его здесь было
"зодиачных" аметистов, которые сообразно месяцу рождения Никиты должны  были
"притягивать" его планету и подоб-но жизненным духам вливать силы в артерию,
печень,  селезенку  и  кости  больного.  Непосредственно  у  раны,  которая,
благодарение  Богу,  не  гноилась  и  превратилась  в  струп,  располагалась
золотисто-коричневая    яшма,     которая,    как     известно,     обладает
кровоостанавли-вающими свойствами.
     -- Не надо камней. Они жесткие. Как на горохе спишь.
     --  Тише,  Никитушка,--это  несколько фамильярное  и  теплое об-ращение
выскочило само собой.--Я только сверху положу. Парочку маленьких. Вот так...
А теперь перекусить бы надо.
     -- Посади.
     Гаврила    с   готовностью    бросился   выполнять    просьбу   барина.
При-поднявшись, Никита покачал головой, словно проверяя, держит ли ее шея, и
замер,  неожиданно  поймав  в зеркале свое  отражение.  Бо-родатый, лохматый
человек   с  удивленными  глазами.  Никита  опять  мотнул   головой,  словно
сомневаясь! что тот, отраженный, повторит его движение.
     -- Не узнаете?--грустно спросил Гаврила.--Обросли вы очень и похудели.
     -- Ерунда, просто я от себя отвык...-- Никита упал на подушки.
     Каша, а  может  быть,  протертая брюква, была отвратительна, но вареная
телятина показалась  неожиданно, вкусной. И заснул он легко, не провалился в
бездну,  когда все падаешь, подозревая, что дна во-все нет.  Он вошел в сон,
как в теплую воду.
     Никита  проснулся,  когда  было  очень  рано, голубой  сумрак  висел за
высокими голландскими окнами. Верхняя створка была от-крыта настежь, могучая
ветка клена была видна каждым своим раз-лапистым листом, ствол дерева только
угадывался в тумане. Что-то капало с дерева -- дождь, роса?
     Удивительно  покойно  было  у  него на  душе. Все  в  мире  пребывало в
гармонии. Хороша была эта комната с жесткой кроватью, столиком с лекарствами
и кудлатой головой  Гаврилы, который  так и  уснул, сидя в кресле. Хорош был
мир за окном, он был просторен...
     Очевидно, чтобы почувствовать  это, надо  какое-то время  проси-деть  в
темнице. В ней мир мал, как в чреве  кита.  Смерть тоже темница, но что люди
знают о смерти? Пока ты жив--ее  нет, когда ты умер--ее уже нет, есть только
сам миг умирания. Это, пожалуй, не страшно, уйти к праотцам, сколько там уже
достойней-ших, но... Если подумать, смерть -- это потеря мира вокруг тебя...
Кто знает, может, есть другие миры, но как жалко этот...
     В  парке  все  еще спят,  и  птицы,  и  насекомые, а  где-то  в  хижине
землепашца  уже вжикнула  струя  молока в  подойник,  взбивая  пену,  и звук
отбиваемой косы  разнесся по  деревне. В Геттингене, сидя  на книжках,  пьют
пиво студенты,  в Греции среди олив или на старом некрополе  бродят козы, на
севере  самоед над фитильком, плавающим в рыбьем жиру, чинит меховую одежду,
в старом,  нагретом  све-тильниками  храме восседает Будда,  а  над  Финским
заливом  сияет Полярная звезда, указывая  путь мореплавателям. Матерь Божья,
ка-кое счастье  чувствовать себя  живым! Никиту  ознобил холодок  во-сторга.
Пока еще это все принадлежит ему.
     Раненое плечо слегка ныло,  но боль ощущалась  как  приятная. Он ощупал
бинты с жесткими  аметистами и улыбнулся. Ради Гаврилы он готов стерпеть эту
начинку.
     И особенно  приятно было,  что  мысль  о женщине с  ласковыми  глазами,
которую звали Фике, не только не причиняла  боли,  но даже не развлекала. Он
задвинул воспоминание о ней в самый глухой угол сознания. Так бросают на дно
сундука отслужившую  вещь,  зная заранее, что  она не  понадобится.  Было  и
прошло... И даже  неинтерес-но знать,  из-за каких превратностей  судьбы  он
угодил в темницу, а потом под пулю.
     За  окном  раздались   далекие   звуки,  усадьба  просыпалась.  Гаврила
заворочался в  кресле, и  Никита тут же закрыл глаза, ему не  хотелось вести
утренние обыденные разговоры. И опять он закачался на теплых волнах. "Экая у
нее  стройная шейка,-- подумалось вдруг.--  Не иначе  как она носит высокие,
жесткие воротники, шея сама  собой и удлиняется. Что за чушь иногда  лезет в
голову!"
     После завтрака, не обильного, но сытного, Никита задал  вопрос, который
пришел в голову сразу после пробуждения.
     -- Гаврила, а почему не идет эта стройная девушка--Мария?
     -- Я ей только завтра разрешил прийти.
     ----  Разреши-ил!  Что за  наглость  такая?  Как  тебе  не  стыдно?  --
Выздоравливаете,  Никита  Григорьевич,--осклабился  камерди-нер.-- Вот уже и
ругаться изволили начать...
     -- Ты мне зубы не заговаривай.  Пошли ей записку. Намекни,  мол,  пусть
придет.
     --  Она  и  без  всяких  намеков прибежит. Проявляет к  вам сия  девица
огромное внимание. Оно и понятно -- влюблена...
     --  Гаврила, не  говори  глупостей.--  Никите  очень  хотелось,  что-бы
камердинер как можно дольше развивал эту тему.
     -- Какие ж  глупости? Мы как приехали во флигель, она встала У кровати,
вцепилась руками в эти столбики и смотрит на вас, а сама как  неживая. Софья
Георгиевна ей  говорят: "Надо домой ехать немедленно. Хватятся нас -- ругать
будут! Еще разыскивать начнут". А Мария словно и не слышит. Еле отлепили  ее
от кровати-то. На следующий день  опять явилась: "Гаврила, я за барином буду
ходить". И не просит, требует. Я иногда допускал. Особливо когда домой  надо
было наведаться за камнями,--пояснил он с  достоинством.-- Вы не волнуйтесь,
Никита Григорьевич, я ходил с полными предосто-рожностями.
     -- Я и не волнуюсь. Кого ты боишься?
     -- Сыщики бродят. Расспрашивают. Вас ищут.
     Да, конечно, ищут. Объяснил бы кто-нибудь,  в чем он виноват. Но стоило
Никите задать самый невинный вопрос,  как Гаврила начинал бродить вокруг  да
около: не знаю,  вам нельзя  волно-ваться,  вот  Алексей Иванович  пожалует,
тогда и спросите.
     Мария появилась раньше, чем ей было дозволено. Она выглядела смущенной,
но повела  себя столь решительно, что Гаврила не посмел спорить, отступился.
А  может,  явная заинтересованность барина де-вицей сыграла свою роль.  Если
девица полезна для здоровья, то он и не против.
     -- Здравствуйте, князь. Я буду у вас до вечера и никуда не уйду. -- Все
это было сказано резко,  напористо. Она села к изголовью и поставила на стол
корзинку.-- Это земляника. Вы любите зем-лянику?
     -- Обожаю,-- серьезно сказал Никита, пристально всматриваясь в гостью.
     --  Гаврила, дай чашку, я сама буду  поить князя.  Камердинер безмолвно
повиновался. Никита  рассмеялся и открыл  рот.  Он  уже  мог  пить  чай  без
посторонней помощи, но почему бы не доставить себе удовольствие и не принять
его из рук  милой девушки.  Мария подносила ложку, выливая содержимое  в его
рот,  складывала  губы  сердечком  и  непроизвольно  повторяла  глотательные
движения. С чайной процедурой было покончено, надо о чем-то говорить.
     -- Вам не скучно здесь лежать одному?
     -- Нет, что вы... Мне было скучно, а теперь мне весело.-- Он рассмеялся
счастливо.-- Но где все? Почему они не идут? Алешка, Софья, Саша...
     -- Алеша в  Кронштадте,  там случилась аварея,  а  Саша очень  занят по
делам службы.
     Последние слова  Мария  произнесла с  некоторым усилием, но Ни-ките и в
голову не пришло заподозрить неладное.
     -- А Софья сегодня придет. Она очень рада, что вам лучше.
     --  Софья  ваша  подруга? Я  помню,  как  встретил  вас  в  саду  перед
маскарадом.
     --  Потом  вы  пошли  на свидание  к  важной  даме  и не  вер-нулись,--
прошептала Мария.
     -- Вам и это известно?
     "Мне  все  известно,  только  говорить  запрещено!--хотелось  крик-нуть
Марии.-- А  это очень трудно, держать  язык  за  зубами, особенно, если есть
вещи, касающиеся меня лично!"
     Появился лакей с запиской  от Аглаи Назаровны.  Княгиня прове-дала, что
Никита пошел  на  поправку,  и  потребовала  к себе  Гаврилу  хоть  на  час.
Отказаться  было  невозможно.  Камердинер  потоптался около кровати  барина,
приготовил  лечебное  питье  и  со  словами:   "Если  что,  бегите  за  мной
немедленно",-- вышел.
     Оставшись с Никитой наедине,  Мария  тут  же  потеряла  половину  своей
храбрости.  Главное,  не  смотреть  больному  в глаза. А  он, каза-лось,  не
замечал затянувшейся паузы, лежал тихо, без движения и  вдумчивым, изучающим
взглядом смотрел на девушку.
     -- Меня арестовали,-- сказал он наконец, словно очнувшись.
     -- Вместо Сакромозо...-- тихонько добавила Мария.
     От удивления Никита сел, но тут  же со  стоном  повалился назад; видно,
неловким движением он потревожил рану. Перепуганная Ма-рия сразу бросилась к
нему, пытаясь помочь. Губы его неожиданно коснулись ее руки. Она замерла.
     -- Не убирайте руки...--  Никита прижался  щекой к ее ладони.-- Но ради
всего святого, откуда вам это известно?
     -- Можно я вам задам один вопрос?-- Голос девушки  задро-жал.-- Если не
захотите, можете не отвечать. Только не обижайтесь на меня. Хорошо?
     -- Да разве я могу на вас  обидеться? Вы самая очаровательная сиделка в
мире... Нет, что  я говорю? При чем здесь сиделка? Вы вообще самая  чудесная
и...
     -- Я хочу  спросить вас о важной даме,-- перебила его Мария.-- Не будем
называть  ее  имени, но... Вы любите ее? Никита  поднял  голову, и она резко
убрала руку.
     -- Я не мог тогда не пойти к ней- Она позвала, и я пошел.
     -- Она не звала вас,--выпалила Мария.
     -- Как не звала? Я же сам получил записку.
     -- Записка предназначалась не вам. Податели  ее перепутали на маскараде
кареты. На вас и Сакромозо были одинаковые костюмы.
     -- Во-он  оно что...--  протянул Никита и замолчал  надолго, слов-но  в
раковину спрятался.
     Марии показалось,  что  он вообще  забыл  о ее присутствии.  На-верное,
сейчас  он нашел наконец  объяснение несуразностям, которые преследовали его
последние  два  месяца.  Он  оскорблен,  обижен.  Ведь  это  так  мучительно
чувствовать себя глупцом, занявшим чье-то место. И сколь велика плата за его
самомнение! Но Мария заглушила в себе ревнивые чувства.
     -- Известная особа  вообще никому не назначала свидания,-- сказала она,
всем  своим   видом   выражая   сочувствие.--  Записку  сочи-нили  в  Тайной
канцелярии. ,
     -- О, я идиот! Коровья голова! Сколько передумал в тюрьме, но такое мне
даже в голову це приходило!  Это отвратительно,  непоря-дочно! Но зачем  это
нужно Тайной канцелярии?
     --  Лядащев  предполагает, что этой запиской  хотели скомпроме-тировать
известных вам особ.
     -- При чем здесь Лядащев?--вскричал Никита.
     --  Василий Федорович и распутал весь этот клубок. Нам такое просто  не
под силу.
     -- Не мудрено. Ворон ворону глаз не выклюет!
     --  Он  давно  не  служит  в  Тайной  канцелярии!--обиделась  Мария  за
Лядащева.
     -- Это ведомство как родимое пятно, оно не смывается.
     -- Вы несправедливы!
     --  Отчего  же?--  Голос   Никиты  звучал  холодно  и  отчужденно.--  Я
благодарен  Василию Федоровичу  за  внимание  к  моей  скромной особе и  при
встрече  непременно  скажу ему  об этом.  И поверьте, я сочувствую  ему всем
сердцем. Этот человек достоин лучшей доли, чем служба  в  Тайной канцелярии.
Будем надеяться, что мне никогда больше не понадобится его помощь.
     -- Кабы так!-- вырвалось у Марии.
     -- Вы  хотите  сказать... Ах,  да, конечно.  А иначе почему возле моего
дома бродят сыщики и почему меня прячут здесь?
     Разговор шел совсем не так, как  хотелось Марии. Он  начался так нежно,
трепетно, и  вдруг  нахлынули все  эти  политические дела, словно в  мутный,
зловонный  поток попали,  и  он  потащил их  неведо-мо  куда.  Никита  понял
огорчение девушки и сразу сменил тон.
     -- Давайте лучше есть землянику...
     -- Конечно, князь...-- Мария зачерпнула полную ложку ягод.
     -- Не зовите меня -- князь.  Для  вас я  Никита. А  землянику надо есть
горстями.
     Мария вмиг бросила ложку и  пододвинула корзину к молодому человеку, но
тот со смехом покачал головой.
     -- Только из ваших рук.
     Конечно, она покраснела, но покорно сложила  руку ковшиком и насыпала в
нее земляники. Никита брал ягоду губами осторожно, словно целовал, а у Марии
спина заболела от напряжения. ,
     Что   может   быть  лучше  в  мире,  чем  земляника   прямо  с  теплой,
вздрагивающей  ладони?  Дурацкий  вопрос  сам  вылетел.  Доел  земля-нику  и
спросил:
     -- Мария, скажите, в чем меня сейчас обвиняют? Девушка так и застыла  с
перепачканной  кровавым  соком  рукой.  Появление  Гаврилы  избавило  ее  от
продолжения  тяжелого  разговора. Камердинер  пришел  не один, вместе  с ним
явилась Софья. Она перекрестила Никиту, поцеловала в лоб, а потом села прямо
на кро-вать, с умилением всматриваясь в  его лицо.  В ее  улыбке было что-то
материнское, так она смотрела на спящих детей своих.
     Никита   попробовал   было  порасспрашивать   Софью.  В  его   вопросах
проглядывала   осведомленность  куда   большая,  чем   следовало,   и  Софья
укоризненно посмотрела на Марию.
     -- Никита, милый. Я  не знаю, что тебе отвечать.  Приедет Алеша, мы все
вместе соберемся для  важного разговора. А тебе надо скорее встать на  ноги.
Нам так надо, чтобы ты был здоров!
     Расстались  они в сумерки, Мария  пообещала прийти  завтра сразу  после
обеда. Никита рад был остаться наедине. От счастливых со-бытий  тоже устают,
кроме того,  он хотел привести  в  порядок мысли, чтобы каждый кирпичик -- в
свое  гнездо. Зачем  он приставал с воп-росами к  Марии и Софье, если и  сам
знает, какие обвинения ему предъявляют. Колченогий страж все  это проорал на
допросе: убий-ство купца и еще  какая-то  дрянь,  связанная с его работой  в
Ино-странной коллегии. Опять Германия? Не хочу, не хочу...
     -- А что  хотите, голубь мой?-- Гаврила  склонился  к изголовью, видно,
последние слова Никита произнес вслух.
     -- Спать  хочу!--гаркнул  молодой князь.--И если ты, мерзавец,  еще раз
назовешь меня голубем...
     --   Нет,  нет,   Никита   Григорьевич.  Вы   --   орел!  Голубь  птица
глу-пая,--совершенно смешался Гаврила.
     -- ...или орлом!-- гневно  продолжал Никита, но вдруг рассмеял-ся.-- Не
буди меня до обеда. Сны  буду смотреть. Авось повезет! Мария  пришла, как  и
обещала, в три часа.
     -- Больше никаких  вопросов, князь Никита- Я получила страш-ный нагоняй
от Софьи. Все вопросы будете задавать Алексею Ивано-вичу.
     --  Ну  хорошо! А ответить-то мне можно?  Помните,  я так  и не ответил
вчера на ваш вопрос.
     -- Забудем об этом,--губы Марии дрогнули от обиды.--Я вела себя  крайне
неосмотрительно.
     --  Милая Мария,  осмотрительность вам  совсем не  к лицу!  Я  не люблю
известную вам  особу. Слышите? Встреча с другой, тоже из-вестной вам особой,
совершенно  излечила меня от этого  тяжелого,  как недуг, чувства. Я понятно
выражаюсь? Почему вы так смотрите на меня, Мария?
     Девушка в  смущении  поднялась  с  места  и начала  задергивать  штору,
приговаривая:  "Солнце  прямо в глаза... нет солнца,  плохо...  выглянет  --
печет невыносимо..."
     -- Пожалуйста, поправьте мне подушки.
     -- Сейчас.-- она нагнулась, взяла  подушку  за  уголки, неожидан-но для
себя  зажмурилась.  В тот  же  миг руки Никиты обхватили ее за талию, и  она
очутилась в его объятиях.
     Гаврила  открыл  зверь  и  замер,  застав  эту  картину.  Влюбленные не
заметили его появления.  Что испытывал в  это мгновение верный камердинер --
негодование, радость?  На  лице  его застыла  особая, нежная и чуть грустная
улыбка, которая возникает у  людей, когда они смотрят на  влюбленную юность.
Но  внутренний  голос  Гаврилы  не  был  столь  сентиментален: "Ювелирщик --
отец-то! Пустой человек! Кто в камне светскую красоту  ищет да еще деньги на
этом большие имеет, тот бесу слуга!"
     Он вздохнул и осторожно прикрыл дверь.


        -17-

     Слуга  в  дом  Черкасских был  послан за  Марией к шести часам  вечера.
Луиджи  был  в  восторге,  что его  умная  дочь  смогла  обза-вестись  столь
значительным знакомством. О том,  что в княжеском  флигеле находится раненый
молодой человек, ювелир даже не подозревал.
     Не заходя домой,  Мария решила посетить Софью. Девушка была взволнована
до крайности, и это волнение не имело названий. Всего не расскажешь подруге,
но можно хотя бы контуром обри-совать  тот безграничный восторг, который она
испытала у постели Никиты.
     Мария уже  свернула  с кленовой аллеи  на  тропку, ведущую к  флигельку
Корсаков,  как  услыхала цокот  подков  на  улице,  а затем звук открываемой
калитки. "Неужели Алеша  вернулся,-- подумала она с радостью,--  значит  мой
визит сейчас неуместен. Однако он никогда не приезжает верхами..."
     Она  вернулась  в  аллею  и  столкнулась с молодым  человеком  в  форме
поручика. Он пронзительно глянул на Марию бедовыми, черными глазами и тут же
отвел их вбок. Он вообще был какой-то черный. Брови  -- как два прямых мазка
сажей, волосы, а  может,  парик, тускло-серого  с  чернотой цвета, тщательно
выбритые щеки отливали синевой. Костюм  на нем был  мят и неопрятен,  однако
сапоги начищены до блеска.  Он вежливо  поклонился, слегка  до-тронувшись до
эфеса,  и шпага  подпрыгнула  под его рукой,  задрав полу  короткого,  не по
форме,  плаща.  Так  с  задранной по-лой,  решительно  впечатывая каблуки  в
гравий, он отправился к дому Луиджи.
     Мария  внимательно  проводила  его  взглядом.  Откуда  она  знает этого
человека?  Наверно,  видела  у отца...  Мало ли народу в  Петер-бурге желают
заказать себе  или невестам своим  драгоценные уборы? Однако поношенный  вид
поручика наводил на мысль, что изделия Луиджи вряд ли сейчас ему по карману.
     Мария   опять   повернула  к  дому  Корсаков,   но  сразу  поняла,  что
разговаривать сейчас  с Софьей ей не  хочется.  Чем-то  смутила ее не-давняя
встреча, сбила с толку. Она обошла  дом, мимо отцветших сиреней и  жимолости
вышла по  тропинке  к дальней  беседке. Проле-тевший  над  Петербургом шторм
учинил  здесь  большой беспорядок.  На лавке и  на  полу валялись  сорванные
листья и целые ветки  ломких ив, любимые розы  ее были поломаны, видно было,
что сюда давно никто не приходил.
     Она смела листья  со скамьи,  села,  в  задумчивости теребя кре-стик на
груди.  Со  всей  уверенностью  Мария  могла  сказать, что уже  видела  лицо
посетителя, такие лица не  забываются. Знакомыми были  походка -- ходит так,
словно колени плохо гнутся -- и задираю-щая подол плаща шпага. Помнится, она
еще  подумала тогда, что  посетитель носит  шпагу  как рапиру. Но  когда это
было?
     Ночь... Она услыхала, как к дому подъехала карета. К окну она подбежала
прямо в сорочке, очень хотелось увидеть, как Софья с Никитой после маскарада
пройдут  мимо ее дома. Потом она долго ждала, когда же Никита распрощается с
Софьей и вернется к каре-те.  Наконец он  вышел. Мария  очень удивилась, что
Никита идет со стороны их дома,  однако скоро она  поняла, что ошиблась. Это
был не  Никита,  а  этот -- черный. Она еще подумала тогда: что  за странные
посетители являются к отцу ночью,
     Никиту  она тоже дождалась, он  вышел  много позже. На лужайке  под  ее
окном он задержался. Марии  показалось даже, что он смотрит в ее  сторону, и
она спряталась за штору, а когда выгля-нула, его уже не было.
     -- Надо сказать  отцу,  чтоб завел, наконец,  садовника,--сказала Мария
вслух,  поправила розы  и,  тут  же забыв  об этом,  направилась  к  дому. В
гостиной было пусто и темно. Она не  стала зажигать свежей, а прошла сразу в
узкий  коридорчик,  ведущий в кабинет от-ца.  Слышны  были два  голоса, один
отцовский, громкий, другой глухой, невнятный. Оба спорят, вернее  сказать --
ругаются, о чем -- не разобрать, Мария  проследовала  по коридорчику дальше,
зашла  в  крохотную  отцовскую  спальню,  которая  граничила  с кабинетом  и
отделялась  от него узкой,  в тонкую доску, дверью. Вот здесь уже можно было
расслышать каждое слово.
     Ах,  как жалко,  как глупо, что  она не догадалась прийти сюда сраз