел затушить огонь.
Лядащев  с   готовностью  исполнил  приказание,   сделал  еще  круг,   успел
рассмотреть  в огне пленных чье-то лицо и после  этого спокойно  вернулся  в
конюшню.
     Когда час спустя в условный закуток явился Белов,  у  Лядащева все было
готово. Единственным знаком радости и приязни был короткий  удар по плечу да
внимательный взгляд, каким он окинул Александра с головы до ног.
     -- Примерься,-- он кивнул на карету,-- залезать надо с торца.
     Сооружение свое  Лядащев назвал "станок", одной из  необходимых деталей
его  был  притороченный  к  задку  кареты  сундук.  Примерка  была  сложной.
Александр не мог разместиться, подобно Мелитрисе, в секретном  днище, он был
значительно выше и крупнее,  поэтому  нижняя часть  "тулова",  как  ворчливо
обозначил Лядащев, должна была всунуться в  "ложное дно", а плечам  и голове
надлежало  уместиться в сундуке. Дл