су за
талию. -- Теперь почивать... Устин, разбери постелю...
     Пока они поднимались на  второй этаж, Устин дважды слетал вверх-вниз, а
когда Мелитриса вернулась  в комнату, большая кровать в  углу была застелена
простынями, подушки  взбиты. Мелитриса  совершенно успокоилась.  Если  князь
Никита благополучно здравствовал в своем дому, то любые неприятности для нее
потеряли  остроту и привкус беды.  Зачем-то ее привезли в  темный особняк...
Фаина говорит, что завтра все разъяснится.
     Мелитриса села  на  кровать, один сапожок  упал на пол, за  ним второй.
Появилась Фаина с чем-то воздушным, легким, с розовыми цветочками у ворота,
     -- Это  вам тюника  ночная... -- Фаина опять широко зевнула.  --  Спать
будете словно сильфида -- в цветах.
     -- Не уверена, -- буркнула Мелитриса, переодеваясь.
     Дверь  за   Фаиной  закрылась.  Мелитриса   откинулась  на   подушки  и
рассмеялась. Какая чушь, какая  нелепица!  Ведь и ежу ясно -- ее похитили. И
каким глупым  способом! Она  закрыла  глаза,  перекрестилась.  "Может  быть,
любовник  какой-нибудь  объявился?  --  подумала  она  лениво.  --  Любовник
инкогнито... Воспылал страстью,  совладать с собой не в  силах. Но этого  не
может быть... Я  не  красавица,  это  во-первых. А  во-вторых,  любовника  я
зарежу..."
     Она прочитала молитву и спокойно заснула.
     Проснулась  она  с первым  лучом  солнца  и  долго лежала  на  боку,  с
удивлением скользя взглядом по оштукатуренным, в трещинах стенам, по крытому
стертым войлоком полу, по мебелям: простому дубовому столу и плетеному стулу
с  дырявым  сиденьем. Светелка была бедна  и убога,  зато  за  решеткой окна
роскошествовала  природа.  Дом,  наверное  чья-то  заброшенная мыза, стоял в
глубине могучего бора, только небольшая часть отвоеванной у  леса земли была
засажена плодовыми деревьями. Сейчас  все яблони, сливы,  цветники и огороды
опушил иней. От утреннего  света он казался розовым,  искрился  и вспыхивал,
пуская солнечных зайчиков.
     Мелитриса оделась и, держа сапожки  в руках, чтоб не будить  обитателей
дома, осторожно вышла на лестницу. Помнится, ее совсем не удивило, что дверь
в  ее покои была не заперта, в первый день ее  заточения она вообще внимания
не  обращала на  такие мелочи. Зато входная  дверь  была  заперта,  ключа  в
замочной  скважине не было, и это ее разозлило.  Все окна первого этажа были
закрыты  ставнями, сквозь  щели в  них  сочился  утренний свет.  Как показал
обход,  дом был  очень мал. Внизу располагались две горницы, в  одной из них
кто-то спал, и кухня с холодным очагом, печью и полками с посудой, оловянной
и глиняной.  Была  еще  одна дверь -- закрытая,  наверное в  кладовку или  в
другое подсобное помещение. На втором этаже находилась только та светелка, в
которой  она  ночевала,  хода  на  чердак она  нигде не  обнаружила,  видно,
лестница туда шла снаружи дома.
     Мелитриса  побродила по комнатам, а когда вернулась  на кухню,  застала
там  Фаину  и солдата  Устина,  последний суетливо колол лучину на растопку.
Фаина  стояла рядом  совершенной  распустехой,  волосы  нечесаны, душегрейка
надета  прямо  на рубашку. Она чесала одной  босой  ногой другую  и  честила
Устина за то, что тот проспал. Увидев Мелитрису, она тут же прекратила гудеж
и спросила вполне доброжелательно:
     -- Встали?
     -- Попыталась... --  отозвалась Мелитриса  меланхолично. --  Что же  вы
стоите босиком на холодном полу? Завтракать будем?
     -- А как же, конечно, будем. Сейчас этот тюлень сонный воду согреет...
     "Тюлень" обиженно засопел.
     -- Фаина, чей это дом?
     -- Мой. А зачем вам? -- спросила она подозрительно.
     -- Что значит -- зачем? Я хочу знать, куда меня привезли.
     -- Все узнаете, милая моя сударыня.  Не такие они люди, чтобы правду от
вас  скрывать,  --  страстно  сказала  Фаина  и  удалилась  в  свою  комнату
одеваться.
     Позавтракали на  кухне просто, но сытно и двинулись в  большую комнату.
Она  выглядела побогаче, лет двадцать назад эта гостиная была даже нарядной,
а сейчас  голубая  комка,  коей  были  обиты  стены,  выцвела, запятналась и
загрязнилась,  вощаные  обои на  панелях в иных  местах  прорвались  до дыр.
Хороша была  только  синяя изразцовая  печь,  в  ней уже  трещали  дрова,  и
холодная гостиная обещала скоро нагреться.
     Мелитриса  была  спокойна,  она  как  бы смотрела на  себя со стороны и
радовалась, как достойно  и гордо ведет себя некая пленная  девушка.  Она не
собиралась плакать и  отчаиваться, более того, ей даже интересно, что это за
фокус такой, насмешку или нелепицу приготовила ей судьба?
     Фаина поставила  перед печкой длинную  лавку  и, к удивлению Мелитрисы,
принесла две расписные прялки и веретена на подносе.
     -- Будем прясть.
     -- Что? Я не умею.
     -- Если не умеете, будем  учить. Девица  в вашем возрасте  должна уметь
делать все. -- И добавила, как фыркнула: -- Фуй какая!
     --  Я  фрейлина  Ее Величества, --  сказала  Мелитриса,  примериваясь к
веретену.
     --  Были фрейлиной,  -- уточнила  хозяйка, и  это  замечание  очень  не
понравилось девушке.
     Однако у нее достало чувства юмора, чтобы со стороны подмигнуть пленной
девице.  Два тюка желтоватой овечьей шерсти  с  застрявшими в ней репьями  и
сухим навозом,  два неумелых  веретена -- Фаина в уменье прясть  не очень-то
обогнала  Мелитрису. Скоро за разговором  выяснилось, что прядут  они только
затем, чтобы  скоротать  время,  прясть  велел  Аким Анатольевич. Сколько им
придется вертеть веретено -- день или неделю, Фаина точно сказать не могла..
--  Я  надеюсь  их  сегодня дождаться,  --  сказала  она  с  ясной,  светлой
интонацией, очевидно,  сердце ее не  было  равнодушно  к  загадочному  Акиму
Анатольевичу. К вечеру предположение Мелитрисы получило подтверждение в виде
насурьмленных бровей  и  нарисованного  свеклой румянца.  Особенно  потрясло
Мелитрису то, что  Фаина надела брыжи. Кружева топорщились в разные стороны.
Интересно, если на эту могучую грудь положить  веретено  -- оно  скатится? А
чашку поставить?
     В этот вечер Аким Анатольевич не  появился.  Следующий день  был копией
предыдущего. Встали, поели, пряли до обеда, ели, спали, пряли... Чушь, бред,
дичь -- украсть  фрейлину из дворца, чтобы на  какой-то убогой даче посадить
ее прясть овечью шерсть!  Такая  действительность  похожа на сказки француза
Перро или  чудные комедии Лопе  де Вега. Когда об этом читаешь, все выглядит
очаровательно, но в жизни... нелепо, скучно, оскорбительно.
     -- Если хотите Евангелие, я дам, -- сказала Фаина перед сном.
     Под  обтянутой  кожей  обложкой  уместились   Ветхий  и  Новый  заветы.
Мелитриса наугад раскрыла книгу:
     "И  скажи  нам  слово  сие:  очи  мои, лейте  слезы день  и  ночь  и не
переставайте, ибо великое бедствие поразило деву, дочь народа  моего..." Она
посмотрела оглавление -- книга пророка Йеремии.
     Мелитрисе стало страшно, озноб  прошел по спине, сдавило грудную клетку
так,  что  трудно  вздохнуть.  Что  это?  Можно  ли  слова  пророка  считать
предсказанием? Надо, наконец, заглянуть правде в глаза.  Это  не игра.  В ее
жизни  случилось что-то  страшное,  непонятное...  Что  она ждет?  Почему не
торопит невозмутимую обманщицу Фаину?
     Утром  Мелитриса  обрушила на хозяйку дома лавину вопросов: кто, зачем?
Фаина молчала, потом пригрозила:
     -- Если  будете мне надоедать, я вообще с дачи  съеду. А  вас с Устином
оставлю. Да под ключ! Вы слова-то русские понимаете: не ведено мне отвечать!
И не бунтуйтесь! Вы и  так здесь в большой свободе живете. Мне приказали вас
не стеснять. Я и не стесняю. По всему дому гуляете и едите вдосталь!
     Мелитриса молча села за прялку.
     Страстно ожидаемый Аким Анатольевич появился на четвертый день. Это был
раскрасневшийся от ветра, необычайно бойкий тридцатилетний  человек в одежде
из ярких сукон- зеленых, пурпурных, украшенных черными петлями,  снурками  и
браденбурами * *. Лицо он  имел довольно приятное, однако  много на нем было
оспин или мелких шрамов; полученных от оспы, а может быть на поле боя, но не
исключено, что во время бритья, просто рука была не твердая.

     *  Брыжи -- воротник, определенным образом  собранный в складки,  такие
воротники в Голландии назывались "мельничный жернов".
     *  * Браденбуры --  шнурки из  металлической  нити, нашивались  на полы
кафтана или на застежку, свободный конец завершался кисточкой.
     _________

     На Мелитрису он смотрел любовно, так оглядывают что-то выгодно, недавно
приобретенное и дорогое сердцу: карету, мебель или, скажем, камзол,  словом,
такую покупку, которая глаз не имеет, а потому не может ответить взглядом.
     -- Ну,  как она? -- спросил он Фаину, предлагая Мелитрисе жестом пройти
в гостиную, так девушка называла большую комнату.
     -- Без особых волнений, -- отозвалась хозяйка, -- но вопросы задает.
     -- Это понятно, --  оптимистично заметил Аким  Анатольевич, усаживаясь.
-- Что ж, госпожа Репнинская, приступим.
     --  Я  ни к  чему приступать  не  собираюсь,  --  с  вызовом отозвалась
Мелитриса. -- Вначале скажите- кто вы такой и что вам от меня надо?
     Аким Анатольевич чуть заметно кивнул Фаине, и та поспешно удалилась.
     -- А  вы так-таки  и  не догадались?  --  воскликнул  удивленно  гость,
правда, может быть, его удивление было деланным.
     Из  сумки, похожей  на охотничью, он  вытащил папку, вскрыл  ее,  вынул
оттуда какие-то мелкие бумажки, скрепленные металлической спицей.
     -- Если вы держите меня  здесь по поручению какого-нибудь дерзновенного
господина,  возжелавшего  посягнуть на  мою честь,  то  передайте  ему-  эти
надежды тщетны!
     У Акима Анатольевича глаза стали  круглыми, как зеленые пуговицы, а рот
приоткрылся.
     --  Может, вы сами  и  есть этот  господин?  -- дерзко и гордо спросила
Мелитриса. -- Не вздумайте приближаться ко мне!
     --  Вы  о   какой   чести  толкуете-то,  мамзель?  --  разбитным  тоном
осведомился Аким Анатольевич. -- О  девичьей, что ли?  Ой, не ходовой товар!
Ой, не извольте беспокоиться... -- он начал смеяться вначале тихонько, потом
все звончее, переливчатое -- Наконец, достал футляр  и шумно высморкался. --
Дела обстоят  не  совсем  так, как вы изволили здесь  трактовать. --  Он  не
торопился  прятать платок,  обтер им еще глаза, лоб и, к нестерпимой  злости
Мелитрисы, даже шею. -- У нас есть...
     -- У кого это -- у вас? -- крикнула она запальчиво.
     --  У  нас  есть  неоспоримые доказательства, --  торжественно и  веско
повторил  Аким   Анатольевич,  --  что  вы-  отравительница.   То  есть   вы
собственноручно  предприняли  преступное предприятие,  пытаясь  отравить  Ее
Императорское Величество Елизавету. Запираться бесполезно.
     --  Бесполезно? --  тихо переспросила Мелитриса. По мере  того,  как ею
постигался смысл услышанного, лицо ее  бледнело,  серело. Подслушивающая под
дверью  Фаина  так  сжала  руки,  что  ногти   посинели.  В  комнате  стояла
оглушительная тишина. Звук упавшего тела прозвучал как гром. Фаина ворвалась
в комнату.  Оказывается, упал не только стул, но  и Мелитриса. Она  потеряла
сознание.
     -- Воды! -- крикнул Аким Анатольевич, склонившись над девушкой.
     Она упала ловко и небольно, попав головой в овечью шерсть, но,  видимо,
что-то сдвинулось на миг в ее сознании, потому что сквозь смеженные веки  ей
привиделась клыкастая рожа с волосами на  клюве и браденбурами на ушах. Рожа
открыла красную пасть и выплюнула смрадно: "Отравительница!"
     Теперь действительность смахивала  не на сказки Перро, а  на гениальные
полотна неизвестного Мелитрисе фламандца, которого звали Хиеронимус Босх.


        Неожиданное предложение

     Передние зубы Акима  Анатольевича,  вполне чистые и целые, имели  щель,
изза  чего в  минуты  волнения звук  изо рта его выходил свистяще.  По этому
звуку  и еще куче мелких признаков, которых и перечислять-то не  стоит,  ну,
например,  по тому,  как  он начинал прихлопывать ногой с  каблука на носок,
Мелитриса знала, что в этом месте разговора надо быть особенно  серьезной  и
не злить собеседника, а потому и самой не злиться.
     Сделать это было трудно,  потому что Аким так  и сыпал  глупостями. Вид
при этом  имел  назидательный, надменный,  но  не страшный, а вот  когда  он
бледнел от гнева, когда большие и  малые шрамы его наливались кровью,  из-за
чего лоб и щеки становились словно татуированными, а глаза странно западали,
вот  тогда  Мелитриса  голову  теряла  от  страха.  Ей  казалось,  что  Аким
Анатольевич  вот-вот упадет со стула, забьется  в  припадке, и она  кидалась
наливать  воду  в стакан, не себе,  ему, а он стукал рукой по своей торчащей
коленке  и  кричал  пронзительно:  "Сидеть!"  И тут  же повторял  вопрос  на
скороговорке:
     -- Это письма  вашего отца?  Откуда  они  писаны? А матушка ваша  когда
умерла?
     Впрочем,  таких  страшных  сцен  было  мало,  всего две.  Ярость  Акима
Анатольевича была вызвана тем, что Мелитриса просто  отказалась  говорить на
"эту  тему". Первый раз "этой темой" был покойный отец, второй раз  -- князь
Оленев --  На  все  прочие  темы,  как-то: дворец,  фрейлинство,  задушевные
подруги,  престарелая  тетка  под  Псковом  --   она  рассуждала  с   полным
удовольствием, хотя давно поняла, что Аким Анатольевич  с ней  не  разговоры
разговаривает, а ведет допрос.
     После их первой злополучной встречи, когда Мелитриса  упала в  обморок,
ее  оставили в  покое  на  три дня  и даже выпустили гулять в  сопровождении
солдата  Устина  и низкорослого,  молчаливого пса. Он  и по ночам  не  лаял,
видно, не любил.  Во время прогулки Мелитриса еще раз убедилась, что дом  ее
заточения находится в очень глухом месте.
     Тропинок было всего две, и протоптаны они были весьма малым количеством
ног.  Выяснилось, что левая  тропинка  вела  в глубь леса  к  незамерзающему
ключу,  что  вытекал из-под гранитной,  мхом поросшей глыбы. Вторая тропинка
шла к заливу. Там было свежо, ярко и необычайно красиво. Морской ветер выдул
снег  из-под  дубов  и  сосен,  что  стояли,  вцепившись корнями  в  крутой,
каменистый откос,  отполировал поверхность  льда  у берега.  Вода подо льдом
была живая, как ртуть. Солнце слепило глаза.
     --  Это  что  там  вдалеке  виднеется?  Остров,  что  ли?  --  спросила
Мелитриса.
     --  Ничего я такого не знаю, ваше сиятельство, -- угрюмо ответил Устин.
-- Нам ведено по лесу гулять. И не говорите, что на залив ходили. Влетит.
     Когда на третий день Аким Анатольевич увидел Мелитрису, он воскликнул:
     -- Да вы загорели! -- и опять добавил дурацкое: -- Приступим...
     Нет смысла подробно пересказывать их беседы, пустой, многословный треп,
в котором  все время надо быть настороже. Балаболят о  том о сем, потом Аким
Анатольевич  засвистит,  как  чайник,   Мелитриса  тут  же   сосредоточится,
соберется, и пойдет беседа точная, как перестрелка.
     --  Мы в  вашем  сундуке  склянку  нашли,  а  в  ней  какие-то снадобья
намешаны.  Показывали  лекарям,  они  сказали  --  яд! Оч-чень  ядовита! Как
объясните?
     -- Да это мазь от бородавок.
     -- Ой ли?  -- следователь не хотел так легко  сдаваться, отказываясь от
столь перспективной версии.
     -- Это мазь от бородавок, которую принес мне во дворец опекун
     --  Ха-ха-ха...  А  не  стыдно  ли  вам  с  опекуном-то  про  бородавки
разговаривать?
     -- Разговаривать не стыдно, а вот руки показать было стыдно
     -- А где у вас были бородавки?
     --  Вот,  вот  и   вот,   --  Мелитриса  доверчиво   протягивала  Акиму
Анатольевичу руки. -- Видите пятнышки розовые?
     -- Кто делал отраву?
     -- Мазь,  Аким Анатольевич, не  отраву... Мазь  делал  камердинер моего
опекуна, можете проверить...
     Он откидывался на спинку  стула, складывал руки на  животе, и Мелитриса
понимала- можно  расслабиться.  И  опять  любезная  беседа: "Где  вам больше
нравится жить  -- в  Москве, Пскове или  в  Петербурге?.. И  как  называется
деревня, матерью вам завещанная?" Или... "Сколько у  тетушки вашей псковской
было мужей и как звали  первого? Была ли у вас гувернантка и если да, то кто
она была -- немка али англичанка?"
     Гувернантка у нее была француженка, мужьев у тетушки было три, кажется,
три, а как их звали, она не имела ни малейшего понятия.
     Это потом, месяц спустя, когда Мелитриса и Аким Анатольевич стали почти
друзьями, во всяком случае он так  говорил, девушка узнала, что вопросы эти,
с  виду  глупые, имели  одну цель, выяснить,  действительно  ли  эта  худая,
довольно ехидная фрейлина  есть дочь полководца Репнинского, павшего на поле
брани,  или имя ее воровски присвоила себе  какая-нибудь самозванка, имеющая
корыстные, антигосударственные цели.
     -- И вы  знаете, как звали первого  мужа  моей  столетней  тетки?  -- с
азартом воскликнула девушка. Он не знал.
     -- А как же вы собирались меня проверять?
     Оказывается,  он  собирался  не  проверять, а уличать, а это, сударыня,
отнюдь разные вещи.
     А  пока,   до  понимания  чистой  цели  Акима  Анатольевича,  Мелитриса
чувствовала себя совершенной идиоткой, тем более что прямо к обвинению- мол,
вы отравительница, он не возвращался и никак об этом не вспоминал.
     В  самой постановке  его вопросов имелась смешная особенность. Он любил
употреблять такие обороты, как "масло масляное" или "вчера случился случай",
и  даже  не  замечал нелепости  этого  --  все так витиевато!  Вот  типичная
постановка вопроса:
     -- Скажите,  какие вы  чувствовали чувства,  когда  вас привезли в этот
дом?
     Мелитриса серьезно и прилежно отвечала.
     -- Я  чувствовала такие чувства: злобу, обиду, ненависть,  раздражение,
злобу... нет, злобу я уже говорила. Главное чувство, конечно, очень  обидная
для меня обида.
     Аким Анатольевич с серьезным видом записывал ее хулиганские показания в
какую-то книгу. Вы спросите:
     и  она  не  боялась?  Позволяла себе  валять  дурака, быть  вежливой  и
одновременно дерзкой, улыбаться и  думать  о побеге? О  последнем она думала
постоянно, только знака какого-нибудь ждала. Иногда она надеялась, что ктото
спасет ее  из этого рабства. Но больше  всего  ее занимала  мысль:  куда она
попала? Кто такой Аким? Почему он ничего не  объясняет толком  и чем вся эта
глупость может кончиться?
     Ей было ясно, что в лице Акима Анатольевича  она имеет не частное лицо,
а представителя государственного учреждения. Видимо, учреждение это  не было
полицией. Мелитриса рассуждала так:  в какой бы глупости или  подлости ее ни
обвиняли, они должны отвезти ее в тюрьму. Ведь так? И не просто  в тюрьму, а
в Тайную канцелярию, поскольку Мелитриса находится на дворцовой службе. Но в
разговоре Аким Анатольевич  мельком обронил: "Будете упрямиться, вас можно и
в Тайную канцелярию сдать. Обвинительное обвинение, вам предъявленное, им по
всем  статьям  подходит".  Мелитриса хотела  тут  же  схватить  за  ниточку,
потянуть... чтобы клубок начал разматываться:
     -- Какое обвинение-то? Разве я не в Тайной канцелярии?
     Но  Аким   Анатольевич  так  резко  поменял  тему  разговора,  что  она
понялатянуть за эту нитку бесполезно.
     Но   время   шло...  "Нельзя   болтать   бесконечно   одну  и   ту   же
болтовню..."сбиваясь  на  манеру  Акима,  думала  Мелитриса.  По  прошествии
десяти, дней или  около  того  вместе  с Акимом  явился  еще  один "любитель
беседовать беседы": возраст около сорока, красивый, пожалуй, одет с иголочки
в костюм для верховой езды; вид очень элегантный, а на ногах старые сапоги с
выпуклостями  от подагрических шишек.  Этот гость как закинул ногу на  ногу,
так и просидел весь допрос молча, только шевелил ступнями  со своими шишками
и  слушал  внимательно.  Так  ни  слова  и  не  сказав,  он  удалился.  Аким
Анатольевич пошел его провожать.
     Мелитрису изнурил этот разговор, присутствие нового человека напугало и
озадачило. "Значит, что-то меняется  в моей судьбе?" --  думала она,