они сами в огонь лезут.
     -- И давно ли Белов был у Лестока?
     -- Вчера.
     Василий  Федорович был не просто обеспокоен  или удивлен, он  с  трудом
скрывал бешенство. Зол он был и  на  Белова. Что у него за мерзкая  привычка
хитрить  и не договаривать?  Уши бы оборвать этому  любимцу  двора и баловню
судьбы! Ведь говорил же он ему -- не шляйся к Лестоку, что  ты  там потерял?
Глубочайшее раздраже-ние  вызвал и' этот барчук холеный Оленев -- кой  черт.
он поперся  во дворец? Ну ладно,  любовь...  Но  зачем под  чужим именем под
арест идти? Может быть, его вынудили? Но кто?
     К чести Лядащева скажем, что он ни на  минуту не усомнился  в честности
двух  друзей, даже  мысленно не  поставил  вопроса:  "Положим, они  прусские
шпионы..." Все это смешно, глупо и не бо-лее. Но Василий Федорович знал цену
уликам, знал, в какие  цепкие руки они  попадают в  Тайной канцелярии, и был
отчаянно зол на случай, на бестолковую насмешницу Фортуну.
     -- Допрашивал Оленева?
     -- С  великим грубиянством юноша. Одно словечко и подарил, случайность,
мол...-- Дементий Палыч скрипнул зубами.
     -- Ты мне скажи, в чем твоя основа-то? Что Оленеву вменяешь-- шпионство
иль убийство?
     -- Да ведь как повернуть,--  неопределенно сказал канцелярист.-- Любого
из двух обвинений достаточно,  чтоб под кнут  и в Сибирь.-- Он по-старушечьи
собрал  в  узелок  красивые  губы  и добавил уко-ризненно:--  А вы  говорите
невиновен.
     -- Смотри-ка, погода портится...
     Дементий Палыч вслед  за говорящим  обвел глазами серенькое, набухающее
дождем небо.
     -- А теперь глянь сюда...
     Лядащев разжал ладонь, на ней лежал сапфир удивительной красоты, если б
не огранка, он был бы похож на огромную каплю воды, зачерпнутой где-нибудь в
Средиземном море ,или в Ин-дийском океане.
     Глаза  Дементия Палыча  округлились,  в  них даже  промелькнул го-лубой
детский  оттенок,  словно вобрали  они в себя  экзотическую лазурь. Быстрым,
хищным движением он зажал руку Лядащева в кулак.
     --  Сестру  замуж  выдашь,  в  отставку  подашь,  съездишь   в  Грецию,
туда-сюда... Ни одна живая душа не узнает...-- ворковал Лядащев.
     Дементий  Палыч молчал,  не  в  силах убрать руку  с  кулака  Лядащева,
красивые пальцы его дрожали.


        -14-
     Беловы не принимали.
     -- Сам Александр Федорович в отсутствии, а барыня больны.
     В  нахмуренном  лбу   лакея  и  смятой   переносице   притаился  сумрак
недовольства и угрюмости, которые  появляются  обычно  при небла-гополучии в
доме, когда хозяева ругаются,  а зло на слугах срывают. Лядащеву бы обратить
внимание  на слова о болезни Ана-стасии Павловны, но он воспринял  их только
как отговорку: нежелательным визитерам всегда так говорят.
     Он  обозлился,  но  все-таки оставил Саше записку,  мол,  надо  сроч-но
встретиться  по  неотложному  делу,  однако не  отказал себе в удо-вольствии
ткнуть  блестящего гвардейца носом  в ... "Беда в  том, что  шляешься ты без
надобности  к   неким  медицинским  особам,  о   коих  предупрежден  был,  и
последствия твоей беспечности непредсказу-емы".
     Идти  домой  Лядащеву  не хотелось, он пошел  в трактир,  а за жарким и
пивом все размышлял, как же могут выглядеть последствия Сашиной беспечности.
Суть  этих  размышлений  сводилась  к  следую-щей  фабуле:  не  посмеют  его
арестовать! Первостепенное значение он отдавал связям при дворе --  это раз,
отсутствие четких  улик  --  это  два, а  то,что о  Белове  позаботится  сам
Лядащев,--это   три.  Лучше  бы  всего   получить   Саше  сейчас  длительную
командиров-ку куда-нибудь в Лондон, на  худой конец хоть в Тулу.  Главное, с
глаз долой, пересидит бурю, а там все встанет  на  свои места. Знай Лядащев,
что в  этот самый момент злой, как  черт, Саша рубит-ся на шпагах  с военным
чином на бестужевской мызе, мысли бы его приняли совсем другой оборот.
     К Дементию Палычу он явился в  самом благодушном настроении, слегка под
хмельком,  но,  к  его  удивлению,  хозяина не было дома. Лядащева встретила
сестрица, худосочная, измученная желудочными  заболеваниями  особа,  которая
изо  всех  сил  старалась  переделать  свойственную   ей  кислую   улыбку  в
лучезарную. Кабы не плохие зубы, ей бы это вполне удалось.
     --  Дементий Палыч приказали вас  встретить  и проводить в его горенку.
Сами они скоро будут.
     На  столе  уже известной  нам  комнаты  в идеальном  порядке  пребывали
обещанные  бумаги  в  папке,  перья   в  стаканчике,  до  краев  наполненная
чернильница, рюмка и ядовито-зеленая настойка в бу-тыли. "Умеет работать",--
не без удовольствия подумал Лядащев о своем бывшем сослуживце.
     Для  начала  он попробовал настойку.  Сладковата,  пожалуй,  но  пахнет
хорошо и крепость имеет в достатке. Документов было два. Депеша Финкенштейна
вызвала у Лядащева.  откровенное удоволь-ствие. Догадка только  тогда верна,
когда  ты брюхом понимаешь--  все было именно  так  и не  могло  быть иначе.
Доверчивый  Белов поперся к  Лестоку  просить за Оленева,  а Лесток, вот  уж
воистину ума палата, немедленно свалил на арестованного чужую вину. Чью?
     Чистый  лист  бумаги  украсился гирляндами  болотных  листьев, цветов и
геометрическими  фигурами. Лесток такой  человек,  который во  всех  случаях
жизни будет стараться только ради одной персоны:
     себя самого.  И государыню  он к трону  подтолкнул тоже не из заботы  о
России. Понимал мудрец -- воссияет Елизавета, так и  он,  Лесток, в лучах ее
славы поднимется на небывалую высоту.
     Итак,  если Лесток  хочет  свалить  на  Оленева  свою  вину,  это  надо
понимать, что он сам стал информатором у короля прусского? Это невероятно...
Но ведь  защищаются только тогда, когда на тебя нападают. Нападает, понятно,
Бестужев. Но  через  кого информиро-вал  Лесток прусского  короля?  Положим,
через Гольденберга, но тот уже мертв, опасности не представляет...
     Стоп...  В  последнюю  встречу,  когда  Сашка  про  мызу   бестужевскую
рассказал,  он сболтнул  еще про инкогнито,  которого  они обе-щали  Лестоку
вывезти  из  России. Белов  тогда забежал буквально на пять  минут, выболтал
все, словно каялся, и исчез. Лядащев его  даже обругать толком не успел. Что
же  это  за инкогнито такой? А может  быть, это невидимка Сакромозо? Василий
Федорович  азарт-но потер  руки, ладони  нагрелись, словно  он искру  из них
высекал.
     Если  Лесток хотел тайно вывезти Сакромозо из России, то зна-чит он ему
чем-то мешал, скорее всего знал что-то такое, чего Лесток боялся. А что если
мальтийский рыцарь  и  есть прусский агент? Иначе почему им заинтересовалась
Тайная канцелярия? Надо бы спросить Дементия...
     Второй документ, анонимный, был  не менее  интересен.  С одной стороны,
обычный  донос,  автор  жаждет справедливости,  а  с  другой -- ненавидит, в
каждой  строчке  это  чувствуется,  и Белова, и  Оленева. Бумага желтоватая,
рыхлая, дорогая, пахнет...  разве что чуть-чуть чесноком, а вообще-то старым
столом,  мышами  и  плесенью.  Обычный  запах   Тайной  канцелярии.   Почерк
характерный,  у  всех гласных ост-рые,  как бы шалашиком,  верхушки,  словно
аноним  все время срывал-ся на  печатный текст. А может, эта бумажка тоже из
лестоковой канцелярии? Однако писал не Шавюзо, его почерк  он хорошо помнит,
буковки  словно нанизаны на невидимую нить и все маленькие,  аккуратненькие,
как бусинки.
     Звякнул дверной колокольчик,  по коридорчику стремительно  про-грохотал
немецкий  ботинок,  и вот уже  сам хозяин, до  чрезвычайно-сти возбужденный,
стоит перед Лядащевым, тараща глаза.
     -- Что она вам поставила, дуреха?-- он схватил бутылку, поню-хал, потом
рванулся к шкапчику,  вытащил другую бутыль  с напитком чистым, как слеза, и
разлил его по рюмкам.
     -- Две  новости, Василий Федорович.  Одна плохая, другая  хоро-шая,--со
скрипом выдавил из себя Дементий Палыч, задохнувшись от крепкого напитка.
     -- Начинай с плохой,-- невозмутимо предложил Лядащев.
     -- На мызу Каменный Нос совершено нападение.  Шесть  или семь человек в
масках. Оленева выкрали.
     -- У-ух ты! Чем же это плохая новость?
     -- Точное  число разбойников  установить не удалось.  Показания  охраны
весьма противоречивы. Убитых нет. Вначале  думали, что старшего отправили на
тот свет, а он возьми да воскресни. Теперь уже в лазарете.
     --  Кто  же  осмелился напасть на  мызу?--с усмешкой  спросил  Лядащев,
уверенный, что дело не обошлось без Белова и Корсака.
     -- Вот это нам с вами предстоит выяснить.-- Дементий Палыч уже сидел за
столом наискосок от Лядащева,  ел его  глазами и  быстро барабанил пальцами,
словно наигрывал на клавесине марш.
     -- Говори вторую новость, как ты считаешь, хорошую.
     -- Белов в крепости. Кто  готовил  бумаги  к его аресту,  пока не знаю.
Одна птичка улетела, зато другую изловили!
     Лядащев вдруг почувствовал, как  напряглось  все внутри, желудок словно
колом встал.
     -- Где его арестовали? На мызе?
     --  При  чем здесь  мыза?  Когда  там  пальба  шла,  Белова и  взяли  в
собственном доме...  по подозрению в убийстве, и еще за ним вины числятся,--
Дементий  Палыч вдруг перешел на шепот:-- Уже выска-заны предположения,  что
нападение осуществлено прусскими шпио-нами. Какова наглость, а?
     -- Шпионами, говоришь?  Это ты хорошо придумал,--бросил Ля-дащев и стал
суетливо собираться: сложил документы,  сдвинул  их на край  стола,  снял со
спинки  стула  камзол, с  трудом  попадая  в  рука-ва, облачился в  него  и,
наконец,  сунул в карман  изрисованный лист, словно геометрические  фигуры и
болотные листья могли раз-гласить тайну его размышлений.
     Напоследок он как бы между прочим спросил:
     -- Ты давеча обмолвился, что хотел Оленева перевести в кре-пость.  Мол,
опасно стало на мызе, потому что солдат предупреждали о нападении. Это кто ж
такой заботливый? Не из лестокова ли дома сей господин?
     -  Отнюдь  нет,--с  готовностью отозвался  хозяин.--Сей госпо-дин--граф
Антон  Алексеевич  Бестужев, сынок канцлера. Ему в не-котором роде  эта мыза
принадлежит.
     -- Вот так, да?-- задумчиво проговорил Лядащев.-- А не расспра-шивал ли
ты Бестужева-младшего, откуда он получил подобные све-дения?
     Дементию Палычу явно не понравился этот вопрос.
     --  Может,  предчувствия?-- спросил он нерешительно,  словно  предлагая
собеседнику согласиться на столь чуждый сыскному делу термин.
     -- Что-то многовато предчувствий...--  буркнул Лядащев и, не  прощаясь,
вышел. .
     Когда он подошел к  дому Беловых, было  около  десяти часов  вечера, не
такое уж позднее время, однако все окна были темны, и только на втором этаже
трепыхал  огонек,  похоже, лампады. Он приготовился долго дергать за веревку
колокольчика, но к его удивлению дверь сразу отворилась. На пороге стоял тот
же  нахму-ренный лакей  со свечой в руке. Не говоря  ни  слова,  он отступил
внутрь сеней, приглашая гостя войти.
     В  доме  стояла  плотная,  неживая тишина,  и  только эхо отзвучав-шего
колокольчика  стояло  в  ушах,  словно тревожный набат.  Чьи-то  босые  ноги
прошлепали в отдалении, и опять все- стихло.
     -- Беда у нас,-- сказал лакей.
     --  Знаю. Я хотел бы видеть Анастасию Павловну. Проводи меня в кабинет.
Да запали свечи, ненавижу сидеть в темноте.
     На лестнице, всего-то десять ступенек, лакей  успел поведать  о многом:
арестовывали четверо, барин держался молодцом, барыня не плакали и сейчас не
плачут--молятся, на вид невозмутимы, но по сути дела очень плохи.
     Удивительно,  как меняется облик комнат с исчезновением хозяи-на.  Если
он  ушел  ненадолго,  то кажется: мебель, шторы, шандалы,  каминные щипцы  и
прочее  его  просто ждут,  но если с  хозяином  приключилось несчастье, вещи
словно умирают. Их сразу покрывает паутина отчаяния, ненужности. Лист бумаги
на столе  --  он уже  мертв,  словно знает,  что  на нем никогда  ничего  не
напишут, брошенная на канапе перчатка еще хранит воспоминание сжатой в кулак
руки хозяина, но каждому ясно -- она отслужила свое, все эти стулья растащут
и обобьют другой  тканью, а  стоящая на краю полки ваза уже  сейчас готова к
самоубийству,  вот-вот  грохнется  вниз и превратится  в груду  черепков.  И
только книги имеют вид безучастный. У них нет хозяев, они принадлежат всем и
никому, и даже если временный их обладатель тщеславно украсил переплет своим
экслибрисом, это  напрасные потуги, книги переживут его, как бы не был долог
его земной путь.
     Лядащев дернул  за уголок закладки в старом атласе  скорее ма-шинально,
чем обдуманно, хотя импульс,  или побуждение, или  тол-чек -- назовите,  как
хотите --  был  вызвал тем,  что бумага узнавае-ма -- рыхлая,  желтоватая...
Записка  без  подписи.  Он  успел схватить взглядом только  последнее  слово
"уничтожить",  как дверь  за  его спиной  отворилась. Он круто  повернулся и
склонился в поклоне, за-пихивая записку в карман.
     --  Простите, Анастасия  Павловна,  что беспокою  вас в  столь  позднее
время, но обстоятельства чрезвычайные заставили меня посетить ваш дом.
     -- Зачем?
     Анастасия  стояла  в  дверях.  Закутанная в  черную шерстяную шаль, она
мелко дрожала. В комнате было душно, а ее бил озноб. "Она и впрямь больна,--
пронеслось в голове у  Лядащева,-- но как хороша! Иных  женщин  горе  красит
больше, чем радость. Это ли не парадокс?"
     --  Расскажите  мне,   как  произошел   арест.  Какая   вина  вменяется
Александру?
     --  Зачем?--  еще  раз повторила Анастасия надменно  и даже,  ка-жется,
топнула ногой.
     Лядащеву показалось, что он стал меньше ростом, и подумалось вдруг, что
он целый  день  мотался  по  городу, башмаки на нем пыль-ные, камзол смят, а
верхняя пуговица висит на нитке, если вообще не оторвалась.
     -- Я хочу помочь Саше,-- сказал он как можно мягче и ощупал пуговицу --
пока на месте.
     -- Вначале вы его арестовываете, а потом хотите помочь?
     -- Помилуйте, я-то здесь при чем? Я давно не служу в этом ведомстве.
     -- Кто вас там разберет, кто служит, а кто по доброй воле, так сказать,
бескорыстно играет  в  сыск.--  Она  не села, рухнула  в  кресло,  закрылась
платком  с головой, так что осталось  видно только обескровленное лицо  ее с
огромными блестящими глазами.
     Хорошо,  она  расскажет... Как Саша вернулся домой, она не виде-ла,  он
сразу прошел в гардеробную, переодеться.
     -- Откуда Саша вернулся домой? И зачем ему понадобилось пе-реодеваться?
Он куда-нибудь спешил?
     Ах,  не перебивайте!  Она  не знает, откуда он пришел и куда собирался.
Она спала,  ее  разбудили. В  гардеробной  лакей передал Саше его, Лядащева,
записку. Нет, Саша ничего не сказал, только смял ее вот эдак... И тут пришли
драгуны.
     Потом она умолкла и долго молчала,  словно не могла сосредото-читься, и
все хмурилась,  грызла  кисти  платка,  выплевывала с  брезг-ливостью нитки.
Лядащев терпеливо ждал.
     Она  рассказала Лядащеву  все,  как было, только упустила  детали, но в
них-то все и скрыто. Саша вошел в .дом с черного хода. Его камзол  был чист,
но после боя его не оставляло чувство, что он весь с головы до пят забрызган
кровью.  Он поднялся  на второй этаж, никого не встретив по  дороге. Рукомой
был полон воды. Ана-стасия появилась в тот момент, когда он мыл лицо и шею.
     -- Наконец-то! Где ты был? Ты знаешь, мне не по силам одино-чество! Мне
плохо, плохо! Утром служба, а вечером?..
     -- Свершилось,-- коротко бросил Саша.-- Мы освободили Ни-киту.
     -- Боже мой! Вы напали на  мызу? Но как ты  не подумал обо мне? В такое
время!  Последствия вашей беспечности могут быть самыми  страшными.-- Где-то
она уже слышала эту фразу, ах да, записка от Лядащева.
     Саша  прочитал  ее  мгновенно.--  Вы  поете  в  один  голос,--сказал он
насмешливо и зло.
     Внизу в прихожей вдруг раздались громкие мужские  голоса. Ни-кто в доме
не   позволял  себе   разговаривать  подобным  тоном,   а  эти   спорящие  и
приказывающие, казалось,  имели право орать в  полный голос. До них долетела
.фраза: "Именем закона!" Анастасия с ужа-сом посмотрела на мужа.
     -- Выйди  к ним,-- быстро сказал Саша.-- Я спал. Теперь соби-раюсь идти
по делам службы. Задержи их...
     Его арестовали  в тот  момент, когда,  стоя  перед зеркалом  в  ниж-нем
белье,  он примерял  новый, серебром  шитый камзол из  тафты. Саша решил  не
разыгрывать излишнего удивления.
     -- Вы позволите мне одеться, господа?
     Ему было позволено. Он сменил камзол  на более практичный суконный, под
присмотром солдат  неторопливо,  с помощью  камерди-нера  облачился в чулки,
кюлоты,  башмаки и  прочее. В  продолжение  всей  сцены  Анастасия безмолвно
стояла в дверях, и Саше вспомни-лась удивительно стройная елочка в отцовской
тульской усадьбе. Детьми они водили вокруг  нее хороводы. Потом ее, кажется,
срубили. Нищие Беловы мало  ценили красоту, во всем видя  надобность. По-шла
елочка на дрова: зима в ту пору была лютой.
     --  Я  могу  попрощаться?-- В  вежливости Саши проглядывало презрение к
представителям закона.
     Анастасия припала  к  Саше, но тут  же отстранилась и, глядя офицеру  в
глаза, спросила строго:
     -- А что будет со мной?
     -- Специальных распоряжений относительно вас пока  не получе-но, однако
указано, чтобы вы  столицу в своих видах  отнюдь не оставляли и, пребывая  в
собственном доме, ждали высочайшего указа.
     Потом она перекрестила мужа быстро... Все, увели...
     -- Что же вы молчите, Анастасия Павловна?-- не выдержал Лядащев.
     -- Мне больше нечего рассказать вам.  Все аресты похожи один на другой.
Вы же знаете.
     -- Я  сделаю все, что в моих силах, чтобы разобраться в этой нелепости.
Но вы со своей стороны должны донести до госуда-рыни...
     -- Я не донесу,-- перебила его Анастасия.-- Мне  запрещено яв-ляться ко
двору.
     Ночью Лядащев долго не мог уснуть на широком супружеском ложе. Аноним и
добровольный помощник  Оленева одно  и то  же ли-цо -- Бестужев-младший, это
ясно. Далее...  Если Сашка не имеет от-ношения к нападению на мызу и Оленева
похитили прусские шпионы, как  изволит утверждать  наш колченогий  друг,  то
князь  действительно  испачкался в  политической грязи.  Будем  считать  это
утверждением первым.
     Ягужинская получила отставку (каких  трудов стоило ему  выдавить из нее
эти сведения!) после того, как Сашка спас великую княгиню. Это вторая чушь и
невероятность. На Белова начнут сей-час вешать все обвинения, которые в свое
время предъявляли  Оленеву, то  есть  убийство Гольденберга и  шпионаж.  Это
третье ут-верждение, и  оно  вполне вероятно. Утверждение  четвертое  --  ты
окончательно запутался, Василий Лядащев!
     А  потом он уснул  и увидел во сне странный предмет, некое  сооружение,
похожее  на станок для плетения кружев. Из  сооружения торчали  разноцветные
нитки, каждая  из которых  была как бы чья-то  судьба или сюжет, а он должен
был подобно крепостной девке сплести из этих ниток некий разумный и понятный
узор. Василию  Федоровичу было очень стыдно  заниматься этим  женским делом,
но, понимая всю неотвратимость, он вроде бы готов был приступить...
     В этот  момент в  ушах  прозвучал поганенький смех Дементия  Палыча,  и
голос его насмешливо произнес: "А коклюшки где? Нет коклюшек!"
     Фу, гадость  какая! Он  немедленно проснулся, попил воды и ска-зал себе
внятно: "Режьте меня,  но Оленева выкрали гардемарины! Больше некому! Только
хватит ли у Сашки ума это отрицать?"


        -15-

     Когда  Лядащев  сказал,  мол,  хорошо  придумал,  что Оленева по-хитили
прусские шпионы, Дементий  Палыч  только поежился внут-ренне, услыхав в этом
намек на взятку. Ну попутал бес, попутал...  Кабы деньгами, он  бы ни за что
не взял, это дело подсудное, но против лазоревого камня он не мог устоять. И
потом, камень этот как бы и не взятка, сапфир тянет на подарок.
     В одиночестве, однако, к Дементию Палычу  пришли совсем  дру-гие мысли.
Откуда этот странный вопрос Василия Федоровича:  "Не  на мызе ли