ообщила  Лядащеву  не  только  об аресте
Aлюма.  Там была  еще одна  весьма  приятная весть,  которой  редко украшают
деловые  бумаги.  На  фрегате  "Св.  Николай"  плыла  в Петербург  Мелитриса
Репнинская, в замужестве княгиня Оленева.  Когда  Лядащев думал  об этом, на
лице  его  появлялась  улыбка,  и  как  понимал  он  по  напряжению  лицевых
мышцглупейшая! Он даже не поленился подойти к зеркалу проверить, так ли это.
Так...  из зеркальной  глубины на  него  пялился немолодой,  плохо выбритый,
счастливый идиот.
     Кто подсказал Оленеву везти жену морем, Лядащев не знал, но находил это
решение мудрейшим.  По его сведениям. Тайная канцелярия так и не пронюхала о
мнимом отравлении  государыни,  но если  кому-то  очень  надо было опорочить
Мелитрису,  этот кто-то  может повторить свой  подвиг, и тогда упрятанные  в
воду концы  этого  дела  мигом просохнут и  вспыхнут порохом.  Сейчас бывшей
фрейлине ее высочества не надо попадаться лишним людям на глаза. При дворе о
ней как будто забыли, важно, чтоб и не вспомнили. Надобно будет посоветовать
Оленеву увезти  жену  куда-нибудь  на  загородную  мызу.  И  еще  не  мешает
позаботиться, чтоб  на  таможне какой-нибудь  рьяный  дурак  из  паспортного
отдела не проявил излишнего служебного рвения.
     Подумалось было  вдруг,  что недурно  бы  найти  господина, написавшего
донос на Мелитрису.  Зачем это  ему понадобилось? Может, это и  есть ключ  к
разгадке?  Но  мысль  эта забрезжила  где-то на  окоеме  сознания и  исчезла
дымком.  Лядащев  был  еще к ней  не  готов. Главной  казалась необходимость
выяснить, зачем барон Диц приехал в столицу? Ответ на этот вопрос Диц должен
был дать своим поведением.
     А поведение барона  было весьма  примерным. От поставленного  Лядащевым
наблюдателя  стали поступать  сведения.  Барон  был  гостем  лучших  фамилий
Петербурга,  якшался с английским послом, покупал живопись.  В  конце отчета
агент приписал, что к картинам Диц только приценяется, один раз участвовал в
аукционе   и  опять  ничего   не  купил.  Перекупщики   живописных   полотен
поговаривают, что барон хочет скупить все  за  бесценок, для чего связался с
весьма  темной  личностью,  в  прошлом художником и аукционистом,  а  теперь
горьким  пьяницей. Фамилия  пьяницы была  неприметной-  Мюллер. "Стало быть,
соотечественник,--   отметил   Лядащев,--   надо   будет   с   этим   немцем
потолковать... со временем".
     Тайная цифирь Сакромозо была расшифрована и вызвала  большое недоумение
секретного  отдела.  Может,  это  пароль?   Но   пароль  запоминают,   а  не
зашифровывают на клочке бумаги. Лядащев, признаться, тоже зашел  в тупик. Но
нашелся умный человек, простой шифровальщик, который высказал предположениеа
может, это  талисман? Супруга  его  покойная  была  крайне ревнивой  особой,
шлялась к гадальщику-иноземцу и таскала домой подобные записочки. Точное  их
содержание шифровальщик не помнил, но все они  начинались подобным  образом:
"некоторый господин",  "некоторый друг  человеков!.."  Лядащев  согласился с
догадкой шифровальщика, правда -- она всегда очевидна. Как ни странно,  имея
на руках так называемый "талисман", Лядащев решил, что готов начать разговор
с   рыцарем.  Нелепая  шифровка  подсказывала-  человек,  доверяющий  судьбу
гаданиям и прочему суеверию, уязвим куда больше, чем  циник, каким Сакромозо
хотел казаться.
     Допрос  состоялся в камере.  Лядащев  не захотел  брать  никого,  кроме
писца.  Разговор  начался  по  всей  форме:  имя, фамилия, родозвание, место
жительства...
     -- Пишите, Огюст Бромберг, банкир,-- хмуро сказал Сакромозо.
     --  Предпочитаете  быть  банкиром?  Ах,  маркиз Сакромозо,  это  только
затянет наш допрос.
     --  Ладно...  Пишите,  что  хотите.  В  конце концов я могу  просто  не
отвечать на ваш вопросы?
     --  Зачем  вы  поехали в  Кистрин? Сакромозо  внимательно  посмотрел на
Лядащева, потом поскреб всей пятерней бороду.
     --  Вам  это  известно,-- сказал  он  деловито,  решив  быть  предельно
откровенным.--  Я  приехал  в Кистрин,  чтобы  встретиться  с их величеством
королем Фридрихом.
     Все доследующие ответы Сакромозо и далее  начинал этой дурацкой фразой:
"вам это известно", известно,  зачем рыцарь ездил в  Лондон, зачем заезжал в
Kогув, почему  вышел  из игры:  "И  дураку должно  быть понятно,  что  после
Цорндорфской победы король  пребывают в отвратительном  душевном  состоянии,
зачем их величеству еще одна плохая новость -- депеша из  Лондона?"  Лядащев
понял, что рыцарь  будет жевать эту мякину на каждом допросе и еще,  не  дай
Бог, возьмет инициативу на себя.
     --  И  чтобы  не  огорчать  короля,  вы  решили  дать  деру,  а  деньги
прикарманить? -- спросил он жестко.
     -- Эти деньги я заработал  сам,  то бишь мой банк,-- парировал, вскинув
голову, рыцарь. Ладно, подступим с другой стороны.
     --  А теперь  скажите,  милейший, зачем  ваши люди  похитили  Мелитрису
Репнинскую и везли ее в Берлин?
     Очевидно, Сакромозо  успел продумать все ответы, потому  что  глазом не
моргнув выпалил:
     --  Сия  вздорная  девица  шантажировала нас уверениями,  что  отравила
русскую  государыню,  и  даже требовала  награды  за свой мерзкий  труд.  Ее
надобно было хорошо допросить в Берлине.
     -- Но в  шифровке на ваше имя сообщалось, что Репнинская действовала по
вашим указаниям. Кто дал ей подобное задание?
     Ответ был поспешен и наивен.
     -- Никто подобного задания ей не давал. Это была ее личная придумка.
     -- Кто в Петербурге послал шифровку в Берлин?
     --  Агент по  кличке  Брадобрей. С  ним оная авантюристка,  очевидно, и
поддерживала связь.
     Это брошенное в запальчивости "очевидно" указывало на то, что Сакромозо
собирался разыгрывать в крепости роль  простака. Он-де в Кенигсберге  только
деньги на войну зарабатывал, а шпионскими делами вершили другие.
     -- С каким заданием явился в  Россию барон Диц? Лицо Сакромозо выразило
глубочайшее изумление.
     -- Насколько мне известно, барон поехал в Россию по делам меценатским и
родственным. Он светский человек!  Какое у  него может быть, как вы изволили
выразиться, задание?  Он  сам себе  приказывает. В России  служит  его брат,
кажется, двоюродный, генерал-майор Диц.
     -- Светский человек и чистейшая душа, говорите?  А нимб над головой его
не светится?
     -- Не  думаю,-- лениво процедил Сакромозо,  но тут  же спохватился,-- я
отказываюсь говорить в таком тоне! -- он отвернулся и принялся рассматривать
узор плесени, украшавший угол потолка.
     --  Это  пока не разговор, а только  прикидка. Вы  тут  поразмыслите на
досуге, если хотите  жизнь себе  сохранить.  А то ведь "некоторый  искренний
друг" и испровергнуть ее сможет, так сказать,  к чертовой матери! -- Лядащев
насмешливо изогнул губу.
     В  первый момент Сакромозо смутился,  в  словах бывшего  кучера звучала
откровенная издевка, потом лицо рыцаря набухло  пунцовым цветом, он суетливо
начал тереть руки, а потом закричал, срываясь на фальцет:
     -- Я требую к  себе уважительного отношения! Еще я требую чистое белье,
письменные принадлежности, адвоката и хорошего кофе вместо этой бурды!
     -- А молока страусинного не желаете?-- едко осведомился Лядащев и ушел,
хлопнув дверью.
     После  этого разговора  с рыцарем Лядащев потребовал дубликат шифровки,
которую отняли у Брадобрея.  Шифровка была  доставлена. Она по-прежнему была
вшита в дело Мелитрисы Репнинской.
     "Как  сообщает  известная  вам особа,  племянница  леди  Н.--  фрейлина
Мелитриса Репнинская, выполнила пожелания Берлина и дала главенствующей даме
порошки  замедленного действия. Посему  главная корова  в русском стаде  при
смерти".
     Далее сообщалось  о  наследовании  неведомым  господином  всего  стада,
подробно перечислялось поголовье коров, лошадей, овец, телок, ягнят, словом,
текст был совершенно  дурацкий, нелепый и непрофессиональный.  Очевидно, под
именем всех этих парнокопытных в Берлин сообщались  сведения о русской армии
и флоте. Но под главной коровой, как  ни неприлично это  звучит, равно как и
под  главенствующей   дамой,  можно  было  понимать  только  Их  Высочество,
Eлизавету.   Помнится,   Аким   очень  негодовал  из-за   столь  мерзкого  и
неуважительного тона шифровки.
     Но глядя в  этот  текст  теперь, Лядащев прочитал  его совсем  с другим
настроением. Какой болван расставлял в шифровке  знаки препинания, если их в
цифровом тексте  вообще нет?  Аким  решил, что  племянница  леди  Н. и  есть
Репнинская,  и при  допросе  выспрашивал  Мелитрису  о  ее родственниках  до
седьмого колена. Не обнаружив там ни намека на англичан, он предположил, что
"племянница  и  т.  д."  просто  шпионская  кличка  Мелитрисы.  Со  временем
выяснилось,  что  Мелитриса  понятия  не  имеет ни  о какой леди  Н.,  но за
текущими  делами это как-то забылось. Аким был уверен, что кому-то при дворе
надо было скомпрометировать фрейлину государыни, от этой печки и танцевали.
     Вглядываясь  в  шифровку новыми глазами, Лядащев поражался  собственной
слепоте. Ведь это же очевидно! Некая "племянница леди Н." сообщает в Берлин,
что по  ее  поручению  Мелитриса дала  государыне  порошки. Если его догадка
верна, то отравление могло быть реальностью, а на Мелитрису просто  взвалили
чьи-то грехи. Василий Федорович даже взмок от этой догадки.
     Если его рассуждения  верны, эту племянницу чертову надо разыскать, --и
немедленно! Сакромозо знает, кто это, не может не знать. Только  к разговору
с  рыцарем  надо  хорошо подготовиться,  чтоб не ушел он  опять  в  кусты. Я
вытрясу из вас все, доблестный рыцарь!


        Прощение

     Странный для влюбленных разговор звучал  ночью под сводами монастырской
гостиницы.
     -- А какие налагают епитимьи?
     --  Разные,  Сашенька.  Как  и  грехи  бывают --  разные.  Ну,  скажем,
незаконная плотская любовь облагается епитимьей на четыре года.
     -- Что так долго-то?
     --  Но  ведь ты  в  этом не грешен?  -- лукаво  улыбнулась  Анастасия и
продолжила:  --  Если человек не намеренно жизни другого лишил,  то епитимья
налагается на пять лет.
     -- А если намеренно? Например, на дуэли?
     -- А разве ты кого-нибудь убил на дуэли? -- встревожилась Анастасия.
     -- Едва ли... Но все может быть! Как она проходит -- епитимья?
     --  Это покаяние...  не  показное, а  от  сердца,  до  самого дна  души
своей... чтоб совесть очистилась от скверны,--  Анастасия села на кровати и,
быстро  заплетая  в косу  растрепавшиеся  волосы,  тоном  уже назидательным,
учительским, стала объяснять: -- Виновные в греховном деянии -- это касается
мирян --  обязаны  посещать богослужение во все  воскресные,  праздничные  и
другие дни, полагать земные поклоны с молитвою: "Боже, будь милостив ко мне,
грешной..."- она покосилась на мужа, боясь увидеть  в лице  его насмешку, но
Александр был серьезен,  у она продолжила с воодушевлением:  --  Еще надобно
держать в  чистоте  пост, в среду  и  пятницу довольствоваться  сухоедением.
Нужны еще  подвиги  благочестия.  К  примеру,  надобно милостыню  страждущим
подавать...
     -- Эвон  как?-- удивился Александр.--  А если без епитимьи, без всякого
подвига   благочестия,  кинешь   пятак  в  грязную  шапку  и  пошел  дальше,
посвистывая. Это зачтется?
     -- Ты этим не шути, Сашенька!
     -- Да отчего ж не  шутить?  -- и оба  рассмеялись. Если Александр и был
религиозным человеком, то очень в меру. Вся его вера умещалась в уважении  к
церковным обрядам- с детства приучили, и соблюдал он их настолько, насколько
было необходимо гвардейскому офицеру и человеку образованному.
     Такое  неусердие  в  вере  обижало  Анастасию.  Она  требовала от  мужа
большего  и в  душе считала его чуть ли не еретиком, однажды даже крикнула в
запальчивости:
     -- Бога ты не боишься!
     --  А  что  мне  его  бояться?  Я   чист...--  ответил   Александр,  не
задумываясь.
     Ответ  мужа был оскорбителен. Все  их  религиозные споры так или  иначе
были связаны с участью Анны Гавриловны, и  в  кратком ответе мужа  Анастасия
услышала прямое обвинение  себе: "Я чист, потому что не предал свою  мать, а
ты свою оговорила. Не без твоей помощи она языка  лишилась и попала в вечную
ссылку". Объясни она мужу свою обиду,  вся ссора ушла  бы в песок, но она не
могла говорить напрямую.
     -- Ты твердишь -- я прав, я прав... Слова такие -- стена, тупик! Как ты
не  понимаешь? Человек, живя, должен  сомневаться,-- слезы ее душили,  голос
срывался, словно  падал в колодец.-- Святые в келье,  молясь  днем и  ночью,
почитают себя  великими грешниками.  А ты потому пред собой чист,  что  груб
душой. Потому что живешь невнимательно и не делаешь оценки  своим поступкам.
Все это не от ума, а от глупости.
     -- Александр пришел в бешенство  и ушел, хлопнув дверью. Говоря о своей
чистоте, он меньше всего хотел напоминать Анастасии о матери. Более того, он
совершенно искренне считал, что Анастасия  ни в чем перед  ней  не виновата.
Ну, подписала она бумаги на  допросе в  утвердительном смысле,  соглашаясь с
обвинением следователя, но ведь это можно понять -- испугалась! Да, Настя не
Жанна  д'Арк,  но ведь не  всем дано быть Жаннами.  Если заглянуть  в корень
дела, то сразу поймешь, показания Анастасии в судьбе Анны Гавриловны никакой
роли  не  играли.  В  пресловутом  "бабьем  заговоре"   все  обвинения  были
придуманы,  и как  бы ни вела себя на допросе Анастасия, и  Лопухину, и Анну
Гавриловну, и всех прочих  все равно подвергли бы  пыткам и обрекли на кнут.
Анастасия не только не  повредила  матери, но  и  помогла. Переданный палачу
крест  сделал   наказание  Анны  Гавриловны  менее  тяжелым,  чем  у  других
заговорщиков. И не надо на эту тему зря молоть  языком! Он любого вызовет на
дуэль,  кто хоть намеком оскорбит его жену. Религиозные  разговоры их потому
кончались ссорой, что благочестие Анастасии казалось Александру  истеричным,
показным и ханжеским.
     И   теперь,   после  продолжительной  разлуки  сидя   в  уютной   келье
монастырской  гостиницы,  Анастасия   искала  на  лице  мужа  отблеск   того
непримиримого, злого настроения. Искала  и не  находила.  Александр  был  не
просто  ласков,  в  глазах  его  светилось  понимание.   А  понимать  значит
сочувствовать... не только ей, но всему сущему.
     -- Кто же наложил на тебя епитимью? Мать Леонидия?
     --  Нет.  Я сама.  Моя епитимья  длилась  пятнадцать  лет,  а  здесь  в
монастыре и кончилась.
     Александр поцеловал теплые пальцы ее  поочередно  левой,  потом  правой
руки.
     -- Все  равно  ведь  не уснем.  Давай чай пить, Они  пили чай  с медом,
сдобными  пышками и вареньями. Особенно хорош был царский крыжовник -- цвета
чистейшего хризопраза,  с цельными ягодами  и  листиками лавра. Еще на столе
были  засахаренные вишни,  груши,  в меду рубленные, малина свежая, с  медом
тертая, морошка в сиропе, брусника живая...
     Александр находился в  монастыре уже третий день. Как только  он увидел
Анастасию,  тут  же  понял, что приехал  к другому  человеку. Ожидая  жену в
приемной  монастыря,  он  пытался сообразить,  сколько же  они  не виделись?
Пожалуй, с его  отъезда в Нарву. Он стал загибать пальцы:  ноябрь,  декабрь,
январь...  Он  знал,   что   их   разлука  длинна,   мучительна,  изнуряюща,
бесконечна... Но бесконечной разлукой называют  не только  годы, но  и часы.
Все зависит от того, насколько разлученные жаждут воссоединиться, поэтому, с
жаром ругая  "вечную разлуку", он забывал смотреть  на календарь.  А  что же
получилось?  Батюшки-светы! Они  не виделись десять с хвостиком  месяцев. Он
представил, как войдет она сейчас и с порога начнет упрекать:
     он  ее  не любит,  он плохой  муж, равнодушный  человек, он забыл,  что
человечество изобрело почту...
     Но ничего этого  не произошло.  Александр  не услышал,  как  отворилась
дверь, и теплые ладони легли ему на глаза.
     -- Отгадай, кто я? -- музыка, не голос.
     -- Эта отгадка мне не  по  силам,-- начал он бодро, но голос его  вдруг
пресекся, как в детстве, от слез.
     Он оставил Анастасию обиженной, непримиримой, с вечными  разговорами  о
болезни,  грехе, возмездии. Тогда лихорадочный румянец полыхал на щеках  ее,
он не мог выдержать ее мрачного взгляда и все отворачивался, стыдясь чегото.
Это  была  женщина без возраста,  она  словно задержалась навек  в юности  и
состарилась в ней. Новая Анастасия с  округлившимся лицом и спокойным взором
имела возраст, Александр с удивлением  понял, что ей перевалило за тридцать,
но эта взрослая,  улыбчивая  женщина была  необыкновенно хороша. Движения ее
были плавны,  даже замедленны,  улыбка,  как и  должно ей быть, загадочна, а
широко  открытые  глаза впитывали в  себя весь мир -- и монастырский двор, и
надвратную  церковь,  само  небо,  и вселенную,  и  его,  Александра Белова,
неотъемлемую и  нехудшую  часть  мироздания.  Он  засмеялся,  вспомнив,  как
Анастасия говорила ему: от скромности ты, Сашенька, не помрешь...
     -- Я ни  минуты  не верила,  что ты погиб.  Ни минуты,-- она  пальчиком
провела по бровям его, потом по губам.
     -- А разве был повод так думать?
     --  Ив монастырь газеты привозят. Я  все знаю. Знаю даже, что ты в плен
попал.
     --  Откуда?--  вскричал Александр,  он почему-то смущался  этой  новой,
непохожей на себя Анастасии.
     --  Сон  видела,--  отмахнулась она.-- Мой любимый... Обними крепче, не
раздавишь. Вот так... и не отпускай никогда.
     Подле Анастасии Александр понял,  как соскучился по дому, по самому его
символу, по мирному общежитию вдвоем, чтоб стол стоял, чайник дымился, чтобы
на  столе была  та  же  посуда, что и  третьего дня, чтоб  в глиняном горшке
неторопливо засыхала ветка рябины и поздние лиловые астры.
     По утрам  они гуляли. Вначале шли лугами по прихотливой тропке, которая
вихлялась, как eй  вздумается, иногда огибала холмик, иногда, привередничая,
взбегала на вершину,  а потом неожиданно ныряла  под  низкие еловые ветки на
опушке. Осенний лес  был торжествен и прекрасен. Березы и  осины  наполовину
облетели,  в рисунке стволов  и ветвей появилась особая изысканность. Буйную
крону летнего дерева глаз воспринимает как контур, здесь  же каждый лист был
виден со  своим цветом, изгибом и рисунком.  Анастасия мало говорила, но  по
лицу ее было видно,  что  она пребывает в полной  гармонии с миром, попросту
говоря, счастлива.
     --  Ты  изменилась,  ах,  как  ты  изменилась,-- не  уставал  повторять
Александр.
     --.  Я  знаю.  Болезнь  с  меня схлынула. Знаешь почему?  Матушка  меня
простила.
     У  Александра готов был  сорваться вопрос- откуда,  мол, знаешь,  но он
промолчал. Она опять могла  усмехнуться и ответить -- во сне видела, и будет
права. Он чувствовал, что должен верить всему, что она говорит, ее  интуиция
была сродни знанию.
     Александр  не торопил  жену  ехать в Петербург, она сама назначила дату
отъезда. Сборы были быстрыми. Мать  Леонидия вышла их провожать, расцеловала
Анастасию, Александра осенила крестом.
     -- Счастливого пути. Благослови вас Господь. Петербургский дом на Малой
Морской  встретил их гулкой, затхлой тишиной. Слуги были упреждены о приезде
господ, все было вымыто, вычищено, печи  протоплены, но, казалось,  из  дома
ушло живое дыхание,  он стал музеем чьих-то ушедших в небытие судеб, смеха и
слез.
     --  Мы  здесь  все  переделаем.  Здесь  надобно  другую мебель,  другие
картины, шторы, здесь все надо обживать заново.
     Были  сделаны  первые  визиты.  Вначале,  конечно, Корсакам.  С  Софьей
Анастасия  встретилась, как  с доброй  подружкой, хоть и не виделись они без
малого три года. Самой интересной  темой для хозяйки дома были  Николенька с
Лизонькой.  Анастасия  умела  слушать,  и  потому  весь вечер  выглядел  как
оживленная и  приятная беседа.  Алексей перед  Анастасией робел,  был  очень
предупредителен  и  ласков,  а она, заметив его смущение, безобидно над  ним
посмеивалась.
     На следующий день