ас, ваше сиятельство, видно не было,  где
обретались, в столице дрова опять вздорожали, а  зима обещает быть холодной,
потому топливо требует экономии.
     Никита никак не ожидал увидеть жилье художника в таком запустении, да и
сам  хозяин, неопрятный, подозрительный, постаревший  лет  на десять,  являл
собой  словно  другого  человека.  "Похоже,  на  этот  раз  проницательность
Лядащева его  подвела- Зачем королю Фридриху такой жалкий агент?" -- подумал
Никита и приступил к казуистическому допросу:
     -- Я ведь к вам по делу, господин Мюллер. Скажите, за какой надобностью
приезжал к вам барон Диц?
     Мюллер скорчил удивленную гримасу, зябко потер руки.
     -- Это что за птица? Не знаю такого...
     -- Как же не знаете, если он у вас был?
     -- Дак много людей-то ездит. Всех  и не  упомнишь. Такого поворота дела
Никита никак не ожидал. Невооруженным взглядом  было видно, что Мюллер врет.
Вид  его  жилья  отметал  утверждение  о множестве визитеров.  Голые  стены,
волглый,  затхлый   воздух,  чуть  теплый   очаг  указывали  на  хроническое
одиночество художника. Разговор явно зашел в тупик, но Мюллер неожиданно сам
помог выйти из щекотливого положения,
     -- За какой надобой, ваше сиятельство, вам сей барон нужен?
     --  По  делам  Академии,--  живо  отозвался  Никита.--  Надобность  моя
касается  дел  живописных. Оный  Диц скупает полотна и,  как истый  меценат,
решил способствовать  возрождению  русского искусства. Он деньги пожаловал в
Академию художеств. Большого благородства человек!
     -- Значит, не тот,-- убежденно сказал Мюллер.
     -- Что значит -- не тот?
     -- Да запутался я  совсем. Выл у меня один господин, весьма ловкий.  Но
он как бы по другой части. Нет, барона Дица я не знаю,-- добавил он твердо.
     Никита уже  корил  себя,  что  взялся  за  дело  с  такой  опрометчивой
настойчивостью. Лядащев  прав, сведения надо собирать по крохе, не  стараясь
сразу откусить большой кусок. Немец темнит, но зачем ему скрывать очевидное?
Сейчас  главное  -- рассеять подозрение,  которое  сумрачно  поблескивало  в
выцветших глазах старика.
     --  Барон  Диц  был  удостоин  знакомством  с  их  сиятельством  графом
Шуваловым,-- сказал Никита как можно беспечнее.
     -- Это я и сам догадался,-- хитро сощурился немец.
     --  Граф  Иван  Иванович очень высокого мнения о  художественном  вкусе
барона.
     -- Вы  про какого графа Шувалова  изволите  трактовать?  -- перепугался
вдруг Мюллер.
     -- А вы про какого?
     -- Да нет... Я так, к слову.
     -- Жизнь в Академии трудная...
     Никита начал многословно рассказывать о делах Академии, о которых давно
ничего  не  знал.  Чтобы  утешить хозяина,  он  сочинил  целую  историю  про
скульптора Шилле, которому якобы не платят жалованье уже три месяца, граверу
Шмидту  он  придумал протекающий  потолок,  "вода  каплет  прямо  на  ценные
картоны..."
     Мюллер плохо  слушал разглагольствования  гостя.  Душа его  обмирала от
ужаса. Ведь чуть было не проболтался, старый осел. Спутал братьев Шуваловых!
Граф Александр  Иванович совсем  не  по  художественной части, он  в  России
другой канцелярией заведует!  Не зря  ты,  братец,  подписки о неразглашении
давал, а тут  вдруг... на  такой-то мелочи... Из  душевной  смуты его  вывел
невинный вопрос князя Оленева:
     -- А как поживает наша старая знакомая Анна Фросс?
     --  Хорошо поживает,--  Мюллер сразу распушился  вдруг,  как голубь  на
морозе.
     -- Давно вы ее видели?
     -- Давно. Уже, почитай, полгода как не лицезрел.
     -- Господин Мюллер, мне необходимо видеть Анну.
     -- Зачем?
     --  У меня есть одно деликатное дело к великой княгине. Не  могли бы вы
помочь мне встретиться с Анной в вашем доме.
     -- Так вы ей напишите, она девочка добрая. Если сможет -- поможет.
     --  Я  не  могу доверить чужую .тайну почте, господин Мюллер.  И потом,
может быть, она уже забыла, что я существую на свете. Кто я ей? -- случайный
гость  в вашем дому. А вы ей как отец, вы  ей благодетель. Вы ей напишите...
Мы посидим, как бывало, чаю попьем.
     -- Не придет! -- отрезал Мюллер.
     --  Да  почему  же не придет-то? Она вас любит, право слово. Я же помню
глаза ее, как она смотрела на вас...
     Никита сам себе удивлялся, как ловко, настойчиво и  естественно дурачит
он  старика,  и что  поразительно, совесть  из-за такого  пакостного дела не
мучила.  Разговор  об  Анне  размягчил угрюмые  черты  художника,  взор  его
увлажнился, он вытащил сомнительной чистоты полотнище и принялся сморкаться,
отирать глаза, потом очки.
     --  Я бы и  сам  мечтал  встретиться с  ней,-- сказал он  наконец,-- но
просто так она ко мне не придет.
     -- Понимаете, дело чрезвычайно важное. Анне угрожает опасность.  А если
вы,  скажем,--  голос  Никиты  стал  настолько  задушевным,  что  он  слегка
покраснел,  стыдно  все-таки,-- ну,  скажем,  напишете Анне, что больны, что
почти при смерти...
     Он  почти  слово  в  слово  повторял  недавние  увещевания  Дица.   Умы
человеческие как  бы  не разнились, сработаны все  же из одного материала, и
ближайшие  идеи,  те,  что  плавают  на поверхности, бывают у  разных  людей
одинаковы.
     Мюллер по-старушечьи поджал губы, отвел  глаза вбок:  "Что это они все,
просители, смерти  моей  жаждут?  Напророчат,  мерзавцы!"- он даже плюнул  в
сердцах.
     --  Я  же не задаром  прошу. Такая услуга денег стоит,-- Никита положил
перед художником горку монет.
     -- Ладно, напишу,-- буркнул он неохотно.-- А как придет Анна, то  пошлю
за вами.
     -- Нет уж, сударь, сроки надо точно указать.
     Когда князь Оленев,  наконец, оставил его дом, Мюллер пересчитал деньги
и удовлетворенно хмыкнул. Потом сходил в ближайшую лавку, принес полную суму
вина и глиняный кувшин с полпивом. Теперь можно и отдохнуть.
     Спустя полчаса  он погрузился в весьма приятное, почти сомнамбулическое
состояние. Выпивая чарку, он каждый раз чокался с бутылкой, приговаривая:
     "А  старый  Мюллер  поумнее всех  вас будет. Меня  не обштопаешь, сизый
голубь! Никаких  эпистол,  светлый князь, я писать не буду. Я оберегу от вас
светлую Анну".
     Особенно  веселила его  мысль, как наивны  были  все  эти просители. Он
знал,  что  надо  написать  девочке, чтоб  она появилась  в  его  доме,  как
говорится, сей момент.  Таким известием было бы  сообщение  об его  отъезде.
Анна  никогда  не  допустит,  чтобы  Мюллер  выехал  из  мастерской,  бросив
имущество.  Тайна  заключалась  в  простой шляпной  коробке,  которую девица
завещала хранить пуще  глаза: "Там  память о  покойной матери моей". Однажды
Мюллер  открыл коробку,  она была полна изношенных  вещей: шейный платочек в
жирных пятнах, истертые  перчатки, гребень с поломанной- ручкой, пожелтевшие
флики *. Он вытряс содержимое прямо на стол и поковырял ножом картонное дно.
Оно  не без  труда оторвалось. Так  и есть... Содержимое второго дна  только
потому не ослепило  Мюллера, что он ожидал увидеть нечто подобное:  жемчуга,
камни, кольца, алмазы...

     *  Флики --  небольшие пластинки для  счета взяток  во  время карточной
игры, их потом обменивают на деньги.
     _____________

     К  чести  художника  скажем,  что  он  не  присвоил  себе ни  одной  из
драгоценных игрушек, и даже когда горло  пересыхало и  не было ни копейки на
выпивку, он и шага не сделал в сторону лежащей в чулане шляпной коробки. Все
эти побрякушки  в глазах его имели другую ценность, они были цепью, накрепко
приковывающий к нему его прекрасную нимфу.


        Выписки из штрафной книги.

     Как  уже  говорилось,  барон  Диц  имел  в   Петербурге  два  жилья.  У
престарелой  графини  Гагариной  он  снимал  в  первом  этаже  скромные,  но
достойные  апартаменты, где  проводил большую часть времени.  Кроме того, он
арендовал  на  полгода на крайний, опасный случай загородную дачу у богатого
торговца.  Дача   была   деревянной  на   каменном  фундаменте  и  стояла  в
совершеннейшей глуши, спереди море, сзади еловый  лес. На море  был построен
длинный,  через  все  мелководье,  причал, на  конце  его танцевал на  волне
прикованный  к  бревну  весельный ялик. На даче жил  сторож, он  же выполнял
обязанности повара.
     Каменный подвал торговец использовал как  винный погреб, и  назначенный
Лядащевым  наблюдатель  докладывал,  что   Диц,  посещая  загородное  жилье,
проводит время  одинаково -- сидит  у камина  и пьет вино.  В последний  раз
дотошный наблюдатель даже этикетки рассмотрел -- портвейн и мушкатель, о чем
и написал в отчете.
     Лучше  бы  наблюдатель  поменьше  интересовался винами,  а  последил за
лакеем,  мрачноватым  субъектом  с  кинжалом  у  пояса,  который  в  темноте
спустился  к причалу, сел в ялик и благополучно приплыл к стоящему  на рейде
судну, а именно шхуне под датским флагом. Словом, о сношениях Дица с датским
торговым флотом никаких сведений у русского секретного отдела не было.
     Связь эту Диц  организовал заранее, тоже на крайний случай. В ту  ночь,
когда наблюдатель разглядывал этикетки  вин,  лакеи упредил капитана, что  у
господина  Дица  может  возникнуть надобность спешно оставить Россию. Шхуна,
кончив  свои  дела,  должна  была отплыть  в  Гамбург.  Договоренность  была
следующая: если в день отплытия господин Диц  тоже пожелает плыть в Гамбург,
то на берегу будет разложен большой костер. Если берег будет темен, то шхуна
может следовать по курсу без барона Дица на борту.
     Чем объяснялось желание барона ввергнуть себя в морское путешествие, мы
сейчас объясним. Внезапную смерть  экс-фельдмаршала Апраксина Диц  воспринял
как подарок немецкому сыску. В самом деле, как славно получилось, что  такая
значительная фигура вышла из игры. После  этой акции он  полностью поверил в
феноменальные способности Анны  Фросс.  Однако время шло, а  на политическом
горизонте  ничего не  происходило -- ни плохого,  ни  хорошего.  Внимательно
присматриваясь к жизни  русского двора и  сплетничая в  гостиных, Диц  вдруг
понял, что Апраксин в дворцовых играх не только не ладья,  как он воображал,
но  даже  и  не  пешка.  Об Апраксине забыли, не  успев  похоронить. "Серьги
потеряны зря. Словно  в  колодец бросил,--  сказал  себе Диц,--  но не будем
сгущать краски. Надо помнить, что не за этим я ехал в варварскую страну".
     Но  главное  дело  тоже стояло  на мертвой  точке. Барон  понимал,  что
задуманное осуществляется  не вдруг,  дело требует серьезной  подготовки,  и
если  бы  Анна  информировала  его о подробностях  в  своей подготовительной
работе, он был бы спокоен.
     Их  Величество  Елизавета  переехала  в свой Зимний  дворец в  середине
сентября. За ней  из  Ораниенбаума  последовали великие  князь  и  княгиня и
поселились в правой части того же обширного  здания. Естественно,  с великой
княгиней в Петербург  приехала и Анна Фросс. Диц понимал, что жить под одной
крышей  с  государыней  вовсе  не значит иметь возможность  попасть  в покои
императрицы.  На  пути  Анны встанут сотни  гвардейцев  и  лейб-кампанийцев,
десятки  фрейлин и  статс-дам,  а также  все приживалки,  чесальщицы  пяток,
рассказчицы сказок, няньки-мамки, словом, весь  этот сброд, о котором  барон
был наслышан в подробностях. Но Анне ума  не занимать! Если она в первый раз
протоптала тропочку к покоям Елизаветы, протопчет и во второй.
     О  жизни  императрицы  было  известно  до  скудности  мало,  да  и этим
сведениям вряд ли можно было верить.
     "...Их  Величество Елизавета в  большой  зале  Зимнего дворца  изволили
принять турецкого посланника, после  чего тот шел  назад от трона  через все
зало  задом  и  подчеван  был  в  каморе  отдохновения  кофеем,  щербетом  и
прочим..."  --  писали  "Ведомости", а  в  гостиной шептали: "Турка принимал
канцлер Воронцов, государыня нездоровы!"
     -- Что с Их Величеством?-- восклицал с показным горем Диц.-- Что-нибудь
серьезное?
     -- Да как вам сказать... Ячмень на глазу проступил.
     Через  два  дня  императрица  как  ни  в  чем  не  бывало  появилась  в
итальянской опере. Диц был на том спектакле и более смотрел в  царскую ложу,
чем на  сцену. Елизавета, большая,  белолицая, в светлых одеждах и  высоком,
голубой  пудрой  обсыпанном  парике,  сидела  неподвижно,  как монумент,  не
смеялась шуткам,  не  стучала  о ладонь сложенным веером в благодарность  за
отлично  спетую партию, но к  карете пошла неожиданно легкой при ее тучности
походкой, многочисленная свита  и охрана еле за ней поспевали. Спустя неделю
Елизавета,  по сообщении все той же газеты,  не посещала  Конференцию десять
дней кряду, а потом опять явилась на бал.
     Так  прошел сентябрь, наступил октябрь, необычайно дождливый,  снежный,
слякотный, холодный, ветреный -- пакостный!
     Но этот мерзкий месяц  принес неожиданный успех. Кроткий переписчик  из
Тайной канцелярии  со странной фамилией  Веритуев принес вдруг  документ,  в
котором острый  нюх барона Дица уловил намек на  то  главное, ради  чего  он
торчал  в России.  Это  была  выписка из штрафной  книги придворной конторы,
документ был помечен вчерашним днем. В нем сообщалось, что мундкоху Тренбору
из верхней  кухни сделан  реплемент, то бишь выговор,  за  то  что  кушания,
подаваемые в галерею на банкетный стол, где  присутствие имели Ее Высочество
со  свитою,  имелись  в  недостатке,  особливо  жаркого, и  то  жаркое  было
изготовлено весьма неисправно, о  чем и сделал упреждение придворный лекарь.
Мундкох  был  отлучен  от раздачи серебра и  оштрафован  на  весьма  большую
сумму".
     На встречи с агентами Диц  никогда  не  ездил  сам, а посылал  в карете
своего  лакея.  Он  только  назывался  лакеем,  это  была  маска, скрывающая
телохранителя  и  переводчика.  Встречи  с  Веритуевым происходили обычно  в
довольно  людном месте у Зеленого моста через речку Мью.  В семь вечера  уже
темнеет,  кареты скапливаются у моста, проезжая поочередно. В  этой сутолоке
переписчик подсаживался в карету барона и  передавал письменное  или  устное
сообщение. Если никакой  важной информации у  агента  не было,  он просто не
являлся на встречу.
     Прочитав  штрафной документ, Диц сказал  лакею, что  непременно  должен
видеть Веритуева  и на следующую встречу  поедет сам. Он  с трудом  дождался
среды и в семь часов вместе  с  лакеем  был у  Зеленого моста.  Благодарение
судьбы, переписчик явился  на встречу. Вид роскошного барона чрезвычайно его
смутил,  он весь сжался в комочек, словно хотел  спрятаться за подушки.  Это
был неприметный тип с  глубоко посаженными глазами, цвет которых и при свете
дня не  определишь, у таких людей всегда потеют ноги, из носа течет, дыхание
тяжелое. Пересиливая брезгливость, барон приблизил лицо к Веритуеву и строго
спросил:
     -- Кто  дал  вам  выписку  из  штрафной книги?  Ее  ведь не легко  было
достать? Не так ли?
     --  Трудно,-- кивнул головой Веритуев  и  облизнул губы.-- Мне дала его
одна особа, она находится в услужении при дворце.
     -- Как ее зовут?
     Переписчик туже подтянул к тулову ноги, видно было, что он перепуган, а
чего боится -- поди разбери.
     --  Ну говори же, черт побери! --  крикнул Диц, лакей послушно перевел,
от этого удвоенного рыка переписчик вжал голову в шею.
     -- Да не знаю я,  как ее  зовут. Она  весьма приличная молодая женщина.
Передает  мне  иногда  сведения   интересного  содержания  через  дворцового
истопника. Я и не знал, что это так важно.
     -- Эту связь тебе оставил Блюм? -- имя прозвучало, как хлопок по воде.
     -- Почему  же непременно Блюм?  Мы и сами  умеем работать.  А  дама сия
ничего мне  такого не говорила. Но если  хотите- да,  Блюм.  Они всегда были
щедры и каждое сведение оплачивали поштучно,-- чирикал Веритуев.
     Вихрь мыслей,  догадок,  соображений  пронесся  в разгоряченной  голове
барона Дица. Конечно,  это Анна... это непременно Анна Фросс. Хитрец Блюм не
раскрыл  ему  все связи до  конца. Но это умно. Канцелярская  мышь  не знает
фамилию Фросс, а  связь действует. В  тот  раз Анна  добралась  до Елизаветы
через фрейлину, но могучий организм императрицы превозмог отраву. Теперь она
свела знакомство с верхней кухней. Неужели свершилось? Значит, это не просто
расстроенный  желудок,  государыня вкусила  порошки?  От  этого  ничтожества
больше ничего не добьешься. Правда может сказать только Анна.
     А маленький  писарь,  меж  тем  желая увести разговор от  опасной темы,
добросовестно втолковывал  лакею новое  донесение: в  каземате Алексеевского
равелина сидит  важный прусский чин,  дело его ведется  в большом секрете...
Барон вполуха слушал эти подробности, привезли очередного пленного пруссака,
обменяют со временем.
     Проговорив свое  донесение, писарь выпал в ночь, словно его  и не было.
Вернувшись  домой, Диц внимательно перечел выписку из штрафной книги. "Время
покажет,-- потирал он руки,-- достаточно ли в сем  случае штрафа.  Может, со
временем того мундкоха на цепь посадят в подвалы Тайной канцелярии!" Странно
только,  что  Анна не  делает попыток получить обещанный алмаз.  Но как было
говорено, порошки ее замедленного действия, и  она решила  дождаться  конца.
Чтоб  уж наверняка...  Но  барон не может ждать! Сейчас надо любым  способом
выманить Анну Фросс из дворца.
     На  этот  раз, не прибегая  к  услугам Мюллера, а  подделывая почерк  и
подпись художника, барон собственноручно написал Анне письмецо, в котором не
промеж  строчек, а прямым текстом  сообщил, что меценат просит встречи, дабы
упредить  девицу  о грозящей жизни  ее опасности.  Местом  встречи была, как
обычно,  назначена берлога Мюллера, а день совпадал с  тем, который назначил
себе  для  отплытия  капитан  торговой шхуны.  Если тревога  ложная, то  все
останется  на  своих местах, но  лишняя встреча  с Анной в  любом  случае не
помешает.
     Зарядив таким образом мышеловку и  организовав себе путь к отступлению,
Диц  мог  перевести  дух.   Он  поехал  к  английскому   послу  и  осторожно
осведомился, как здоровье Ее Высочества Елизаветы.
     --  Такая обеспокоенность здоровьем русской  государыни пристала только
лейб-медику,--   иронично  заметил  Кейт.--  Или   вы   относитесь  к  толпе
воздыхателей Ее Высочества?
     -- Ни  то  ни  другое,-- бодро  отозвался Диц.-- Просто  в  России  это
любимая тема светских бесед.
     --  Вам  так  показалось? Значит, вы  ничего  не  поняли в  России. Это
запрещенная тема. Для русских она попахивает Тайной канцелярией.
     -- Но мы, к счастью, не аборигены.
     -- Только  чтоб поддержать светскую  беседу, сообщу, что  Ее Высочество
нездоровы. Больны настолько, что не посещают театры, не  принимают послов, а
литургию слушают в домашней церкви.
     Сердце у барона заколотилось, как бешеное
     -- Какие же симптомы их болезни?
     -- Щеку раздуло -- вот!  -- посол широко раздвинул руки  у лица, словно
держал у скулы арбуз.-- Простудный флюс... зубная боль отвратительная штука!
     -- Вы сами видели Ее Высочество?-- вкрадчиво поинтересовался барон.
     -- Как же я  могу  ее  видеть,-- рассмеялся  Кейт.-- Неужели государыня
появится где-либо с эдакой напастью?
     -- А про флюс вы откуда знаете?
     -- Говорят...
     --  Про  болезнь  в  желудке  разговоров  не  было?  Посол  внимательно
посмотрел на гостя.
     -- Может, и были, не упомню.
     "Флюс  придумали  для  отвода  глаз",--  твердо  сказал себе барон.  Он
сердцем чувствовал, что дело принимает серьезный оборот.
     На очередную встречу чиновник  не явился. И надо же  такому  случиться,
чтоб  в  этот же день Диц обнаружил  у  себя  в кармане  камзола  предыдущее
донесение Веритуева.  Оказывается, сведения  о  прусском  пленнике  были  не
только  изустные,  но их  аккуратно  перенес  на бумагу.  Видимо, переписчик
передал их лакею, а тот сунул их хозяину в карман, забыв упредить.
     -- Почему ты не сказал мне о письменном донесении?
     -- Я  вам  его  в руки  отдал!  Вы  его сами  в карман  положили, да  и
запамятовали.