етарди возмутился  этим,  вспых-нула  ссора, но  в ход
пошли не бутылки, а шпаги. Дуэли не получи-лось. Шетарди отвел шпагу рукой и
поранил пальцы. Только и всего. Этой истории четыре года, она с бородой.
     -- Но ведь Шетарди был  выслан из России не за дуэль, не прав-да ли? Он
был нескромен. Забыл, бедняга, что почта в  России при-надлежит Бестужеву, а
потому письма его были вскрыты.
     --  У нас,  как и во всяком государстве, есть цензура,-- холодно сказал
Лесток.
     -- Конечно, но отношения России и Франции оставляют  желать  лучшего,--
вкрадчиво заметил Сакромозо. Лесток вздохнул.
     --  В  чем  причина?  --  продолжал  Сакромозо.--  Неужели  госуда-рыня
Елизавета  не  могла  простить Франции  выходки  Шетарди? Насколько я  знаю,
маркиз был примерно наказан дома. И потом,  вы сами говорите,  эта история с
бородой...
     "Он служит  Франции",--  отметил про себя Лесток, вежливо  улы-баясь  и
медля с ответом.
     -- О! Если вам неприятен вопрос, я не буду неволить вас, В конце концов
не пристало в частной беседе обсуждать полити-ческие тайны.
     -- Никакой  тайны здесь  нет,--  ответил наконец Лесток.--  Госу-дарыня
благоволит к д'Аллиону. Но Париж отказывает государыне нашей в императорском
титуле.   А  как  же  обмениваться  дипломати-ческими   нотами  при   этаком
неестественном положении?  Людовик  почему-то уперся, простите, как бык... У
него, видимо, нет хороших советчиков.
     Лесток  не  грешил  против  истины,  впоследствии именно  эта  при-чина
выставлялась как главная при разрыве дипломатических  отно-шений с Францией,
но  лейб-медик знал, что подобная информация малого стоит.  Русские министры
не  делали  тайны  из  неуважительно-го  отношения  Людовика  XV  к  русской
императрице.
     Второй  разговор  с   Сакромозо  произошел  в   доме  прусского   посла
Финкенштейна, куда  Лесток  был  приглашен на  ужин. Встреча с ры-царем была
полной неожиданностью,  и как-то само собой получи-лось, что они уединились,
пошли  вдвоем  смотреть  персидские  миниа-тюры.  Оба, как выяснилось,  были
большие охотники  до этого вида  искусства -- не  корми,  не  пои,  на месяц
отлучи  от карт,  только дай всласть полюбоваться  персидскими  миниатюрами.
Однако  в  отдален-ной  гостиной  старые  фолианты  с персами  были  забыты,
разговор прыгнул на лаковую живопись,  вспомнили Монплезир,  любимый дво-рец
Петра.
     -- А правда ли, что Петр Великий выменял у прусского короля Вильгельма,
батюшки ныне правящего Фридриха, отряд гренадер на кенигебергский янтарь?
     --  Святая  правда,-- согласился Лесток.--  Янтарь понадобился государю
для отделки кабинета.  Вы его  видели?  Янтарная комната  теперь -- гордость
Петровского дворца.
     "Он  служит  Пруссии,-- с  уверенностью подумал Лесток.-- Как ловко  он
подобрался к сути вопроса!"
     Старая  тяжба Елизаветы с Фридрихом о возвращении солдат-ве-ликанов  на
Родину  вошла сейчас в новую стадию.  Кроме  гренадер, отданных  на  чужбину
Петром, государыня  пеклась о солдатах,  по-павших в Пруссию при  содействии
Анны  Иоанновны. Елизавета гово-рила  при  этом  высокие  слова,  но  Лесток
понимал:  главное  в  этой  тяжбе  --  насолить "Надир-шаху",  как  прозвала
Елизавета  Фридриха,  доказать  этому  прусскому  вандалу, что  не  все  ему
позволено.
     --  Государыня  желает   сейчас  вернуть  на   Родину  своих  солдат,--
значительно сказал  Лесток,  понимая, что  именно  этой фразы ждет  от  него
рыцарь.
     -- Но зачем?
     --  Как  зачем? Из человеколюбия.  Старые воины не  могут от-правлять в
лютеранской Германии свои православные обряды,
     -- Но ведь совершали же.-- Глаза Сакромозо смеялись.-- Отчего же теперь
не могут?
     Лесток оставил  последнее замечание рыцаря без ответа и мель-ком глянул
на  его  руки. Лицо  его было  бесстрастно,  поза  непринуж-денна,  но  руки
выдавали его глубокий интерес. Очень подвижные, холеные, с длинными пальцами
и  розовыми ногтями,  они жили своей жизнью -- любопытствовали, недоумевали,
удивлялись, а иногда ве-рили.
     Интересно, о  чем его сегодня  будет выспрашивать  рыцарь? Сладкое мясо
ягненка,  куропатки  с трюфелями  и гусиная,  вымоченная в  меду  и  молоке,
печенка  --  прелесть какой паштет  готовил из нее повар  --  помогут хорошо
спланировать беседу.
     Пока  шли  из  кабинета  в столовую,  разговор  коснулся  предстоя-щего
маскарада.
     --  Я  не поеду туда,-- несколько капризно заметил Лесток.-- Государыня
знает, что я нездоров.
     -- Вы  тоже  больны, сударь? -- участливо вскричал  Сакромозо.-- Только
поднялась  от  болезни великая княгиня, как лихорадка свали-ла  вас1  Уж  не
заразились ли вы  гнилой лихорадкой? Вам надо  ле-жать, а я мучаю  вас своим
визитом!
     -- Нет,  нет... Я  вполне пригоден для общения. И будьте спокой-ны, моя
болезнь не заразительна. Просто... разыгралась желчегон-ная болезнь,
     Лесток не хотел ехать на бал, дабы не  сидеть за карточным столом рядом
с Бестужевым. Последнее  время один вид канцлера--  подозрительный и мрачный
-- вызывал в Лестоке такую ненависть, что у него и впрямь начиналась изжога.
     Пока  лакей наполнял бокалы вином и  обносил салатом,  рыцарь продолжал
сокрушаться по поводу гнилой  лихорадки, которая косит Европу, но как только
они остались вдвоем, без обиняков спросил:
     -- И как продвигается дело с возвращением русских солдат?
     -- Никак не продвигается,-- несколько удивленно ответил Лес-ток, считая
эту тему закрытой.-- Такие вещи не решаются в один день.
     -- Не отдает  Фридрих солдат? --  понимающе рассмеялся рыцарь, и Лесток
понял, что Сакромозо известна эта история во всех подроб-ностях.
     -- Король прусский утверждает, что гренадеры сами не хотят возвращаться
на родину,  мол, они там, в Германии, семьями обзаве-лись.  У некоторых даже
внуки.
     -- Их можно понять,--утирая  рот салфеткой,  проговорил ры-царь.--Зачем
им возвращаться в эту  варварскую страну? Чтобы  во-евать со своими детьми и
внуками?
     -- Почему воевать? В России, слава Богу, пока мир.
     -- Мир? -- искренне удивился Сакромозо.-- А за какой надобно-стью тогда
двинулась  за пределы России армия князя Репнина?  Ка-кие другие планы могут
быть у армии, кроме войны?
     -- Ну, тридцать тысяч -- это еще не армия,-- бросил Лесток и понял, что
попал в цель.
     Сакромозо  сразу принял  безразличный вид и даже спрятал руки под стол,
но  и  без  этой  азбуки  Лесток  увидел --  численность  войска  его весьма
интересует.
     "На этом  и будем строить игру,-- подумал Лесток,--  ему нужна армия, а
кому он запродаст эти сведения -- время покажет".
     Сакромозо стал вдруг очень серьезен, почти торжествен.
     -- Перед отъездом в Россию  я  был  на  приеме  у их  величества короля
Пруссии.  Беседа была  частной,  но весьма  плодотворной.  Мальтийский орден
принимает близко  к сердцу дела  Европы и,  в частности,  сложные отношения,
возникшие между прусским и рус-ским дворами.
     Лесток понимающе кивнул, пригубил вино.
     -- В разговоре было упомянуто и ваше имя.
     --  Фридрих  передал мне привет? -- весело спросил Лесток, но Сакромозо
не отреагировал на шутку.
     -- Их величество король Фридрих помянул о ваших заслугах в делах мира и
понимания  в отношениях  прусско-русских  и  уполно-мочил  меня передать вам
старый долг -- пенсию размером десять ты-сяч ефимков.
     "Ну  и  скор молодец!"  -- ахнул  про себя Лесток. Ему  очень хо-телось
спросить:  "Деньги  при  вас?",--  но  вместо  этого он  сказал под-черкнуто
вежливо:
     --  В  какой  форме  мне  передать  благодарность  королю Фридри-ху  --
письменно или на словах?
     -- На словах,-- без тени улыбки ответил Сакромозо.
     Они отлично понимали друг друга.
     На  сладкое был дивный ореховый торт, украшенный цукатами и инжиром.  В
отсутствие  рыцаря  Лесток  отпробовал бы добрую поло-вину этого кулинарного
чуда,  но  здесь он  решил  быть  сдержанным.  Рыцарь  с  отвлеченным  видом
выковыривал из ломтика торта грецкие орехи.
     -- Вчера  у меня случился разговор с голландским посланником Шварцем,--
сказал   он  наконец,  делая  какой-то  неопределенный  жест  рукой,  словно
закручивая ее  спиралью.-- Посланник негодует, что армия  Репнина застряла в
Гродно. Репнин что -- болен?
     --  Генерал-фельдцейхмейстер  не   столько  болен,  сколько  стар,--  с
готовностью  ответил  Лесток.-- Армия действительно три недели проторчала  в
Гродно, но теперь она заметно продвинулась. К местеч-ку Гура... это в десяти
верстах от Гродно. А  по договору с  союзника-ми армия должна была на исходе
апреля быть уже в австрийских владениях. А что барон  Претлак?  Вы с ним  не
разговаривали? Тоже, должно быть, негодует. А лорд Гринфред?
     Претлак был австрийским посланником, Гринфред--английским.  Привлекая к
разговору Австрию  и Англию, Лесток расставлял все знаки препинания, называя
союзников.
     -- В  Лондоне каждый день высчитывают, сколько  миль  в  сутки проходит
русская   армия,--   продолжал   он  насмешливо,  словно   и  не   разглашал
государственной тайны, а мило острил по поводу  челове-ческой глупости,-- По
моим  сведениям, если пройденные мили разде-лить  на дни, то  получится, что
наша армия уже повернула назад.
     -- А это возможно? -- быстро спросил Сакромозо.
     --  Ни в коем случае! Она идет к  Рейну. Зачем? Ах, сударь, я думаю, об
этом  не  знает  еще  Господь  Бог, настолько  запутал  Все-вышнего  канцлер
Бестужев. В  Иностранной коллегии запротоколиро-ваны все его  противоречивые
указания.
     -- В Иностранной коллегии?
     --  А где же еще? Этим занимаются тайный  советник Веселовский, а также
генерал-фельдмаршал Леси,  вице-канцлер Воронцов и кригс-комиссар  Апраксин.
Армия  идет  через  Литву  на  Краков, затем  в Силезию. Идет одной дорогой,
разделившись  на  три колонны.  Пла-тят, а также обеспечивают  продуктами  и
фуражом  англичане.  Счи-тается,  что армия идет для  восстановления  мира в
Европе.   Однако,--  Лесток  поднял  палец,--если  для  восстановления  мира
понадобится  еще  одна война,  Россия  пойдет на  это, естественно, вместе с
союз-никами.
     -- С кем именно?
     --  По  обстоятельствам,  мой   друг,--  вздохнул  Лесток  и  подивился
внутренне, как естественно он назвал Сакромозо своим другом.-- Одного боюсь,
что  Бестужев  задержит   продвижение  нашей  армии  и  этим  спасет  ее  от
неминуемого поражения.
     Рыцарь долго смеялся над удачной остротой, которая через день полностью
вошла в  депешу прусского посла своему государю в Пот-сдам. На все вопросы в
этот  вечер  рыцарь  получил  ответ, время  следующей  встречи -- оговорено,
обещания  кое-что  узнать,  вернее уточ-нить--даны. Ах,  лейб-медик,  налицо
шпионская деятельность, но более всего Лесток пострадал  именно за остроту в
депеше   Финкенштейна,  которая  была  расшифрована  в  кабинете  Бестужева,
перепи-сана и  тяжелым грузом осела в досье на Лестока, которое  собира-лось
канцлером уже много лет.


        -7-

     На левом  берегу Невы, выше впадения  в нее Фонтанной речки, размещался
район  города,  называемый  ранее  Московской  стороной   и  переименованный
впоследствии  в Литейный по  имени  заводика,  занимавшегося  литьем  пушек.
Первоначально этот район города был задуман  как аристократический, и Первой
Береговой  улице, по  за-мыслу  Петра,  надлежало стать главной  магистралью
северной  сто-лицы.  Архитектор  Трезини строго  распланировал улицы,  вдоль
на-бережной один за другим выросли  дворцы для родственников  Петра  и самых
именитых сановников.  Здесь  поселились Наталья  Алексеевна,  любимая сестра
царя, и сын его Алексей Петрович, тогда еще наслед-ник, и Марфа Матвеевна --
вдовствующая  государыня,  супруга по-койного Федора Алексеевича,  и любимец
царя Юрюс  --  генерал-фельдцейхмейстер и директор литейного завода.  Дальше
находился дом обер-гофмаршала Ливенвольде и роскошные палаты Кикина.
     Жизнь  кипела  в  Московской  стороне,  но время забирает всех.  Разной
смертью  ушли  в  мир  иной  обитатели  аристократического квар-тала.  Центр
Петербурга  переместился,  и   Литейная  сторона  зажила  новой  трудовой  и
озабоченной жизнью.
     Дворец Натальи Алексеевны со всеми подворьями был занят  Канцелярией от
строений  и мастерскими  департаментами. Дом  Алек-сея  Петровича  перешел в
ведение  Дворцовой  канцелярии,  в  нем  стали  варить различные  пития  для
царского  дома. В палатах покойной Марфы Матвеевны поселились архитекторы, в
бывших амбарах оборудовали печи, и  скульптор Растрелли принялся за отлив-ку
конной  статуи императора. Палаты Кикина были отданы под Морскую академию, в
которой  проходили  курс кадеты и гардема Словом, сейчас, двадцать  три года
спустя после смерти  Петра Великого, Литейная  сторона совершенно изменилась
против  первоначального  плана.  Указ строить  дома "вплоть нити", натянутой
между  вехами,  здесь уже не  соблюдался.  В былые времена нарушителей,  чей
особняк выпирал  из ряда  или, наоборот, пятился в глубь  улицы,  или -- еще
того хуже -- прятался за забором, мало того, что штра-фовали, так еще лишали
построенного жилья.
     Теперь  же  всюду царствовала  живописность  почти московская. Искрошив
границы  площадей, выстроились какие-то  склады,  палатки,  пакгаузы,  боком
примкнули к улице какие-то новые рубленые хоро-мы, разрослась  молодая роща,
поглотив  останки разрушенного,  кое-где еще  блестевшего позолотой  дворца,
сами собой бестолково и не к месту выросли заборы, вдоль них поднялся пышный
пырей и  прочий бурьян.  Улицы  стали изгибисты, пробираться по ним в карете
стало  сущим мучением,  не забывайте  еще  про  топкую, пропитанную  вла-гой
почву.  Ближе  к  Фонтанке разместилась  убогая слобода мастеро-вого  люда с
хижинами,  крытыми  соломой и дранкой, рынок,  прозван-ный Пустым, и наконец
литейный  завод  с башнями и шпилями  на них, которые  наперекор окружающему
пейзажу имели экзотический восточный вид.
     По соседству с Канцелярией  от  строений  за типовым забором  (впрочем,
слово  "типовой" тогда  не применялось,  говорили  "повтор-ный") разместился
каменный  двухэтажный дом с высокой  с изломом кровлей и крыльцом по центру.
Дом этот с садом и подворьями был откуплен у канцелярии неким весьма богатым
иностранцем  --   юве-лиром   Луиджи,  работавшим  украшения  для  двора  ее
величества. Венецианец  Луиджи займет особое  место в нашем повествовании, а
пока лишь  скажем,  что  он  же  является  хозяином  небольшого фли-гелька с
мезонином, стоящего -в- глубине сада.
     Флигелек два года назад был  снят мичманом  Корсаком с семей-ством. Дом
этот, может быть, и не отвечал всем запросам  молодого мичмана, он был мал и
отнюдь  не дешев,  по  весне подвалы его  зали-вала талая  вода, плодя целые
сонмы лютых комаров, но сад и некая изоляция от большого города пленили жену
его Софью и маменьку Веру Константиновну. Сам мичман находил удобство в том,
что  бук-вально в двух шагах  находилась  удобная пристань, к  которой могли
подходить катера, верейки и рябики. Кроме того, Морская академия была рядом.
В академии Алексей Корсак учился два последних кур-са, имел добрые отношения
с преподавателями,  посему, хоть  и  слу-жил теперь  на флоте, был в палатах
Кикина частым гостем.
     Спроси  у Софьи  любой --  счастлива ли  она  в браке?  -- о,  конечно,
другого ответа нет и быть не может! У нее лучшие в мире дети, Николеньке уже
четыре года, Лизанька  -- прелестный  младенец. Ве-ра  Константиновна  почти
примерная свекровь. Время не охладило Алешиных чувств, не  убавило нежности,
и Софья  ни в  коем случае не завидует женам сухопутных мужей, которые видят
своих супругов каждый день  или хотя  бы каждую  неделю. Она жена моряка,  и
этим все сказано.
     Но  одно дело,  когда  моряк в плавании, торговом  или географи-ческом,
или,  скажем, держава  воюет.  Но если  флот русский пребы-вает в  состоянии
постоянного  ремонта,  если чинят  и  зимой,  и  летом, то  можно,  кажется,
выкроить время для  семьи.  Три  года  Алеша с хмурым  и  решительным  видом
твердил,  что  эскадра  давно  бы  вышла  в  море,  если  б   не  равнодушие
Адмиралтейства, не происки чиновни-ков Военной коллегии, месяцами пропадал в
Кронштадте, словно ку-пец, занимался покупкой такелажа  и леса  для мачт,  а
потом  и вовсе отбыл в безвременную командировку в порт Регервик бить  сваи.
Те-перь пишет письма  и в  каждом заверяет, что если к следующему  месяцу не
вернется,  то  непременно  заберет  Софью  с  детьми к себе.  А зачем  ей  в
Регервик, если и в Петербурге хорошо?
     Вера Константиновна в отличие  от  Софьи ко  всему относилась спокойно.
Удел  мужчин  --  служить,  удел  женщин  --  ждать, она  давно  привыкла  к
отсутствию сына. На старости лет Господь подарил ей семью и  сподобил жить в
столице!  Петербург поражал ее вообра-жение.  Проживя всю жизнь  в псковской
глуши, она не переставала  восхищаться славным городом и удобством его быта,
а что касаемо погоды и угрозы наводнения, то  все в воле Господней,  а дождь
тоже божья роса.
     Внуки ее забавляли, но она не вмешивалась в их воспитание, не ссорилась
с няньками, не выговаривала  Софье, что гуляют много  и лекарь у детей плох.
Вера Константиновна вела хозяйство, и хоть в доме милостью благодетеля Софьи
князя Черкасского был полный достаток, можно даже сказать -- богатство,  она
экономила на каждой мелочи,  находя невинную радость  в том, чтобы  набивать
чулок моне-тами разного достоинства -- "на черный день". Она сама ходила  со
служанкой на Пустой рынок, отчаянно торговалась в мясных рядах, и в овощных,
и  в рыбных,  но совершенно теряла бдительность  в по-судной лавке,  которая
торговала раз в неделю.
     При  виде  пузатого молочника с цветком-колокольчиком или  ло-патки для
пирога с длинным стеблем и львиной рожей на конце, или старинной чары в виде
лебедя, она забывала, что "черный день" впол-не может обойтись  без подобных
излишеств. Принеся посуду домой, она прятала ее в шкапчик под ключ, а потом,
краснея, как девица, и  кляня  себя за расточительность, показывала  покупки
Софье. Та пожимала плечами: "Нравится,  маменька, так и покупайте". Не таких
слов  ждала она  от невестки. Софья  должна была  восхититься,  потом узнать
цену, потом порадоваться удаче, потом намекнуть -- а не  без-умство  ли это,
тратить  деньги  на  безделицы,  и  наконец простить свек-ровь за  любовь  к
искусству.    Равнодушие    Софьи    обижало,    и    Вера    Константиновна
зареклась--полушки медной не тратить больше на  красоту! Но через неделю она
попадала в посудную лавку и все на-чиналось сначала.
     Словом,  жизнь  в  семействе  Корсаков   была  тихая,  размеренная,  и,
направляясь  во  флигель под кленами,  Никита Оленев вполне пред-видел,  как
трудно будет уговорить Софью  поехать с ним  на  маскарад.  Алеша  аккуратно
писал другу, и  в каждом письме непременно про-сил позаботиться о жене. Свою
заботу  Никита  видел не только  в  том,  чтобы справиться  о  хозяйственных
заботах и предложить свою по-мощь, но и в необходимости развлечь Софью, если
представится слу-чай.
     Бал-маскарад  в зимнем дворце, что может быть восхитительнее! Там будут
петь  итальянцы и представлять живые сцены, сама  госуда-рыня,  наследник  и
великая княгиня  предстанут  перед  публикой  в  маскарадных костюмах,  весь
Петербург будет там, чтоб танцевать до утра.
     Время  от  времени   Никита   опускал   руку   в   карман   и  ощупывал
пригласительный  билет,   отпечатанный  в   Дрездене  на  атласной   бумаге,
украшенный причудливым рисунком. Билет с великим  трудом до-стала во  дворце
Анастасия: Саша не забыл просьбы друга.
     Сзади раздался  гортанный крик, Никита поспешно  отступил в сторону. На
мост выскочила карета, и Никита увидел  в окошке  лицо мужчины, показавшееся
ему  знакомым.  Встретившись  с Никитой глазами,  мужчина  поспешно задернул
шторку,  словно  намереваясь  скрыть   от  постороннего  взгляда