коро за  ружья
примутся", а за стеной сидит лестоков человек и слово в  слово эти  дурацкие
речи записывает.
     -- А каких "наших" он имел в виду?
     -- Да не было никаких "наших", одно хвастовство. Ну а дальше уже Лесток
постарался.  Бергера  представили императрице,  и  она  подписала  приказ об
аресте Лопухиных. А Бестужева  -- сердечная подруга Натальи Лопухиной. После
того, как у Бестужевой брата Михаила Головкина сослали, она во всех гостиных
жалобами да воплями язык обтрепала. Может, и  наговорила чего лишнего. Какая
за  ней  вина  --  не знаю, но Лесток держит ее  за главную  заговорщицу.  И
знаешь, Белов, мне их не жаль. Они под пытками столько ни  в чем не повинных
людей оболгали, что их  и впрямь надо смертию  казнить. У Ягупова  сестра  в
крепости  сидит. Она замужем за поручиком  Ржевским.  Сам-то  он лишнего  не
болтал, но был, на свою беду, в тот вечер в доме у Берглера, этого вздорного
мальчишку Лопухина слышал и не донес куда следует.
     -- А Бергер так и не поехал в Соликамск, -- задумчиво сказал Александр.
     -- Слушай, Белов, посмотри-ка  в  углу под иконой на полочке... Да,  за
занавеской... Нет? Ты хорошо посмотрел? Значит, не Ягупов меня  в дом тащил.
Ягупова,  наверное, тоже  кто-нибудь тащил.  Не иначе, как  Родька  Бекетов.
Пожалел бутылку. И правильно! Никогда не пей без меры, Белов!
     -- Не буду, Василий Федорович.  Спасибо, Василий Федорович. Я пойду.  Я
все понял, -- кивал головой Саша.
     -- Кабы  еще  я  сам  все понял,  -- вздохнул  Лядащев,  -- вот было бы
славно. -- И он опять завалился спать.

        -24-

     Никита  переворошил  черновики,  нужные  разложил перед  собой  веером,
глубоко макнул перо в чернильницу и вывел на чистом листе бумаги: "ТРАКТАТ О
ЛЮБВИ, написанный Никитой Оленевым после ночного разговора с другом Алексеем
Корсаком в селе Перовском".
     "Каким лучшим подарком природа одарила живущих, чем любовь? Какие тайны
мироздания может скрывать она  от людей, какие новые  пути  к  счастью может
измышлять человек,  если каждому  --  красавцу  и  уроду,  дураку и  умному,
подлецу и святому -- вручил Господь несравненный сосуд светлых мук и надежд,
услад и нежности и имя  ему-ЛЮБОВЬ. Все могут открыть этот сосуд, но не  все
умеют выпить влагу его, питающую душу подобно неиссякаемому лесному ключу.
     Все любят  под солнцем  --  твари  морские, птицы,  черепахи,  травы  и
папоротники, но высшее понимание любви дано лишь Человеку.
     Огромен  его  мир. Его населяют  те, кто  живет  сейчас, и те,  которые
умерли,  и те, что еще не родились. Мертвые -- наши главные наставники, наши
духовные пастыри. Они смотрят на тебя со старых полотен,  с книжных страниц,
из  самого  нутра души твоей, куда они  переселились, чтобы учить, утешать и
исцелять твои беды. И каждый из них любил и рассказал тебе об этом.  О любви
уже сказано  все,  и эти  строки -- ответ мертвым и напутствие  нерожденным:
"Да, вы правы, я согласен с вами. Любовь нетленна,  она всегда  жива, она --
тот дар и то наследство, которое нельзя растратить".
     Никита дунул на уже ненужную свечу. Где-то совсем рядом пропел пастуший
рожок, неуверенно, словно пробуя голос, потом еще раз повторил  свой призыв.
Сонно промычала корова, за ней другая.
     -- Стадо погнали. -- Никита потянулся, закинув руки за голову.
     -- Что не спишь,  барин?  --  раздалось  под  окном.  -- Попей  молочка
парного да ложись почивать. -- Худая старушечья рука поставила на подоконник
большую глиняную кружку с отбитой ручкой.
     -- Спасибо, бабушка.
     Он  дунул  на  розовую пену и  одним  глотком  осушил половину  кружки.
"Отчего мои трактаты каким-то необъяснимым образом связаны с парным молоком?
-- подумал Никита. -- Поэт должен пить нектар или вино, или в крайнем случае
холодную воду из стеклянного бокала. Я же все парное молоко лакаю! "
     Он отточил новое перо...
     "И коли  не  попал  ты в круг  избранных,  и  любовь по глупому  твоему
недоразумению отвернулась от тебя, не оставив даже надежды, да пожалеют тебя
внуки и  правнуки,  и дети твои, зачатые без веры,  да  вздохнут за  тебя  в
могиле ушедшие родители твои и родители твоих родителей, ибо  главная  тайна
жизни от тебя сокрыта".
     "То-то   и  оно,   что  сокрыта,  --   подумал  Никита   с  неожиданным
раздражением. --  Все меня тянет писать о том, чего сам  не испытал. Молочка
парного попью и пошел строчить,  мысль за пером не поспевает. Но ведь бродит
она где-то, та, которую сам полюблю... "
     "Он полюбил... Мой  друг, бесхитростный и  мудрый,  принял в  трепетные
руки свои бесценное наследство, и  оно дало жизнь каждой капле его крови, он
стал  героем,  каким  не  был  до этой  минуты,  он стал  талантлив  и смел.
Необъятный и  свежий  мир  перевернулся  перед  ним в дороге, по  которой он
пойдет к своей  любимой,  не  превращается в точку на горизонте,  а лежит от
края до края, во все небо, и ждет его.
     --  Я найду тебя, любовь моя, -- шепчет он на закатном солнце. Я приду,
-- твердит  он, как утреннюю молитву. -- Монашеская одежда не скроет тебя от
ласк моих, и если ты предпочтешь меня богу,  я украду тебя у него. Я поцелую
тебя, цветок мой  весенний, и ты поймешь, что нам друг  без  друга ни в этом
мире, ни за чертой его нет места.
     Жди  того  счастливого часа, когда скажут тебе -- ИДИ! Прими  муки ради
нее.  Соскобли с души окалину  недоверия, чтобы сердце кровило от нежности к
ней! Счастье по плечу только сильным, потому что страшна потеря  его. И если
тебе плохо без меня, любимая, это прекрасно! Если стоны твои заглушает ветер
-- так и надо, потому что я  иду к тебе и близка минута великого причащения.
Я -- спасенье твое, и без меня тебе не жить... "
     Никита подумал и  приписал: "О  бумагах  бестужевских  не беспокойся. И
вообще, Алешка,  дворцовые  интриги, заговоры -- все это  вздор.  Твои  дела
поважнее".

        x x x
     -- Барин, Никита Гаврилович, ехать пора. Пока еще нежарко...
     -- Сейчас, Гаврила, сейчас иду. -- Никита опять обернулся к Алеше.
     Они  молча  стояли друг  против  друга на  пороге  дома. Маменька  Вера
Константиновна стояла поодаль в тени черной  от ягод черемухи и  с нежностью
смотрела  на  Алешеньку  и  друга  его,  такого  обходительного юношу, жаль,
погостил мало, и  казалось ей, что все так хорошо  и счастливо, что и понять
нельзя, отчего  всего неделю назад она  думала,  что жизнь  ее  прожита и не
сулит ничего, кроме ожидания старости.
     Солнце  ярко высветило белую рубашку Алеши, било в глаза, и он щурился,
заслоняясь рукой от света.
     -- Отец  поможет мне  испросить  аудиенции  у вице-канцлера, --  сказал
Никита. -- Я сделаю все, как должно. Алеша кивнул.
     --  А  Сашка  хотел  тебя  в Кронштадте  искать... Не  терзайся, ты все
правильно сделал. Я  там на  столе тебе трактат на  память оставил.  Там все
написано. Ну... удачи тебе!
     Никита вскочил в карету. Гаврила закинул внутрь подножку и взобрался на
козлы.
     -- Я приеду в Петербург при первой возможности, -- крикнул Алеша.
     Он  еще  некоторое время  бежал рядом, держа  руку  Никиты  в своей, но
лошади, выйдя  на прямую дорогу, убыстрили  шаг, и он отстал, махая рукой до
тех пор, пока карета не свернула за молодой лесок.
     Проводив друга, Алексей прошел в свою  комнату и через час вышел одетый
в дорожное платье. Маменька Вера  Константиновна  бросилась  было причитать:
"Куда?  Гостил в родном дому одну ночь! Виданное ли дело! ", -- но  увидев в
лице  Алеши   серьезное,   непреклонное  и,  к  своему  удивлению,  взрослое
выражение, смирилась.
     Но хоть  Алеша и говорил  о полной безопасности поездки, никак, однако,
не объясняя причины ее, хоть  и  твердил,  что одному  ему сподручнее,  Вера
Константиновна уговорила его взять с собой  кучера Игната, самого  здорового
мужика  из  дворни,  чтоб  ходил  за лошадьми  и оберегал здоровье  молодого
барина.


        -25-

     По   инструкции  Лестока  Бергеру  надлежало  получить  от   де  Брильи
похищенные бестужевские  бумаги,  но не шантажом,  не угрозами, а полюбовно,
заключив с французом сделку. Роль главного козыря в этой игре Лесток отводил
даме  --  Анастасии  Ягужинской.  То,  что  де  Брильи,  доверенный  человек
французского посла,  ввязался в дела заговорщиков,  похитив находящуюся  под
следствием девицу да  еще  такую, могло объясниться только одним -- любовью.
Де Брильи  не мог не знать, что в Париже его  за это похищение по головке не
погладят, а накажут,  могут лишить должности, а то и вовсе отлучат  от двора
-- значит, это не интрижка, не  флирт,  здесь  попахивает истинной страстью.
Любовь --  надежная валюта  в политической  интриге, влюбленные глуповаты  и
нерасчетливы. "Ты  с ним  не  хитри,  -- напутствовал Лесток Бергера. --  Ты
намекни этому франту, что про бумаги мы все знаем, затем намекни, что девицу
Ягужинскую мы в  любой момент можем у него  отнять  и  в кандалы обрядить. А
потом  ставь перед ним  выбор: или открытая дорога в  Париж  со своей милой,
естественно, в обмен на  бумаги,  или  ни милой, ни  Парижа. Я найду  способ
задержать его  в  России. Знать бы только, куда он  упрятал  оную дочь  Анны
Бестужевой... "
     Белову в этом деле была отведена скромная роль -- опознать де Брильи, и
если  тот  начнет  отпираться,  мол,  никаких  девиц не  похищал,  выступить
свидетелем и прижать француза к стене.
     В дороге  неожиданно для  себя Белов узнал  о цели поездки куда больше,
чем по  замыслу Лестока ему следовало знать. Объяснялось это тем, что Бергер
был излишне болтлив и трусоват.
     Бергер  понимал, что выполняет поручение величайшей важности и в случае
успеха  карьера  его  будет под  надежным  обеспечением.  Но Лесток не забыл
предупредить его, что де Брильи капризен и щепетилен в вопросах чести, любит
помахать шпагой, и воображение рисовало Бергеру самые неожиданные картины.
     "Коли  не выйдет полюбовно,  --  размышлял  он, -- француза  надо будет
взять да производить  по всем  правилам обыск. Лесток, правда, приказывал --
не доводить до  крайности. Понятно,  Он  с Шетарди  ссориться не  хочет.  Но
главная  задача  -- достать бумаги,  а  там...  Победителей не  судят".  Для
дерзкой этой затеи  нужен был помощник, и Бергер надеялся обрести его в лице
курсанта.
     Но уж  больно мальчишка  неразговорчив,  все  хмурится,  косится. Но  с
другой  стороны,  как  поговоришь  на полном  скаку?  Курсант  небось  одним
озабочен, как бы из седла не выпасть. Это и не удивительно, двенадцать часов
в седле. Уж на что Бергер привычен к верховой езде, а у самого ломит спину и
поясницу  колет.  Хорошо  хоть  дорога  знакома.  Год  назад Бергер  ездил в
охотничий особняк по одному весьма деликатному поручению Лестока.
     Только к ночи они прибыли на постоялый двор, который Бергер наметил для
ночлега.  Саша  сполз с лошади,  осмотрелся. Черная, словно обугленная  изба
стояла на развилке двух  дорог  -- одна вела на  мост через заросшую камышом
речку,  другая, воровато шныряя  меж невысоких, проросших  щетинистой травой
холмов, исчезала в глубоком овраге. Плотный, казавшийся липким туман затопил
все окрестности.
     --  Приятное место...  Вы уверены,  что это  трактир,  а не  притон? --
впервые за день обратился Саша к Бергеру.
     --  А  черт его знает, --  с раздражением  отозвался тот. --  Хозяин --
бывший каторжник, это точно. Но кормят хорошо и клопов нет. По мне будь хоть
преисподняя, лишь бы пожрать дали.
     Против ожидания трактир встретил их приветливо.  Изба  была просторной,
столешница   сияла   добела   выскобленными   досками,  в   углу  мерцал  не
по-крестьянски богатый иконостас, украшенный гирляндами хмеля. Благообразный
старик поклонился приезжим в пояс и молча принялся накрывать на стол.
     -- Это каторжник? -- спросил Саша испуганным шепотом.
     -- Он, -- с удовольствием согласился Бергер.
     Хорошее расположение духа вернулось к нему. На постоялом дворе, как и в
любом  другом  месте, где не  было  лиц старше его чином, он чувствовал себя
хозяином, которому  все  дозволено.  К  столу  подсел  проезжий  шляхтич  и,
застенчиво  улыбаясь,  стал  жаловаться на плохую  дорогу,  на  лошадей,  на
бессонницу.
     Саша поспешно,  не  разбирая  вкуса еды, проглотил содержимое  тарелки,
выпил  кружку теплой, остро пахнувшей калганом  браги  и первым вышел  из-за
стола. Глаза у него  слипались. Ему казалось, что как только донесет он себя
до лавки, то сразу заснет. Но не тут-то было.
     "Что он так  орет? -- думал Саша  про Бергера. -- Что он шляхтича спать
не отпускает? Странное лицо у этого курляндца. Днем глаза были, как щелочки,
все  щурился, а теперь стали круглые,  незрячие, словно вместо глаз повесили
на переносье спелые сливы... "
     Бергер   рассказал   старику   и   шляхтичу   про  какую-то   белокурую
Машку-красавицу,  и Саша,  решив, что  это  история  несчастной  любви,  все
силился понять, отчего их встречи происходили в конюшне.
     В  избе  было  почти  совсем темно.  Из  экономии хозяин заменил  свечу
тонкими,  воткнутыми  в  железные  вилки, лучинами.  Обгорелые угли падали в
лохань с водой  и слабо  шипели, распространяя угарный запах.  Старик хозяин
сидел  на  лавке  под  образами и ждал, когда неугомонные постояльцы  пойдут
наконец почивать. Шляхтич,  босой  без парика и кафтана, дремал, опершись на
руку.
     -- Слушай... Ты не вороти рожу-то! -- талдычил в дымину пьяный Бергер и
толкал шляхтича  в  бок: -- Я --  человек  государственный.  Выпили --  надо
поговорить...  Машка  моя  и улыбаться умела. Не  веришь?  Приду, бывало,  в
стойло, а она губой мягкой эдак...
     -- Спать пора, -- сказал вдруг шляхтич и встал, но Бергер поймал его за
руку и прохрипел злобно:
     -- Нет уж,  сиди! Сам,  сукин сын,  на бессонницу  жалуешься,  а сейчас
вдруг  спать? У меня бессонницы не  бывает.  Давай со  стариком поговорим...
Интересный, я тебе скажу, старик! Убийца.  Старик,  иди ближе! Да ты рожу-то
не вороти! Ну-ка, старик, расскажи нам, за что ты на каторгу попал?
     --  Не  надо,  барин,  -- неожиданно  испуганным  и  умоляющим  голосом
попросил хозяин. -- Я уже все вам рассказал. Бергер довольный рассмеялся.
     -- А ты еще расскажи. Вот господин не слышал, а тоже любопытство имеет.
     -- Не  имею, --  выдавил из  себя шляхтич  и  уронил голову  в  медный,
залитый брагой поднос. -- Отвяжись от него, сатана!
     --   Да   ты   послушай...  --   Голос  Бергера  прозвучал   неожиданно
проникновенно, и даже легкая грусть проскользнула  в  его интонации.  --  Он
ведь человека  ножом в спину пырнул. Нож по самую рукоятку...  Понял?  Ты бы
смог  человека зарезать? Нет?  А  вот  он смог. И знаешь, из-за  чего  он на
смертоубийство  пошел? Из-за бабы! -- Бергер опять повернулся к  старику. --
Ты головой-то не верти. Ты мне в глаза смотри! Мы тебя сейчас судить будем!
     Саша вскочил с лавки и вне себя от ненависти прошипел в лицо Бергеру:
     -- Если вы не оставите старика в покое и не ляжете спать...
     -- Ты что,  совсем ошалел? -- перебил его Бергер. -- Перепился, что ли?
У нас суд идет...
     -- Прекратите этот спектакль, или я никуда не поеду, -- продолжал Саша,
тряся кулаками от злости. -- Господин Лесток...
     -- Тише ты! -- при одном упоминании этого имени Бергер ссутулился, тело
его подобралось, а глаза словно сдвинулись к  переносью: -- Тихо! Спать  так
спать.
     Встали они рано, солнце только взошло  над холмами.  Бергер был мрачен,
но как всегда разговорчив.
     -- Ты только  взгляни -- кого подсунул  мне  этот старый плут, -- вопил
он, стараясь как можно  скорее загладить неловкость, возникшую после  ночной
сцены.  -- Не  сразу  и  разберешь, какой  эта  кобыла  масти.  Видно,  была
гнедой...  Бабки  распухшие,  как  у  ревматика.  Кр-р-асавица!  -- И,  видя
безучастность Белова к своему негодованию, спросил сочувственно: -- Да  ты в
лошадях-то понимаешь толк?
     Саша только хмыкнул в ответ и тронул поводья. Лошади, осторожно ступая,
прошли по шаткому мосту, с  усилием поднялись в гору и, не  обращая внимания
на  ярые  понукания всадников,  ленивой  трусцой направились к  синевшему на
горизонте лесу.
     "Чего  он передо мной лебезит? -- думал Саша. -- Боится, что Лестоку на
него донесу? Пока еще нечего доносить... И о чем он  мне вчера толковал? Про
какие  письма? Мол, мы французу  паспорт,  а  он  нам  --  письма.  А  ты --
помогай... В чем помогать? Надо бы его сегодня разговорить... "
     -- Где  вы  так хорошо выучились  говорить по-русски?  -- спросил Саша,
чтобы начать как-то разговор.
     -- В России, --  с готовностью отозвался Бергер. -- Мой отец приехал из
Курляндии при Петре I и стал главным конюхом царских конюшен.
     -- А? Так вот почему вы назначали свидания...
     -- Какие свидания?
     -- Вы сами рассказывали давеча про белокурую Марию.
     --  Помилуйте... Это  лошадка  моя! В амурных делах я пас. Саша  вполне
искренне посмеялся вместе с Бергером, а потом спросил, словно между прочим:
     -- А вы знакомы с тем господином, к которому мы сейчас направляемся?
     --  С французом, что ли?  С де Брильи? Нет, не  знаком. Ты познакомишь.
Черт с  ним,  с французом. Не о нем сейчас речь. Мою Машку плут-конюх продал
барышнику. Я ему, конечно, устроил обструкцию, всю рожу синяками разрисовал.
После Машки  у меня был Буян, англичанин. Великолепный экземпляр!  Он бы эту
дорогу за два дня покрыл!
     -- А ездили по этой дороге раньше?
     --  Ездил,  но не  на Буяне, конечно. Такие путешествия нужно совершать
только  на казенных. Своего  коня  загнать  можно. Все в жизни  лучше  иметь
казенное -- квартиру, форму, пить лучше с казенными людьми и баб лучше иметь
казенных...
     "Поговори...  --  думал  Саша, --  я  тебя с  этой  лошадиной  тематики
столкну. Ты у меня разговоришься, казенная душа... "

        -26-

     Стук  копыт  по  лесной  дороге  первой  услыхала  Устинья  Тихоновна и
толкнула спящего мужа локтем:
     --  Принимай, Калистрат  Иванович, еще татары  скачут. Видно,  кончится
скоро наша мука, съедут гости.
     Сторож торопливо оделся, запалил свечу и  пошел отпирать дверь. Бергера
он узнал сразу и зашептал:
     -- Вас ожидают и очень изволят то скучать, то гневаться.
     -- Прими лошадей.  Да не перепои их  с дороги. Они чуть живые, -- сразу
начал  распоряжаться Бергер. -- Мы  сами  устали,  как собаки. Вина  дай  да
поесть что-нибудь  принеси.  Камин растопи, парит, как в бане. Пока не  буди
никого,  понял? Дай в себя придем.  -- И  повернулся  к  Белову: --  Садись,
отдыхай.
     Камин  наконец  запылал.  Устинья  Тихоновна  собрала на  стол, украсив
тарелки  с  различной снедью штофами  водки, настоянной на  зверобое, мяте и
чесноке.
     Бергер  уже опрокинул  в себя изрядную рюмку  для  храбрости, но против
обыкновения  молчал, чему Саша  был рад.  В любую  минуту  в  комнату  может
явиться   похититель  Анастасии.  Узнавать  или   не  узнавать?  Саша  может
по-разному сыграть свою роль... Можно  сказать  Бергеру, что он  видит этого
человека впервые,  а  потом,  оставшись наедине с  похитителем, предупредить
его, что грозит Анастасии.
     Может, удастся узнать  что-нибудь о  судьбе  девушки...  А если догадка
Лестока неверна и в комнату войдет  совсем незнакомый человек?  Нет, путь уж
лучше похититель... Самому бы только признать его! Ведь и впрямь было темно.
То-то будет мука -- смотреть на него и думать: "То ли он, то ли не он... "
     --  Он!  -- воскликнул Саша неожиданно для себя.  Появившееся  в проеме
двери лицо было так рельефно, так носато,
     так похоже на то, которое запечатлелось в памяти, что признание
     вырвалось само собой.
     Сидевший спиной к двери Бергер вскинулся взглядом на Белова
     и чуть заметно кивнул головой.
     --  Я  думал, вы  никогда  не приедете,  --  сказал  де  Брильи  вместо
приветствия. -- Отчего такая задержка. Вы привезли паспорт?
     Он  был в черном вышитом халате,