сидя на
стуле "сгорбившись и душой и телом", такую она придумала формулировку своему
состоянию.  Потом словно очнулась:  вскочила  с  места,  приоткрыла дверь  и
поймала кончик фразы, которую бросил незнакомец. Мужчины уже прощались.
     -- Так что выкинь это из головы... -- барски сказал гость.
     -- Но ведь единственный шанс, Василий Федорович!
     -- На одном гвозде, Аким, всего не повесишь, -- засмеялся  тот в ответ,
надевая  перед зеркалом  меховую  шапку с длинным козырьком, потом достал из
кармана  очень  красивые  часы  на цепочке, сверил  с  напольными  часами  в
прихожей  и  сказал загадочную  фразу: -- Ваша клепсидра  *  отстает на семь
минут.
     --  При чем здесь  семь  минут!  -- Аким Анатольевич забыл, что надобно
говорить тихо. --  Я не собираюсь писать отчет  в  дворцовую  канцелярию!  А
головка у нее работает, хитрый бесенок. Очень хорошо соображает девица!
     Может  быть,  половица  скрипнула  под  ногой   Мелитрисы  или  Василий
Федорович по тонкости  душевного склада почувствовал  ее  взгляд,  только он
вдруг резко обернулся, и они встретились глазами.
     -- А впрочем -- попробуй! -- весело сказал  он, обращаясь  к  Акиму, но
глядя при этом на Мелитрису, потом вдруг подмигнул ей- не дерзко, а опять же
весело. -- Но помни, ошибиться нельзя! -- И вышел в лес.
     Аким  Анатольевич запер за  ним  дверь, сказал  Мелитрисе: "На  сегодня
хватит", и скрылся на кухне.  До  ужина они  не виделись, а за едой  болтали
весело,  как  старые  знакомые. Видимо,  недавний гость успел  сказать Акиму
Анатольевичу нечто важное, а может быть, просто подбодрил  или напутствовал.
Настроение у Акима было  самое замечательное, но Мелитрисе от этого не стало
легче.  "Что-то  затевается, -- так поняла девушка  его  настроение,  --  и,
конечно,   какая-нибудь   гадость.    Пусть...   лучше   это,   чем   полная
неопределенность. Только бы забрезжило что-то впереди..."
     На  следующий  день  Аким  Анатольевич  был очень  серьезен и  сдержан.
Вводная речь, а только так можно было назвать его церемонное обращение, была
многословной,  цветистой и полной тавтологий * *. Мелитриса уже  поняла, что
"дубовый  дуб"  и  "волнительное  волнение"  появляются   у  него  в  минуты
торжественные, когда ему хочется блеснуть, сказав этак размашисто, эпически.
Вот выдержки из его речи:
     --  Мадемуазель,  делая  длительный   период  с   вами  одно  дело,  мы
удостоверились, что упавшее  на вас обвинение в попытке отравления известной
вам персоны не  имеет  под собой почвы. Однако пока остается тайной, было ли
это  обвинение сделано по ошибке или с сознательной целью наклепать  на  вас
поклеп, то есть лишить чести ваше честное  имя.  Последнее интересно было бы
выяснить не только вам или мне, но и всему нашему отделу в целом.

     * Клепсидра -- водяные часы Древней Греции.
     ** Тавтология -- повторение одних и тех же или близких по смыслу слов.
     _______________

     Это была откровенная приманка, и Мелитриса,  понимая это, тут же на нее
клюнула.
     -- А чем занимается ваш отдел?
     -- Военная секретная служба разведывает  тайны противника и отлавливает
прусских шпионов, присланных к нам Фридрихом II.
     -- О! -- Мелитриса  была так  потрясена, что  вскочила на ноги да так и
замерла, вытянувшись в струнку.
     --  Не предполагали?  --  хитро  прищурился  Аким  Анатольевич.  --  Вы
садитесь.
     --  О! --  повторила Мелитриса,  --  Но позвольте вас Спросить:  как вы
убедились в моей порядочности?
     --  На  основании вашего  крайнего простодушия,  Мелитриса  Николаевна.
Основным основанием послужили также ваши высокие нравственные чувства, както
любовь к Родине и к государыне. Мы живем в суровое время,  мадемуазель. Наши
соотечественники гибнут на  полях  Пруссии,  защищая Европу от посягательств
узурпатора  Фридриха II. Как вы понимаете, гибнут лучшие, в числе героев был
и ваш отец. А не прельщает ли вас мщение за отца своего?
     Речь  Акима звучала  страстно, и хоть в словах было полно шипящих, одно
слово "прельщает" чего стоит, речь его на этот раз  не  "свистела", она была
возвышенна. Но это не обмануло Мелитрису.
     -- Не  прельщает,  --  сказала  она  кротко и  села  паинькой-девочкой,
скрестив на животе руки. -- Пусть этим занимаются мужчины.
     -- Отнюдь, мадемуазель! В разведке  в  условиях  войны девица, особенно
такая,  как  вы, может сделать  много дел, иногда  поболе мужчины. Со  своим
простодушием вы к кому хотите можете войти в доверие.
     -- Это чтобы потом врать?
     Аким только плечами передернул, отгоняя глупые замечания.
     --  Женщина  на войне --  это  много!  --  продолжал он.  --  Например,
маркитантка, то есть женщина, торгующая товаром и идущая, так сказать, вслед
армии. Она может  сообщить,  каково настроение в  прусских войсках, каково у
них наличие  гаубиц и сколько раненых жестокими ранениями лежат в лазаретах.
Но от вас этого не требуется.  Ваша задача куда  проще! Лицо Мелитрисы стало
злым.
     -- Вы сошли с ума. Я дворянка и фрейлина императрицы,  а вы предлагаете
мне... быть вашим тайным агентом? -- она  вдруг поняла, что все вернулось на
круги своя, этот уже знакомый, преданный своему делу человек в главном своем
качестве все-таки дурак!
     Видимо,  все  эти мысли отразились у нее  в  глазах,  потому  что  Аким
Анатольевич,  хоть и вознамерился  быть кротким и  терпеливым, сразу поменял
тон:
     -- Вы теперь  не  фрейлина, моя дорогая девица  Репнинская... Вы теперь
отравительница! -- он сунул руку  в папку и бросил перед Мелитрисой небрежно
разрезанные, разного формата бумаги, которые она видела в  первый  день.  --
Смотрите сюда, дворянка Репнинская! Видите?.. Вот эти  цифры -- шифр. Каждая
цифра  --  буква,  а  некоторые  так  и  целое  слово.  Отряд шифровальщиков
расшифровал  эти бумаги. Вот и ваша фамилия вылезла... вот здесь! Мы вначале
понять не могли, какая такая фрейлина... первые-то буквы водой размыло..
     --  Может быть, это не  я?  -- Мелитриса с ужасом  смотрела на  бумаги,
чужая,  злая  воля  проявлялась  в  них,  как кровь  на  полу, говорят,  она
проступает после убийства.
     -- Как же не вы? А имя... вот  здесь. Мелитриса,  а в другом месте ваши
фамилия  и  имя  полностью повторяются. И  не  смотрите  на  меня  обиженной
невинностью! Если  будете упираться в своем  упрямстве, то я собственноручно
возьму вот этими руками все эти шифровки и отнесу в Тайную канцелярию.
     Аким  Анатольевич  перевел дух,  попил  водички, отер  трудовой  пот  и
продолжил атаку. Настойчивость  и непреклонность его походили на вскрывшийся
вулкан -- не заткнуть!
     -- Я давеча сказал, что во всем вам верю. Это  я просто так сказал, это
такой ход... Да и как я могу  вам верить, если у вас среди папенькиных писем
лежит рецепт отвратительного лекарства. Я отдал его лекарям. Они и не поняли
ничего. Говорят, может, это отрава замедленного действия!
     -- Да  это просто шутка! -- со слезами в голосе воскликнула  Мелитриса.
--  Это приворотное  зелье, мне его  Гаврила  написал.  Сказал,  если  и  не
приворожишь, то желудок у объекта точно будет хорошо работать.
     Боже мой, как ей было страшно! На лице Акима Анатольевича опять ожила и
налилась кровью природная татуировка, глаза потемнели и стали косить.
     -- У объекта,  говорите? Вот все это в Тайной канцелярии и расскажете *
Как  вначале  хотели   государыню  приворожить...  а  потом  решили  объекту
бородавки вывести! Вы там для них ла-акомое лакомство! Может  быть, вас и не
будут пытать... А  может быть, и  будут, я почем знаю?.. Что с вами  опять?!
Фааина!!
     Обладательница розовых  брыжей явилась незамедлительно.  Увидев лежащую
на полу Мелитрису, она с  трудом встала на  колени и,  прежде чем плеснуть в
лицо девушке воды, заметила, что темные ресницы ее трепещут. Видимо, она уже
пришла в себя, но, похоже,  с самого начала разыграла обморок.  Фаина готова
была услужить Акиму Анатольевичу  во всем, но не  в подобном  предательстве.
Сколько раз она сама "бухалась в обморок" и лежала на жестком полу, ожидая с
ужасом,  что будет?  Случалось ей не раз  получать  пощечины, если покойному
супругу ее обмороки казались неубедительными.
     Она ни словом не обмолвилась  Акиму  о притворном  обмороке, подхватила
девушку под руки,  усадила  на стул.  Тут же нашелся  нашатырь. Нетерпеливый
Аким  выдернул из  рук  Фаины  флакон  и сунул  его к  носу потерпевшей.  Та
немедленно  начала чихать  и  кашлять. Дождавшись, когда  Мелитриса  открыла
глаза, он склонился к самому лицу ее и произнес сурово и внятно:
     -- Завтра продолжим. И помните,  на чем мы остановились.  Это не пустая
угроза!
     После этого он обиженно заявил Фаине, что к ужину не останется, мол,  у
него кусок в горло не лезет, вскочил на лошадь и ускакал.
     В  отличие от следователя у Мелитрисы аппетит не пропал, и  к ужину она
явилась вовремя. Дождавшись,  когда Устин подаст  на  стол  скудные,  постом
предусмотренные блюда и удалится, она положила перед Фаиной  сложенный вдвое
листок бумаги.
     -- Что это?
     -- Фаина, я прошу вас передать эту записку моему опекуну князю Оленеву.
     -- Нет.
     -- Я  знала,  что  вы так ответите,  поэтому не писала ничего  лишнего.
Прочтите, что там написано.
     -- Нет.
     -- И не обязательно  посылать именно эту записку. Вы можете  переписать
ее своим почерком.
     --  Каким  еще почерком? Я писать не умею, а  читаю  с трудом, -- Фаина
тупо жевала вареную рыбу. Она  зла была  на  Мелитрису, что  по вине девушки
Аким не остался ужинать.
     -- Фаина, я даже не подписалась под этой запиской. Там всего три слова,
-- она развернула бумагу и придвинула ее к Фаине.
     И  надо  такому  случиться,  чтобы  в  этот момент  непреклонная  Фаина
подавилась  рыбьей  костью. Кашель  сотряс могучее  тело.  Мелитриса  тут же
принялась  стучать  по обширной  спине страдалицы. Как  ты ни  надрывайся  в
кашле,  а  три  написанных  слова  увидишь,  и  прочитала  их  Фаина  не  из
любопытства, а от неизбежности. "Я вас люблю"- такие слова были в записке.
     На этот раз категорическое "нет" сменилось длинной отповедью:
     -- Я поняла, зачем вы пишете эти слова своему князю -- Это у вас пароль
такой!  Чтоб  искал... А уж если такой начнет искать, то  отыщет, непременно
отыщет:
     Нет! Слышите?
     Фаина хотела бросить записку в горящую печь и в азарте схватилась голой
рукой за  чугунную  заслонку.  Конечно, обожглась,  бросила записку на  пол,
схватила  себя  за мочку  уха, что помогает при ожогах.  От  боли  голос  ее
приобрел особую звонкость:
     -- Ведь  сколько  с вами  возятся! И все  такие уважаемые мужчины! Аким
Анатольевич честнейший человек! Он вам  плохого не может посоветовать. А вы,
моя красавица, гордячка вздорная...  непослушница балованная...  секли вас в
детстве мало, вот что!
     На этом разговор и кончился. В словах Фаины была своя правда, Мелитрису
никто никогда не сек. Теперь ей оставалось прибегнуть к последнему средству.


        Побег

     Последним средством  было  маленькое,  закрытое ликом  Николая Угодника
оконце в кладовке. На этом окне не было решетки.
     Мелитриса проснулась ночью. По жести часто  и  весело стучала  весенняя
капель.  Небо  было совсем  темным, ни  луны,  ни звезд.  Может быть,  более
опытному беглецу оно  было  бы  на  руку,  но  Мелитриса  боялась  не  найти
тропинки, ведущей к заливу. Маменька, папенька, страшно...
     Расчет  Мелитрисы  был таков: если идти по  самой кромке залива, то  не
заблудишься, рано  или  поздно попадешь к людям. В  разговоре Акима с Фаиной
она как-то уловила слово  "Петергоф" и тут же взяла его в свою жизнь, решив,
что мыза, на которой ее держат, находится  на той же стороне,  что и царский
дворец с фонтанами. Если ее предположение верно, то  далекий остров в заливе
-- Кронштадт. Было еще  одно если... если ее  предположения  не  верны  и не
встретит она людей, а замерзнет среди  снежных сугробов,  то, значит,  на то
воля Божья.
     Помирать не хотелось,  и Мелитриса  решила: если хорошо помолиться,  то
Господь не допустит ее гибели.  Она  долго стояла на коленях, глядя в окно и
шепча молитву. Как только в  черноте станут различимы ветви сосен и огромные
их стволы, тогда пора.
     Слуховое окно  в кладовке она обнаружила  случайно. Пошла за ситом и...
Устин  начал  печь  хлебы, а  в  муке обнаружился  мышиный  помет.  Конечно,
Мелитриса возмутилась, а Фаина обиделась: хватит в неженку играть. Здесь вам
не фрейлинская. Лучше принесите сито! -- и сказала, где ключ, в простенке на
гвоздике. Мелитриса вошла в кладовку, полную всякой рухляди. Ее удивило, что
икона висит не на месте, а почти под потолком. Потом ей стало казаться,  что
Николай Угодник словно в светящемся  оребле --  это свет пробивался по краям
старой, почти  черной  иконы. Лестница в  кладовке тоже  нашлась...  Не один
вечер ее занимала мысль,  кто  придумал иконой закрыть окно? Ведь  придет же
такое в голову!
     Со  временем дверь в кладовку и вовсе перестали закрывать. Свою одежду:
шубу,  шляпу и  сапожки, она там  не  нашла, наверное,  все  это  прятали  в
сундуке. Но Мелитриса присмотрела  себе замену: сапоги валяные, старый тулуп
и шапку с ушами, тоже старую и грязную, но и на том спасибо.
     Светает...  Теперь  надо  очень  тихо, на  самых  аккуратных  цыпочках,
пробраться в кладовку. Могучая грудь Фаины раздувается,  как мехи гигантских
волынок, Устин на кухне похрапывает мелодично, как охрипший кот.
     Открыть  окно Мелитриса не  смогла, разбить стекло побоялась.  Пришлось
его высадить, сняв гвоздики. Наплевать, что пальцы изранила в кровь, обидно,
что так долго.
     Но  удалось,  все  удалось.  Если  свободу  измерять  в сантиметрах, то
получалось  тридцать на тридцать,  оттуда  тянуло  неизвестностью и холодом.
Изза этого сквозняка озябшая Фаина через  полчаса поднимет от подушки голову
и начнет принюхиваться, как охотничья собака: что в доме не так?
     А  пока валенки,  тулуп и шапка летят в окно,  одетой она не смогла  бы
протиснуться наружу. Секунду-другую соображала, как лезть  самой  -- головой
или ногами? Она прыгнула вперед руками, будто в воду.
     Да будут  благословенны сугробы. Не  будь их, она, падая с трехметровой
высоты,  непременно  разбила бы  себе  голову.  Тулуп  был  велик, неношеные
валенки  жестки. У нее не было ни копейки денег, она по  дурости не взяла ни
куска хлеба. Но она была свободна, ей опять принадлежал весь мир! В этом  не
сомневался даже низкорослый пес. Он вылез из конуры, молча обнюхал Мелитрису
и опять вернулся на соломенную подстилку.
     Несмотря на полумрак, тропинку к заливу Мелитриса нашла сразу же, но, к
ее  удивлению,  путь туда  был  совсем не  близкий. Когда  она  добралась до
знакомых  корявых  сосен,  день уже  начался.  Солнце  стояло  над  слепящей
равниной льда и снега. Мелитриса спустилась к кромке  льда  и  ходко пошла в
сторону Петергофа. Все бы отлично, если б не проклятые  валенки,  мало  того
что  правый нещадно  тер  пятку, так они намокли от  влажного  снега  и были
тяжелы, как колоды.
     Оставим беглянку на ее трудной дороге  и вернемся на мызу, куда в самом
хорошем расположении духа подъезжал  верхами Аким Анатольевич. Но как только
он спешился, сразу понял -- что-то  не так. Из полуоткрытой двери доносились
причитания и плач. Он толкнул дверь ногой.
     Фаина  была  полуодета,  вся измученная  и  раскисшая. Она  била себя в
колышущийся бюст и повторяла:
     -- Родителями покойными клянусь,  я  не знала. Вот ее шуба, вот сапоги.
Клянусь матерью покойной, она обвела нас вокруг пальцев, как сусликов каких!
Ведь голой убежала, в одном платье!
     Аким Анатольевич ударил себя по лбу:
     -- Я ведь  ее видел! И вовсе  не  в платье, а в тулупе. Глянь, на месте
тулупчик-то? Не могло  мне  в  голову  прийти,  что  эта  фигура -- фрейлина
Мелитриса. На вид девка  дворовая спешит по делам... Она по льду топала, а я
по верхней тропке. Ах, кабы знать! Но и сейчас не поздно. Устин,  закладывай
возок!  И  нижней  дорогой  к  тракту  Петергофскому.  А я верхами.  Вперед,
суслики!
     Фаина заметалась  по дому, Устин поспешил к конюшне,  а Аким  вскочил в
седло  и  исчез.  Он вовсе  не  выглядел смущенным или огорченным, он словно
предвидел этот побег и теперь с энтузиазмом бросился догонять беглянку.
     С  мызы  до Петергофа  напрямик семь верст,  а заливом,  если повторять
очертания  берега,  то все  пятнадцать будут.  Только  бы  не  вздумала  она
сокращать расстояние и бежать по  заливу, лед стал  весьма ненадежен. Видно,
он  и  у берега  играет,  иначе она не  полезла бы в  сугробы. А  долговязая
крестьяночка получилась,  легкая!  И не скажешь, что идет  из последних сил.
Все равно  он ее нагонит. Ей  бы лошадь взять,  вот  тогда  ищи-свищи... Но,
видимо,  побоялась. Может,  не  любит  она  лошадей-то, а  может,  просто не
измыслила эту мысль...
     Так думал Аким Анатольевич, а сам гнал лошадь по верхней тропке и зорко
оглядывал залив, который со всеми  его бухточками и прибрежными  камнями был
как на  ладони.  Деревья,  конечно,  мешают обзору.  Это  ведь только сверху
кажется, что идти по заливу легко. Лед ходуном ходит, а на берег не свернешь
-- скалы. Камни эти проклятые  снежком припорошит,  наледью  обледенит  -- и
неприступны они ни для пешего, ни для  конного. Господи, только бы найти ее,
а  то  ведь  ноги переломает и будет валяться,  пока  не  замерзнет. Здесь и
людейто не бывает. Вот она!
     Темную фигурку Мелитрисы он  увидел  сразу после поворота.  Она уже  не
бежала вдоль кромки берега, а улепетывала куда-то в глубь белой, безбрежной,
невыразимо  яркой, слепящей  равнины. Вначале  Аким решил, что  она каким-то
чудом увидела его раньше, чем он ее. Но потом он понял, что это невозможно.
     Видимо,  девица решила  по  льду срезать  путь. "Да  она же  слепая, --
сообразил Аким Анатольевич. -- Она в этом белом царстве не видит ни черта!"
     -- Стой! Туда нельзя! -- крикнул он что есть  мочи, конечно, она его не
услышала.
     Подчиняясь его руке, конь послушно свернул с тропинки и тут же по грудь
провалился в снежную яму.  С  трудом вырвавшись из снежного плена, всадник с
величайшими  предосторожностями  стал  спускаться вниз  -- Когда  он  достиг
кромки залива, то понял, что не рискнет продолжить преследование  по льду на
лошади.
     --  Ты погуляй тут, -- бросил он умному животному  и  бросился вслед за
Мелитрисой. -- Стой! Куда! -- уже на бегу он выхватил пистолет и выстрелил в
воздух, стараясь любым способом привлечь внимание девушки;
     Вот теперь она его увидела, вернее, услышала, оглянулась через плечо, а
потом припустила что есть силы. Только сил у нее, видно, было мало. Ноги  ее
заплетались, разъезжались по льду, руки были нелепо расставлены.
     --  Стой! Все  равно догоню *  Провалишься! -- кричал Аким Анатольевич,
расстояние между ними быстро сокращалось. Вот он  уже перешел на "вы", крича
"стойте!". Как бы ни был он зол, не мог не уважать эту отчаянную девицу. Вот
ведь дряни какие!
     Пущенный рукой Мелитрисы кусок льда попал ему прямо в лоб, рассек кожу.
По носу  тонкой  струйкой  потекла кровь. Метнув  ледяную  пращу,  Мелитриса
израсходовала  все  свои  физические  и  нравственные силы.  Набухший  водой
валенок зацепился за снежный торос, и она, раскинув руки, упала на  лед. Вот
и все... Если бы у нее были силы, она вцепилась бы Акиму в горло, исцарапала
бы  лицо, искусала руки,  но у нее не было сил даже на  рыданье. Слезы  сами
текли из глаз, протаивая во льду крохотные ямки.
     Он рывком поставил Мелитрису на ноги.
     --  Допрыгались?  Так  идиотничать   могут  только  идиотки!  Вы   куда
бежали-то? Объясните мне  нормальными объяснениями! По мне, гуляйте хоть  на
все шесть  сторон! Мы вас  здесь  от Тайной  канцелярии прячем,  а вы  такие
безобразия  устраиваете! -- По мере его крика Мелитриса как бы  вытекала  из
его  рук  и с  последним с