и.  А Лопухина повторила  туалет императрицы
один к одному.
     --  И еще  имела наглость  быть в  нем  необыкновенно  привлекательной.
Несоблюдение этикета тоже политическая игра.
     -- Брось, Бекетов.  -- Ягупов  принялся за новую бутылку. -- Государыня
просто не могла простить своей кичливой статс-даме ее красоту.
     --     Муж     ее,     Лопухин     Степан     Васильевич,     камергер,
генерал-кригскомиссар...
     -- И двоюродный брат царицы Авдотьи Федоровны, неугодной жены Петра...
     --  Авдотью  Федоровну государь  не  любил,  это правда, но двоюродного
брата весьма жаловал и осчастливил красавицей женой, да, говорят, против его
воли.
     -- Наталья Федоровна тоже была не в восторге от этого брака.
     -- А сердцу женскому нужна любовь, -- стрельнул горячим глазом Бекетов,
-- и она нашла ее с графом Левенвольде.
     -- С бывшим гоф-маршалом?
     -- С ним... Ох, что за человек был!
     -- Щеголь! -- крякнул Ягупов.
     -- Игрок! -- вставил Вениаминов.
     -- Ради тщеславия  и  выгоды  мог  продать  и  друга  и  родителей,  --
воскликнул  Бекетов,  и   гвардейцы  дружно   засмеялись.  Видно,  тема  эта
обсуждалась не раз,  и за  краткими  характеристиками вспоминались пикантные
подробности.
     --  Потом судим, приговорен к  смерти, помилован и сослан, -- подытожил
Лядащев.
     --  Как интересно  вы  все  рассказываете!  --  восторженно  воскликнул
Александр. -- Господа, позвольте мне быть совершенно откровенным.
     -- Ну уж уволь, -- буркнул Ягупов.
     -- Отвыкай от  этой  привычки, если хочешь понять Петербург, -- обронил
Вениаминов.
     --  Совершенно  откровенным  нельзя   быть  даже  с  самим  собой,   --
присоединился Бекетов.
     -- Он это и без вас понимает, -- прошептал Лядащев.
     -- Тогда  сочтите это притворством,  --  продолжал, нимало не смущаясь,
Александр, -- но я прибыл в Петербург в надежде попасть в гвардию.
     --  Для  этого  нужно не надежду иметь,  хотя это  никогда не мешает, а
заслуги!
     -- И связи при дворе!
     -- И рекомендации!
     -- За этим у него дело не станет, --усмехнулся Лядащев.
     --  У меня нет ни  первого, ни  второго. --Александр  скосил  глаза  на
Лядащева -- тот флегматично  жевал травинку, --  ни третьего.  Но  вы забыли
назвать  четвертое  --  Их  Величество  Случай!  Ведь  не  зайди  я  тогда в
трактир... Знакомство с вами величайшая честь для меня, а советы ваши -- это
посох на пути к цели, фонари на дороге и ветер, раздувающий пламя надежды.
     -- Тебе не в гвардию надо, а в поэты.
     -- В гвардию идут не с посохом, а на арабском скакуне с саблей наголо.
     -- Не робей, братец, -- сказал вдруг Ягупов сердечно. -- Меня ты можешь
найти каждую среду  и пятницу в Летнем дворце, а прочие дни в Преображенских
казармах. Это в Пантелеймоновой улице, в Литейной слободе.
     -- Я квартирую у немца Фильберга, его дом  около аптеки на Исаакиевской
площади, -- присоединился Бекетов.
     --  А  меня,  курсант,  --  добавил   Вениаминов,  --  можно   найти  в
лейб-кампанейском дому.  Это бывший зимний дворец. У этого дома  трепещи:  в
нем скончался Петр Великий.  Да не спутай двери, когда  ко мне пойдешь. А то
попадешь к придворным актерам, они тоже в том доме обитают. Хористки обожают
хорошеньких курсантов навигацких школ!
     -- Что  ж  ты  не принимаешь участия  в  судьбе будущего гвардейца?  --
прищурившись, спросил Ягупов у Лядащева.
     -- Я знаю, где найти Василия Федоровича, -- поспешил с ответом Белов.
     --  Вот  как?  Я  еще в  трактире догадался, что вы знакомы.  По  долгу
службы?
     -- Нет, мы познакомились  потом, -- пробормотал Александр и, чтобы уйти
от щекотливой темы,  решил вернуться к прежнему разговору. --  А  где сейчас
гоф-маршал?
     -- В  Соликамске  на  выселках, --  буркнул Ягупов. --  Хорошее  место,
отдаленное...
     -- В Соликамске?  -- насторожился Белов.  --  Прошлый раз, если мне  не
изменяет память, вы говорили...
     -- Она тебе изменяет, -- строго сказал Лядащев.
     -- Что  ты, Василий, все рот людям  затыкаешь? Любознательный  юноша...
Хочет все знать.
     -- Иногда надо умерять свою любознательность! -- ожесточился Лядащев.
     --  Ха!  -- Ягупов  лихо закинул порожнюю бутылку за спину.  --  У них,
Белов, такими любознательными все камеры забиты.
     --  У  кого  это -- "у  них"? --  прошептал  Лядащев.  -- Рубанут  тебе
когда-нибудь твой болтливый язык!
     --  Сам  рубанешь или палача  пригласишь? --  Ягупов вскочил на ноги  и
выхватил из рук Бекетова наполовину пустую бутылку с венгерским.
     -- Прекрати, Ягупов! --  закричали офицеры, но тот вылил остатки вина в
костер и с криком:  "Не будем мы  с тобой пить! " -- замахнулся  бутылкой на
Лядащева. Бекетов привычно вцепился в правую руку Ягупова.
     -- Ну  что вы в самом  деле, господа! -- чуть ли не со слезами закричал
Александр. --  Кто  же дерется  бутылкой?  Это  совершенно  противу  правил!
Бутылки... и дворянская честь!
     -- Кто тут про  дворянскую  честь? -- прорычал Ягупов. -- Это опять ты,
щенок? Зализанная душа! Я тебе покажу "дуэль"!
     Огромный кулак нацелился на Сашино ухо, но бдительный Вениаминов, повис
на левой руке Ягупова.
     --  Белов,  уйдите с глаз! Идите к лодке! -- кричал  красный от  натуги
Бекетов, пытаясь вырвать из руки Ягупова бутылку.
     --  Рубанут  язык!  --  вопил  Ягупов.  --  Надька в крепости  сидит...
Дворянская честь... мать твою!
     --  Поверь, Павел, я все делаю, чтобы помочь Надежде Ивановне,  -- тихо
произнес Лядащев.
     -- Ничего не понимаю,  --  причитал Саша.  --  Зачем кричать, ругаться,
когда  можно  выбрать  позицию  и  удовлетворить  обиду,  смыть  оскорбление
кровью...
     -- Помолчи, курсант, -- грустно сказал Лядащев.

        -21-

     Алексей шел в Микешин один. Путь его краешком задевал Невинские болота,
старушка утверждала, что так идти много короче, чем по тракту.
     Поплутав день в  топях и хлябях, он вышел на тропу, и тропа привела его
к  озеру. Вечерело... На водной глади в другом конце озера плавало малиновое
пятно.  Казалось,  свет  исходит изнутри, со дна,  но  это было отраженное с
высокого берега  пламя костра,  и  Алексей пошел  на него, пробираясь сквозь
заросли ольхи и крапивы.
     Свет  шел  не  от  костра,  как думал Алексей, а  из окон  двухэтажного
особняка,  стоящего  на  крутом берегу  озера. Через  еловые  ветки  покойно
светились окна нижнего этажа.. Из высокой трубы шел дым.
     "Печи топят в такую жару, --подумал Алеша. --Странный дом... Куда это я
вышел? А... Старушка говорила, "царев домик"...  Значит,  правильно  иду, не
сбился с маршрута".
     Алексей осторожно отодвинул еловую ветку и заглянул  в открытое окно. В
комнате  находилось  двое мужчин. Один сидел  над остатками  ужина,  другой,
высокий  старик  в синей поддеве, стоял рядом  и  наливал из  большого штофа
водку в граненую чарку.
     -- Груздочками закусывайте,  ваше  сиятельство, -- приговаривал старик.
-- Груздочек сам проскальзывает.
     --  Груздочки -- это  грибы, -- заплетающимся языком сказал  тот,  кого
называли сиятельством. Голова  его  вдруг мотнулась  вбок,  грозя перевесить
шатко сидящее тело, но он  подхватил руками свою  тяжелую  голову  и, словно
крепя ее к шее, вернул в прежнее вертикальное  положение.  -- Грибы... это к
чему?
     --  Даме  к беременности,  мужчине  -- к удивлению,  --  с  готовностью
пояснил старик. -- Но это, если во сне грибы видеть.
     -- У меня здесь все, как во сне.
     Алексей присел под окном. Где он слышал этот голос?
     -- Так о чем я?  --  продолжал мужчина. -- Грибы к утомлению... Нет,  я
говорил, что тебе надо ехать с нами во Францию. Калистрат, Франция -- звезда
души моей! Ты сгинешь в этих болотах, Калистрат. Болота -- это к чему?
     "Совсем  недавно,  --  мучительно  вспомнил  Алеша,  --  эти  бархатные
интонации, этот акцент... "
     Он решил заглянуть  в следующее окно,  для  чего  встал на четвереньки,
пролез под низкорастущими ветками ели и замер, открыв от удивления рот.
     Ее он узнал сразу... Она сидела перед горящим  камином,  головка ее над
спинкой кресла изогнулась подобно экзотическому цветку.
     Словно почувствовав Алешин  взгляд, девушка повернула голову  и, увидев
прижатое  к стеклу лицо, несколько секунд  с удивлением  его  рассматривала,
потом  стремительно вскочила  и выбежала из комнаты. Алексей и шагу не успел
сделать, как она очутилась рядом.
     -- Молчи, -- услышал он требовательный шепот. -- Иди за мной. Не  надо,
чтобы тебя здесь видели.
     Она толкнула низкую дверь и, уверенно  держа Алешу  за руку, повела его
вниз  по узким  ступеням. В  подвале было душно и темно, только  в  окошке у
потолка светился рог молодого месяца. Сундуки, бочки, сваленные в кучу седла
или  что-то  похожее  на  седла,  в  углу  поблескивала  позолотой  огромная
рассохшаяся  зимняя карета на  полозьях. "Как  ее  сюда втащили? --  подумал
Алексей и тут же одернул себя: -- О чем думаю-то, мне-то что за дело? "
     -- Вот мы и встретились опять, богомолка. Испугался?
     -- Нет, сударыня, -- ответил Алеша тоже шепотом.
     -- Врешь. Зачем ты здесь?
     -- Мимо шел. Хотел попроситься на ночлег.
     -- Здесь мимо одни шпионы ходят? Женские тряпки сбросил?
     -- Это была шутка, сударыня. Я поспорил, что в женском платье во мне не
узнают мужчину.
     -- Все врешь. Ты не мужчина, ты  мальчик. Красивый мальчик...  И я тебя
давно  жду,  а  если  не тебя, то кого-нибудь вроде  тебя. --  Она  тихонько
засмеялась и прижалась к Алеше, щекоча ресницами его лоб.
     Алешина рука покорно легла на ее талию, голова закружилась:
     "Что  вы,  сударыня? Я, право... "  Девушка вдруг зажала его рот нежной
ладошкой и замерла, вслушиваясь.
     --  Калистрат, где она?  --  произнес знакомый  голос,  и молодой месяц
исчез, закрытый чьей-то спиной: -- Я не могу  жить без нее, а она отказывает
мне даже в уважении. Да, да,  она  меня не уважает,  -- грустно  добавил  де
Брильи и запел:

     У окна сидела принцесса-красавица,
     Все по ней вздыхали, никто ей не нравился,
     Смеялась принцесса над всеми вельможами,
     Досталась принцесса бедному сапожнику... *

     -- Как  поет!  --  прошептала  Анастасия  восторженно.  --  Кто бы  мог
подумать, что он умеет так петь! Дверь в подвал внезапно отворилась.
     --  Там кто-то  есть, ваше  сиятельство,  -- крикнул  сторож. Анастасия
втолкнула Алексея в карету, прошептала на ухо:
     "Жди меня здесь! " -- и легко взбежала по ступенькам.
     -- Кошка кричала, как безумная. Я пошла в этот подвал, а там мыши пищат
и темно...
     -- Звезда моя,  --  пылко воскликнул француз и  тут  же сник: -- Прости
меня, я пьян. О, эта проклятая русская водка!
     -- О чем ты пел, Сережа?
     --  Постель  наша  будет  глубже  океана  глубокого,  а  в  каждом углу
расцветать  будут  ландыши.  Так  поют  во  Франции  про любовь.  Де  Брильи
привалился к стенке, ноги его не держали.
     -- Пошли, ваше сиятельство...
     Алеша  дождался, когда  голоса стихли, и  вылез из  кареты. Неожиданная
встреча  с  красавицей  возбудила его до  чрезвычайности.  Что  за  странные
колдовские слова: "Я  тебя давно  жду... " Никто и  никогда  не говорил  ему
таких слов. Может, эти слова таят  в себе опасность и ему лучше  уйти? Уж не
заперт ли он в этом подвале?
     Он тихо поднялся по ступеням. Дверь открылась от легкого толчка, в лицо
пахнуло лесной сыростью, запахом прели и хвои. Алеша поежился. Провести ночь
под крышей было куда приятнее, чем лежать в мокрой траве. Он вернулся назад,
залез в просторную, как комната, карету и растянулся на пыльных подушках.
     А впрочем, какое ему дело до этой красоты? Не о ней он хочет

     * Народная французская песня XVII века (пер. И. Эренбурга).

     думать. Надо  расслабить мышцы, удобно  положить  щеку на ладонь, потом
неторопливо  рыться в памяти, вспоминая  какую-нибудь  из  ночевок  в  лесу,
костер,  брошенный на лапник плащ, и  тогда из темной глубины прошедшего, но
такого  недавнего и дорогого  времени, выплывет лицо  Софьи,  и  он  услышит
далекий зов: "Я жду... "
     Уже  кричали петухи и  небо в  амбразуре окна стало  белесым, когда его
бесцеремонно растолкали сильные руки Анастасии.
     -- Проснись, Алеша. Хватит спать!
     -- Откуда вы знаете, как меня зовут? -- Остатки сна как рукой сняло.
     -- Я давно тебя знаю, да имя забыла. А ночью вспомнила. Скажи, курсант,
согласен ты ради меня жизнью рисковать?
     -- Нет, -- быстро сказал Алексей.
     -- Боишься?
     -- Я  ничего не боюсь, сударыня. Но  обстоятельства  таковы, что именно
сейчас мне очень нужно быть живым. Простите меня.
     -- Ты даже не спросишь, зачем ты мне нужен?
     -- Вы ошибаетесь, я вам не нужен.
     -- Вот как  заговорил? А подарки любил получать? --  Анастасия повысила
голос,  забыв о  предосторожности.  -- Неужели  тебе  маменька  больше  меня
нравилась, испорченный ты мальчишка?
     -- Я вас не понимаю... -- голос Алеши дрогнул.
     -- Ты не знаешь, кто я? -- удивленно спросила Анастасия.
     --  Фея,  --  пожал  плечами  Алеша,  а  сам  с  испугом всматривался в
красавицу.
     Анастасия посмотрела на него внимательно, пытаясь найти в бесхитростном
его взгляде корыстные мысли или злой умысел, и вдруг расхохоталась.
     -- Знаешь, как мать тебя называла? Алеша-простодушный. Видно,  ты такой
и есть...
     -- Так вы?..
     --  Анастасия  Ягужинская,  любовницы  твоей  дочь... Алеша  совершенно
смешался, впору голову от стыда под мышку сунуть.
     -- Вы ошибаетесь! Я никогда не был...  поверьте, --и, стараясь  обрести
почву под ногам, спросил: -- Что с Анной Гавриловной?
     --  Ничего  не знаю.  Сама бежала из-под стражи.  А  спаситель  мой  --
кавалер  де  Брильи --  волк  в  агничьей  коже.  Он везет  в  Париж  бумаги
заговорщиков.
     Так вот зачем они встретились... Сейчас Анастасия Ягужинская потребует,
чтоб он и  дальше служил ее матери и еще  каким-то грозным, неведомым силам.
Алеше хотелось в ноги ей броситься:
     "Отпусти! Мне Софью спасать надо! " Но ничего этого он не сказал вслух.
     Анастасия, путаясь  в  мантилье, достала  с груди плотный, перевязанный
лентой пакет и протянула Алексею.
     -- Вот эти бумаги.  Я  их у де  Брильи  выкрала, а на их место положила
другие листы -- из сонника выдрала да теми же нитками и зашила. Я думаю, что
эти бумаги  похитили, -- она склонилась к Алешиному уху, -- у вице-канцлера,
и их надо ему вернуть. Но помни -- только самому Бестужеву, из рук в руки...
Да, расскажи, как они к тебе попали, и он поможет моей матери.
     --  Да вы что?  Как же я  к Бестужеву попаду? Шутка сказать... Здрасте,
вице-канцлер, я к вам... --дурашливо тараторил Алеша.
     -- Да уж постарайся! -- Анастасия даже ногой топнула,  с силой засунула
бумаги ему под камзол, но вдруг сменила тон  на печальный и просительный: --
Сделай,  голубчик,  как прошу.  Это очень  важно.  И прощай!  Поверь,  я  не
виновата... -- добавила она и быстро его перекрестила.
     Алексей хотел было  сказать, что и  он  не виноват  и что  поручение ее
никак  не выполнимое,  но  Анастасия  уже подхватила юбки,  и  каблучки  ее,
выбивая тревожную трель, застучали по лестнице.
     Алексей  приоткрыл  дверь  подвала,  осмотрелся,   потом   стремительно
перемахнул открытую  лужайку и,  нырнув в  кусты бузины, остановился,  чтобы
перевести дух.
     Дом  спал.  Где-то квохтали куры. Пестрый хряк  поднял из лужи голову и
глянул на  Алексея мутными, злыми глазками. Вдруг сверху с  балкона раздался
смех.  Анастасия смеялась так  беспечно и весело,  словно  не только  тайные
бумаги передала Алексею, но и все свои заботы, и тут же забыла о заговоре, о
неожиданно обретенном посыльном и о матери, которая сидит в крепости.
     Алексей  потер  обожженные крапивой  руки и  решительно  зашагал  вдоль
озера.
     "Нет, господа,  я не слуга вам! Я ничего не  понимаю в ваших интригах и
заговорах. Пусть здравствует дочь Великого Петра -- Елизавета. Таскайте сами
каштаны из  огня! Бросить эти чертовы бумаги под куст,  и пусть леший творит
над ними свои заклинания".
     Так уговаривал он себя, пробираясь  через сухостой и  прыгая с кочки на
кочку. Выйдя  наконец  на торный  тракт,  если  можно было  таковым  назвать
полусгнившую гать, он уже знал, что ноги принесут его не  в Микешин  скит --
это  потом, а в родную деревню. У маменьки добудет он  себе быстрого коня, а
бумагам  найдет посыльного, который  и  передаст их  вице-канцлеру "из рук в
руки". Вот только кто поедет в  Петербург? Он вспомнил отца Никанора -- стар
и  немощен,  и  однорукого майора --  соседа,  тертый калач,  но  брехун,  и
дальнего родственника Силантия  Потаповича,  который,  конечно, по бедности,
гостит у  маменьки... И  все  эти  люди казались  совершенно неспособными на
подобное поручение.

        -22-

     Лесток  не удивился,  когда получил от Дальона письменный приказ срочно
оформить  для  де  Брильи  выездные  бумаги.  При  дворе всем было  известно
страстное  желание француза  вернуться на  родину. Несколько смутила Лестока
приписка, небрежно нацарапанный постскриптум, в котором как бы  между прочим
сообщалось, что  сам де Брильи в  Москве  (что  его туда занесло?  ),  что в
Петербург он  не  поедет  по  причине разыгравшейся  подагры  и будет  ждать
посыльного с паспортом в  охотничьем особняке на болотах. Ехать в особняк --
не  малый крюк,  болота -- не  лучшее место для подагры. И  вообще, при  чем
здесь подагра? В тридцать лет не болеют подагрой!
     "У Брильи назначена  на болотах встреча со шпионом от Шетарди, -- решил
Лесток.  --  Место для  этого  самое  подходящее.  Подождем... "- И  не стал
оформлять кавалеру паспорт. Отговорка у Лестока  была самая  убедительная. В
связи  с  чрезвычайным  положением в  государстве все бумаги для  выезда  из
России подписывал лично вице-канцлер.
     Чрезвычайное положение в стране Лесток  создавал, в прямом и переносном
смысле, своими собственными руками. Ивана Лопухина дважды поднимали на дыбу.
Никаких  новых  показаний он не  дал, только кричал по-звериному.  Отец его,
бывший генерал-кригс-комиссар Степан Лопухин,  висел на дыбе десять минут. И
тоже без толку.
     Бормотание...  Хрип  невнятный.  Да,  говорил  крамольные  речи.   Мол,
беспорядки   сейчас...   Мол,   лучше   бы   Анна   Леопольдовна   была   бы
правительницей...  Мол, министров прежних  всех  разослали... Мол, будет еще
тужить  о них императрица, да взять  будет негде... Замышлял ли  переворот в
пользу свергнутого Ивана?
     Опять  бормотание... Говаривал  с  женой Натальей, что  ее  величеством
обижен, что без  чинов оставлен...  Говаривал,  что  сенаторов  нынче путных
мало, а прочие все дураки... Мол, дела не знают и тем приводят ее величества
народ в озлобление...
     Все  это  бормотание  несказанно  злило  Лестока.  Как  доказать,   что
арестованные не болтуны,  а заговорщики и отравители? И хоть бы кто упомянул
на розыске имя вице-канцлера Алексея Бестужева! А иначе для чего эта возня с
семейством   Лопухиных,  зачем  пытать  Анну  Бестужеву,  безмозглого  графа
Путятина и всех прочих?
     В Петербурге и Москве  шли обыски.  Везли  к  Лестоку личную  переписку
арестованных: целый узел писем Степана Лопухина  из Москвы, любовные  письма
да  неграмотные  отцовские   наставления,  изъятые  у  преображенца  Михаилы
Аргамакова, письма адъютанта лейб-конного  полка Колычева  Степана. Привезли
длинный,  оклеенный  нерповой  кожей,  ящик  с  перепиской  Анны Бестужевой.
Выудить  из  этих писем  информацию, касающуюся заговора, все  равно, что  в
сточной канаве поймать  карася.  Правда, в  ящике  нерповой кожи  нашли пару
писем  Михаилы  Бестужева, где  он как-то скользко  и невнятно  жалуется  на
своего брата. Но из этих жалоб обвинения  в антигосударственной деятельности
не сочинишь.
     Лесток задал работу  всем своим сыщикам, денег не жалел, лишь