у  ч
услышать начало разговора. Сейчас  ясно одно,  поручик грозит отцу шпагой, а
тот кричит: негодяй, позову слуг, я не ростов-щик, а честный ремесленник!
     Вдруг  стало тихо...  Раздался  шум отодвигаемого  стула, кто-то из них
сел, наверное, поручик, отец погрузнее.
     -- Если вы честный ремесленник,-- сказал вдруг четко  и очень  спокойно
поручик,--то не взяли бы в счет долга чужой вексель.
     -- С  паршивой  козы  хоть шерсти  кусок,-- огрызнулся звонким  голосом
отец.
     Мария невольно улыбнулась, отец так и не  смог выучить ни одной русской
пословицы, и  при его акценте они удивительно смешно звучат. Однако поручику
было явно  не до смеха. Он заурчал что-то тревожно. О! Показалось ли ей, или
он впрямь упомянул имя Гольденберга? Вначале она  услышала это имя от Софьи,
но запом-нила его вовсе не потому, что какого-то там купца убили, а пото-му,
что Никита обнаружил его убитым. Со временем  имя немецкого купца  приобрело
новое, ужасное  значение  -- в убийстве обвиняют ее  любимого!  Какой  бред,
какая  нелепица!  Ненавистный  ей  Гольденберг даже снился по ночам, он  был
маленький, кривоногий и, к ужасу Марии,  имел бычьи рога. Это  большой грех,
видеть  покойника  рога-тым.  После  страшного  сна Мария  пошла  в  храм  и
поставила за упокой души убиенного немца свечку.  Имя Гольденберга слышалось
в бое часов, в цокоте копыт, этакое звонкое имя, а сейчас оно позвякивало за
дверью, словно ложечкой по стакану. А может, это шпага лязгает в ножнах? И с
чего им вздумалось перейти на шепот? Не поймешь толком, кто говорит.
     -- Позвольте предложить настоящую цену...-- и по нисходящей та-та-та...
Это отец.
     -- Но  я требую у вас не брильянты в плохой оправе!-- крик по-ручика, а
потом бу-бу-бу...
     - Да говори ты  громче,  дьявол тебя побери!-- прошептала Ма-рия, она с
трудом поборола в себе  желание приоткрыть дверь и на всякий случай спрятала
руки за спиной.
     Тут, видно, у  отца иссякло терпение, и  он  закричал  в полный  голос.
Мария от удивления  вытаращила глаза и даже присела.  Поду-мать только,  как
все оборачивается! Оказывается, отец стал облада-телем векселя Гольденберга,
а поручик требует его назад. Но отец почему-то не отдает...
     Тут -- о, счастье!-- чернявому посетителю  вздумалось подойти к  двери.
Очевидно, он даже привалился  к дверному  косяку; каждое его  слово  было не
только слышно, но, кажется, и видно, как божью коровку на руке.
     -- Я вас в последний раз предупреждаю,--угрюмо сказал он.---У вас будут
крайние,  непредсказуемые  неприятности.  Надеюсь,  вы  помните  оба  имени,
которыми подписан сей документ? Канцлер России не позволит,  чтобы честь его
семьи находилась в руках како-го-то ювелирщика!
     -- Вот именно!--в голосе отца послышалось удовлетворение.-- И передайте
графу  Антону  Алексеевичу, что  если он так печется о своей чести, то пусть
найдет  подобающую сумму,  а то его за-граничные подвиги в сей же миг станут
известны его отцу.
     Дверной косяк вздрогнул, раздался вопль: "Негодяй!"  Дальней-ший грохот
в кабинете был подобен тому,  который возникает при землетрясении или обвале
где-нибудь в горах.  Мария с силой толк-нула дверь, но,  к ее удивлению, она
оказалась запертой. Девушка бросилась в коридор звать на помощь слуг,
     Когда  она  в  сопровождения камердинера и двух мастеровых вор-валась в
кабинет, он был уже пуст.
     -- Бегите,  догоните!--крикнула она.--Он только что был  здесь, неужели
этот черный крикун похитил отца?
     -- Я здесь,-- раздался стонущий голос.-- Вытащите  меня  отсюда. Тучный
Луиджи был плотно вбит в узкое пространство между стеной и шкафом. Рука  его
была украшена неглубокой, но обильно  кровоточащей раной;  очевидно, поручик
пустил  в  ход  шпагу.  Не-малого  труда  стоило  вытащить  ювелира  из  его
неудобного зато-чения.
     -- Отец! Какое счастье,  ты  жив! Я случайно оказалась подле двери. Кто
этот  ужасный человек?  Что  ему  от  тебя  нужно? И зачем он разломал  твое
кресло?
     --  Это  не  он  разломал.  Это я  разломал.  Об его  голову.--  Луиджи
подмигнул дочери и, довольный, захохотал.--Больше гос-подина Бурина на порог
не пускать!-- крикнул он слуге.-- А теперь пойдем ужинать.
     -- Но твоя рана? Нужен лекарь!
     --  Не лекарь, а портной.  Такой  камзол, каналья, испортил! За  столом
Мария пыталась вытянуть что-нибудь из отца  относи-тельно ужасного визитера,
но ей это не  удалось. Конечно, она могла  бы прямо  спросить: "Какое  право
имеет господин Бурин на вексель покойного Гольденберга?" Но таким образом ей
пришлось бы  сознаться,  что она  подслушивала, а это Луиджи считал смертным
грехом, сродни воровству или распутству. Но даже сознайся она в своем грехе,
у нее  не было никакой  уверенности, что она получит у отца ответ, а то, что
нареканий и обещаний отослать ее к тетке  в Венецию будет достаточно, в этом
уверенность была полная.
     О, только не тетка!  Заподозри Луиджи  излишний интерес дочери к  делам
князя Оленева, он немедленно бы привел свою угрозу в ис-полнение. Оставалось
только хвалить мясо, хорошо прожаренное, и восхищаться  сиропом  из морошки,
до которого отец был большой охотник.
     Сразу после ужина Мария бросилась к Софье. Разговор с подру-гой  должен
прояснить что-либо в столь  запутанном деле с  векселем. Софья слушала очень
внимательно,  потребовала  пересказать  все  еще  раз,  сама  себе  задавала
вопросы, а итог был тот же --"ничего не понимаю".  Больше всего ее поразило,
что  поручик Бурин был у Луиджи в тот  самый вечер,  когда  на маскараде был
убит Голь-денберг.
     --  Возможно,  это простое совпадение,--утешала она  себя.--Ка-бы Алеша
был дома, Саша на свободе, кабы Никита был здо-ров!
     -- Вексель принадлежит сыну канцлера. Анастасия не может нам помочь? Ты
говорила,  что она свой человек при дворе. Она может знать  что-то  такое, о
чем мы и не догадываемся.
     --  Нет, Анастасия не поможет,-- грустно сказала Софья.-- Я  видела  ее
после  ареста  Саши.  Она  не  выходит  из дома,  плачет, молится. Анастасия
говорит, что это возмездие. Есть один  человек.-- Софья пытливо взглянула на
Марию.
     -- Я знаю, о ком ты говоришь.
     В этот  же вечер Софья послала казачка с запиской к Лядащеву. В записке
значилось, что она может сообщить нечто весьма важное относительно покойного
купца  Гольденберга,  что  готова  при-нять  господина  Лядащева,  когда  он
пожелает, и просит уведомить, что послание ее получено.
     Удивительно, как в  иные поворотные  минуты уплотняется  время! Правда,
это  касается  только  людей  деятельных,   а   не  тех  особ,   кото-рые  в
ответственный   момент,   руководствуясь   глупыми  понятиями   этикета  или
сомнительной  мудростью "утро вечера мудренее" откладывают решение важнейших
проблем на завтра, на послезавтра или на месяц.
     Лядащев ничего Софье писать не  стал, а  несмотря на поздний час явился
сам. Достаточно было нескольких минут, чтобы понять -- необходима длительная
беседа  с  Луиджи. В  старые добрые времена*  беседу эту было бы вести  куда
проще, потому что называлась бы она допрос, и добропорядочный ювелир выложил
бы все без утайки. Теперь  же  предстояло играть некую  роль, чтобы каплю за
каплей вытрясти из этой непроливайки все сведения. Здесь  хороши были лесть,
притворство, даже угрозы.
     _______________
     * Будь они прокляты старые, добрые (прим. автора)
     _______________

     Однако  вышеозначенные  приемы  не  производили на  Луиджи  серь-езного
впечатления. Естественно, он не отказался  принять  для  частного  разговора
господина Лядащева,  коли об этом его попросили милейшая Вера Константиновна
и невестка ее Софья Георгиевна. Для позднего  гостя  зажгли камин и принесли
бутылку  старого  бургундского.  Что,  кажется, дождь пошел? В  такую погоду
особенно приятно глядеть  на живой огонь, потягивать доброе винцо и морочить
голову странному  гостю.  "Что это за вопросы он задает?--сам  себе  говорил
Луиджи, потирая ноющую руку.-- И с чего сей господин взял, что я буду на них
отвечать? Моя родина Венеция, а не крепость Петра и Павла!"
     Вот  что удалось  узнать Лядащеву  после  часовой беседы. С гос-подином
Гольденбергом хозяин дома отнюдь  не знаком, никогда его не  видел, что было
чистейшей правдой. С господином Буриным он имел дело. Это тоже было правдой.
С  молодым графом Антоном Бестужевым он  знаком не очень коротко, зато  жена
его,  очаро-вательная Авдотья Даниловна,  в девичестве Разумовская, является
одной из его  постоянных  заказчиц. Видится он  с  ней часто, потому что сия
прелестница   совершенно   неумеренно   любит   драгоценности,   предпочитая
изумруды,,  которые  менее  всего  идут к ее изнуренному, простите, зеленому
лицу, но... О  вкусах  не спорят!  Не  желаете ли  еще  вина,  сударь?  Хотя
бургундское не в пример всем прочим французс-ким винам излишне горячит кровь
и никак не способствует за-сыпанию... а время сейчас позднее.
     Хозяин  зевал,  тер глаза,  и  разговор  бы  неминуемо  кончился полным
пшиком, если бы вдруг в комнату  вихрем не  ворвалась Ма-рия. Видимо, в этот
момент итальянский  темперамент  ее взял  верх над  спокойным  русским.  Она
вначале  воздела  руки,  повернулась  к  иконе  и,  призывая  деву  Марию  в
свидетельницы, прокричала:
     -- Ну что ты такое говоришь?--Руки ее сжались в кулаки.-- При чем здесь
твоя Авдотья? Мы сами вызвали господина Лядащева, чтобы он помог нам во всем
разобраться.  У  него такие  связи! А  ты  сидишь пнем, мямлишь, греешь свои
глупые ноги...
     От  неожиданности Луиджи  немедленно  отодвинул  башмаки  от  ка-минной
решетки, а потом и вовсе подобрал ноги под себя.
     - Дочь моя, почему ты не спишь? Да и уместно ли девице вот так вбегать?
Что о нас подумают люди?.
     -- Люди подумают, что мы  дураки.-- Мария  выразительно посту-чала себя
по лбу.-- Я сама слышала, как этот Бурин угрожал от-рубить тебе голову! Я не
подслушивала,  нет1  Но вы  оба  кричали  на  весь дом! И ты  бы  видел, как
посмотрел на  меня этот Бурин.  Он ни  перед  чем  не  остановится. Наш  дом
сожгут, а  меня  похитят. И  не смотри  на меня  так! Изволь  немедленно все
рассказать господину Лядащеву!
     С  этими  словами Мария повернулась на каблучках,  тряхнула го-ловой  и
столь же стремительно, как появилась, выбежала из комна-ты.
     Потрясенный Луиджи повернул к Лядащеву лицо:
     -- Дело действительно столь серьезно?
     --  Думаю, что да,--  строго сказал тот. Во время только  что увиденной
сцены он не позволил себе даже намека на улыбку.-- Купец Гольденберг убит, и
дело приобрело политическую окраску.
     --  Пресвятая дева  Мария!-- Луиджи  сотворил католический  крест.--  И
зачем я только связался с этим паршивцем? Не изволите ли пройти в кабинет?
     Разговор,  тихий, почти  шепотом,  затянулся  далеко  за  полночь.  Вот
главная  мысль,  которую  Лядащев  вылущил  из  эмоционального   и  зачастую
бестолкового рассказа ювелира: поразительно, как страх оглупляет людей!
     Праздношатающийся  поручик  Бурин,  человек  негодный,  ненадеж-ный   и
крикливый, но со связями и деньгами, еще год назад заказал якобы для невесты
драгоценный убор --  ожерелье и серьги. При этом  он оставил нацарапанный на
бумаге дрянной  рисунок--  макет будущего ожерелья -- и велел следовать  ему
неукоснительно.  Даже один из брильянтов у  застежки должно было вставить  в
оправу  надтреснутым,  а  спереди все камни должны быть чистейшей воды. Убор
был готов в срок и с указанным дефектом, однако заказчик его не выкупил. Это
уже потом Луиджи узнал, что  он игрок  и мот. Убор следовало продать, однако
Луиджи из-за обилия заказов все никак не мог собраться поменять надтреснутый
камень на це-лый.
     Однако  месяца полтора назад, а может, и более, точного срока Луиджи не
упомнит, но если надо, сверится с книгой, Бурин явился к нему в глухое время
и предложил в качестве залога весьма  ценный  документ. О,  если  бы  в этот
момент  руку  Луиджи  держал  ангел,  то  постыдная  сделка  никогда  бы  не
состоялась, потому что он никогда не занимался ростовщичеством. Но, видно, в
этот  момент  не иначе  как  бес  подтолкнул  его  в  спину, потому  что  он
немедленно  принес  убор  и  взял  вексель. Сумма,  в  нем  указанная,  была
зна-чительно больше  стоимости  убора.  Уговор был  таков: как  только Бурин
приносит деньги  за драгоценности, Луиджи  тут же возвращает вексель. В ночи
была составлена бумага за подписью  обоих, Бурин спрятал ее в карман,  и они
расстались.
     Не  корысть  руководила ювелиром, о нет!  Не  последнюю роль  в  сделке
сыграла подпись  на векселе,  а  именно -- Бестужев.  Проживая  в  России  в
качестве иностранца, Луиджи никогда не мог считать как себя, так и свое дело
в полной безопасности.  А здесь благодаря бесовским козням  он возомнил, что
вексель будет в  его руках как бы охранной грамотой. Каждый хочет  жить там,
где  творил непревзойденный Тициан,  где витают прекрасные мелодии Вивальди,
но многие вынуждены жить  на грешной земле, которая называется Россия. Кроме
того, он был  убежден, что Бурин никогда не соберет нужной суммы  для выкупа
векселя.
     -- Однако Бурин нашел деньги?--полюбопытствовал Лядащев.
     --   Отнюдь   нет.   Он   выложил  передо   мной   половину   стоимости
драгоценностей, обещая  принести недостающую  сумму через неделю. Понятно, я
ему  сказал,  что,  мол, через  неделю и  будем говорить. На  это  он  начал
кричать, что он русский дворянин и не  позволит, чтобы итальяшка - ювелирщик
не верил  ему на слово.  Глаза  у него бы-ли бешеные, алчущие,  устрашающие,
весьма противные были глаза, и он все время дергал свою шпагу.
     -- А потом и вытащил ее из ножен?
     -- Вот  именно. Она описывала в его руке страшные круги. Он  кричал: "Я
тебя заарестую, и Антон  Бестужев мне в этом  поможет. А уж  если  сам  граф
возьмется за это дело, то мы тебя, негодника венецкого, в одночасье  изрубим
в  мелкие  куски!"  И  называл  при  этом  какие-то  странные, неведомые мне
оружия... Это и услы-хала моя дочь, простите.
     -- Вы могли бы показать мне документ?
     Луиджи  замялся,  заерзал  в кресле. Покажет, если  угодно,  поче-му не
показать  вексель человеку, который  желает защитить его дом от разбойников?
Но документ спрятан в надежном месте, достать его оттуда сложно, это требует
труда, .
     -- Вот и потрудитесь, а я выйду  ненадолго,--  сказал Лядащев, понимая,
что  ювелир  остерегается  выдать  тайну своего хранилища.--  Бургундское не
только возбуждает и отгоняет сон,--добавил  он со  смехом,--  но,  очевидно,
способствует... э... Куда пройти?
     Был позван слуга, который немедленно препроводил Лядащева в  нужное ему
место. Когда Василий Федорович вернулся, вексель лежал на столе. Рядом сидел
Луиджи, придерживая пальцем  бумагу, словно птицу держал за лапку, опасаясь,
что она улетит. Уважая опасения хозяина, Лядащев пододвинул  ближе свечу  и,
не беря в ру-ки вексель, углубился в его изучение.
     Вексель  был составлен  год назад в Вене между  купцом Гольденбергом, с
одной стороны, и графом Антоном Бестужевым, с другой. Означенный купец выдал
под проценты 20 000 золотых дукатов озна-ченному Бестужеву с  условием,  что
деньги, включая  проценты,  будут возвращены купцу через год, а именно в мае
1748 года.
     -- Очень интересная бумага,-- задумчиво сказал Лядащев.
     -- Да, но  как мне с ней  теперь поступить?  Я  не  могу, да и не  хочу
требовать вексель к оплате у Бестужева.
     -- Понятно, у вас нет купчей,  и вы приобрели его не за 20 000 зо-лотых
дукатов, а Бурин вправе  потребовать  вексель назад, если оплатит  стоимость
драгоценностей. Вы не знаете, как вексель попал к Бури ну?
     -- Конечно,  нет!--  пылко  воскликнул  Луиджи.-- Он  мог его  на улице
найти,  в карты выиграть, убить мог,  поверьте моему слову.  Темный человек,
очень темный!
     -- А это что такое?-- Лядащев поскреб ногтем бурый уголок бумаги.
     -- Уж не кровь ли?--свистящим от волнения голосом прошептал ювелир.
     -- Скорее  красным  вином  кто-то  облил,-- беспечно  сказал  Ляда-щев,
наклонился  к  самой  бумаге,  понюхал  и  стал  серьезен.--  Слушайте  меня
внимательно. Как только Бурин появится у вас, а это будет непременно, тут же
дайте мне  знать.  И  задержите  его  у себя  под  любым предлогом, не будет
возможности -- разбейте еще один стул. Очень хочется поближе познакомиться с
этим господином.
     Однако встреча Бурина и Лядащева произошла не в кабинете ве-нецианца, а
в другом, куда менее приятном месте.


        -18-

     В  достопамятные  времена  дуэли  Саши  Белова  одним  из  секундан-тов
молодого Бестужева был  некто  Яков Бурин,  поручик Щ-ского полка. Отношения
дуэлянта и секунданта многие обозначали словом дружба, и не без основания.
     Как  ни  прекрасно   это   слово,   оно  связывает   узами   не  только
до-бропорядочных людей: граф  Антон  и поручик  Бурин почитались  в обществе
порядочными  негодяями.   Определение   "порядочный"  в  дан-ном  случае  не
усиливает  понятие, а  ослабляет его,  но автор  употре-бил  его  намеренно.
Например, некто говорит в  порыве: я счастлив!--  и в этом полнота ощущения.
Но стоит этому же человеку и в этих же условиях сказать: я очень счастлив!--
и картина счастья как бы  уже  размыта, состояние человека сразу приобретает
какой-то быто-вой  привкус, являясь  как бы  уже и не  счастьем,  а вежливой
отго-воркой. Поэтому понятие "порядочный  негодяй"  несет в себе куда меньше
отрицательной нагрузки, чем просто негодяй.
     А  где  их  взять  --  подлинных,  дистиллированных негодяев,  чтобы  с
рождения -- и уже видно на детском челе: негодяй!  Сразу ведь вспоминается и
трудное детство,  и дурное влияние  среды,  и  общий  нравственный упадок  в
государстве. Трудное детство случается не только в крайней бедности, в семье
нищих и  каторжан. У Ивана  Грозного, например, было трудное детство, и  всю
жизнь он люто мстил за него  всей  России. Упрощаю, конечно, но такая  точка
зре-ния  бытует  среди историков. Или, скажем, будущая  Екатерина  II-- наша
прелестная Фике. У нее было нищее детство. Этим хотя бы частично объясняется
необычайная пышность  ее двора. И  не будем за-бывать,  что  для  сохранения
своего положения эта блистательная женщина убила вначале мужа, а потом сына,
естественно,  чужими руками. Граф Антон был пьяница,  и отец  канцлер не раз
пенял ему за это. А где младший Бестужев выучился пить, как не в собственном
доме? И кто  был его первый  учитель в искусстве двурушничать и  лицемерить,
как  не  папенька. Но лицемерие  отца называлось "по-литика"  и  клалось  на
алтарь отечества,  потому думалось, что в своей сердцевине  канцлер как бы и
чист. Граф  Антон же  занимался  политикой со  своими ближними, и это  сразу
приобретало вид порока.
     Во хмелю в отличие от отца граф Антон был буен, непредска-зуем, буйства
его  носили  самый  низменный  характер,  а  у  канцлера  Алексея  Петровича
воспитание  и  долгая жизнь  в Европах  буйство это  приглушили,  оно всегда
умещалось в берегах, но не потому что поток слаб, а просто берега высоки.
     Яков Бурин происходил из мелкопоместных, голодных дворян, мать его была
существом забитым и довольно жалким,  но сын по-читал ее образцом святости и
рядом  с  нательным  крестом  на  голбтане*  всегда  носил  ладанку   с   ее
изображением. Отец  был бражник, бабник,  но  жил весело,  азартно: и все бы
ничего, если бы не вспыхи-вала  вдруг в нем запредельная жестокость, которую
он вымещал  на  сыне.  Бил  он  его  зверски-  И  тем  еще  усиливалась  его
жестокость, что мальчишка, весь уже исполосованный кнутом, все равно смотрел
в глаза  отцу  едким,  непокорным взглядом. Эх, что  говорить... Без  малого
пятнадцать лет прошло, как покинул Бурин отеческий дом, да и родителей давно
Господь прибрал, но  и по сию пору вскрикивает от ненависти, если привидится
вдруг во сне покойный папенька.
     _____________
     *Голбта