ся.
     Именно из-за  мухи Никите вздумалось проветрить  это бумажное, пыльное,
провонявшее  табаком  царство. Окно, видно,  уже  открывали.  Шпингалет  был
поломан, и оконную ручку плотно приторочили ве-ревкой к косо вбитому гвоздю.
Он размотал веревку. В этот  момент какой-то  болван, перепутав  комнаты или
просто  из  любопытства,  от-крыл  дверь.  Он ее тут же захлопнул, но  этого
оказалось достаточно, чтобы оконная рама рванулась из рук Никиты, а сквозняк
разметал по комнате все бумаги. Чертыхаясь, он набросил веревку  на гвоздь и
бросился  собирать бумаги-  Последней он  поднял с пола ту самую, украшенную
длинной  подписью:  "Остаюсь ваша любящая дочь, их императорское величество,
великая княгиня Екатерина".
     Никита не  верил  своим  глазам  -- неужели  это  ее  почерк?  И  какие
аккуратненькие буковки! Никита посмотрел в начало бумаги. Это бы-ло письмо к
герцогу   Ангальт-Цербстскому.   "Милостивые   государи   родитель   мой   и
родительница!   Здравствуйте   с   дорогими   моими   братьями   и   прочими
родственниками!  Объявляю  вам,  что сама  я и  царственный супруг мой  Петр
Федорович по воле Божьей обретаемся в добром здравии..."
     Никита   перевел   дух,  положил  письмо  на   стол   и  отвернулся   в
нерешительности.  Несколько вопросов  сразу,  теснясь  и  оттого  сбивая  со
смысла, вертелись в  голове. Первый,  а может, и  не первый, но  главный  --
отчего  великая княгиня пишет письмо в Германию  по-русски? И с какой стати,
скажите на милость,  царственное письмо объявилось в Иностранной коллегии --
ошибки в нем, что ли, выправ-ляют? Понимая, что читать чужие письма дурно, и
оттого  кляня себя за неуемное любопытство, Никита опять потянулся  к письму
взгля-дом. В коридоре послышались шаги. Никита  успел прочитать одну  фразу:
"Государыня велела говеть"--и быстро отошел к окну. В комнату вошел Набоков.
     -- А... князь, вот кстати. Пойдем ко мне.
     Разговор с секретарем был коротким. В другое время Никита на-верняка бы
обрадовался, что его переводят в паспортный подотдел, все-таки живая работа,
но сейчас ему более всего хотелось остаться одному, подумать...
     -- ...будешь в  числе прочих оформлять  выездные паспорта для подданных
государства Российского и въездные для иностранных...
     Никита согласно  кивал,  а  сам  думал  о недавней  встрече  с  великой
княгиней,  пусть косвенной,  через  письмо, но ведь можно  представить,  как
макала она перо в чернильницу, как проверяла, нет ли волоска на кончике, как
писала потом, склонив голову набок.
     -- Ты что улыбаешься? -- спросил Набоков.
     -- Радуюсь за калмыков и уральских казаков.--  Никита стал серьезным.--
Их судьбы попадут в более профессиональные руки.
     Набоков рассмеялся.
     --  Поздравляю,  князь, с  новым  назначением.  Поверь,  это  полез-ная
работа. К делу приступить немедля.
     Кабинет  в  новом  подотделе  ничем  не отличался  от прежнего:  те  же
окрашенные в неопределенный цвет стены, те же преклонного возраста  столы --
поизносились в канцелярских потугах, те же  раз-говоры, и  в то же время все
было другим, потому  что новое назна-чение так  мистически совпало с чтением
письма знатнейшей  дамы. "Государыня  велела  говеть..."  О, милая, милая...
Вспоминать о ней тяжкий  грех,  но  ведь вспоминается.  Перед глазами  стоит
зимняя до-
     рога, крутятся колеса,  дует ветер, метя  поземку... Или вдруг затихнет
все,  и на лес  хлопьями посыплется снег.  Красота вокруг такая, что хочется
плакать и молиться.
     У  знатной  дамы много  имен -- Софья, Фредерика, Августа и,  на-конец,
Екатерина,  но  есть еще одно имя, сейчас наверняка  забытое  окружающими ее
царедворцами --  Фике, Так  звали худенькую  де-вочку  в заячьих  мехах. Она
очень спешила в Россию, что не мешало ей мило  переглядываться и кокетничать
со случайным попутчи-ком -- геттингенским студентом.
     Первой бумагой, которую Никита оформил в этот день, был пас-порт на имя
Ханса  Леонарда  Гольденберга,  дворянина, представлен-ного прусскому послу.
Дворянин прибыл в Россию по делам купече-ским, а именно: для купли пеньки  и
парусины.
     Счастливых вам дел, Ханс Леонард...


        -2-

     Слешу  предупредить читателя,  что глава эта  носит  чисто  спра-вочный
характер, а то, что имеет отношение к сюжету, умещается в конце ее в четырех
абзацах.  Дать  краткую историческую  справку  о  событиях, предшествовавших
нашему    повествованию,    автора    по-нуждает    быть    может   излишняя
добросовестность, а скорее наивная вера, что это интересно.
     Если  читатель  придерживается  другого  мнения,  то  он  смело  мо-жет
опустить  эту  главу, помня, что,  встретив  в  тексте  незнакомые имена, он
должен вернуться на несколько страниц назад и найти тре-буемые пояснения.
     Заранее прошу прощения за рассыпанные там и сям сведения о политической
жизни  XVIII  века.  Эти  справки замедляют  развитие  сюжета, но  они  дают
возможность  автору перевести дух,  а  также объяснить себе самой внутреннюю
логику мыслей и поступков своих персонажей.
     Итак... В XVIII веке одним из самых важных вопросов внутрен-ней русской
политики был вопрос о престолонаследии. Виной тому было то, что государь наш
Петр  Великий  (или  Петр  Безумный,   как  по  сию  пору  называют  его   в
мусульманском мире)  имел соправителя,  и хоть брат его  Иван был от природы
"скорбен головою" и умер в тридцатилетнем возрасте, потомство его по русским
законам  облада-ло  такими  же  правами  на  престол,  как  и   дети  самого
преобразова-теля.
     При жизни Петр I имел неоспоримую политическую силу и  мог не считаться
с  конкурирующей  великокняжеской  ветвью.  Будь сын  его  Алексей  способен
продолжить дело, начатое  отцом,  старая тради-ция  престолонаследия была бы
продолжена: от отца к старшему сы-ну, то есть по прямой нисходящей линии. Но
Алексей был отцу врагом. Чем кончилась их распря, известно каждому, и только
о способе убийства несчастного царевича спорят до сих пор историки.
     Дело преобразователя, как он его понимал, было главным в жизни Петра, и
он  не мог позволить себе передать трон русский в случай-ные руки. Поэтому и
появился указ, по которому наследник назна-чался самим правителем.
     Вполне разумный указ, беда только в том, что Петр, всем сердцем радея о
соблюдении этого  указа и понимая всю его  значимость,  так  и  не успел при
жизни назначить  себе  наследника. В предсмертный час  он  прохрипел только:
"Оставляю  все..." -- и умолк навсегда.  Навер-ное,  это  только легенда, за
правдивость которой нельзя поручиться, но  даже теперь, два с половиной века
спустя,  больно и досадно ду-мать, что пошли  природа  сил государю  еще  на
минуту, и выдохнул бы  он всеми ожидаемое имя, и не было бы всей последующей
чехарды, которая образовалась потом вокруг русского трона.
     Хотя,  по  зрелому размышлению, будь  у Петра эта лишняя мину-та,  будь
даже лишний предсмертный  час, он  бы и  его употребил не на точное указание
имени наследника, а на выбор, который мучил его не только последние годы, но
и секунды.
     Меншиков  с гвардейцами  посадил  на  престол  царственную  супру-гу --
Екатерину-шведку,   которая  через  два  года  преставилась  от  же-лудочной
болезни.  Злые   языки  говорили,  что   она  была  отравлена   засахаренной
грушей-конфетой, что были расставлены на подносах по всему Летнему дворцу.
     А дальше на русском троне сидела поочередно молодая ветвь то Ивана,  то
Петра, и  все, вроде,  Романовы.  Петр  II  --  внук  Петра Великого  и  сын
названного  Алексея,  дальше  --  Анна  Иоанновна, вто-рая  дочь  "скорбного
головой"  Ивана.  Анна  Леопольдовна,  регент-ша,--тоже  Иванове  семя,  его
внучка, и  сам  царствующий младенец  Иоанн, свергнутый Елизаветой,  хоть  и
носил  фамилию  Брауншвейгский,  занимал  трон  вполне законно,  потому  что
приходился правну-ком слабоумному Ивану Романову.
     Для  всей   России  Елизавета,  Петрова  дочь,  была  давно  ожидае-мой
государыней,  и закон закрыл глаза на то, что этих прав  она не  имела. Даже
русская церковь словно  забыла, что родилась Елиза-вета за три года до брака
родителей, а  что  для  церковников  есть  бо-лее презренное, чем внебрачное
дитя?
     Но  то,  что  закон не был строг, а  церковь забывчива,  было во бла-го
России. Ложь во спасение?  Может  быть, и  так.  Правда иногда  бы-вает  так
страшна  и  остра,  что не лечит,  а убивает душу.  Да и  кому была нужна на
престоле кровавая  Анна Иоанновна с ее верным Бироном, и чего хорошего можно
было ждать от жалкой, ненавистной народу Брауншвейгской фамилии? Свергнутого
младенца  Иоанна  с  семейством  отправили вначале  в  Ригу, затем  порешили
сослать  в  Соловки,  но   ввиду  трудности   транспортировки  задержали   в
Холмогорах, что в семидесяти верстах от Архангельска.
     Взойдя  на  престол,   Елизавета  сразу   позаботилась   о   назначении
наследника. Государыне  тридцать  два  года,  она молода,  здорова  и вполне
способна к деторождению, но по мудрому совету  своего окружения она не хочет
обзаводиться мужем, дабы не делить с ним многострадальный трон русский.
     Положение усугубляется еще тем,  что  и  по петровской линии  Елизавету
нельзя признать  законной наследницей, первой в очереди на трон.  Существует
Тестомент о престолонаследии, подписанный 14 лет назад ее матерью Екатериной
I. По этому Тестоменту  взошел в свое  время на трон  Петр II, который после
четырех  лет  умер  от  оспы.  "...А  ежели великий  князь  без  наследников
преставится,--гово-рилось  в  Тестоменте,--  то  имеет  по  нем  права  Анна
Петровна  (стар-шая  дочь Петра Великого) со  своими десцидентами,  однако ж
муж-ского  пола  наследники по  женской  линии пред  женскими  предпочте-ние
имеют..."
     Анна Петровна умерла, но ее десциденты, а  именно сын Карл Петр Ульрих,
обретающийся  в  Голштинии,  имел  куда  больше прав  на  пре-стол,  чем его
царственная тетка. Карл  Петр Ульрих Голштинский -- Романов по матери, немец
по  происхождению и  воспитанию.  Кроме того, в  силу родственных  связей он
имеет одинаковые права  как  на  русский,  так и на  шведский  трон.  Но  не
шестнадцатилетнему мальчишке выбирать, где  ему  править, за него все решает
Елизавета. Она вызывает его в Россию и назначает своим наследником.
     Распорядившись таким  образом  судьбой двух законных  претен-дентов  на
престол, Елизавета  предоставила  своему  окружению раз-вернуть письменную и
устную кампанию  для  упрочения своего  поли-тического  положения. С амвонов
зазвучали проповеди,  с театральных  подмостков потек  елей,  поэты  и  лиры
славословили Лучезарную.
     "О,   матерь  своего  народа!  Тебя  произвела  природа   дела  Петровы
окончать!"  Это  Сумароков,  он  высказал  главное  из  того,  что  ждала от
Елизаветы Россия.  Государыня не только дочь  Петра,  но и  продолжительница
деятельности его. Образ Петра  был канонизирован, все, что он делал,  думал,
собирался делать, было  верно,  прекрасно и неоспоримо.  Годы  после  смерти
Петра  расценивались  однозначно как  времена  упадка,  страданий,  мрака  и
застоя.
     На  празднике  коронации  Елизаветы  было дано  роскошное  теат-ральное
действо "Милосердие Титово".
     Начиналось все трагически. На сцене плакали дети и девы  в  "запустелой
стране",  рыдала лютня, надрывалась флейта: "О, как нам жить  в этом хаосе и
мраке?" Но всплывала в  сопровождении "веселого хора и поющих лиц" на облаке
прекрасная Астрея  -- она спасет несчастную страну! Астрею сопровождали пять
добродетелей    государыни:     Храбрость,    Человеколюбие,    Великодушие,
Справедли-вость  и  Милость.  Можно  продолжать,  подробно  пересказать  все
дей-ство, найти  в нем и  величественные и  смешные стороны. Хотя  не сто-ит
излишне  насмешничать,  все  понимают,  что  бироновщина  --  это  плохо,  а
Елизавета--хорошо.
     Вернемся к наследнику Карлу Петру Ульриху. Он приехал  в Рос-сию, кляня
и ненавидя все русское, король прусский  -- его кумир. Подражая Фридриху II,
он  играет  на  скрипке, на флейте и в  войну, правда,  пока  еще оловянными
солдатиками.
     Очень  скоро двор и сама  Елизавета  убедились,  что  великий  князь  и
наследник  -- юноша  ума недалекого, образования  скудного,  харак-тер имеет
вздорный, а также излишне привержен Бахусу, то есть пьет без меры в компании
самых непотребных людей, егерей да ла-кеев, и быстро пьянеет.
     Но выбор был сделан, и выбор  законный.  Голштинского князя  обратили в
греческую веру, нарекли Петром Федоровичем  и занялись поиском невесты, дабы
"не пресеклась его линия и дала свои десциденты".
     Выбор  невесты  и  привоз ее  в  Москву  --  это целая глава в  русской
истории.  Бестужев  настаивал на  браке  наследника с Марианной Сак-сонской,
желая упрочить этим союз с Саксонией и прочими морски-ми державами, читай --
с Англией. Елизавета медлила и размышляла. Какая Марианна, почему Марианна?
     Надо  сказать,  что Елизавета, доверив  Бестужеву руководство  страной,
по-человечески его  недолюбливала. Она ценила  его ум, от-давала должное его
умению вести политическую интригу, защищала от наветов, которых было великое
множество  во все  семнадцать  лет его  правления. Историки  писали,  что  в
середине  XVIII века вся евро-пейская  политика, казалось, была помешана  на
том,  чтобы правдами и неправдами свергнуть русского канцлера.  Фридрих II с
негодова-нием заявлял,  что даже  если  Елизавета  откроет заговор Бестужева
против нее, то и тогда будет его защищать.
     Все  это  так, но  канцлер столь часто раздражал Елизавету,  на-столько
часто смел  быть скучным, назидательным,  неизящным, что уж  если  появилась
возможность проявить свою волю в таком  жен-ском деле, как выбор невесты, то
она  с удовольствием этим  восполь-зовалась.  Кандидатура  Марианны была  не
единственной.  Противники  Бестужева  --  лейб-медик  Лесток  и  воспитатель
великого князя швед Брюммер  -- имели свои планы относительно выбора невесты
великого князя Петра Федоровича.
     Надо ли объяснять, что брак наследника -- вещь наиважнейшая, в каком-то
смысле он надолго  определит политику не только  в Рос-сии, но и повлияет на
дела в Европе. Креатура Лестока -- Брюммера  -- четырнадцатилетняя девица из
маленького  городка Цербст  под  Берлином.  Софья-Августа-Фредерика --  дочь
прусского  герцога Христиана  Ангальт-Цербстского и жены его  Иоганны, особы
шуст-рой, пронырливой, словом, интригантки  международного  масштаба. Почему
удалось Лестоку и Брюммеру уговорить  государыню на этой девочке  остановить
свой выбор?
     Родство  с немецким домом было в традиции русского двора, тра-диция эта
была заложена  Петром I. Кроме того, нищая и незамет-ная  невеста,  по мысли
Елизаветы,  не могла  иметь  своего  лица  и  не  могла  стать  исполнителем
чьей-либо  чуждой  России воли. Но чуть  ли  не главным  было  то, что Софья
Цербстская была  племянницей  по-койного, но,  как  казалось государыне, еще
любимого жениха Карла Голштинского.
     Жениха выбрал Елизавете отец -- Петр 1. Между молодыми людь-ми возникли
самые теплые чувства. Уже и свадьба была назначена, и вдруг накануне важного
события  принц Карл умирает от  оспы.  Юная  Елизавета  была безутешна, даже
теперь, по прошествии  почти двенадцати  лет, при воспоминании  о женихе  на
глаза ее навертыва-ются слезы.
     Софья Цербстская с  матерью Иоганной была  вызвана депешей в Россию. Им
надлежало ехать скрытно под именем графинь  Рейнбек, дабы шпионы прусские  и
прочие,  а  особливо  чуткие уши  Бестужева, которые и  на расстоянии тысячи
километров улавливали нужный звук, не услыхали до времени важной тайны.
     В любом  учебнике истории можно найти дату путешествия гра-финь Рейнбек
-- январь 1744 года, из дневников и писем можно уста-новить, как бедствовали
они в дороге,  ночуя  на  убогих постоялых  дворах, как  боялись  угодить  в
полыньи при переезде рек, как страши-лись разбойников.
     Забытым осталось  только  маленькое дорожное происшествие, а именно  --
случайное  знакомство   с  русским   студентом,  который  в  зимние  вакации
путешествовал по  Германии.  Студент прилично  изъ-яснялся  по-французски  и
отлично по-немецки,  вежливым поведением смог  угодить маменьке  и, конечно,
пленился  очаровательной   дочкой.   Она  выглядела  старше  своих  лет   --
шестнадцать, а может, и все сем-надцать, стройная, оживленная, веселая.
     Светло-карие  глаза  ее  в  еловых  лесах,  словно  вбирая в  себя цвет
величественных  "танненбаум" (ах,  как прелестно звучало это в  ее  устах!),
становились зелеными, остренький подбородок нетерпеливо вскидывался вверх --
она словно торопила карету: скорей, скорей! Молодой студент и  сам не понял,
как изменил маршрут. Вместо того, чтобы своевременно повернуть к Геттингену,
он  увязался за каретой  и следовал за  ней до самой Риги, и только здесь  у
городской ратуши  он узнал, в  кого сподобила судьба его влюбиться. Для всех
эта де-вушка, бывшая графиня Рейнбек, стала принцессой Цербстской, а молодой
студент все еще таил  в душе очаровательное прозвище Фике, губы помнили вкус
ее губ, и смех звучал в ушах, словно колоколь-чики в музыкальной шкатулке.
     Никита не поверил.  Здесь ошибка, недоразумение, сплетня, если  хотите!
Никакая она не невеста, а если и везут ее с маменькой  в Петербург в царской
роскошной  карете,  так  только  потому,  что   они   гостьи  государыни.  В
сопровождении негодующего Гаврилы Никита  поспешил  в  Петербург,--  им надо
объясниться! Пусть  Фике сама  скажет, что  предназначена другому, а  вся их
дорожная любовь -- только шутка, каприз!
     Он  прожил  в Петербурге месяц или около того, так и не встре-тившись с
юной  Фике.  Государыня  и  весь  двор находились в Москве, туда  и  поехала
Иоганна Ангальт-Цербстская с дочерью.
     Никита терпеливо  ждал  их возвращения, хотя  надежд на встречу не было
никаких. Теперь он точно знал, что познакомился в  дороге  не просто с чужой
невестой, но невестой наследника,
     Каким-то  неведомым  способом его  дорожное приключение  стало известно
отцу: наверное,  Гаврила  проболтался. Князь  Оленев не стал устраивать сыну
разнос,  не попрекнул его за беспечность, но  сделал  все, чтобы  Никита как
можно скорее вернулся в Геттинген и продол-жил учение.
     Тайная  любовь Никиты стала  известна  друзьям. Саша не  удер-жался  от
того, чтобы  не  позубоскалить: "Много насмотрено,  мало накуплено..." Он не
желал относиться серьезно к увлечению друга. "Считай, что она умерла, и дело
с концом!" -- таков был  его совет. Алеша был деликатнее, никаких советов не
давал. "Вот ведь угораз-дило тебя..."  -- и весь сказ. Он считал, что любовь
Никиты сродни болезни -- лихорадке или тифу, и втайне надеялся, что время --
луч-ший лекарь.
     Четыре  года -- большой  срок. У Никиты хватило ума поставить на  своих
воспоминаниях жирный крест,  но  с самого первого дня  воз-вращения домой он
ждал,  что  судьба пошлет ему случай встретить-ся  с  бывшей  Фике, ныне  Их
Величеством, Великой Княгиней Екате-риной.
     О возобновлении каких  бы то ни было отношений не могло быть и речи, но
ведь он клятву давал на постоялом дворе близ Риги. За-бытая Богом дыра среди
снегов, жалкая халупа, где герцогиня Иоганна, Фике и вся их челядь вынуждены
были ночевать в  одной кое-как протопленной комнате. За окном выл  ветер,  в
соседней  горнице плакали дети,  собака  надрывалась  от  лая, чуя волков, а
Никита и Фике целовались в холодных сенцах.
     --  Будете  моим  рыцарем?  -- Она  спрашивала очень серьезно.-- Будете
верны мне всю жизнь?
     -- Да, да...--  твердил  Никита восторженно,  стоя  перед  ней на одном
колене.
     Холодная ручка  коснулась его лба, словно благословляя. Потом  раздался
пронзительный, резкий голос матери; "Фике, где вы?" И девушка исчезла.
     Наверное,  великая  княгиня забыла эту клятву, а может быть, ни секунды
не относилась к  ней всерьез -- игра, шутка... Это