немедленно появился Гаврила и осведомился с живым интересом:
     -- Батюшки, чей же сей труп?
     -- Это не труп. Это пьяная девица. Ее надо привести в порядок.
     Гаврила   призвал  женскую  обслугу,  та  сразу  заквохтала  вразнобой,
перекрикивая их  многоголосье.  Никита приказал, чтоб  они  смолкли, смолкли
немедленно, дабы не  разбудить барыню. Предостережения  его были напрасны. С
большой  лестницы   уже  сбегала  в  наспех  накинутом  пенье  взволнованная
Мелитриса.
     -- Ах,  Никита, я места себе не находила, когда вы все втроем, вот  так
сразу... Куда?!  -- она обнимала мужа, а сама заглядывала через его плечо на
сложные манипуляции  женщин,  протаскивающих в  дверь  закутанное  в  черное
существо с растрепанными волосами. Гаврила руководил сложной  операцией.  От
тепла девица проснулась, забормотала обиженно, пробовала даже бороться.
     -- Это Анна Фросс...
     -- О! Зачем появилась здесь эта женщина?
     --  Это не женщина, это преступница,  насколько я  понимаю,-- деликатно
заметил Корсак.
     --  Она  агент  Дица,-- поторопился  с ответом Никита.--  Все кончилось
благополучно, мой  ангел. Потерпи до утра. Завтра я  расскажу тебе все,-- он
осторожно дунул на выбившийся из-под чепца локон.
     Голос Никиты обрел вдруг такие фиоритуры, оттенки и полутона, лицо  его
осветилось  такой  нежностью, что Белов и Корсак  невольно  переглянулись, а
потом с глуповатым  и  умильным выражением, с каким говорят с детьми,  стали
наперебой уговаривать Мелитрису не волноваться.
     -- Иди спать, душа моя...
     Лицо Мелитрисы затуманилось, она отодвинулась от мужа:
     -- А вы будете пировать дальше?
     -- Да, сударыня... всю ночь,-- с готовностью отозвался Белов.
     -- Еще ничего не съедено, не выпито,-- подтвердил Корсак.
     Никита проводил жену в спальню, и друзья вернулись в библиотеку.
     -- Ну  что, будем пировать? -- строго сказал Никита, придвигая  к  себе
остывшее жаркое, только сейчас он почувствовал зверский голод.
     --  Такой вечер,  паскудница, испортила! -- добавил  Белов,  налегая на
холодную телятину.
     -- Надо позвать Лядащева.
     -- Допрос ладить?
     -- Да она будет дрыхнуть до утра.
     --  Расскажи-ка, Никита, все толком.,. Они уснули тут же, кто в кресле,
кто на  канапе. Утром  Лядащеву была послана записка, в которой  сообщалось,
что Анна  Фросс  находится в доме Оленева и там с нетерпением ждут появления
адресата. Спустя полчаса  Лядащев был в  означенной библиотеке.  Вид у троих
друзей был нахмуренный, помятый и недовольный.
     --  Когда  гуляешь  рядом  с  зловонной  ямой,   то  поневоле  портится
настроение,-- пробурчал Белов.
     -- И все время хочется заткнуть нос, чтоб не нюхать.
     -- И закрыть глаза, чтоб не видеть.
     --  Опустим  эмоции,  приступим  к   подробностям...  Выслушав  рассказ
Оленева, Лядащев задумчиво почесал переносицу.
     -- А ведь у меня там был наблюдатель.
     -- Значит, это его мы обнаружили с пробитой головой?
     -- Жалко, неплохой был агент, но суетлив... А Диц, значит, мертв?
     -- Утонул.
     -- Ну, значит, туда ему и дорога. Зовите девицу. Анна  вошла  в комнату
неторопливой походкой спокойного, знающего себе цену  человека. Удивительно,
как  у  этой  ящерки быстро  отрастал  оторванный хвост. Девица  опять  была
прекрасна,  благоуханна и невинна, как  пансионерка:  платье было выстирано,
отглажено,  глубокий сон  разгладил  черты  юного лица. Только  здесь Корсак
признал в ней свою старую знакомую.
     -- Да это... леди, прекрасная пассажирка, влекомая фортуной.
     -- Здравствуйте, Алексей Иванович. Рада вас видеть  в добром здравии,--
она улыбнулась благосклонно, прошла на середину комнаты и села в придвинутое
ей  кресло.-- Господа, что вы хотите от меня? --  голос девицы не выдал даже
намека на волнение.-- Князь, объясните, что все это значит?
     -- Это значит, сударыня, что  эти трое господ спасли вас из  рук барона
Дица. Судя по всему, он собирался лишить вас жизни.
     Лицо девицы озарилось благодарной, но вполне умеренной радостью.
     -- Какое  счастье, что  все так  получилось. Барон похитил  меня силой,
увез в какой-то дом. Там  меня  заперли  в подвале.  Свеча погасла, там было
много вина. Больше я ничего не помню.
     -- Ну что ж, будем вспоминать вместе,--  неторопливо сказал  Лядашев.--
Поскольку я  заранее  уверен,  что на  все  мои вопросы вы  будете  отвечать
отрицательно,  то начну  с  утверждения:  вы  служите  немецкому  секретному
отделу, вы отравительница, шантажистка и клеветница.
     Такого  поворота  Анна никак не ожидала, она неторопливо обвела глазами
всех присутствующих,  по мере  движения головы глаза ее наполнялись слезами,
словно в  шее был спрятан невидимый ворот, руководящий слезоточивым каналом.
Совершив полукруг головой, она уронила ее на руки и бурно зарыдала.
     -- Это ложь, клевета, зависть! -- раздались ее всхлипы.
     В комнату  скользнула  Мелитриса,  задержалась у двери,  стараясь  быть
незаметной, и даже палец  к  губам прижала, как бы говоря Лядащеву: "Я  буду
молчать  как  рыба,  я ли не имею права присутствовать при развязке?" Никита
отрицательно затряс головой. Он не только не желал присутствия жены рядом  с
корзиной чужого грязного  белья, он боялся ее нервического  срыва: пережитое
Мелитрисой  все  еще  оборачивалось  по ночам мрачным кошмаром.  Но Лядашев,
видно,  лучше знал  его жену, потому  что  спокойно  кивнул  Мелитрисе, мол,
оставайтесь, и Никите пришлось подчиниться.
     Анна уже отирала слезы грезетовым с вышивкой платочком.
     -- Кончили комедию ломать?-- спокойно сказал Лядащев.-- Блюм арестован,
в крепости сидит. Хотите с ним побеседовать?
     -- В этой стране у  меня  найдутся защитники! -- запальчиво воскликнула
Анна.
     --  Зачем  вы  оклеветали  Мелитрису  в  вашей  ужасной шифровке? -- не
выдержал Никита.
     --  Да  это все игра...  про отравление. Так надо было, чтоб в  Берлине
поверили. Никакой отравы я царице вашей не давала.
     --  Я  догадывался  об этом,-- усмехнулся Ладящев.-- Только поэтому  мы
сохраним вам жизнь. И помните, защитники ваши сейчас мы, а не граф Шувалов.
     Анна  зорко  глянула  на сурового господина,  какой  въедливый,  хоть и
немолодой уже. А старички все  лакомки... Она чуть поддернула юбку, выставив
кончик туфельки, жестом естественным, но  кокетливым поправила сережку в ухе
и, чуть надув губки, сказала:
     --  Граф  Александр Иванович  мне милость  оказали,  и  я  отвечала  им
благодарностью.
     Когда-то Лядащев был  мастаком в амурных делах, он  тут же заметил  всю
эту рисовку и пустое жеманство. Вот ведь какая дрянь неуемная! Лядащев хотел
было сказать,  что  не  в  благодарности  тут дело, что  альковные  дела для
прошедшей  через Калинкинский дом девицы  так же обыденны,  как кофею с утра
выкушать. Ясное дело, что, всовывая ее в штат великой княгини,  граф Шувалов
потребовал от  нее самого низкого шпионства.  Знать  бы, какие  такие  тайны
принесли эти изящные ручки главе Тайной канцелярии! Но тут же Лядащев понял,
что ему не под силу выведать их у этой меняющей  цвет саламандры. Она  и  на
дыбе будет врать, иначе не умеет. "А  может быть, это и к лучшему,-- подумал
Лядащев  с  усмешкой,-- большие знания- большие печали, чужие тайны-  лишняя
грязь.  А уж  если  тайны те разыгрываются  у  трона российского --  оборони
Господь!"
     Поговорили еще с полчаса да на этом  и кончили. Анне  в самых серьезных
тонах  было  сказано,  что  по  законам  Российского   государства  ее,  как
отравительницу, хоть и мнимую, могут упрятать в крепость на всю жизнь.
     --  Или  в  монастырь,--  уточнил Оленев.  Последнее замечание  быстрее
прочих  дошло  до понимания  Анны, поскольку монастыря она боялась  в  жизни
превыше  всего  (из того  немногого, чего боялась). Она  разом посерьезнела,
ножку спрятала под подол и даже стала кивать головой после каждой фразы, да,
она согласна,  сейчас ее увезут  к Мюллеру, жить там  надобно скрытно, а как
паспорта оформят, она отбудет с престарелым художником за пределы России.
     -- А чтоб  не  было соблазна бежать  и в ноги кинуться их высочеству,--
строго  и  четко   добавил  Лядащев,--  у  дома  художника  будет  поставлен
наблюдатель. Как на день, так и на ночь,-- и он погрозил Анне пальцем.
     Уж чего-чего, а с  тайными наблюдателями в России  недостачи никогда не
было...
     Все это время Мелитриса так и простояла натянутой стрункой у двери,  но
когда смертельно уставший после  допроса Никита оборотил к жене сочувствующи
и сострадательный взгляд,  он  не увидел  в глазах ее ни надлома,  ни  боли.
Мелитриса молча  следила,  как облачалась Анна Фросс  в  плащ,  как  сделала
книксен публике  и  последовала  за Лядащевым, она пыталась отыскать  в душе
своей ненависть к этой темной  женщине, но  не находила не только ненависти,
но даже обиды. В конце концов все ее приключения и беды были просто  длинной
дорогой к любимому. Значит, так назначил Господь. И кто знает, не пошли Анна
в Берлин шифровку с ее именем, этот путь мог бы быть еще длиннее.
     " Дверь  за Анной Фросс закрылась... и  гора с плеч. Осталось последнее
звено, надобно было немедленно донести до  великой княгини Екатерины причины
исчезновения  ее  любимой  камеристки.  Место встречи  с  Екатериной помогла
определить Анна. Мы не описывали допрос полностью, роман- не опросные листы,
но к этой части разговора следует вернуться.
     -- Где собирались провести сегодняшний  вечер их высочества? -- спросил
Никита. Анна оживилась.
     -- Ах, они так переменчивы.  Сегодня пятнадцатое ноября, так я понимаю?
Их  высочество  великий князь  с  кавалерами  намеревались посетить  дом  их
превосходительства  графа  Ивана Ивановича  Шувалова. Но ее высочество  туда
точно не поедут,-- видно  было, что Анне приятно выговаривать все эти важные
титулы, и как горько, что ей навсегда придется забыть их.
     -- Вы хотите сказать, что великая княгиня останется во дворце?
     --  Ну уж  нет! Они собирались ехать на Локателлиевую оперу, но я думаю
-- передумали.  У  них намечались  другие планы.--  Анна  против воли  опять
приняла  кокетливый вид.--  Ужин  у  Нарышкиных,  у графа  большая  компания
собирается. Говорили, что и герои войны будут присутствовать... даже пленный
граф Xверин,  красавец,  молодец!  А при нем  неотлучно  поручик  гвардии...
сейчас вспомню... Орлов Григорий, тот самый, что Шверина в Петербург привез-
Так я думаю, туда их высочество и поедут.
     На  встречу с  великой  княгиней  друзья  поехали втроем  не  из  целей
безопасности, а из  юношеского влечения к романтизму: начали вместе историю,
вместе  ее и кончать. Главной задачей было отследить карету Екатерины- когда
отбудет от дворца, куда  направится. Роль наблюдателей взяли на себя Белов и
Корсак.
     Анна не обманула. В положенный час, Екатерина была по-немецки точна, от
третьего подъезда Зимнего дворца двинулся богатый, но неприметный экипаж без
гербов, за  ним  четыре  гвардейца  верхами.  Друзья проследили  направление
экипажа, а затем малыми  переулками  бросились  к особняку  Нарышкиных,  где
неприметно в тени дерев стояла карета Оленева.
     Никита  все  правильно  рассчитал.  Если  ужин  многолюдный,  то  лучше
встретить  Екатерину  у подъезда,  смешавшись с гостями. Как  только  экипаж
великой княгини остановился у подъезда, Никита, облаченный в парадный камзол
и  модный парик, выскочил из кареты  и ^встретил  Екатерину в дверях.  Не он
один вышел навстречу важной особе, однако успел шепнуть:
     "Молю  о  встрече,  дела   неотложные-.."   Екатерина   только  кивнула
незаметно, а хозяину дома представила князя Оленева по всем правилам.

     Не будем описывать здесь роскошный и веселый ужин. Настроение  пирующих
было отменным.  Зима на пороге, а это  значит, что до новой военной кампании
жить  и жить, можно не думать  о всепожирающем  молохе войны,  пожирающем  и
жизнь близких. Был здесь, как  и предсказала Анна, флигель-адъютант Фридриха
Шверин,  остроумец, танцор и ловелас.  Он  проживал в частном дому под малой
охраной и с удовольствием шлялся по петербургским домам, развлекая дам. Юный
Григорий  Орлов, тоже герой войны,  был  менее приметен,  во  всяком случае,
автор далеко не уверен, что именно на этом ужине великая княгиня обратила на
него  свой  благосклонный  взор. После  ужина  начались  танцы  --  веселые,
домашние, без строгостей этикета. Здесь Екатерина и  позвала Оленева в малую
гостиную.
     --  Я рада вас видеть, князь. И какое же дело привело вас ко мне, чтобы
встретиться  столь экстравагантным способом?-- разгоряченная  вином, великая
княгиня нежно улыбалась.
     -- Это дело не терпело и дня промедления. Оно касается вашей камеристки
Анны Фросс.
     Екатерина сразу посерьезнела, видно было,  что она  разочарована  таким
оборотом разговора, но еще больше обеспокоена -- какое отношение может иметь
этот вездесущий  князь к  ее пропавшей камеристке? Анна отсутствовала  почти
три дня, и Екатерина гнала от себя мысль, что верная служанка ее мертва или,
хуже   того,  угодила   в  Тайную   канцелярию.   Последнее  было   особенно
нежелательно, так как сулило новую  дворцовую смуту, а она и предположить не
могла, с какой стороны цогромыхивает гром.
     --  Вам-то  что  за  дело  до  моей  камеристки?  --  голос   прозвучал
раздраженно и отчужденно.-- Она жива?
     --  Жива.  Я  должен предупредить  вас,  что  Анна  Фросс была  агентом
немецкого секретного отдела.
     Если уместно употребить к столь знатной  особе слово "фыркнула", то она
сделала именно это, фыркнула, как породистая кошка на плохую  еду. -- Ив чем
же,  позвольте  спросить,  состояла  ее функция,  или,  как говорят  у  вас,
задание? -- этим "у вас" она явно хотела задеть Никиту.
     -- Отравить государыню...
     -- О!
     Поняла, сразу все  поняла, и  с  лица сбежала  краска,  и  глаза  стали
холодными и настороженными, но тон беседы тут же изменился. Ей  ли не знать,
что князю Оленеву можно верить всегда и во всем,
     -- Но это ужасно, ужасно.-- Вы понимаете, как это ужасно?
     -- Успокойтесь, ваше высочество. Об этом никто никогда не узнает. Через
три дня Анна оставит пределы России.
     -- Это единственный выход,-- выдохнула Екатерина, а безжалостный взгляд
сказал: "А надежнее бы -- убить!"
     -- И еще я вынужден предупредить ваше высочество  об  ее  отношениях  с
графом Александром Ивановичем Шуваловым.
     --  Доносы?  Она была его доносительницей? -- Екатерина даже  несветски
приоткрыла рот, так была удивлена.
     -- Думаю, что да.
     -- И  Шувалов знал, что она  отравительница?! -- слова ее снизились  до
шепота, в них звучал не столько ужас, сколько всепоглощающий интерес.
     -- Думаю, нет...
     -- Ах,  князь,  принесите воды. Жарко,  сил нет! Когда  Никита раздобыл
стакан ледяной кипяченой воды и принес ее на подносе, Екатерина уже пришла в
себя. Она сделала глоток, потом опустила пальцы в воду, смочила виски.
     --  Примите  слова благодарности, князь. Ваша служба  так верна  и  так
неприметна. Вы появляетесь всегда вовремя. Я никогда этого не забуду, и если
мне    когда-нибудь   представится   возможность   --   отблагодарю,--   она
усмехнулась,--   ...по-царски!   А   теперь  скажите,   чем   кончилась   та
романтическая история, изза которой вы поехали в Кенигсберг?
     -- Я женился, ваше высочество.
     "На  этой  очкастой худышке,  на этой  бледной,  юной и невзрачной?" --
хотелось воскликнуть Екатерине, но она не произнесла этих слов, только горло
ее завибрировало, как у надрывно поющей птицы.
     -- И счастливы? Вижу, вижу... Я вам завидую, князь. Мне  меньше повезло
с браком.
     На следующий день,  обсуждая с гофмаршалом мелкие, текущие  дела своего
двора, Екатерина сказала как бы между прочим:
     -- Да, граф, забыла вам сказать, я прогнала  свою камеристку. Да, да, я
говорю  об Анне Фросс. Вообразите, она  оказалась воровкой. Может быть,  это
просто болезнь, но ее страсть к золотым побрякушкам выходит за рамки обычной
для женщины любви к украшениям.
     Удивительно,  как прозорливы  иной  раз бывают великие  люди. Екатерина
выбрала первую, подвернувшуюся под руку версию, и она оказалась правдой.
     Александр  Иванович покраснел, задергал щекой, целый букет  переживаний
отразился на лице его, но дворцовая выучка взяла верх.
     -- И правильно сделали, ваше высочество. Не смею спорить. Эту куртизану
и  партизану давно надо  было  изъять.  Она не заслуживала вашего доверия,--
сказал он с сановитой неторопливостью.
     И опять-таки был прав.


        Забытый узник

     Повествование наше стремительно близится к концу: и об этих рассказала,
и  эти  как-то устроились.  Никак  не может  разрешиться только дело пастора
Тесина, что по-прежнему  сидит  в Петропавловской крепости  и ждет, когда же
возникнут те обстоятельства, которые переменят его судьбу.
     В своих мемуарах, которые уже  убеленный сединами Тесин оставил  своему
потомству,  он писал:  "Кто  был  свидетелем Цорндорфского  сражения  и  его
последствий, тот не поверит толкам, посеянным злонамеренными людьми, а потом
доверчиво повторенных писаками". И еще: "...клевета- явление обычное в среде
людей, где страсти составляют главную пружину действий. Говорят, фельдмаршал
Фермор  жаловался  в Петербурге на русского  генерала,  который не подал ему
условленной помощи. Мать  генерала пользовалась большим  доверием государыни
Елизаветы".
     Уже  на закате  жизни Тесин вспоминает  дворцовые  сплетни,  о  которых
ничего не мог знать, сидя  в темнице. Русским генералом, о котором шла речь,
был доблестный Петр Александрович Румянцев-  граф и генерал-поручик, матушка
его  была любимой статс-дамой  императрицы. Еще будучи в армии Фермор  писал
государыне:  "Неоспоримая  правда,  что  армия  Вашего  имп.  Величества  по
особливому  Божия   десницы  покровительству,  после  баталии  Цорндорфской,
соединясь   с  армией   Румянцева,  в  состоянии  находилась  неприятельскую
атаковать,  но  помешали недостаток  снарядов  при  артиллерии  и разнящиеся
сведения  о короле Фридрихе  от дезертиров и военнопленных" *. В  Петербурге
при  личном разговоре  с  императрицей, более похожем на допрос,  Фермор был
откровеннее. Он сказал о больших потерях, болезнях в армии и в запальчивости
дерзнул  обвинить  Румянцева,  что  тот не  успел в нужный  момент  уйти  от
крепости Шведт и явиться на помощь в  Цорндорфской  битве. Такие обмолвки не
прощаются при дворе. Последним своим заявлением Фермор не только  не улучшил
своего положения, но тут же стянул узел  интриг,  невольным  участником коих
стал.

     *   Многовато  цитат,  но  это  кратчайший   дуть   к   правде  (авт.).
     _______________

     Тем не менее сложное положение Фермера отнюдь не ухудшило положение его
духовника. Настал день,  когда условия его заточения круто  изменились, граф
Ив. Ив. Шувалов сдержал свое обещание. Во-первых, сняли щит  с окна, и узник
вволю  мог  насладиться светом и пусть  весьма скромным пейзажем --  уголком
площади,  выщербленной  стеной   соседнего   строения   и   изрядным  куском
небосводано это  было окно в мир! Вторая послабка  была для Тесина  не менее
значительна -- его побрили,  он опять стал выглядеть как лютеранский пастор.
Космы волос с липа  и затылка сыпались на пол, цирюльник  насвистывал что-то
веселое,  а  Тесин сидел со счастливой  улыбкой,  словно  над ним  совершали
важный церковный обряд. В тот же день тюремный чиновник -- неулыбчивая крыса
--  составил опись вещей, необходимых  Тесину  в  темнице.  Кажется, уж  эта
бумага  не  могла  возбудить  удовольствие  пастора,  она  говорила,  что  в
ближайшее время  никто  его из узилища выпускать не собирается,  но Тесин не
огорчался. Он с  удовольствием диктовал  длинный список, в который входили и
колпак ночной,  и туфли  домашние, и  разномастная  посуда,  и  подсвечников
медных три, и свечей в достатке. Все требуемое