ть ли кого собрался?
     Тот хмуро глянул на  барина  и кхекнул.  Перевести  этот взгляд и  звук
можно было однозначно: "Если надо, то и отравим. Нам, химикам, все по плечу!
"
     Друзья переглянулись. Как начинать разговор о главном?
     --  Гаврила, -- начал Никита  строгим голосом.  -- Ты сегодня поедешь к
Аглае Назаровне Черкасской. Лечить ее будешь. Понял?
     --  Что же вы, Никита Григорьевич?  То  спасаете от  верной гибели,  то
режете без ножа, -- спокойно  сказал Гаврила, не секунды не веря, что  такое
дикое предложение можно высказать всерьез, и продолжая сортировать растения.
     -- Да не трусь! Там тебе только рады будут. И денег кучу заработаешь.
     Упоминание о деньгах насторожило Гаврилу, он понял, что барин не шутит.
     -- Всех денег не заработаешь, -- сказал он с испугом.  -- Хоть  вяжите,
не пойду. Лучше дома погибать.
     -- Гаврила,  нам очень нужна твоя помощь, -- мягко сказал  Алексей.  --
Нам  очень нужно  попасть в дом Черкасских, а без  тебя мы  не  сможем этого
сделать.
     -- Зачем это вам в этот дом?
     -- Мы тебе расскажем.
     Сам того  не ведая,  Алексей нашел правильный тон в  разговоре, и когда
Гаврила  понял, что  страшный  визит  в дом Черкасских неотвратим  и что  он
пойдет туда не один, то перестал причитать и охать.
     -- Будь по-вашему,  -- сказал он с таким видом, словно шел для любимого
барина на Голгофу.

        -17-

     Гавриле  не  надо  было долго  объяснять, кто он и зачем пожаловал. Как
только он назвал себя  лакею, его  сразу  схватили с двух  сторон под руки и
поволокли по  длинной  анфиладе  комнат.  Алексей еле  поспевал  за бегущими
гайдуками. Маленькая заминка у высокой двери, и Гаврила уже стоит на коленях
перед крытым  ковром возвышением, увенчанным креслом и  восседающей  на  нем
роскошной барыней.
     --  Встань! -- раздался сверху зычный крик и  сразу заполнил собой  всю
комнату,   словно  не   из  женской  гортани   выходил  этот  голос,  а  сам
Зевс-вседержитель гаркнул под  небесными  сводами на провинившихся смертных.
Но дальнейшие фразы утратили грозную торжественность первого окрика. Ругань,
настолько  цветистая и смелая,  что  могла  бы  украсить любого  забулдыгу и
пирата, но никак не трон, на котором восседала велеречивая княгиня, полилась
на Гаврилу сплошным мутным потоком.  Потом тяжелый вздох, минутная пауза,  и
голос опять обрел царское спокойствие.
     -- Мне уже лучше. Помогла твоя мазь. Почему сразу не приехал?
     -- Узнав о великой беде вашего сиятельства,  --  голос  Гаврилы  слегка
дрожал,  но  держался  он  с  полным  достоинством, --  я  с  помощником, --
небрежный кивок в сторону оробевшего Алеши, -- сразу же пошел  в лоно лесов,
дабы собрать нужные для лечения  противоядия. -- И он выразительно встряхнул
в руке холщовую сумку. -- Теперь я приехал, дабы находиться в доме неотлучно
до  полного  выздоровления  вашего  сиятельства.  --  И   Гаврила  осмелился
взглянуть на княгиню Черкасскую.
     На  него в упор смотрели отекшими веками  блестящие темные глаза. Лицо,
обычно  худое  и  смуглое,   а  теперь  одутловатое  и  болезненно  красное,
напоминало маскарадную  маску. На иссиня-черных взбитых  волосах  топорщился
кружевной чепец.
     Худой фигуре  было очень  просторно  не  только в  кресле, но и в самом
золототканом, жестком, сильно декольтированном платье.
     На ступеньках у барских ног сидела карлица с иссохшим телом, маленькими
ручками и  огромной,  казавшейся еще больше  из-за кудрявого рыжего  парика,
головой. Лицо карлицы было  тоже отечным  и  язвенным  --  видно, зловредные
румяна коснулись и ее морщинистых щек.
     -- И  меня, батюшка, полечи, -- сказала карлица, притворно шепелявя,  и
стрельнула в Гаврилу озорными синими глазами.
     Княгиня дернула ее за рыжие кудри, и та рассмеялась весело.
     Гаврила не  обратил внимания  на  игривые  слова  карлицы, он был  весь
сосредоточен  на   что-то   злобно  бормочущей  княгине.   "Я  тебе   поору,
бесстыдница,  --  думал  он,  твердо  выдерживая  горящий, с  сумасшедшинкой
взгляд.  -- Ты-то  мне  никак  не нужна,  а  я --  спасение  твое.  Ишь  как
личность-то покорежило! "  Страх совсем пропал, будто его и не было. Гаврила
встал на ноги и спокойно, по-домашнему, сказал:
     -- Спускайтесь вниз, ваше сиятельство. Лечиться будем. Вам лечь надо, а
платьице это златотканое -- снять. Тяжел наряд, когда покой нужен.
     -- Мне платьице снять? -- захихикала карлица.
     -- Цыц! Тебя и так вылечим, -- злым шепотом сказал Алексей. Карлица еще
звонче захохотала.
     -- Какой же ты пригоженький!
     -- Помолчи, старая...
     Но,  видно, не обидное для себя,  а  что-то доброе услыхала  синеглазая
карлица в отрывистых этих словах, потому что перестала гугнить и хихикать, а
подперла щеку маленьким кулачком и затихла, i грустно глядя на Алексея.
     --  Пойдемте  в  спаленку,  ваше   сиятельство,   --  продолжал  давать
распоряжения Гаврила. -- Да пусть принесут туда горячей и холодной воды.
     Мосластая рука княгини цепко схватила колокольчик, зазвонила.
     -- Ванька, Санька, Шурка, Варька...
     Вокруг  трона столпилась дворня,  появились обитые бархатом носилки. На
них  с величайшими  предосторожностями, невообрази- k  мым  гвалтом  и  даже
потасовками  между  старухами-приживалками  усадили княгиню  и торжественно,
словно царицу Египетскую, повлекли из комнаты.
     -- Почему их сиятельство на  носилках несут? -- спросил Алексей шепотом
карлицу.
     --  Ножки  у нее не ходят, --  ответила  та  серьезно  и печально. Пока
княгиню раздевали, укладывали  на  огромную  кровать,  Алексей  стоял  подле
карлицы и обдумывал,  как бы  половчее  спросить  про князя. Аглая Назаровна
ругалась, стонала, приживалки вопили на все лады, горничная разбила кувшин с
водой,  облила барский  подол,  за что тут же была награждена пощечиной.  Ни
секунды не медля, горничная передала этот подарок  сенной  девке, та вручила
пощечину казачку...
     "Вот дурной  дом", --  подумал  Алексей  и  тихонько тронул  карлицу за
плечо.
     -- А почему у их сиятельства ножки больные?
     -- Отнялись, -- с готовностью объяснила карлица. -- Когда батюшку-князя
десять лет  назад подвели под розыск,  с нами и приключилась эта беда.  Наша
барыня отчаянная, -- продолжала  она,  словно гордясь парализованными ногами
хозяйки. --  Батюшку-князя посадили в арестантскую карету,  а она,  горлица,
под ту карету  и бросилась, чтоб  остановить лошадей. Колеса по  их ножкам и
проехали. Очень она батюшку-князя любила.
     --  А  где  сейчас  князь  Черкасский?  --  поспешно,  забыв  о  всякой
предосторожности, спросил Алексей, испугавшись этого "любила" произнесенного
в прошедшем времени.
     --  На  своей  половине,  где  ж  ему  быть,  --  ответила  карлица,  с
любопытством  глянув  на  юношу. --  Только  ты, милок,  лишних  вопросов не
задавай. У нас этого не любят.
     Княгиня, наконец, улеглась,  затихла, передохнула от крика  и наполнила
легкие новой порцией воздуха.
     -- Прошка!
     Карлица метнулась к изголовью. Гаврила кончил  выгружать на стол банки,
пузырьки и травы, потом оглянулся на помощника:
     -- Ну,  Алексей  Иванович, -- встретив укоризненный Алешин  взгляд,  он
встряхнулся испуганно, -- Алексашка! -- Приступим... -- и засучил рукава.

        -18-

     -- Лукьян  Петрович!  Сашенька  воротился, живой!  Радость Друбарева  и
Марфы не поддается никакому описанию. Сашу обнимали, орошали слезами,  робко
упрекали  в  безответственности,  а потом,  ничего  не объясняя, втолкнули в
белую Марфину светлицу и плотно притворили двери.
     На лежанке сидела молодая особа в  русском  платье: повойнике,  зеленой
епанче, и испуганно таращилась на Сашу, не произнося ни слова.
     --  Не  узнаете,  что  ли? --  пролепетала  она  наконец.  --  Я  Лиза,
камеристка Анастасии Павловны.
     -- Быть не  может... -- Саша дрогнувшей  рукой пододвинул стул, сел, не
спуская глаз с камеристки. --Ну?..
     Лиза тотчас заплакала, но уже без горя, а больше по привычке.
     --  Уж  как я  к вам добиралась-то... Ужас, ужас! Заболела в  дороге, в
беспамятство впала. Люди помогли! А теперь кто я? Беглая!
     Саша, не вникая в смысл этих воплей уже потому, что в них не было имени
Анастасии, схватил Лизу за плечо и стал трясти ее, приговаривая:
     -- Барышня твоя жива? Да перестань реветь! Анастасия жива?
     -- Они мне вольную хотели дать, да где уж... -- твердила Лиза. -- А чья
я теперь?
     Потом она словно опомнилась, выпростала плечо из Сашиной руки.
     --  Да  живы  они.  Что им сделается-то? Отвернитесь...  Она распахнула
епанчу, запустила пальцы за лиф и вытащила мелко сложенную записку.
     -- Вот.
     "Голубчик  мой,  Саша! Не  хотела  навлекать  на  тебя беду, да, видно,
судьба моя такова -- нести близким моим печаль. А ты -- близкий, верь слову.
Встречу  нашу на болотах никогда не  забуду. Но знай, тебе угрожает страшная
опасность, какая --  у Лизы спроси.  Береги себя, а то некому будет по мне в
России плакать. А в католички не пойду. Буду жить в вере истинной, а  там...
что Господь даст. А".
     Он прочитал все  одним взглядом,  половины  не понял,  буквы прыгали по
бумаге, словно  рысью скакали,  перо  продырявило бумагу  и  рассыпало бисер
клякс. Стремительное письмо, на одном вздохе писано. Одно  ясно -- не пойдет
она  за  Брильи.  Грусти,  француз! Саша  перевел  дух, поцеловал  записку и
принялся теперь уже внимательно разбирать фантастический Анастасьин почерк.
     -- Где это писано?
     Лиза вполне  оправилась  и  даже  удовольствие  стала находить в  своем
положении.  Уж,  наверное,  этот  молодой  красивый  человек  сможет  как-то
определить ее судьбу.
     -- Писано это в трактире... то есть в гостинице на границе,  -- сказала
она степенно. -- Утром я причесываю барышню...
     -- Где сейчас Анастасия?
     -- Далеко.  Наверное,  в самом  Париже.  Француз-то вначале  воротиться
хотел.  Назад!  В  Петербург!  Бесчестье!  Ровно  сбесился, ногами  топал. Я
барышню причесываю...
     -- Что ты заладила... причесываю... Ты дело говори! Лиза поджала губы и
невозмутимо продолжала:
     -- Утром  я причесываю барышню, а  он  ворвался. Бледный, без парика, в
одной  руке  камзол,  а  в другой страницы,  из  книги вырванные.  Анастасия
Павловна вроде бы удивились, но спокойно так спрашивают: "Сережа, ты ошалел?
" А француз камзол ей под ноги бросил, а  сам  читает страницы: "Что это? Во
имя  всевышнего...  Золу  видеть -- болеть от простуды! Зонтик  потерять  --
обманутые надежды! " Анастасия Павловна страницы из его рук вынули и читают:
"Зрачок видеть -- попасть впросак". Сережа, по-моему, это сонник".
     Несмотря на драматизм  ситуации  Саша  принялся  истерически  хохотать,
представленная Лизой картина встала перед  глазами, как  живая. Девушка тоже
хихикнула, уважая Сашино состояние.
     -- Француз  кричит:  "Я этого дела Лес... Лек...  Лестоку  не прощу! Он
украл бумаги, а взамен это подсунул! " А барышня с сомнением спрашивает: "Но
откуда  Лесток  взял  сонник?  "  А  Брильи: "Бумаги  похитили в  охотничьем
особняке.  А  похититель  --  последний русский, вот  кто!  Он  -- лестокова
ищейка. Мы едем в  Петербург! " А  барышня как ножкой топнут: "А меня  куда?
Лестоку? В обмен на  бумаги, которые ты вез? " Потом у них истерика, француз
ножки им целовал...
     -- И она позволила? -- ревниво воскликнул Саша.
     -- Мы  француза  выгнали, -- с  кокетливым смешком продолжала Лиза,  --
сами сели письмо писать.  На словах барышня велели сказать, что еще угрожает
опасность тому юноше, что в театре у Анны Гавриловны лицедействовал.
     -- До этого юноши Лесток не доберется. -- Саша спрятал записку на груди
и сразу стал  озабоченным: --  Вот что...  Здесь тебе оставаться  нельзя.  Я
должен нанести визит одной даме. Пойдешь со мной. Ты знаешь госпожу Рейгель?
     -- Веру Дмитриевну?
     -- У  нее тебе будет  спокойнее,  а  там что-нибудь  придумаем. Оденься
только поприличнее. Уж больно наряд-то тебе велик.
     Саша  прошел  в  кабинет Друбарева.  Старик  поднялся к нему навстречу,
ожидая объяснений,  но  вместо  этого  услышал деловым  тоном  произнесенную
фразу:
     --  Посоветуйте,  как  я  могу  похлопотать  аудиенцию  у  вицеканцлера
Бестужева?
     И тут  Саша  увидел,  что выражение "глаза  полезли на лоб"  отнюдь  не
гипербола, потому что если  глаза Лукьяна  Петровича остались на месте  (при
этом они как-то уменьшились и потемнели),  то очки сами собой подпрыгнули  и
уместились на высоком морщинистом лбу их владельца.
     --  Да  зачем  тебе,  прыткий  юноша,  вице-канцлер?  С  какими  такими
вопросами ты предстанешь перед их милостью?
     -- В этом свидании вице-канцлер заинтересован не меньше меня, поверьте.
Замятин мог бы помочь? Лукьян Петрович, батюшка, я вам вручаю судьбу мою.
     Услышав "батюшка", Друбарев сморщился и полез в карман  за  платком. Он
долго  кашлял,   сморкался,  очки   сползли  на  переносицу,  но   выражение
оглушенности так и осталось на лице доброго старика.
     -- Драгуны ведь с обыском приходили, Сашенька. Кричали:
     "Арест! " Потом еще наведывался  Лядащев-господин. Вот ведь дал господь
фамилию!
     -- Не могу я от вас  съехать,  --сказал Саша удрученно.  --  Я подписку
давал.
     -- Во-она... съехать! И думать забудь!  Я побеседую с Замятиным. Однако
ж никакого обнадеживания дать не могу...
     Саша  низко  поклонился   и   поцеловал  пухлую,  усеянную  коричневыми
крапинками руку Друбарева. Первый шаг сделан. Может, и  не шаг еще, а только
нога занесена для этого шага. Но коли занесена, так и опустится, сделал один
шаг, сделаешь и другой. Так и дойдешь до светлых чертогов вице-канцлера.
     А пока в другие чертоги к милейшей госпоже Рейгель. В целях конспирации
Саша шел порознь с  Лизой, бедная камеристка бежала по другой стороне улицы,
очень боясь потерять резвого гардемарина в толпе.
     Саша  был принят сразу и весьма милостиво. Здоровьем ли госпожа Рейгель
была крепче или меньше холила щеки косметикой, но Гавриловы румяна произвели
на ее лице куда меньше разрушений, чем на ланитах княгини Черкасской.
     Разговор  Саша начал  с просьбы  приютить до  лучших  времен  эту милую
девицу. Да, да... вы  правы, это  камеристка  Анастасии  Ягужинской, которая
бежала в Париж, но не захотела  навязывать  чужую страну этой милой девушке.
Пытаясь объяснить, почему именно он, Белов, привел девицу к Вере Дмитриевне,
Саша напустил такого туману, так часто повторял  слова "роковая случайность"
и "государственная тайна", что  бедная  вдова совершенно смешалась и  только
кивала.
     -- Пройдет время, и я смогу все объяснить вам,  -- веско закончил Саша,
-- а пока я связан подпиской о неразглашении. Храните и вы эту тайну.
     Вера Дмитриевна дала самые  твердые  обещания. Лизу увели во внутренние
покои, и разговор потек по менее  извилистому руслу.  Теперь Саша играл роль
светского человека и пел панегирик Гавриле.
     -- Так вы знали этого парфюмера еще в Москве? Бог мой, как тесен мир...
-- Вдова все еще не могла прийти в себя от первой новости и поэтому лепетала
как-то невпопад. -- Но я очень рада, что он хороший лекарь. Меня огорчила не
столько болезнь, --  она осторожно потрогала щеки, -- сколько  невозможность
исполнить просьбу милейшего графа Никодима Никодимыча. Помните, вы встретили
его в моем доме? Он послал своему племяннику посылку и письмо.
     --  Василию  Федоровичу? -- воскликнул Саша с восторгом. -- Я  ведь был
ему  рекомендован.  Если  болезнь мешает вам принять  господина  Лядащева, я
охотно  доставлю ему все,  что  вы пожелаете, --  истовб протараторил Саша и
запоздало  подумал: "Болван, что  говоришь-то,?  Вот  уж  ни к  чему  сейчас
встречаться с Лядащевым".
     Но  Вера Дмитриевна решительно отклонила предложение  Саши, сказав, что
ей необходимо самой увидеть  господина Лядащева, что это непременная просьба
графа,   и  галантно  принялась  вытягивать  из  юноши  сведения  касательно
петербургского племянника.
     --  Умен!  --  упоенно  кричал Саша.  --  Красив!  Смел! Проницательный
молодой человек скоро понял,  что неспроста госпожа Рейгель так интересуется
его знакомцем. "А не жужжат ли в этой комнате амуровы стрелы? -- подумал он,
наблюдая  легкое  смущение  и томность, окрасившие  поведение вдовы. Наметки
мыслей, предтечи будущих размышлений, вихрем пронеслись в голове:
     "Может быть, мне суждено быть сватом? Зачем?.. А вдруг пригодится? "
     Голос Саши приобрел бархатистость и вкрадчивость.
     --  А  как  Василий Федорович обходителен...  как  добр. Каждому  готов
прийти на помощь.
     -- Вот  как? --  Вера  Дмитриевна кокетливо улыбнулась  и прикрыла  рот
веером. -- А какой у него чин?
     --  Он поручик,  сударыня.  Поручик  гвардии.  Это  самый замечательный
поручик,  которого я знал  когда-либо. Он служит в Тайной  канцелярии, -- не
задумываясь, выпалил Саша и тут же прикусил язык. Зачем он про канцелярию-то
брякнул?  Мог   бы  догадаться,  что  этот  вид  государственной  службы  не
пользуется популярностью у невест.
     Вдова как-то кисло, то ли  недоверчиво, то ли испуганно,  посмотрела на
Сашу,  лицо  ее  покраснело,  и  на  нем  явно обозначились  следы  недавней
косметической хвори.
     --  Знаете,  Александр  Федорович,  я,   пожалуй,   воспользуюсь  вашим
предложением. -- Она встала, прошла в соседнюю комнату  и вскоре вернулась с
маленькой,  туго спеленутой посылкой и  письмом. --  Передайте,  пожалуйста,
Василию Федоровичу вот это.
     -- О, сударыня! Нет! Он сам придет  за  посылкой. Я  приведу его к вам,
когда  вы  только пожелаете.  Через  три  дня  ваше лицо  станет  прекраснее
прежнего.  И  ради  бога,  не  забудьте  наш   уговор  про  Лизу.  Разрешите
откланяться.
     Сашу словно ветром сдуло,  только  легкий сквозняк поколебал  шторы  на
окнах  и  взвинтил газовый  шарф на  шее вдовы.  Вера  Дмитриевна  задумчиво
посмотрела на посылку, потом позвала горничную.
     -- Спрячьте куда-нибудь подальше... Знаешь, где служит этот Лядащев?  В
Тайной канцелярии.
     -- Оборони нас. Господь, -- перекрестилась горничная. Именно это мудрое
замечание помешало  Вере  Дмитриевне  разнести  по всему  городу новость  об
Анастасии Ягужинской. Память  о  недавнем  заговоре была  еще слишком свежа.
Страшно брать в дом камеристку заговорщицы, но ведь не гнать же ее на улицу.
Приютить  страждущего  --  дело божеское, и потом Лиза волосы укладывает как
француз парикмахер, а тайну сохраним, будьте покойны.
     Саша  вышел  из  дому  госпожи   Рейгель  в  сияющем  настроении.   Все
складывалось, как  нельзя  лучше.  Спрятанная на груди записка от  Анастасии
была не  мечтой, но реальностью! Правда, некоторое  беспокойство  доставляло
воспоминание об обыске, который случился в  доме Друбарева в его отсутствие.
Но  до  бестужевских  бумаг Лестоку  не добраться,  они  спрятаны надежно, в
тайнике за Шекспиром.
     -- Смотрите, -- сказал Никита друзьям, пряча бумаги, -- вынимаешь "Леди
Макбет", нажимаешь вот эту  дощечку... Об этом тайнике  знают только отец  и
Гаврила.
     Воспоминание о тайнике подсказало Саше здравую мысль,  а  почему бы ему
не пожить  какое-то  время у Никиты? Мало  ли какую  гадость может придумать
Лесток, вдруг за домом  на Малой  Морской учинена слежка? И не заходя домой,
Саша пошел на Введенскую улицу.
     Вечерело...  Народу на улицах было мало,  начал  кропить теплый дождик.
Завтра  вечером они пойдут  на свидание  с Алексеем, и куда лучше  просидеть
весь  день  в  библиотеке с книгой в руке,  чем ждать  драгун, вздрагивая от
каждого крика за окном.
     Саша уже  подходил к  дому  Никиты, когда из-за  угла  выскочила чья-то
стремительная карета. Сторонясь ее, он  прижался к стене, оглянулся и увидел
Лядащева.  Тот стоял чуть поодаль на другой  стороне улицы и, как показалось
Саше, внимательно смотрел в  его сторону.  Это продолжалось всего мгновение,
ког