писал, в  Париж,
что Елизавета Петровна ветрена и простодушна, любит только наряды и куртаги,
что  политика  ее  не интересует,  и, имея  рядом  умного  человека  (читай-
Шетарди),  она, сама того не  ведая, станет послушной  исполнительницей воли
Франции.
     Елизавета, действительно, не  любила политику, но природный инстинкт  и
память о  великом  отце  не позволили  ей  пустить государственные  дела  на
самотек, она отдала их в крепкие, хищные руки вице-канцлера Бестужева.
     Сколько  ни  хлопотал Шетарди, война со  Швецией кончилась на условиях,
выгодных  только  России.  Именно ему, вице-канцлеру  Бестужеву, был  обязан
французский  посол  своим  позором. Все  знали  фанатичную  фразу Бестужева,
вбитую  гвоздем в  круглый  стол переговоров: "Я  скорее  смерть  приму, чем
уступлю хоть один вершок земли русской! "
     Шетарди был отозван в Париж. Многочисленная  его свита перешла к новому
послу Дальону.
     Перед отъездом своего патрона де Брильи умолял взять его с собой.
     --  Нет,  мой  друг,  нет,  -- сказал  тогда Шетарди.  --  Париж  любит
победителей. Я  один приму  позор поражения! -- Он  любил цветисто  излагать
свои мысли.  -- Но  с Бестужевым  мы  еще посчитаемся! Твердолобый  фанатик,
скряга, негодяй! -- И уже держась за дверцу кареты, Шетарди, добавил: -- Вас
очень скоро отзовут в Париж. Только имейте терпение, мой друг...
     Может быть, уже тогда созрела в голове бывшего  посла мысль о похищении
бестужевского архива?
     Заговору Лопухиных  обрадовались в  Париже,  как выигранному  сражению.
Самым  привлекательным  для  французской  политики было  то,  что в  русский
заговор был замешан маркиз Ботта. Посол Австрии помышляет о восстановлении в
правах  свергнутого  младенца Ивана!  Чем лучше  можно ослабить  австрийскую
партию? "Положение Бестужева шатко", -- писал в Париж Дальон.
     Тут-то и получил де Брильи приказ от Дальона срочно ехать в Москву, где
ждал  его католической монах  с ценным пакетом, перевязанным красной лентой.
Кроме  пакета,  монах  вручил  Брильи  шифровку,  которая  предписывала  ему
немедленно доставить пакет в  Париж. Охотничий особняк указывался как место,
где де Брильи должен был ждать посыльный от Лестока с  выездным паспортом. В
конце шифровки еще  раз  подчеркивалось --  бумаги доставить лично  Шетарди.
Очевидно, бывший  посол  опасался  чрезмерного  любопытства  Лестока.  Пусть
лейб-медик распутывает  лопухинский  заговор  и не мешает Парижу вести  свою
игру.
     Сразу после  возвращения во  Францию  Шетарди был вызван к Флери. Можно
себе  представить, как велась  беседа  с великим старцем. "Вы очень запутали
наши отношения с Россией, дорогой Шетарди, -- начал разговор кардинал Флери,
и жесткий голос  его был  расцвечен иронией, а Шетарди стоял перед  ним, как
провинившийся  школяр,  и  вытирал пот кружевным  платком. -- Если Бестужева
нельзя подкупить,  то нужно найти способ скомпрометировать его в глазах всей
Европы и самой императрицы Елизаветы". И Шетарди нашел этот способ.  Имея на
руках  такие  бумаги, как  секретный  архив вице-канцлера,  маркиз не только
"посчитается" с  Бестужевым, но  и поправит свое пошатнувшееся  положение, а
что получит он, де Брильи?
     Посыльного нет. Кабы  не  Анастасия, он сам бы отправился в Петербург и
вытребовал  столь необходимый  ему паспорт.  А там... Довезти до Парижа этот
пакет и  забыть, что есть на свете  политика, интриги, шифровальные  письма,
запрятанные в каблуки, -- мерзкое занятие шпионов!
     Только бы уехать... уехать, привести Анастасию к алтарю  и быть наконец
счастливым!
     Анастасия не понимает его. "Нудный" -- странное  русское слово. Она  не
перестает повторять:  "Ах, Сережа,  какой ты нудный! " Он  не понимает  всей
тонкости значения этого слова, но догадывается, что  ничего хорошего оно ему
не сулит. Погоди, звезда моя, во Франции я не буду "нудным".
     Вот  только где потом взять средства к той  жизни, к  которой  привыкла
Анастасия?  Да,  он  ограничен  в  средствах,  родовой герб  не  гарантирует
богатство, но ведь и бедным его не назовешь. И потом, помрет же когда-нибудь
этот старый пень маркиз ГрафиДефон, а наследство будет немалое.
     К  слову  скажем, что  для  характеристики  де Брильи  как нельзя лучше
подходит  частичка  "не". Он не  был  злым, не назвать  его добрым,  не  был
трусом, не был глуп, он не был корыстен, не был равнодушен к вопросам чести.
И во всех случаях жизни он умел быть  несчастным. Днем мечтал  выспаться, по
ночам его мучила бессонница, летом проклинал жару, зимой умирал от скуки, на
балу искал уединения, а в церкви размышлял о  естественных науках, к которым
если и не тяготел с особым жаром, то не испытывал отвращения.
     И только в любви его к Анастасии не было места  частичке "не". Он любил
ее страстно! Но  она холодна,  ах, как холодна! Может, это  естественная для
девицы стыдливость?  Может,  русские девы почитают за великий грех  подарить
поцелуй до венца? Кто поймет этих русских!
     Он и не помышлял воспользоваться ее сложным  положением. "Мои намеренья
чисты",  --  твердил он.  Но  она поехала  по  доброй воле,  значит,  он  ей
небезразличен. Как же объяснить тогда ее презрительный и надменный вид?
     --  Она меня  не любит,  -- повторял  шевалье сто раз в  день.  --  Что
изменится, если право на ласку будет дано самим богом?
     И он  ругал  проклятый  русский  климат,  невозможный русский характер,
кретина  сторожа  с его невообразимой  супругой. Анастасия  смотрела на него
бездумными, прекрасными глазами и улыбалась.

        -11-

     --  Дошли...   вот   ведь   странность  какая.  --  Близость  города  и
долгожданное свидание с теткой  привели  Софью в  самое веселое расположение
духа. -- Думала, конца не будет нашему пути, а  вот ведь дошли. -- Те  мысли
занимали и Алексея: "Сегодня  будем в Новгороде",  но в отличие от Софьи, он
совсем  не  радовался  концу совместного путешествия. Он молча  пылил ногами
дорогу  и  хмуро  осматривался,  словно  окрестная  природа была  ему чем-то
враждебна.  Еще  один  поворот  дороги,  потом  пройти лес,  что  чернеет на
горизонте, а там, поди, и Новгород виден.
     Софья  была  хорошей попутчицей, верным товарищем. Пока они шли вместе,
собственные его заботы отодвинулись на второй план, главным было довести  ее
до тетки.  Теперь,  когда  цель  была  почти  достигнута, он ощущал  в  душе
мучительную пустоту.
     -- Давай передохнем, -- сказала вдруг  Софья. -- Сядем здесь, -- и  она
указала на большой серый валун, лежащий подле дороги.
     День был солнечный, ветреный. По небу, словно сытые кони, резво  бежали
облака, и тени  их скользили по  еще  не убранному  ржаному полю, по скирдам
соломы,  по  островкам васильков  и  ромашек,  по  стенам  сельской  церкви,
выглядывающей из зелени.
     --  Грустно  расставаться, --  сказала  Софья  и застенчиво улыбнулась,
когда Алеша согласно кивнул  головой. -- Но расстаемся мы с тобой ненадолго.
Ты была добра ко мне, и я тебя не оставлю. Я ведь богатая, очень богатая...
     -- Не нужно мне твое богатство, -- прошептал Алеша и отвернулся.
     Софья положила  руку ему на  плечо, пытаясь как-то сгладить неловкость,
возникшую из-за ее последних слов.
     --  Ты  обо  мне больше  знаешь.  Знаешь начало моего пути  и конец его
увидишь. А ты, Аннушка, пришла ко мне ниоткуда и уйдешь в никуда.
     "А  может,  сказать ей  все", -- пришла вдруг Алексею в голову  шальная
мысль, но он тут  же со смущением  отогнал  ее от  себя. Каково  будет Софье
узнать, что восемь ночей и дней провела она в обществе гардемарина?
     -- Но  я тебе верю, -- продолжала Софья. -- Слушай меня внимательно.  В
городе мы расстанемся, но ты не уходи, жди. Я тебе весточку пришлю  или сама
к тебе приду. Отдохнешь у тетки,  отмоешься  от дорожной пыли,  выспишься на
кровати. Но вначале я пойду одна. Я у Пелагеи Дмитриевны никогда не была, но
матушка перед смертью так подробно все описала, что я ее хоромы  с закрытыми
глазами найду.
     Софья внезапно помрачнела.  Сомнения  и тревоги опять  взяли власть над
сердцем ее.
     -- Ждать  меня будешь три дня, -- она исподлобья глянула на Алексея. --
Если в  три дня не приду и  вестей не подам,  тогда никогда  не приду.  И не
молись за меня, милая моя Аннушка, потому что нет такой молитвы богу нашему,
чтобы мне помогла. А теперь попрощаемся, родная.  Только тебе верю! -- И она
кинулась Алеше на шею.
     -- Теперь ты меня  слушай, -- зашептал смятенный Алеша в мягкие волосы.
-- Если не придешь, где искать тебя?
     Софья только плакала, трясла головой и прятала лицо на его груди.
     -- Не  ходи к тетке. Я в Кронштадт иду. Пойдем со мной. Он понимал, что
этого не  только  не  надо,  но  и  нельзя  говорить.  Куда  он денет  ее  в
Кронштадте, как устроит? Но слова его не дошли до понимания Софьи. Она их не
услышала,  не  захотела осмыслить,  а  только одернула  юбку,  вытерла глаза
концом косы и сказала:
     -- Пойдем. Пора.

        x x x
     Алексей долго  раздумывал, какое ему купить  платье -- крестьянское, не
приняли бы за  беглого, ремесленника -- куда  деть  шпагу, не  прятать же  в
штанине. Дворянская  одежда могла  оградить его от лишних вопросов, но денег
было  мало,   а  продавать  презенты   благодетельницы  Анны  Гавриловны  он
остерегался, боясь привлечь к себе лишнее внимание.
     Кончилось  дело тем, что в лавке старьевщика подобрал  он себе потертые
бархатные штаны. Приглянулись они ему тем, что совпадали по цвету со шпагой,
в  этом созвучии  цветов  был  некий  шик,  да  и  шпага не  лезла  в глаза.
Старьевщик  от  скуки  стал  присматриваться  к  девице,  столь  внимательно
обследующей покупку, и Алексей не рискнул  попросить  прочие  принадлежности
туалета.
     Камзол он  купил у бедного еврея, что весь свой товар таскает на груди.
Хороши у камзола были только медные,  тисненые  пуговицы,  но  зато сидел на
фигуре отлично.  Нашлась и  рубаха. Она была совсем  целая, если  не считать
оторванных  кружевных  манжет,  видно, они  продавались отдельно. Товар  был
плох, но  и  покупатель и продавец  остались вполне  довольны  друг  другом.
Первый  не  торговался против  двойной цены,  второй не  проявлял  излишнего
любопытства.  Купленная одежда  пошла в  мешок. Три  условленных дня Алексей
решил носить женское платье, а там видно будет.
     Он ходил по городу, покупал на рынке горячие пироги, пил квас и молоко,
за пазуху насыпал яблок. Наведался в Детинец, в Святой Софии отстоял обедню,
церквей  насмотрелся  --  не счесть, и  все  запоминал,  где  звонницу,  где
затейливо украшенное крыльцо, где удивительные росписи, чтобы потом показать
Софье.
     По городу ходил  вольно, даже вид мундиров  не  вызывал в нем  прежнего
страха.  Он вспомнил ужас первых  дней своего пути и  сочувственно  улыбался
тому растерянному,,  пугливому  мальчику, который  шарахался  от собственной
тени.  Сейчас он верил в крепость своих рук  и ног -- убегу, если что, знал,
что сумеет уже не в спектакле, а в жизни сыграть любую роль  -- обману, если
надо будет, и жизнь казалась почти прекрасной.
     В первую ночь после расставанья с Софьей он не пошел на постоялый двор,
а отмахал  добрых пять верст, прежде чем нашел место  их последнего привала.
Принес к серому валуну соломы, ловко  соорудил себе постель и лег,  раскинув
руки. Где сейчас Софья, что делает, думает ли о нем? Сейчас он не признается
ей  ни в чем. Но  ведь  придет когда-то сладкая  минута,  когда  он  возьмет
девушку  за руку  и скажет: "Прости,  милая Софья.  Я не Аннушка.  Я Алексей
Корсак, моряк  и  путешественник.  Я привез тебе  из  далеких стран  дорогие
шелка, жемчуг и ветки кораллов".
     И она засмеется. О  том, что  будет после,  он не  думал.  Вся сладость
мечты  была  сосредоточена  в одной  минуте, когда  Софья  взглянет на него,
одетого в сюртук с красным воротником и золотыми галунами, узнает в нем свою
давнюю попутчицу и засмеется.
     Алексею  давно  хотелось представить эту  сцену  во  всех  мелочах,  но
присутствие Софьи  смущало его.  Как  можно мечтать о далекой встрече, когда
она лежит рядом и голова ее покоится на его плече?
     Наутро он пошел к заброшенному костелу, где они условились  встретиться
с Софьей. Место было безлюдным.  Костел прятался за кронами столетних вязов,
заросшая тропинка соединяла его с торной дорогой, но по тропинке только козы
приходили  за  чугунную   поломанную  ограду.  Алексей  кормил  коз  хлебом,
вспоминал лужайку на Самотеке, друзей и Никитину белую козу с "бессмысленным
прищуром". Господи, как давно это было...
     Видно, когда-то  костел был богат и  иноземные  купцы пышно справляли в
нем свои службы. Розовые  кирпичики изящно  лепят свод, узкие,  как бойницы,
окна украшены витражами. Сейчас цветные стекла разбиты, может, полопались от
суровой зимы, а может, православные потрудились, вымещая злобу на иноверцах.
Окна  затянула  мохнатая,  словно  из  шерстяных  нитей,  паутина,  ласточки
заляпали пометом лазорево-алые осколки стекол.  Могучие лопухи сосут соки из
жирной,  удобренной  многими   телами,  земли.  На  гранитных  и   мраморных
надгробиях латинские буквы складываются в чужие, нерусские имена. Надгробные
плиты  нагрелись  солнцем,  на них  хорошо дремать,  прислонившись спиной  к
стволу вяза, и  разговаривать с одиноким мраморным ангелом, который  легкой,
словно продутой ветром фигурой, неуловимо напоминал бегущую Софью.
     Все  это  изучил Алексей  за три  дня ожидания, из которых  первый  был
коротким, второй тревожным, а третий бесконечно длинным и страшным.
     Софья не пришла.

        -12-

     Больше всего поразило Софью, что Пелагея Дмитриевна совсем не удивилась
ее приходу. Сотни раз воображение  рисовало  девушке их встречу,  как придет
она к тетке, как сорвет с шеи ладанку, по которой признает она Софью Зотову,
как обнимет ее тетка и поплачет над горькой судьбой племянницы.
     Но ни одного вопроса не услышала Софья после  своего рассказа, будто ей
сразу  во  всем поверили,  а  когда, умоляя о защите, бросилась она к  ногам
тетки,   Пелагея  Дмитриевна  устало   махнула  рукой  и   произнесла   свою
единственную фразу, тусклую: "Об этом после... "
     Кликнула  горничную,  передала  племянницу  с рук  на руки и исчезла не
только из поля зрения Софьи, но, казалось, из самого дома.
     Горничная, удивительно похожая на барыню, такая же толстая, маленькая и
круглолицая, только с более живыми и  любопытными глазами, была разговорчива
и, пока  мыла Софью в баньке, пока переодевала, причесывала и  кормила,  все
выспрашивала  девушку,   называя   ее  "кровинкой  заблудшей",   "горемычной
овечкой",  "сиротинкой" и "лапушкой", но та, настороженная холодным приемом,
твердо решила ничего лишнего не  говорить. Поэтому за три  часа непрерывного
общения,  обе не узнали друг о друге ничего, кроме имен, но Софья  почему-то
решила, что Агафья, как звали горничную, уже  знает большую часть того,  чем
так настойчиво интересуется.
     --  Сейчас, барышня,  в спаленку... Отдохнете  с дальней дороги. Жилище
тетки  было старого покроя, боярского.  Строители не  соблюдали точно этажи,
поэтому потолки в  комнатах были разной высоты, а дом изобиловал лестницами,
приступочками, нишами и  глухими закоулками. Софья поднялась и спустилась не
менее  чем по  десяти лестницам, прошла по залам,  комнатенкам,  коридорам и
темным сенцам, прежде чем горничная привела ее на место.
     -- Вот ваша келейка. Почивайте, -- и, поклонившись в пояс, Агафья ушла.
     Комната была небольшая и уютная. Чуть ли не половину ее занимала мягкая
лежанка, крытая вышитым покрывалом. "Монастырская работа, -- подумала Софья,
разглядывая диковинных, сидящих на ветках птиц. -- И меня учили вышивать, да
так не выучили".
     Около лежанки стол резного  дуба, на нем свеча в оловянном подсвечнике,
в углу богатый иконостас,  на полу  красный войлок --  вот и вся обстановка.
Через узорную решетку открытого окна в комнату протиснулась ветка липы.
     Проснулась Софья в  сумерки. В доме было тихо, только шумели деревья за
окном да хлопала где-то непривязанная ставня.  Хотелось есть, видеть  людей,
тетку. Девушка встала, отворила дверь и увидела перед собой Агафью со свечой
в руке.
     -- Кушать извольте идти, -- и опять улыбка сладкая, как сотейный мед.
     Тетка к ужину не вышла.
     -- Боли у них головные, -- ответила Агафья на расспросы девушки.
     -- Передай барыне, что видеть ее  хочу. -- Голос Софьи прозвучал резко,
и горничная обиженно поджала губы.
     -- Им это известно.
     Стеариновые  свечи  в парных подсвечниках освещали  часть стола. Агафья
незаметно, вежливо, молчаливо приносила кушанья в богатой посуде.
     По знакомому пути Агафья проконвоировала девушку в ее комнату.
     -- Почивайте...
     -- Я и так спала  полдня, --  обиженно воскликнула Софья,  но горничная
уже исчезла.
     "Хоть бы в сад проводили или  дом  показали. Не бродить же мне одной  в
темноте!  В  монастыре  сейчас  вечернюю  поют,  -- вспомнила вдруг  Софья с
грустью брошенную  обитель. -- Жила бы я у  них  покойно  и  тихо, если б не
вздумали распоряжаться моей судьбой".
     Она  выглянула  в  окно. Темнота...  Скоро  луна  взойдет.  Где  сейчас
Аннушка? Рано посылать ей весточку. Да и с кем?
     Софья свернулась  калачиком  на лежанке,  и  видение, предвестник  сна,
возникло перед глазами. Будто сидят  они с Аннушкой на плоту, опустив ноги в
воду, и река  несет их быстрым течением. Аннушка  сняла  платок с  головы  и
стала совсем на себя  не похожа, вроде  бы она и вроде кто-то совсем другой.
Только улыбка осталась прежней. И так хорошо плыть...
     Вдруг "щелк" -- звук, неприятный и резкий, как ружейная осечка, прогнал
сон. Аннушка, река, плот -- все пропало, и Софья села, прислушалась.
     Что это было? Во сне? Нет...  Девушка бросилась к двери --  так и есть,
это ключ лязгнул в замке. Она заперта.
     На следующее  утро Агафья, сердобольно закатывая глаза, сообщила Софье,
что головные боли продолжают мучить несчастную Пелагею Дмитриевну и  вряд ли
пройдут до вечера.
     -- Значит, я и сегодня не увижу тетку?
     -- Выходит, так.
     -- Ладно,  --Софья  решительно  поджала  губы. --Тогда  я в город пойду
прогуляться.
     --  И я  с вами, -- с готовностью  согласилась Агафья.  --  Юной девице
одной гулять не пристало.
     -- Почему же?
     -- Лапушка  моя, да ведь обидеть может  всякий! -- И усмехнулась как-то
нехорошо, нечисто.
     И опять длинная дорога под караулом в столовую, и нигде ни человека, ни
голоса.  Софья  не  нашла  ничего лучшего,  как  в  виде протеста  сказаться
больной,  но Агафья приняла  это известие с облегчением и радостью,  которую
даже не пыталась скрыть. Принесла в комнату обед, стала предлагать  лечебные
снадобья. Руки покошачьи ласково  гладили волосы, щупали лоб: "И впрямь жар,
лапушка. Горите вся, барышня! "
     Девушке  казалось,  что никого и никогда она не ненавидела так, как эту
сладкую  краснощекую  женщину.  Ей хотелось броситься на Агафью,  дернуть за
гродетуровую юбку, сорвать  с  головы  повойник, зубами  вцепиться в толстый
загривок.  Прибежит же кто-то  спасать эту жирную клушу, когда она заверещит
на весь дом! Или этот дом пуст?
     Но это потом. Сейчас надо  ждать и притворяться. Помни, ты пленница. Ты
пришла к своей заступнице, а она посадила тебя в клетку с узорной решеткой и
мягкой подстилкой, а сторожить приставила -- ласковую змею. Но зачем?
     Матушка  не  любила рассказывать  о своей старшей  сестре.  За  всю  их
монастырскую  жизнь тетка ни разу не дала о себе знать  даже письмом. Видно,
неспроста...
     Еще раз... все с самого начала. Тетка  Пелагея верит, что я племянница?
Да, верит. А коли  не веришь, думаешь, что я самозванка какая-то  -- выгони!
Может, она меня испытывает?  Проверить хочешь  -- так проверь в разговоре. А
если я мешаю ей чем-то, так отдай сестрам...
     У Софьи похолодело  внутри и